Текст книги "О смелых и умелых (Избранное)"

Автор книги: Николай Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Это была замечательная демонстрация! Такой Москва еще не видывала и не слыхивала.

Вначале с окраин города донеслись отголоски любимых песен молодежи: "Варшавянка", "Смело, товарищи, в ногу!", "Интернационал". Казалось, на притихший центр города наступают, наступают со всех сторон песни революции.

На балконы думы и Московского Совета вышли думские и советские депутаты. Появились плотные ряды молодых рабочих и заводских подростков с высоко поднятыми красными знаменами и лозунгами. Над бесконечными рядами демонстрантов огненными прочерками полыхали слова: "Долой войну!", "Мир хижинам – война дворцам!".

В центре города колонны встретили юнкеров с примкнутыми штыками. В последний момент, узнав о демонстрации, командование торопливо выставляло оцепление, объяснив городским властям – Думе и Совету, – будто для охраны демонстрантов от возмущенной публики.

Резко бросался в глаза контраст между веселыми, задорными лицами демонстрантов и мрачными, напряженными лицами юнкеров.

Казалось, река, ликующая в весеннее половодье, бурно несется мимо оледенелых еще берегов. С радостью смотрели большевики на это удивительное шествие. Признаться, многие не ожидали, что недавно возникшая юношеская коммунистическая организация может привести в движение такие массы молодежи.

С удивлением смотрел на стройные ряды юных демонстрантов городской голова Руднев и полковник Рябцев.

– Да, внушительная сила... Дай им в руки оружие – и... готовое войско, – сказал полковник.

– Удивительны шутки революции! Целая армия молодых большевиков открыто марширует на виду правительственных войск, а ее предводитель объявлен вне закона и скрывается где-то в подполье, – пожал плечами городской голова.

– Какую же армию он организует, выйдя из подполья?!

– А вот этого не следует допускать!..

ОПЯТЬ ПРО ЦАРСКИЕ КОВРЫ

Увы, на этот раз на рыбалке Андрейке не везло. Голавли не попадались, как он ни старался, как ни уговаривал их быть сознательными, говорил, не для себя старается – людям нужно. А вот к Фильке голавли так и шли, так и насаживались на крючок.

Филька посочувствовал другу и отдал ему несколько самых крупных рыб, с условием, что Андрейка проводит его к тетке. Вдвоем веселей от бойскаутов отбиваться, если те задумают рыбу отобрать и удочки поломать. В последнее время скауты так обнаглели, проходу от них не стало!

Спрятав под рубахи голавлей, которые трепыхались и липли к телу, мальчишки переулками, закоулками, пролазами сквозь заборы добрались до Кремля, минуя все бойскаутские заставы.

Тетка по голавлям очень заскучала. Что ни день, подай ей свежей рыбки из Москвы-реки. Беда, да и только! Отец строго-настрого приказал во всем богатой тетке угождать.

После отцовского нравоучения Филька теперь очень старался тетке угодить. У тетки Прасковьи Ивановны за каждую его рыбку улыбка, за каждую услугу по головке гладит.

Проскочили ребята в Кремль, глядь, а тетка опять ковры перед дворцом расстилает, солдатами командует, чтобы разувались, не попортили драгоценное имущество.

– Тетя Паня, а теперь для кого стараетесь? Царя-то нет! – спросил Андрейка.

– Царя-то нет, да царица осталась. Для Александры Федоровны.

– Царица вместе с царем арестована! – пояснил тетке Филька.

– Царя под стол, сама на престол. Это у них бывало, у Романовых. Так царица Екатерина сделала, тоже из немок была и тоже своего дурака скрутила.

– Ой, тетя Паня, путаете вы все.

– Ничего не путаю! В газетах писали... Они резвые бывают, царицы-то. Для нее покои готовим. Для Александры Федоровны. Едет, не нынче завтра будет, – убежденно сказала Прасковья Ивановна и снова принялась солдатами командовать, чтобы лучше ковры для царицы чистили.

Андрейка и Филька призадумались. Тетка в придворных делах человек сведущий. Прислушались, и солдаты про то говорят:

– Ох, братцы-арсенальцы, не к добру эти коврики развертываются! Не иначе Александра Федоровна в штанах Питер немцам продаст, а сама в Кремль чесанет.

– Есть слух, она царя на миноносце вознамерилась в Англию сплавить, а сама сюда...

– От балтийских матросиков подальше.

– Да за такие проделки матросики с Александры Федоровны штаны снимут, юбку наденут!

Солдаты расхохотались. Но Андрейке было не до смеха.

– Ты, Филя, ублажай тетку, а я к своим. Недаром здесь ковры чистят. Для царя ли, для царицы, надо нашим рассказать.

Арбуз умчался.

На заводе многие цехи не работали. Во дворе было полно народа. Шел какой-то спор-разговор. Увидел Арбуз Уралова – и к нему.

– Интересная модель! – крутанул Уралов ус, выслушав торопливый рассказ Андрейки про царские ковры. И обратился к рабочим, толпившимся во дворе: – Вот и еще одно подтверждение, товарищи, к тому, о чем Ильич предупреждает. А ну, Арбуз, скажи, что в Кремле делается. Да погромче, чтобы все слышали.

Андрейка, собравшись с духом, прокричал о том, что в Кремле царские ковры чистят, чтоб подстелить под ножки царицы Александры Федоровны, которая вот-вот из Питера в Москву пожалует, и для убедительности Арбуз перекрестился.

По толпе прокатился хохот. Андрейка покраснел, но смеялся вместе со всеми. Оказывается, Александрой Федоровной прозвали рабочие Александра Федоровича Керенского.

На митинге в кино "Великан" большевики из Московского комитета разоблачили предательский план главы Временного правительства Александра Керенского сдать Петроград германцам, а самому сбежать из столицы в Москву. Михельсоновцы зашумели:

– Не дадим московской контрреволюции кремлевские ковры изменнику расстелить!

– Долой предательское правительство Керенского!

– К оружию, товарищи! – грохотал зал.

Уралова обступили бывшие на митинге двинцы. К Андрейке подошел Стешин отец.

– Эй, дорогой товарищ, это, оказывается, ты о моем семействе заботился? Мне Стешка рассказывала про Арбуза, который для них лучший друг. Значит, ты и есть Арбуз! Ну спасибо, парень!

Андрейка покраснел от таких похвал, хотел смыться, а двинец его за руку.

– В честь твоих забот пошли на званый обед в мое семейство. – И обратился к Уралову: – Отпустите до вечера вашего Арбуза в мое распоряжение.

– Валяйте погуляйте! – улыбнулся Уралов. – Только не загуляйтесь, учитывая обстановочку, бойцы!

Гордясь, что он причислен к бойцам, Андрейка важно зашагал к Боронину в гости.

Вот и знакомый дом, и ступеньки в полуподвал.

Боронин вошел, и все произошло, как мечталось: Стеша повисла у отца на шее, ее мать прижалась щекой к его щеке. Солдат обнял обеих сразу и целовал поочередно то ту, то другую.

– Ну не плачьте вы... Зачем же? Такая радость...

– Да разве мы плачем? – говорила мать, отирая слезы.

Стеша принесла и поставила на стол сковородку с шипящими, скворчащими голавлями.

– Богато живете! – воскликнул Василий Боронин. – А мне не верилось, когда Стеша рассказывала. Думал, голодаете.

Мирная радость заполнила Стешину каморку.

ЖУК НА БУЛАВОЧКЕ

Вернувшись домой в неурочный час, Павлов-старший так бахнул кулаком по столу, что любимая бабушкина чашка раскололась. Подпрыгнула, и пополам!

– Опять двадцать пять! Станки остановлены. Теперь приспичило Керенского свергать. Слесари, токари, кузнецы вместо работы с ружьями бегают. Где Сашка? Где Андрей? Пойду их искать...

Такого еще не было, чтобы сам отец за сыновьями гонялся.

Павлов вернулся домой поздно и очень злой. Его на завод не пустили вокруг стояла вооруженная охрана. Пропускали только красногвардейцев. Сотни рабочих толпились вокруг завода. Многие требовали оружия. Против кого? Зачем?

Слухи ходили разные. Одни говорили, будто большевики уже взяли власть и Керенский бежал, а вдогонку за ним матросы, чтобы отнять все тайные печати, которые тот с собой унес. А без печатей власть не власть. Другие заявляли, будто Керенский поехал к фронтовым войскам, чтобы солдат, которые в окопах, привести в Питер и в Кронштадт, а на их место отправить находящихся в Питере. Третьи утверждали, будто Керенский убежал из Питера потому, что там уже германцы, и Керенскому приходится пробираться в Москву, нарядившись бабой.

Все чего-то ждали. Уралов расхаживал, проверял караулы, нервно покусывал усы.

В заводские ворота вдруг въехала походная кухня, и всех красногвардейцев стали кормить солдатской пищей, как на войне.

Андрейка не растерялся и сумел съесть две порции, после чего залег на обтирочном тряпье в углу цеха и хорошо вздремнул на сытый по-буржуйски желудок.

Разбудил его шепот. Бакланов, Пуканов, Киреев сговаривались пойти добывать оружие. Андрейка подсказал им, где выйти лазейкой, миновав караулы, и за это был взят в компанию.

Ночь пала холодная, туманная, чуть моросило. Огни тускло светились лишь кое-где на перекрестках да у подъездов богатых домов.

Подошли к одному бородачу в тулупе, из-под которого торчал ствол берданки. Только хотели наброситься на него – из темноты Гришка Чайник.

– Жук! – предостерег Андрейка друзей.

– На булавочке! – как на пароль отозвался Гриша. И, опознав михельсоновцев, откозырял.

Потом Гриша подошел к дворнику, шепнул ему что-то на ухо, и тот снял с плеча берданку. Гриша осмотрел ее и на вытянутых руках преподнес ребятам.

– Вот так культурнее! – сказал он назидательно, а дворнику разрешил пойти поспать, сказав, что охрану сегодня будут нести заводские патрули.

Так они обезоружили нескольких охранников, и ни один не подумал сопротивляться.

Берданки были громадные, тяжелые, времен турецкой войны. Можно было бы и еще добыть, но, взглянув на Андрейку, Гриша сказал:

– "Пистолету" нужен пистолет, а не такая бандура. Пошли, ребята! Подкатимся к одному моему знакомому, выпросим для Арбуза игрушку!

Гриша направился к своему дому, где он жил в полуподвале, а над ним занимал квартиру комиссар Временного правительства, уполномоченный Керенского по Замоскворечью.

Оставив ребят во дворе, Гриша легко открыл дверь отмычкой. Комиссар что-то писал, сидя за столом.

– Что за шутки?! – вскричал уполномоченный, шаря в столе оружие.

– Провалился за бумажки, – помог ему Гриша, извлекая револьвер. Шутки были – шутки кончились.

– Вы с ума сошли?! Мне с минуты на минуту может позвонить сам Александр Федорович Керенский!

– Спите спокойно, не позвонит. В бегах Александр Федорович. И боже вас избавь выходить из дому. Сидите смирно.

– Так это арест? По чьему полномочию?

– Никаких арестов. В Замоскворечье все тихо... Бери, Арбуз, играйся. Взрослым такие штучки ни к чему. – И Чайник, передав Андрейке браунинг, церемонно откланялся.

– Господи, неужели этот страшный большевик – наш любезный Гриша, который нас охранял, опекал, – прошептала супруга уполномоченного.

– Большевисткий оборотень! Как я раньше не догадался? – стукнул себя по лбу ее супруг и бросился к окну.

С улицы донесся мерный топот множества шагов. Под покровом ночи куда-то маршировала воинская часть. По четкости шага, по плотности строя, по выправке уполномоченный определил: идут юнкера – оплот и надежда Временного правительства.

– Значит, действительно началось то, к чему так долго готовились. Юнкера идут навести порядок.

– Сюда! Ко мне! На помощь! – закричал уполномоченный Временного правительства.

Но строй проследовал мимо, и никто не обратил внимания на его крик.

– О боже! – заломил руки уполномоченный. – Такое решающее мгновение, а я в таком нелепом положении. Этого история мне не простит!

...Притаившись в подъезде, ребята смотрели на ровные ряды, на четкий шаг, на блеск штыков. Юнкера шли в полном молчании. За каждой ротой везли пулеметы и патроны.

– Юнкера на войну тронулись, – прошептал Арбуз.

– На войну с нами, – проводив их взглядом, сказал Гриша. – Запомните, ребята, эту ночь, этот час...

Ч а с т ь т р е т ь я

______________________________

ЧАС НАСТАЛ

– Наш час настал! – сказал Руднев, войдя в кабинет Рябцева. – Вот телеграмма Керенского, возлагающая на меня бремя власти.

– Час настал несколько раньше, чем мы предполагали. Большевики взяли власть в Петрограде, – встал навстречу городскому голове полковник.

– На зачинщиков бог! – обидчиво воскликнул Руднев.

– Бог-то бог, да Александр Федорович плох. Где он? Что с ним? Что за телеграмма?

– Несколько странная. Он дал ее, покидая Зимний дворец, не указав, куда поехал...

– Ах, Питер, Питер! Лучше бы он достался Вильгельму, чем Ленину. Столица революции в руках большевиков! – посетовал Руднев.

– Сделаем столицей Москву. Кто владеет белокаменной, владеет Россией. В Москве у меня много верных штыков: юнкера, казаки, унтер-офицерские училища, школа прапорщиков. У большевиков здесь ни балтийских матросов, ни пушек Авроры и, главное, нет Ленина. Так с богом? Могу привести свои штыки в действие, с вашего разрешения. – Рябцев церемонно поклонился, щелкнув каблуками.

– М-да... Волею обстоятельств я сейчас законный представитель незаконно свергнутого правительства. От меня должна исходить инициатива. Нам обещана поддержка: с фронта на Москву будут двинуты верные Временному правительству войска. Так что, не сбрасывая этого обстоятельства со счетов, я полагаю создать Комитет общественной безопасности и от его имени выступить против большевиков. А затем, когда они будут подавлены...

– Боитесь? И хочется и колется! – зло бросил полковник.

– Не за себя боюсь. За Россию. Может пролиться много крови.

– Без крови и дети не рождаются! – усмехнулся Рябцев. – А новые правительства подавно.

– Так вот, законные основания могут быть таковы, – потупившись, сказал городской голова. – В Москве как раз собрался Вселенский собор для выбора патриарха, и... по историческим аналогиям русское духовенство может пригласить нас с вами для усмирения всероссийской смуты.

– Что ж, можно и так! Вас в качестве Минина, меня как князя Пожарского.

– Было бы эффектно, если бы голос духовенства прозвучал из стен древнего Кремля, – просительно сказал Руднев.

– Вам нужен Кремль? Хорошо, я подарю вам его! – полковник широким жестом указал на зубчатые стены и башни, виднеющиеся в окне.

– Но в Кремле большевистский гарнизон...

– Это не ваша забота!

– И потом надо покончить с двоевластием...

– Захватить Московский Совет?

– Да. Если б можно, и... ликвидировать Московский комитет большевиков.

– Я уже приступил к этой операции. Все руководящие большевики собрались в здании Московского Совета, чтобы выслушать председателя оного Ногина, только что прибывшего из Петрограда от самого Ленина. Вот я их... – И полковник сделал жест рукой, не вызывающий сомнений.

– Это было бы отлично! Всех разом... обезвредить. Но, проезжая мимо, я не заметил никаких признаков осуществления ваших намерений.

– А вы знаете, как хорьки душат кур? Тихо, бесшумно, беззвучно. Так аккуратно, чтобы ни единый крик петуха не пробудил хозяев.

Руднева несколько покоробило это странное сравнение, и он настороженно взглянул на полковника. А тот продолжал:

– Мои юнкера под командованием опытных офицеров тихо подкрадываются сейчас к большевистскому курятнику.

– Военная операция – это ваше дело, – засуетился Руднев. – Не вмешиваюсь! Поспешу в думу, чтобы организовать общественное негодование против большевиков, ну и все, что нужно по гражданской линии. – И с тем городской голова удалился.

Полковник поспешил к телефону проверить ход операции и отдать необходимые приказы.

И вдруг адъютант доложил, что с ним хотят говорить председатель Исполкома Моссовета Ногин и назначенный комиссаром Кремля Ярославский.

Рябцев обрадовался. Эти люди, рассуждал он, считали его вполне лояльным. Пожимали его руку, когда он, не поддержав мятежа Корнилова, послал против него полки Московского гарнизона. Но они не знали, что он действовал в своих интересах. Вероятно, они пришли к нему с миром, не зная, что им уже объявлена война.

И Рябцев решил сразу же пресечь всякую возможность мирного исхода этой встречи. Поэтому, не дав заговорить представителям большевиков, он набросился на них с упреками:

– Какие у нас с вами могут быть переговоры, если вы считаете меня врагом? Без моего разрешения вы ввели в Кремль вышедшую из моего подчинения воинскую часть! Назначили через мою голову комиссара! Значит, я уже отстранен от командования? Это самоуправство! Ваши действия рождают противодействия! И я вынужден поступать с вами так же, как вы со мной. Смотрите, – Рябцев указал в окно.

Из кабинета было видно, как, обтекая Красную площадь, вдоль торговых рядов движется цепочка юнкеров с примкнутыми штыками.

– Что это значит? – строго спросил Ногин. – Это похоже на военный мятеж против законной власти!

– Мятеж против законной власти произошел в Петрограде! – наступал Рябцев.

– Разве вам не известно, что по поручению съезда Советов Ленин...

Рябцев перебил Ярославского:

– Ваш Ленин захватил власть, используя бунт большевиствующих солдат и матросов. В Москве это не пройдет! Все попытки бунта будут пресечены. По моему приказу верные Временному правительству части занимают государственные учреждения, вокзалы, телеграф, телефон и прочие пункты. Бунтующие войска блокированы в казармах. Для сбережения ценностей Кремля от анархиствующих элементов и разграбления я заменю солдат юнкерами.

– Вы много на себя берете, – сказал Ногин.

– Вы взяли на себя больше. Не имея на то никаких прав, свергли законное правительство Керенского.

– Правительство измены! – воскликнул Ярославский.

– По праву пролетарской революции, – сказал Ногин. – По требованию народных масс. И мы предлагаем вам: подчинитесь Советскому правительству!

– Оставим споры. Перейдем к делу, – жестко сказал Рябцев. – В Москве сила на моей стороне. На каждого большевика у меня два юнкерских штыка, усмехнулся он. – Я предлагаю вам немедленно отправить обратно в казармы вашу большевистскую роту, незаконно введенную в Кремль. Приказывайте отрядам Красной гвардии оставаться для охраны фабрик и заводов. И только! После этого мы сядем за стол переговоров и решим, как выйти из сложившегося положения, чтоб не допустить в Москве кровопролития. Надеюсь, вам все понятно? – самоуверенно закончил он.

Но его самоуверенность сбил крик вбежавшего вестового:

– Вас идут убивать! Солдаты!

Пробираясь по бушующему Кремлю со свежесмолотым кофе для полковника, Лукаша попал в водоворот стихийного солдатского митинга, который так и взорвался, когда дозорные со стен закричали, что Кремль окружают юнкера. Кто-то подал команду: "Караул, в ружье!" Кто-то приказал сыграть на трубе тревогу. Одни солдаты уже тащили на стены пулеметы, другие занимали места за бойницами, третьи стали спешно рыть окопчики перед воротами, запутывая их колючей проволокой и заваливая дровами, бревнами.

Толпа, ощетинившись штыками, повалила к квартире Рябцева.

У Лукаши ноги подкосились, когда он понял, что этими солдатами сейчас владело одно желание – расправиться с Рябцевым. Как он обогнал солдат, как запер дверь парадного на засов, Лукаша не помнил. И вот он стоит перед полковником и кричит, рассыпая кофе на паркет: "Вас идут убивать! Солдаты!"

Схватив Лукашу за шиворот, полковник, словно щенка, выбросил его в прихожую и захлопнул дверь.

– Ну вот, полюбуйтесь, господа, на разгул солдатской стихии... Вот против чего я восстал.

– Эта стихия сметет вас, – сказал Ярославский. – Смиритесь, полковник. Уберите ваших юнкеров, раздразнивших солдат.

– Согласен. Я отведу от Кремля юнкеров, вы выведете из стен Кремля роту сто девяносто третьего полка.

– О деталях договоримся за столом переговоров, – сказал Ярославский.

Ногин и Ярославский вышли к солдатам и объяснили, что полковник Рябцев готов подчиниться Советской власти. Юнкерам будет приказано уйти восвояси.

Сопровождаемые до ворот комендантом Кремля, молодым большевиком прапорщиком Берзиным, они уехали.

"НЫТРЫЛИТЕТ"

Когда Иван Васильевич Кучков и Андрейка подошли к расположению артиллерийской бригады, ворота оказались на запоре. В них давно и напрасно стучался двинец Зеленов, посланный уговорить артиллеристов поддержать их своими пушками. Ворота охранялись усиленными нарядами унтеров и старшин под командой офицеров. Солдат видно не было.

– Здесь происходит недоброе, – волновался Зеленов. – В этой бригаде много кулацких сынков. Недаром в бригаде эсеровское засилье.

– Среди солдат и сочувственные нам найдутся, – успокаивал его Кучков. – Здесь не одно кулачье, в наводчиках и бывшие рабочие есть. Да и батраков немало.

– Но ведь их раскачать надо, организовать, пока офицерье на свою сторону их не повернуло! Придется лезть через забор. – Зеленов подобрал полы шинели.

– Не лазь! Подстрелят, – остерег его Кучков.

– В каждом заборе лазейка есть, – подсказал Андрейка.

Иван Васильевич, согнувшись, бросился вдоль забора, щупая и пробуя доски. Зеленов подался в противоположную сторону. Первым обнаружил потайной лаз Андрейка – за помойкой. Хорошо, удобно. В случае, если застукают, помои, мол, выносили.

Патруль заметил посторонних уже у входа в самый большой барак, где шел митинг, попытался было задержать, да поздно. Пришедшие затерялись в массе артиллеристов.

На трибуне ораторствовал поп. Он читал обращение Вселенского святейшего собора к солдатам – не поддаваться антихристам-большевикам, не обагрять свои руки кровью православных.

– А моей кровью обагрять можно? – крикнул Кучков.

– Ты кто такой? – уставился на него председатель солдатского комитета. – Откуда взялся?

– Я ваш дедушка! С неба свалился! – Иван Васильевич полез на трибуну. Его пытались не пустить, но солдаты закричали: "Дать слово дедушке!"

– Благословите, батюшка! – отстраняя попа, склонился Кучков. – Вот видите, и благословения не дает. Значит, я для батюшки и неправославный! Господа офицеры, с которыми он в картишки перекидывается, меня могут и прикончить, пока вы нейтралитет держать будете! На запоры вас заперли, от свежего воздуха затворили. Почему я, революционер пятого года, депутат Московского Совета от пекарей, хлебный дедушка ваш, должен к вам через помойку лазить, а? Ух вы, нейтралы!

Солдаты притихли.

– Это кто распорядился никого к нам не пускать? – раздалось из толпы.

– Комитет не распоряжался, – ответил председатель.

– Значит, "ваши благородия" вами, как при царе, распоряжаются? Опекают, как детей малых? Скоро в нужники под конвоем поведут нейтралов!

– Провокатор! Демагог! Лишаю слова! – поднялся из-за стола председатель солдатского комитета, по-видимому, из эсеров.

– Я провокатор? Я демагог?! – двинулся на него Кучков.

На трибуну вскочил Зеленов, зажав в руке солдатскую фуражку.

– Я от имени солдат-двинцев кланяюсь вам, товарищи, и прошу: да выгоните вы соглашателей, офицерских ставленников, буржуйских прихвостней! Захватили они ваш солдатский комитет. Не доведут до добра. Их душка Керенский сбежал, Временное правительство, изменившее революции, арестовано солдатами и матросами, власть перешла к съезду Советов.

– Врешь! – грохнуло из зала.

– Убейте меня, если вру! Ленин сформировал Советское правительство. Ленин, который за мир народу, за землю крестьянам!

– Что здесь происходит?! – входя в барак, крикнул рослый бородатый полковник, чуть не оглушив притиснутого к дверям Андрейку.

– Вам слово не дано, господин полковник! – ответил ему Зеленов. Здесь солдаты решают свои, солдатские, дела... А вы занимайтесь своими, офицерскими.

– Молчать! Арестовать постороннего! Караул, в ружье!

Услышав команду полковника, солдаты, словно пчелы из потревоженного улья, вылетели во двор, отняли винтовки у караульной команды и, наверное, перекололи бы офицеров, вздумай хоть один из них выстрелить. Потом кто-то растворил ворота, и солдаты выпроводили из казарм офицеров и занялись своими солдатскими делами.

Вновь избранный председатель солдатского комитета был большевиком.

– Сочувствующих у нас немало, но проявить себя пока не решались. Очень сильны были у нас эсеры, – объяснял он Кучкову, пытаясь дозвониться по телефону в Московский Совет. Но почему-то телефон переключали на штаб военного округа и в трубке раздавался строгий офицерский голос: "Из какого полка? По какому делу? Что произошло в бригаде?"

Председатель комитета улыбнулся и посадил к телефону самого горластого парня – ездового Федю, наказав ему на все вопросы отвечать: "Держим строгий нейтралитет!"

Федя все понял, но никак не мог выговорить мудреное слово "нейтралитет" и отвечал:

"У нас строго. Нытрылитет!"

Так он ответил и самому Рябцеву.

Услышав "нытрылитет", полковник закричал:

– Да ты соображаешь, с кем говоришь, мерзавец? Я полковник Рябцев! Твое имя, звание?

– Ездовой Хведя!

– Передай трубку кому-нибудь из членов вашего комитета, болван!

– От болвана слышу.

– Я тебя пристрелю, негодяй! Да что у вас там?!

– Нытрылитет!

Комитетчик и Кучков от смеха сотрясались, слушая этот разговор.

Рябцев швырнул трубку и приказал поручику Ровному во что бы то ни стало либо овладеть бригадой, либо изъять у нее пушки. Сам Рябцев занялся Кремлем.

ПЕРВАЯ КРОВЬ

Лишь только за Ногиным и Ярославским захлопнулись железные ворота, как к ним подскочили юнкера, прятавшиеся в Манеже и во дворах напротив Боровицкой башни. Офицер, командовавший ими, успел просунуть носок сапога в дверь калитки и не давал закрыть ее.

– Да легче вы, черти! – ругался он на солдат, затворявших ее. – Ногу пожалейте! Прапорщик, пощадите, будьте человеком. Кажется, вы здесь командуете?

Берзин подошел к калитке.

– Очень приятно! Рында-Бельский к вашим услугам. А вы знаете последние новости? Нет! Так слушайте! Да пропустите меня. Не бойтесь. Хотите, подниму руки? Обезоруживайте! – И, широко улыбаясь, офицер Рында-Бельский вошел в железную дверь.

– Ну, что вы скажете? – обратился к нему Берзин.

– А то я скажу, господин прапорщик, бросьте шутки шутить. Как офицер офицеру говорю, в гибельное дело большевики вас втравили. Сами уже договорились с Рябцевым о ликвидации своей лавочки, выговорили беспрепятственный выезд, и фью... А вас с солдатиками как заложников нам на закуску оставили.

– Я вам не верю!

– А вы себе поверьте. Своим ушам. Послушайте, какая в Москве тишина... Если бы большевики сопротивлялись, сейчас бы пальба шла.

Берзин и солдаты прислушались.

– Я боевой офицер. Посмотрите, ребята, на мои кресты. Солдатский Георгий не запросто офицерам дается! Мы, русские люди, одной матери-родины... – плел офицер Рында-Бельский.

Солдаты забеспокоились.

– Узнать бы, товарищ Берзин, что там, за стенами?

– Телефоны перехвачены.

– Разведку послать, связных...

– Попробуйте высунуться. Вас юнкера переколют, – пригрозил Рында-Бельский. – Они вас бандитами считают, захватившими Кремль для грабежа его сокровищ.

– Да целы все сокровища! На кой они нам, бриллианты в шапках Мономаха? Нам земля да воля нужны, – сказал щербатый солдат. – Хоть проверяйте! Все на месте. И кресты и золотые блюда.

– Вот юнкера сюда и стремятся, чтобы проверить. Слухами о грабеже Кремля вся Москва бурлит. Пустите их, и вся недолга.

– Пустил бобер лису в хатку, да стала у него шубы нехватка! осклабился щербатый. – Ты, ваше благородие, дитям сказки рассказывай.

– Берзина к телефону! – раздался голос вестового.

– Вот и отлично! Вы там выясните, кстати, кто я, пленный или гость? А мы пока покурим. – И Рында-Бельский развернул перед солдатами портсигар с вензелем и надписью "За храбрость".

– Ладно! С паршивой овцы хоть шерсти клок, – сказал щербатый и выгреб горсть папирос.

Засмеявшись, солдаты задымили.

– Зря вы, служивые, в эти дела ввязываетесь, – пуская дым колечками, гнул свое Рында-Бельский. – Вам вот-вот и земля выйдет и воля, недолго до Учредительного собрания, а вы тут жизнями рискуете в междоусобной драке. Какая вам польза за большевиков под пули? Нынче большевики, завтра меньшевики, кадеты, эсеры, все волки серы... А мужик один! Убили его, и нет хозяина... Пусть партии сами и дерутся между собой.

– А вы-то чего своей шкуркой рискуете, ваше благородие? Зачем в эту драку лезете? – прищурил глаз щербатый.

– Я ни в какую драку не лезу... Зачем же? Меня не трогают, и я не трону. Но если меня или моих юнкеров заденут. Извините!

– Да не тронем мы ваших юнкеров! Не мы к ним, а они к нам сунулись.

– Так ведь не к вам, к Кремлю. Оным русским сердцам тревожно за русскую славу!

– А зачем же штыки-то примкнули?

– Так ведь думали, тут анархисты-грабители.

– Большевики тут есть. А насчет анархистов... Да мы их, – погрозился щербатый.

– Ну а если так, пустите юнкеров и вместе с ними все хранилища и подвалы обойдите, осмотрите. Во избежание недоразумений выставите совместные караулы. В паре, юнкер и солдат. Дело я говорю?

– Оно и дело, кабы такое дело, – сказал солдат с мягким украинским выговором. – Да ведь не то дело, что сказано, а то, что сделано!

– А что может вам сделаться? Или вы юнкеров боитесь? Мальчишек! Ну вот тебя поставить. Экий детина! Неужели перед семнадцатилетним юнцом в дрожь тебя бросит?

– Ну-ну, – расправил широченные плечи "детина", – еще чего?

– Так вот об этом и речь. Чего ваш Берзин топорщится?

Подошла смена караула.

– Что там слыхать, братцы, чего Берзин на телефонах повис?

Сменившиеся пошли искать Берзина.

...Берзин в окружении солдат, бледный, брал непрерывно звонившие телефоны и бросал трубки на рычажки. Дозвониться до кого-нибудь из центрального штаба Московского комитета не удавалось. Во всех трубках звучали настойчивые, предупреждающие голоса: то поручика Ровного, то городского головы Руднева, то начальника штаба округа генерала Кавтарадзе и еще каких-то начальствующих лиц.

И все призывали его поскорее одуматься, не своевольничать, не идти одному против всей Москвы и России.

– Московские большевики подчинились приказу полковника Рябцева, распустили Красную гвардию...

– Верните в казармы поднятых вами солдат. Отворите ворота для юнкеров, ваших недавних товарищей. Не берите на себя ответственность за возможное кровопролитие!..

– Полевой суд вас как самозванца даже не расстреляет, а повесит... запугивали его на все лады.

После многих бесполезных попыток связаться с Московским Советом, с Военно-революционным комитетом, со штабом Красной гвардии Берзин услышал один только голос меньшевика Минора. Он посоветовал: немедленно открыть ворота, впустить в Кремль юнкеров, допустить думскую комиссию для проверки сохранности исторических ценностей.

Берзин вздохнул с облегчением: значит, все улаживается миром. И пошел выполнять совет. Пошатываясь от усталости, он подошел к Боровицким воротам и сказал Рында-Бельскому:

– Что ж, поручик, давайте разведем по постам спаренные патрули моих солдат и ваших юнкеров.

Рында-Бельский широко улыбнулся, крепко сжал его руку, спиной распахнул калитку, пропуская застоявшихся за ней юнкеров, и левой рукой с наслаждением ударил Берзина по лицу. Он был левша.

Юнкера сбили Берзина с ног и принялись топтать. Солдаты растерялись, теснимые юнкерами, один лишь щербатый взмахнул прикладом винтовки, как дубиной, и рухнул, застреленный Рында-Бельским.