Текст книги "О смелых и умелых (Избранное)"

Автор книги: Николай Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– Я передам ваши добрые слова!

Депутация духовенства заторопилась к выходу.

Красногвардейцы обеспечили охрану обратного шествия священников, но, как только те скрылись за поворотом Тверской, бросились в атаку на зазевавшихся юнкеров, с налету захватили гостиницу "Националь", взяв под прицел здание Думы.

Со стороны Никитских ворот донесся грохот канонады.

– Слыхали? Это наши пушки бьют! – убежденно сказал один из защитников ватной баррикады.

ПОЕДИНОК

Первый снаряд, посланный артиллеристами, угодил в колокольню церкви и разметал белогвардейское пулеметное гнездо. Раненый колокол отозвался на офицерскую гибель похоронным звоном.

Красногвардейцы Красной Пресни, приободренные говором трехдюймовок, готовились к атаке.

Перескочив какой-то каменный забор и очутившись во дворе богатого особняка, окруженного конюшнями и службами, Василий Боронин заметил за выступом стены притаившегося офицера.

– Сам бог привел нам свидеться, ваше благородие! – узнав в офицере Морозова, окликнул его Боронин.

Морозов обернулся, присев на корточки, быстро взял Василия на прицел, щелкнул затвором, но... обойма была пуста.

– Не судьба мне быть убитым от вашей руки, господин поручик!

– Это ты, Боронин? – выпрямляясь, растерянно спросил Морозов. – Разве я тебя не убил тогда?

Василий снял фуражку, и офицер увидел шрам, пробороздивший голову Боронина.

– Ваше тавро, ваше благородие.

– Стреляй... с-скотина! Чего медлишь?

– Может, курнуть желаете перед смертью? – Василий левой рукой стал доставать кисет из кармана.

Неожиданно офицер сделал стремительный выпад, но солдат вовремя отскочил от штыка.

– Не по-честному опять. Эх вы, дворянство! – усмехнулся Василий и приготовился к штыковому бою.

У солдата и офицера винтовки были одинаковые – тульские, штыки трехгранные. И школа штыкового боя одна – русская. И силы фехтовальщиков были равны: офицер был лучше кормлен, солдат больше зол.

Выпад, еще выпад. Лязг штыков. Шумное дыхание.

– Нет, ваше благородие, вничью не выйдет! – крикнул солдат, схватив за штык винтовку офицера, потянул ее на себя. Штык, поранив левую ладонь, мягко вошел в предплечье. Преодолев боль, Василий, развернув правое плечо, с силой дослал трехгранный в офицерскую грудь.

Офицер Морозов, негромко охнув, отвалился. Солдат Боронин, поискав среди истоптанного снега пласт почище, приложил снег к своей ране, чтобы остановить кровь.

– Добей, Василий! – прохрипел Морозов, сплевывая кровь. Черная повязка слетела с его глаза и обнажила темную глазную впадину, страшную, как у черепа мертвеца.

– Раненых не добиваем! Поквитались, и хватит. Кровь за кровь. Штык не выдергивайте, ваше благородие. Изойдете кровью. Может, еще выживете. Оставляю шанс!

Василий Боронин ушел, опираясь на винтовку, пошатываясь. Офицер проводил его ненавидящим взглядом.

Веселое время наступило для мальчишек – продавцов газет: им больше не приходилось собирать за них пятачки – газеты раздавались бесплатно всем, кто пожелает. И мальчишки распоряжались ими с великой щедростью. "Известия Московского Совета", "Социал-демократ" теперь выходили в Замоскворечье, а все остальные, буржуйские, закрылись. Не хотели их печатать рабочие.

Выкрикивая новости, бесстрашные мальчишки ухитрялись под обстрелом перебегать мосты и раздавали газеты солдатам, красногвардейцам там, где они сражались. Мальчишек всюду встречали с радостью и делились с ними кто солдатским сухарем, кто офицерской галетой, у походных кухонь угощали их горячими щами и кашей. И ребята старались. Не из-за харчей, конечно! Вот и Стеша прибежала на Пресню со свежей пачкой "Социал-демократа" и, раздавая газеты раненым красногвардейцам, встретила среди них своего отца.

– Ой, папка, на тебе лица нет! – закричала Стеша, увидев его. – Ты ранен?

– Есть немного, – улыбнулся отец.

К Василию Боронину подбежали девушки из "Третьего Интернационала", стали неумело перевязывать.

– Легче, спокойней, не волнуйтесь! – говорил им Василий. – А ведь заколол я его, – обернулся он к Стеше. – Офицера того... Угадал он меня по своей метке. – И отец указал на свой шрам.

– Вам надо бы в госпиталь! – перевязав раненого, сказала одна из девушек.

– Пустяки, царапина... Как там наши?

– Пошли вперед.

– Здорово их Морозов прижал пулеметами. Пулеметное гнездо было ликвидировано артиллерией. На колокольне Морозов, спасся.

Василий Боронин подозвал Стешу и наказал ей:

– Беги, дочка, домой. Скажи маме – пусть не волнуется, я жив-здоров. Наша берет. Вскорости управимся, и я к вам насовсем вернусь!

И Стеша, раздав газеты, помчалась в Замоскворечье.

Зная все переулки-закоулки, добраться окольными путями до дома Стеше не стоило труда. Бежала Стеша по родному Замоскворечью вприпрыжку, тихо напевая: "Наша берет, скоро папа придет. Наша берет, скоро папа придет!" Бежала и вдруг заметила, что невдалеке от нее топают начищенные до блеска ботиночки. Взглянула и удивилась: бегут какие-то мальчишки-оборванцы. Одеты в отрепье, а щеки румяные. И ботинки новенькие. Чудно! Пригляделась Стеша и узнала среди ряженых нескольких гимназистов, не раз покупавших у нее газеты.

– Чего это вы так вырядились? Ну прямо огородные чучела! рассмеялась Стеша.

– Вот как дам в нос за "огородные чучела"! – оскорбился какой-то гимназист.

Не дожидаясь исполнения угрозы, Стеша первая дала ему хорошего тумака. Гимназисты в драку. И тут Стеша закричала на всю улицу пронзительным голосом продавщицы газет:

– Наших бьют!

Вспоминая, как ловко замоскворецкие мальчишки переловили гимназистов-шпионов, какой у них был глупый и растерянный вид, когда вел их в штаб, срамя на все лады, Гриша Чайник, Стеша, посмеиваясь, спешила домой, где ее с нетерпением ждала мать.

– Мамочка, мамочка, послушай хорошие новости, родненькая моя! затормошила она мать, лежавшую в постели.

Но не протянулись к ней слабые мамины руки, не приоткрылись ее глаза.

Прикоснувшись губами к материнским щекам холоднее льда, Стеша вскрикнула и потеряла сознание.

ВО ВРАЖЬЕМ СТАНЕ

По возвращении делегации духовенства Руднев передал полковнику Рябцеву ультиматум большевиков: они прекратят боевые действия, если противная сторона сложит оружие.

– Предложите им перемирие, – сказал Рябцев.

– Вы хотите дать им передышку? Красные же совсем выдохлись! удивился Руднев.

– Зачем лишнее кровопролитие? Все решат полевые войска, которые на подходе.

– Тогда не лучше ли полная непреклонность? Ведь мы одолеваем!

"Мы околеваем!" – чуть не вырвалось у Рябцева, который получил сведения о больших потерях юнкеров, не сумевших пробиться по Остоженке и Пречистенке к вокзалам, о ликвидации восстания Пятой школы прапорщиков, об успешных действиях красных на Пресне. Словом, обстановка складывалась угрожающая. Кроме того, на помощь московским красногвардейцам спешили отряды из подмосковных городов. Между тем фронтовые войска, верные Временному правительству, задерживались. Нужна была передышка. Все его расчеты летели в тартарары. Сдержав себя, полковник Рябцев сказал как можно мягче:

– Будем человечны прежде всего. Надо пожалеть раненых, которые валяются без медицинской помощи. Надо прибрать тела павших. Учесть страдания мирного населения от затянувшихся боев. Скажите это большевикам. Призовите их во имя человеколюбия придержать боевой пыл. Мне как руководителю военных действий неудобно проявлять мирную инициативу. Вам ясно?!

– Хорошо. Мы попытаемся убедить большевиков от имени думского комитета и духовенства, – проговорил несколько обескураженный Руднев.

Лукаша слушал этот разговор, набивая для полковника папиросы душистым табаком, и усмехался про себя. Он знал, для чего нужно было полковнику перемирие. Знал и помалкивал.

...Весть о перемирии возмутила замоскворецких красногвардейцев.

– Опять обманут нас беляки! Когда они нас били, перемирия не просили! Когда наша берет, давай погоди, дай мне с силой собраться! – негодовал Иван Васильевич Кучков.

– Враги сыграли на нашем человеколюбии, – пояснил профессор Штернберг командирам Красной гвардии Замоскворечья. – Этот гуманизм нам может дорого обойтись. Но перемирие объявлено, и надо его соблюдать.

– В нашем штабе мало информированы о положении дел. Поскольку центр окружен, лишен телефонной связи с районами и сообщается только через курьеров, товарищам кажется, будто перемирие нам на пользу, – говорила Люся, принесшая из Московского Совета весть о перемирии.

– Вот давайте и организуем глубинную разведку, – предложил Штернберг. – Посмотрим, куда противник стягивает силы, как готовится использовать перемирие.

– Могут сгодиться хлебные повозки, – сказал Кучков. – Развезем людям хлебца и посмотрим, что и где.

– Это нужно сделать обязательно и независимо от разведки, – ответил Штернберг. – Женщины, старики, дети по вине взбунтовавшихся юнкеров действительно терпят бедствие. Но пока мы мобилизуем повозки, да пока они поедут, да пока вернутся. А белые в это время...

– У меня есть предложение, – сказал Апаков, командир красногвардейцев трамвайного парка. – Пошлем в разведку бронированный трамвай.

– Ну зачем же бронированный? – улыбнулся Штернберг. – Хлеб от пули не загораживают.

Все согласились. Задумались. В распахнутую форточку влился бой часов на Спасской башне.

– Хотел бы я знать, что придумывает теперь там, в Кремле, этот кровавый полковник Рябцев? – высказал вслух свои мысли Штернберг.

Между тем полковник Рябцев, поднявшись на Никольскую башню, смотрел на ночную Москву.

– Полюбуйтесь, как забавно. Большевики включили в своих районах электричество, и теперь нам прекрасно видно, где мы, где они, – говорил Рябцеву поручик Ровный.

Полковник долго и хмуро смотрел на освещенные районы, занятые красными. Кремль и прилегающие к нему площади и улицы казались темным островом среди светлого моря белокаменной Москвы. На этот темный островок с карканьем слеталось потревоженное светом воронье.

У Лукаши голова разболелась от зловещего крика горластых черных птиц.

– Вы не утеряли связи с заводскими родственниками? – неожиданно спросил Лукашу полковник Рябцев и, не дожидаясь ответа, сказал: Необходимо разведать Замоскворечье. Надо точно узнать, какие резервы у большевиков. Откуда они черпают силы? На что еще способны? Отправляйтесь, и немедленно!

– Слушаюсь, – сказал Лукаша, поежившись.

Полковник направился вниз вслед за вестовым.

– Что нового у противника? – спросил он поручика Ровного, войдя в кабинет.

– На Ярославский вокзал прибыли красногвардейцы из Иванова под командованием Фрунзе. На Казанский – рабочие отряды из Голутвина и Коломны. По слухам, Ленин выслал в помощь москвичам эшелон матросов. Бои на Пресне умолкли. Большевики соблюдают перемирие. Из Замоскворечья через Крымский мост прошел трамвай с хлебом для булочных.

– Узнать, проследить, не разведка ли? А где же фронтовые войска? Казаки?

– Фронтовики прибывают! – радостно доложил Ровный. – Рота пулеметчиков выгружается на вокзале беспрепятственно, не считая наскоков большевистских агитаторов.

– Отсечь от всякой агитации! Немедленно офицерский отряд Рында-Бельского туда!

– А если ему придется с боем? Нарушим перемирие.

– К черту перемирие, если фронтовики уже здесь! – топнул ногой Рябцев.

...Когда отряд Рында-Бельского, сняв погоны, кокарды и нацепив для маскировки красные ленточки на штыки, беглым шагом, прижимаясь к домам, направился в район вокзала, на пути его встретился трамвай. Рында-Бельский так удивился, что даже приостановил движение отряда.

Давно уже не видели трамваев господа офицеры. А тут едет себе, вагоновожатый позванивает, трамвайщики поврежденные пути восстанавливают, оборванные провода исправляют, рабочие вносят в булочную корзины с хлебом.

Как всегда, к трамваю на "колбасе" прицепились уличные мальчишки, соскучившиеся по бесплатному катанью. Распоряжается хлебным снабжением какой-то интеллигент благотворительного вида, в очках.

Офицеры поклянчили у него свежего хлебца и, получив по мягкой французской булочке, вонзили в них зубы.

– Пошли, пошли, господа! – поторопил офицеров Рында-Бельский. Ему показался подозрителен интеллигентный благотворитель с записной книжечкой в руках. И он задержался, решив выяснить, что интендант в нее записывает.

– Вам тоже булочку? – спросил "благотворитель" и словно нарочно подставил Рында-Бельскому лист с графой, где были отметки о выдаче продуктов с названием булочных.

Корзины с хлебом таскал приземистый широкоплечий старик. "Ба! Да это тот самый дед, которого так лихо отделали юнкера за избиение внучонка. А вон и внук верхом на "колбасе".

– Эй, знакомый! – поманил мальчишку Рында-Бельский. – Посмирнел твой дед после юнкерской науки?

– Посмирнел! – подмигнул мальчишка. – Вместо синяков и шишек дает булочки да пышки.

– Ну то-то! – погрозил Ивану Васильевичу Кучкову Рында-Бельский и, успокоенный, повел свой отряд к Бородинскому мосту, где маячили красногвардейские патрули.

Офицеры, подходя к мосту и готовясь к стычке, стали прятать недоеденные булочки в карманы.

– Отставить! – тихо скомандовал Рында-Бельский. – По-прежнему жевать. Идти непринужденно. Обманем.

– К Добрынину скорей! – приказал профессор Штернберг, передавая Андрейке записку. – Надо предупредить об этих прохвостах. Обезвредить их.

Андрейка рванулся было, но неожиданно нос к носу столкнулся с Вячиком-мячиком.

– Арбуз, наше вам с кисточкой! Ты что, знаком с Рында-Бельским?

– Как видишь! – ответил Андрейка, видя, что вслед за Вячиком-мячиком подходят скауты и юнкера.

– Значит, ты не за красных? А мы думали, не разведчик ли? Мы, скауты, давно следим за вашим трамваем.

– На нем хлеб развозят, а я даром прокатываюсь и даром пропитываюсь. Что ни открошится, все мое, когда таскать булочки помогаю. У хлебца да не наесться.

– А нам можно покататься?

– Пожалуйста! – разрешил Штернберг, слышавший этот разговор. – Только с условием помогать нам!

– С удовольствием! – раздувая ноздри от вкусного запаха свежих булочек, улыбнулся Вячик-мячик и впрыгнул на площадку.

Скауты последовали за ним, и трамвай тронулся в путь.

Юнкера проводили скаутов, поехавших кататься на трамвае у корзинок со свежими булочками, завистливыми взглядами.

Андрейка с независимым видом прошел мимо юнкеров, засунув руки в карманы.

Словоохотливый Вячик-мячик, познакомившись с профессором, быстро выболтал ему, кто он, что он. Похвалился родством с поручиком Ровным и знакомством с Рында-Бельским.

Когда Вячик посетовал на неудачу скаутов с разведкой Замоскворечья, профессор сказал:

– Я вам помогу, господин гимназист, проникнуть в штаб замоскворецких большевиков без всяких переодеваний. Хотите?

– Ну конечно! – обрадовался Вячик-мячик.

– Я пошлю вас с требованием, сколько еще нужно выпечь хлеба для булочных, и вы передадите его руководителям замоскворецких большевиков, в ведении которых находится самая большая пекарня города.

Штернберг быстро набросал несколько слов на обороте своей визитной карточки и передал ее вместе с листками из блокнота Вячику-мячику.

– Профессор астрономии Павел Карлович Штернберг! – воскликнул Вячик, взглянув на визитную карточку. – Я бывал у вас на экскурсии в Московской обсерватории!

– Очень приятно. А теперь побывайте в штабе красных. У меня там свой человек. Запомните: ее зовут Люся. Обратитесь к ней от моего имени. Она вам во всем посодействует.

Вячик-мячик, польщенный таким знакомством, обрадованный такой удачей, поспешил в Замоскворечье. Вот удача так удача! Скауты будут тяжелые корзины с булками таскать. А он один за всех отличится!

Визитная карточка профессора действительно оказалась волшебным пропуском. Предъявляя ее патрулям, Вячик-мячик вскоре добрался до штаба замоскворецкой Красной гвардии и очутился перед девушкой, в которой признал организатора Союза рабочей молодежи "Третий Интернационал".

"Значит, наш тайный агент в стане большевиков?!" – Вячик-мячик чуть не подпрыгнул от такой догадки и протянул Люсе визитную карточку профессора, на обороте которой профессор шифром сообщил, что белые ведут перегруппировку сил с целью захвата вокзалов.

Гимназиста он просил придержать у себя.

Люся, прочитав написанное, улыбнулась и предложила:

– Садитесь и помогите мне принимать донесения и записывать.

У Вячика даже дыхание перехватило от удивительной удачи. То-то удивится его двоюродный братец, поручик Ровный, когда он явится к нему с такими ценными сведениями!

ФИЛЬКИН ФОРТЕЛЬ

Получив приказание полковника, Лукаша и не подумал выполнять его сам. Зачем рисковать собой, когда можно использовать Фильку? Пусть пробежится к родне в Замоскворечье. И Лукаша побежал отыскивать Фильку.

Рыжик как сквозь землю провалился. Тетки дома тоже не оказалось. Она воевала у входа в подвалы дворца с юнкерами, сторожившими загнанных туда солдат, уцелевших от торопливой расправы. Воевала тетка не из-за солдат. Она требовала отдать ей нечаянно попавшего в подвал Фильку.

– Филенька! Фильчик, отзовись! Где ты? Жив ли ты? – вопрошала тетка.

Но Филька не откликался на призывы тетки. Он не хотел расставаться с арсенальцами, прильнув к чуть живому от побоев юнкеров Берзину.

Отыскав тетку, Лукаша именем Рябцева распорядился найти и привести к нему брата. Юнкера выволокли из подвала упирающегося Фильку.

Лукаша отвел Фильку в сторону и объяснил, что он должен выполнить поручение полковника, высмотреть, что делается у красных в Замоскворечье, разведать все точно и не соврать.

– Без всяких фортелей, Филька! Не то отец шкуру спустит, – пригрозил Лукаша младшему брату и дал ему щелчок в лоб для острастки.

– Сведения принесешь лично мне. Я буду тебя ждать в квартире полковника. Если отлучусь, подожди, – напутствовал он брата.

"Чего проще? Узнаю все у мальчишек", – решил Филька и стал пробираться переулками, дворами, лазейками мимо красногвардейских застав в Замоскворечье.

В районе Швивой горки громыхали по мостовой пушки. Их везли кони. За пушками бежали мальчишки. Артиллеристы въехали в ограду ближайшей церкви, распрягли коней и пустили их пастись среди кладбищенской травы.

Мальчишки облепили церковную ограду. Им не терпелось увидеть, как палят из пушек. Филька тоже ни разу не видел, как стреляют пушки. Но артиллеристы не торопились. Одни зашли в церковь, сняли папахи и крестились. Другие влезли на колокольню посмотреть на Кремль.

– Дяденьки, стрельните! Дяденьки, стрельните! – просили мальчишки, и в их хор вливался голос Фильки.

Усатый артиллерист приметил Фильку и спросил:

– А ты откуда взялся такой рыжий-красный?

– А из Кремля.

– Давно ли?

– Сейчас, дяденька. Меня братик послал, чтобы я все видел, развидел.

– Ишь ты какой! А что же твой братик сам не пошел посмотреть?

– А он при должности. Ему никак нельзя отойти от полковника Рябцева. Он ему кофей подает.

– Ой, врешь! Ой, вихры потяну за враки! Ну и сказочник ты, брат! Ростом мал, а враньем велик!

– Да не вру я, дяденька! Вот землю съесть! Хоть разок стрельните, мне бежать надо.

– Если не врешь, стрельнем, – пообещал солдат. – А ну скажи, где полковникова квартира? Только не шути, я там бывал, знаю. – И солдат повел Фильку на колокольню.

Кремль с колокольни был отлично виден. И дворцы, и церкви, и мощеный двор – прямо как на ладони.

– А ну-ка укажи, где же та квартира.

Филька прищурился, приложил к глазу кулак, присмотрелся и определил:

– Вон в том углу. У полковника Рябцева в кабинете одно окно туда, другое – сюда. Вон, дяденька, стоит коляска у подъезда, парой запряженная. А над подъездом на третьем этаже квартира полковничья. А у братика комната без окон, во-он за тем углом. Отсюда не видать. Ну пальните теперь, дяденька?

– Вижу, не врешь. Стрельну... Вот как нарушится перемирие, сразу и пальну.

– Скорей бы! – вздохнул Филька.

...Перемирие было нарушено белыми ночами. Обманув охрану Бородинского моста, офицеры набросились на красногвардейцев и перекололи их штыками. На вокзал они прорвались без выстрела. Быстро оцепили перрон, оттеснили пассажиров в залы и, обезоружив солдат, заняли все входы и выходы.

Железнодорожников они заставили принимать поезда под дулами пистолетов.

К каждому телеграфисту, дежурному, диспетчеру было приставлено по два офицера.

Главная, разведывательная, рота, составленная из наиболее надежных солдат-ударников, беспрепятственно высадилась и мерным шагом проследовала в расположение белых, таща за собой пулеметы.

– Поздравляю с первой ласточкой, – доложил Рябцеву поручик Ровный.

– А где же весь батальон?

– Сейчас прибудет. Вокзал в наших руках, путь свободен. Рында-Бельский по поводу успеха уже атаковал вокзальный буфет. Молодец!

– Вот если бы так же успешно этот молодец атаковал не бутылочные батареи, а пушечные! – сказал полковник, вспомнив неудачный налет Рында-Бельского на артбригаду.

Поручик Ровный сел за телефон и, когда дозвонился до дежурного по вокзалу, побледнел.

– Батальон пулеметчиков перехвачен! – тихо доложил он.

– Кем перехвачен?

– Варенцовой.

– Отрядом Варенцовой? Не слышал про такой отряд. Большевичка она известная, но отрядами не командует. Пропагандой занимается.

– Она их на товарной перехватила, – слушая сбивчивый рассказ дежурного, передавал Ровный. – Вышла на перрон и сказала: "Сынки! Я ваша мать, ткачиха ивановская. Сперва меня убейте, потом поезжайте убивать ваших братьев, рабочих". Среди солдат были ивановцы. Они узнали ее и высыпали к ней из вагонов. А затем последовали за ней в распоряжение Военно-революционного комитета.

Рябцев выслушал, затем приказал, отчеканивая слова:

– Негодяя Рында-Бельского, прозевавшего наш батальон, расстрелять на месте там же, в буфете. Всеми наличными силами ударить навстречу прибывающим войскам, включая прорвавшуюся роту пулеметчиков. Баррикаду на Остоженке снести любой ценой. Жизнь и смерть нашего дела зависят от этого. Вы понимаете, поручик Ровный?

МОСКОВСКИЙ ГАВРОШ

Утро было холодное, промозглое. С неба то сочился дождь, то сыпала снежная крупа. Северный ветер пронизывал шинели солдат и ветхие пиджаки красногвардейцев. Расслабленные затишьем, они зябко дремали во дворах, в подъездах, на баррикаде, прислонившись к тюкам ваты. Смена выходить на улицу не торопилась. Один солдат Сидор поднялся и позвал с собой Андрейку.

На баррикаде лежали поверх тюков винтовки, солдаты и красногвардейцы дремали рядом. А при некоторых винтовках и хозяев не было, видно, ушли погреться.

Завидев Сидора и Андрейку, солдаты и красногвардейцы попросили:

– Покарауль, дядя Сидор. Мы живо, только чайком погреемся, – и, оставив громоздкие винтовки на баррикаде, устремились к битком набитой чайной.

Убедившись, что у белых тишина, солдат Сидор согласно кивал на просьбы знакомых и незнакомых. На баррикаде вскоре остались они вдвоем с Андрейкой: самый старый и самый юный солдат Красной гвардии.

Андрейка гордо расхаживал вдоль баррикады, охраняя доверенное им оружие. Сидор подремывал.

Набежала снежная туча, осыпав баррикаду белой крупой, и вдруг, словно гонимые северным ветром, из всех переулков посыпались юнкера. Они летели, овеваемые поземкой, бесшумно, будто бестелесные духи.

Андрейка, увидев их, пальнул из ближайшей винтовки. Затем из второй, из третьей. Стрелял он не целясь, ничего не видя, оглушенный своей пальбой. Но солдат Сидор вел прицельный беглый огонь. Его пули косили бегущих юнкеров.

Баррикада ожила. Услышав стрельбу, из чайной Бахтина, как пчелы из рассерженного улья, выскакивали солдаты и красногвардейцы. Бежавшие юнкера запнулись, встреченные плотным огнем.

Андрейка заплясал от радости и уронил чью-то винтовку с бруствера на мостовую по другую сторону баррикады. Недолго думая Андрейка перемахнул через бруствер, поднял винтовку и... упал от сильного толчка в спину.

– Мальчишку убили! – услышал он словно издалека чей-то крик.

– Вот они! – крикнул Добрынин, увидев перед собой юнкеров. – Сами в руки даются! Бей их, ребята! – И перемахнул через баррикаду.

Красноармейцы и солдаты не отставали от Добрынина. Юнкера, не ожидавшие такого яростного отпора, попятились, побежали.

В Петю Добрынина вселился какой-то воинский дух. Забыв о ноющей ране в плече, о саднящей боли в голове, он побежал вперед, размахивая винтовкой, в которой уже не было патронов, по пятам отступающих юнкеров. Красногвардейцы не отставали от своего бесстрашного командира, и таким образом они прорвались к сумрачному зданию штаба округа. Дорогу к нему преграждала высокая поленница дров, за которой попрятались юнкера.

– За мной, в обход! – крикнул Добрынин.

Его боевым азартом невольно залюбовался фон Таксис, с горечью наблюдавший бегство юнкеров.

– А ведь хорош! – пробормотал он, прицеливаясь в Добрынина.

– Давай, давай, окружай, ребята! Чтобы ни один контра не ушел! подзадоривал Петр красногвардейцев.

Рассчитав, что в суматошной стрельбе его выстрел пройдет незамеченным, поручик рискнул послать пулю в грудь своего соперника. Если бы он не знал Добрынина, то, пожалуй, воздержался бы.

Пробитый пулей навылет, Петр застыл на мгновение, словно удивленный, и рухнул на землю.

Фон Таксис бежал, полз, затаивался в мусорных ямах и после унизительного бегства все же выбрался к тетушкиному особняку. Фон Таксису не терпелось сообщить Глаше о смерти ее красного генерала:

Поручик нашел девушку в ее комнатке на мансарде. Она задумчиво смотрела в окно и даже не заметила, что он вошел. Проследив за ее взглядом, поручик заметил внизу перевязочный походный пункт и спросил негромко:

– Ну и что вас там привлекает? Скучное это дело – перевязывать стонущих раненых.

– А то привлекает, что девушки помогают своим товарищам, которые бьются за свободу, а я сижу тут в золоченой клетке.

– Вот как? – вспыхнул фон Таксис. – Да они бы вас к себе не подпустили! Вы для них чужая.

– Не совсем, – сказала Глаша. – Вон та девушка меня бы рекомендовала... Люся самая главная по работе среди женской молодежи.

Фон Таксиса словно пронзило. Та самая! Красивая, колючая, не побоявшаяся назвать их расстрельщиками. Интеллигентка, переметнувшаяся к красным. Ну вот и встретились на узкой тропиночке.

– Глаша, принесите воды. Мне что-то нехорошо, – попросил он.

Привстав на цыпочки, поручик открыл форточку и стал прицеливаться, выбирая, куда лучше – в висок или в сердце. И тут вбежала Глаша с тяжелым хрустальным графином и граненым стаканом на подносе.

– Как вам не стыдно! Там же раненые, девушки!

Поручик стал протирать оптический прицел изнанкой лайковой перчатки. Глаша кинулась к окну и заколотила графином по стеклу. Посыпались осколки.

И тут фон Таксис обрушил на голову Глаши удар приклада.

Оттолкнув мертвую девушку, фон Таксис бросился бежать. Скорей к своим. В штаб военного округа. Затеряться там среди офицеров.

Садами, дворами, пролазами в заборах поручик пробирался к штабу. И, возможно, ему удалось бы избежать возмездия. Но он соблазнился еще одной целью. По осажденному штабу из окна высокого жилого дома метко бил бомбомет. Офицеров штаба не спасали ни высокие поленницы дров, ни каменный забор. Что ни разрыв – чья-то офицерская смерть.

Лицо бомбометчика, озаряемое вспышками выстрелов, заворожило фон Таксиса. Забыв осторожность, он торопливо стал выбирать позицию.

– Ты ранен? Тебе помочь, солдатик? – над фон Таксисом склонился старый слесарь-водопроводчик.

– Отодвинь-ка вот эти железки. Я его сейчас! – поручик стал тщательно целиться в бомбометчика.

Он не успел нажать на спуск, он услышал зловещий голос:

– Умри сам, убийца!

От страшного удара раскололся череп... Но поручик успел увидеть свою смерть – старика рабочего с обломком водопроводной трубы в руке.

КОГДА ЗАГОВОРИЛИ ПУШКИ

Полковник Рябцев решил применить артиллерию. Он вызвал к себе командира казачьей батареи, стоявшей в Кремле, и, склонившись над картой Москвы, уточнял с ним план действий. Было решено вывести пушки на Остоженку, прямой наводкой разрушить баррикады и очистить путь к вокзалу.

Это была последняя возможность соединиться с прибывающими с фронта казаками и солдатами, еще не перешедшими на сторону красных.

– Пока большевики не применили тяжелой артиллерии, мы опередим их – и дело с концом! – напутствовал командира батареи Рябцев.

И вдруг кабинет вздрогнул, донесся короткий звон колокола со Спасской башни и смолк. Рыжий сеттер, любимец полковника, соскочив с кресла, забился под диван.

– Что это значит? – Рябцев взглянул в окно: над Спасской башней таяло темное облачко.

– По-моему, пристрелочный, – сказал артиллерийский офицер.

– Откуда? Выясните. И подавите немедленно своей батареей, – приказал Рябцев.

...Снаряд, угодивший в Спасскую башню, прилетел со Швивой горки. Филька видел, как его заправили в ствол артиллеристы под восторженные вопли мальчишек.

Когда появились раненые красногвардейцы и солдаты и сказали, что взять Кремль без пушек нельзя: за каждым зубцом – юнкер, на каждой башне пулемет, "кровью истечем, а не возьмем", артиллеристы наконец решились "пощупать" гнезда юнкеров.

– Попугаем их, братцы? – спросил Туляков. – Рыжий не врет, – потрепал он Фильку по пламенным вихрам. – Что Рябцев живет в Кремле, и я знаю. А вот в какой квартире, сейчас уточним.

Туляков влез на колокольню, откуда хорошо был виден Кремль, и указал артиллеристам цель. Артиллеристы стали доворачивать одну из пушек, наводить ее, поднимая ствол на квартиру Рябцева.

Затем заряжающий отвел замок, как дверцу печки, подносчик подал ему снаряд – тяжеленный, с острой мордочкой, чуть маслянистый. Заряжающий загнал его в ствол, и снаряд охотно вошел, причмокнув. За ним дослали медную блестящую гильзу с порохом. Дверца защелкнулась.

– Товсь! – крикнул Туляков весело. – По белым чертям, святой Кремль захватившим...

Бородатый наводчик перекрестился.

– Огонь! – скомандовал Туляков.

Его команда совпала со звоном часов на Спасской башне: "Бам!" Башня окуталась дымом, и часы, жалобно загудев, умолкли.

Мальчишки от восторга взвизгнули. Филька подскочил. А Туляков почесал маковку и сказал:

– Кончилась царская музыка!

Второй снаряд разорвался у подъезда, отбросив пролетку с лошадьми.

– Нас берут в вилку, господин полковник, – определил офицер-артиллерист.

Рябцев не спеша, поигрывая мускулами лица, стал собирать в портфель бумаги, адъютанты быстро скатали карту, рассыпая разноцветные карандаши. И, не подбирая их, направились к черному ходу, куда уже поспешил артиллерийский офицер.

Лукашу вынесло следом с верхней одеждой полковника и кофейником. Под грохот разрывов все спустились во внутренний двор, и полковник негромко приказал:

– В Александровское училище. Оттуда удобней руководить боем. Мой командный пункт будет там. Собаку! – топнул он на вестового.

И Лукаша побежал за сеттером, вспомнив, что при первых же разрывах снарядов тот забился под диван. Влетев в кабинет, он стал доставать собаку из-под дивана половой щеткой. Сеттер упирался, огрызался. Лукаша вспотел, изнемог. Наконец, отодвинув тяжеленный диван, он взял упрямого пса на руки.