Текст книги "Жены-мироносицы"
Автор книги: Николай Протоиерей (Агафонов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
ГЛАВА 18
По прибытии в Тивериаду начальник отряда подробно доложил тетрарху обо всех обстоятельствах и о начавшихся боевых столкновениях с арабами. Не забыл он упомянуть и о появившемся на Иордане пророке. Эта весть заинтересовала тетрарха. Он попросил подробнее рассказать о новоявленном духовном вожде парода. В этом извещении тревожила мысль, что пророк собирает большие массы людей на подвластных Антипе землях. Тетрарх опасался, что все это может вылиться в народные беспорядки. А потом, кто знает, не перерастет ли все это в настоящее восстание, наподобие того, что было учинено Иудой Галованитом. Если подобное случится, то можно не только впасть в немилость кесаря, но и вовсе лишиться тетрархии.
Иродиада посмеялась над страхами, что какой-то бродяга может подвигнуть народ на восстание. Но потом, когда она узнала, сколько народу собирается к пророку со всей Иудеи и Галилеи, то невольно задумалась: «А не повредит ли это моим планам?»
– Почему бы тебе не арестовать этого смутьяна? – спрашивала она Антипу.
– Если он имеет над сердцами людей такую власть, то не вызовет ли его арест еще большее возмущение народа? – с сомнением качал головой Антипа.
Иродиада наслаждалась своим новым положением. Чувствовать себя хозяйкой такого великолепного дворца, подобного которому не имели в Риме даже самые богатые и знатные сенаторы, было для нее очень лестно. Когда же до нее дошли слухи, что пророк Иоанн обличает Антипу за его незаконный брак, это хотя и укололо ее самолюбивое сердце, но она опять посмеялась над пророком, который, не имея жены, еще смеет рассуждать о других женах. А через некоторое время она услышала, что пророк открыто требует, чтобы Антипа удалил от себя Иродиаду. Это ее уже начало серьезно беспокоить. Один из советников Антипы, престарелый Птоломей, еще больше усилил беспокойство Иродиады, сказав, что призывы пророка могут возыметь действие на законоучителей Израиля. И тут Иродиада осознала нею опасность и непрочность своего положения. Видя в муже не вполне волевого человека, она стала опасаться, как бы слова любимого народом пророка не возымели действие на старейшин израильских и те не потребовали от тетрарха удалить от себя Иродиаду. Страх охватил такой, что она не могла ни о чем другом думать, только о том, как бы заставить замолчать Иоанна. Иродиада была готова собственными руками удушить пророка, лишь бы он не мог обличать их брак. Ее просьбы к Антипе арестовать Иоанна усилились. Она буквально умоляла мужа что-нибудь сделать с этим неуемным правдолюбом. Антипу же хотя и раздражали обличительные речи пророка, но не действовали на него так сильно, как на Иродиаду. Он все не решался на арест человека, к которому сам невольно испытывал вместе со страхом и что-то похожее на уважение. Но долго это продолжаться не могло. Тетрарх видел, как угнетающе пророк воздействует на его любимую женщину. Иродиада исхудала и лишилась сна.
– Ты хочешь моей смерти, – стонала она, – ты ее скоро получишь.
Наконец Антипа решился. Он повелел своим воинам взять Иоанна под стражу и отвести его в темницу крепости Махерон.
На следующий день он не узнал жену. Она словно преобразилась и была с ним до того мила, что последние сомнения в правильности своего поступка у Антипы исчезли.
ГЛАВА 19
Пророк Божий, которого Иоанна встретила на Иордане, занимал все ее мысли и чувства. Она мечтала вновь попасть на Иордан, чтобы слушать этого Божьего человека, чтобы быть с ним рядом. В ее жизни началось что-то особенное. Как будто до встречи с пророком была одна жизнь, а теперь началась другая, но самая главная. Та, ради которой она и появилась на свет. Иоанна уже хотела просить у мужа разрешения сходить на Иордан, но тут ее настигла ужасная весть об аресте пророка и заточении его в крепости Махерон. Эта новость буквально сразила Иоанну. С ней случился нервный припадок, и она слегла в постель. Вскоре она услышала, что Антипа со всем своим двором собирается переезжать во дворец крепости Махерон, чтобы быть поблизости от военных действий с арабами. Хуза хотел оставить жену в Галилее, но та стала слезно умолять его взять ее в Перею, ссылаясь на целебные источники возле Махерона. Этот последний довод убедил Хузу, и он взял Иоанну с собой.
Иоанна по прибытии в Махерон стала ездить на источники и действительно вскоре пошла на поправку. Но все помыслы женщины были о том, как бы увидеть страдальца, сидящего в тюремном подземелье дворца. Вскоре ее желание исполнилось. Воины вывели Иоанна на прогулку во внутренний двор. Он медленно шел по каменному двору, громыхая цепями оков. От колец, охвативших лодыжки пророка, цепи поднимались к его рукам и соединялись с металлическими наручниками вокруг запястий узника. Иоанн, словно не замечая этих цепей, брел но двору в какой-то глубокой задумчивости. И вдруг поднял свой взгляд на галерею дворца, где стояла Иоанна. Женщина замерла от неожиданности, боясь пошелохнуться, пока на нее смотрит пророк. Даже слезинка на ее щеке и та замерла. Пророк вдруг улыбнулся Иоанне, при этом глаза его излучали кроткую доброту. Он даже в знак приветствия попробовал поднять спою руку. Цепь загромыхала, рука чуть приподнялась, натянув тяжелые звенья цепи, и опять бессильно опустилась вниз. Иоанн пожал плечами и, снова понурив голову, в глубокой задумчивости зашагал дальше. Не пройдя нескольких шагов, пророк вдруг резко остановился и снова поднял свои глаза на галерею. Теперь в его глазах сверкал гнев. Иоанне стало не по себе, она невольно отпрянула назад и тут увидела двух фарисеев, идущих по галерее тихой величавой поступью. При этом головы их склонились к земле, глаза были полузакрыты, а губы двигались, как бы произнося молитвы. К головной повязке на лбу и к одежде на левой руке, как раз напротив сердца у них было прикреплено несколько филактерий[37]37
Филактерии – украшенные коробочки, куда вкладывались свитки из папируса или пергамента с изречениями из Священного Писания.
[Закрыть]. По краям их пышной верхней одежды шла широкая лента ярко-красного цвета[38]38
Лента красного цвета была знаком национального отличия иудеев и напоминала им о законе, а у фарисеев это было и знаком непримиримой вражды ко всему иноплеменному.
[Закрыть]. Они приостановились у перил галереи и посмотрели на пророка.
– Это тот самозваный учитель, что смущал умы правоверных людей Израиля? – спросил один у второго.
Но не успел он произнести свои слова, как зазвучал грозный голос пророка:
– Порождения ехидны! Непотребные дети гнусных отцов! В вас заключается весь тот яд, какой наследовали вы от отцов своих, и на смерть отравляете вы других своими соблазнами. Вы, как ядовитые змеи, угрызаете и убиваете даже святых, покрывая их слова и дела ядом своих клевет!
Фарисеи сжались от слов пророка и потеряли весь свой важный вид.
– Пойдем отсюда, – испуганно сказал второй фарисей, – разве ты не видишь, что не напрасно говорят о нем, что он имеет беса в себе.
Фарисеи, забыв о своей вальяжности, семеня ногами, быстро удалились. Гнев пророка тут же потух, и на Иоанну снова смотрели добрые и ласковые глаза праведника.
Как-то Иоанна выходила из синагоги после собрания, и к ней подошли два человека. Они поклонились ей и спросили:
– Ты ли жена Хузы, домоправителя Ирода Антипы?
Иоанна смутилась таким прямым вопросом, но все же ответила сразу:
– Да, я жена Хузы.
– Мы видели тебя у реки, когда проповедовал наш учитель, пророк Божий Иоанн, и потому решились подойти к тебе.
– Вы его ученики? – обрадованно воскликнула Иоанна, – что я могу для вас сделать?
– Узнай, добрая женщина, можем ли мы видеть нашего учителя.
– А вы не боитесь, что вас тоже посадят в темницу?
– Нет, мы готовы умереть за него.
– Тогда пойдемте за мной во дворец, я буду просить за вас начальника стражи.
Во дворце Иоанна прошла к казармам, где размещалась стража и, переговорив с начальником, радостная, побежала вновь к ученикам Иоанновым.
– Идемте со мной, я отведу вас.
Ученики поспешили вслед за женщиной и вскоре пришли к помещению стражников, охранявших вход в подвал дворца. Дежурил как раз тот воин, который крестился в Иордане от Иоанна. Он охотно повел учеников в темницу к пророку. После этого ученики Иоанна поселились в городе. Хоть и нечасто, но их все же допускали к учителю. На одном из собраний в синагоге они очень благодарили Иоанну.
Вскоре они сообщили Иоанне, что посланы учителем к новому объявившемуся в Галилее пророку и учителю Иисусу из Назарета, чтобы спросить Его, Он ли истинный Мессия или ожидать другого?
ГЛАВА 20
Когда ученики пророка ушли, в Махероне начались суетные дни подготовки к празднованию дня рождения Ирода Антипы. Говорили, что тетрарх созвал много именитых гостей как из иудейских вельмож, так и римской знати, и ожидалось грандиозное торжество.
Хуза без продыху целыми днями хлопотал и о хозяйству, приготавливая все необходимое. С утра до вечера он принимал подрядчиков по закупке провизии, отдавал распоряжения поварам и многочисленной прислуге. В крепость пригонялись стадами ягнята и телята. Привозились туши оленей и ланей. Возы всевозможной птицы: цыплята, куры и индейки, гуси и утки, цесарки, фазаны и павлины, голуби и перепела. Фрукты и овощи шли со всех стран света. Тутовник, айва и персики из Персии, вишня из Малой Азии, арбузы и дыни из Египта, гранаты из Карфагена. Целые мешки орехов: фундук, миндаль, фисташки и лесные орехи. Многообразных рыб речных, озерных и морских без числа свозили в кладовые крепости. Хуза сам лично все проверял, бегая из винных подвалов на кухню, с кухни на продуктовые склады. Ругался и яростно торговался с поставщиками. Он даже не замечал жены, которая с печалью бродила по залам дворца. Пророка совсем перестали выводить на прогулки, и она лишилась его лицезрения хотя бы в эти редкие минуты. Наконец она решилась на отчаянный поступок. Набрала на кухне разных продуктов в корзину, положила туда небольшую амфору вина и пошла на свой страх и риск в подземелье. Стражник посмотрел на продукты и, усмехнувшись, сказал:
– Этого он есть не будет. Ни вина, ни сикера[39]39
Сикер – вид браги из перебродившего зерна.
[Закрыть] он вообще не пьет. А ест очень мало. Говорят, что когда он был в пустыне, то питался диким медом и акридами[40]40
Акриды – сушеная саранча, которой питались на Востоке бедняки, по другому предположению – стручковые растения, произраставшие в Иудейской пустыне.
[Закрыть].
Затем он зажег факел и повел Иоанну в подвал дворца. Они прошли по нескольким темным переходам и вошли в довольно-таки просторный коридор, вдоль стен которого имелось несколько загороженных решетками помещений. Стражник укрепил факел на стене, и его яркое пламя осветило одну из зарешеченных камер. Глаза Иоанны привыкли к темноте, и она увидела пророка. Иоанн спокойно подошел к решетке и так же спокойно ровным голосом спросил:
– Пришла попрощаться?
– Я принесла тебе еду.
– Пусть там, наверху, едят и веселятся. Моя же пища – от Духа Божия приходящая. Вскоре эти узы уже не удержат меня, и я уйду к Тому, Кто послал меня возвещать и свидетельствовать правду Божию.
– Кто же Он, о Ком ты свидетельствуешь? – робко спросила Иоанна.
– Ты увидишь Его сама и последуешь за Ним. И будешь лицезреть славу Его.
Эти таинственные слова пророка глубоко взволновали Иоанну. Она уже не помнила, как вышла из дворцового подвала, как пришла к себе в комнату, и только там вдруг вспомнила слова пророка, что узы темницы вскоре будут не властны над ним. «Значит, его освободят?» – подумала Иоанна, и тут же другое, глубинное чувство подсказало ей, что эти слова говорят об ином. Тоскливое ожидание ужасных и непоправимых событий сжало сердечко Иоанны, и она горько расплакалась.
Между тем как во дворце велись приготовления к празднику, в покоях Иродиады тоже готовились к этому знаменательному дню. Дочь Иродиады Саломея пошла статью и красотою в мать. В свои двенадцать лет она была уже вполне зрелой девицей. И мать серьезно задумалась о судьбе своей дочери, подбирая ей жениха. И этот день она возлагала особенные надежды на Саломею: ведь как-никак, приедет много и знатных гостей. Иродиаде пришла в голову дерзкая мысль удивить гостей танцем своей дочери. Воспитательница Саломеи была египтянка из профессиональных танцовщиц. Этому искусству она обучила и дочь Иродиады. Гибкая и изящная Саломея усвоила все тонкости восточного танца-пантомимы в совершенстве. Конечно, танцевать для женщины, да еще знатной, в собрании мужчин считалось недопустимым нарушением приличий, принятых на Востоке. Только рабыням в угоду своим господам позволялось, легко одевшись, плясать во время пиров. Но Саломея, воспитанная как современные ей гречанки или римлянки, не была подвержена стыдливости своих соплеменниц. Да и большая часть гостей будет как раз из той категории, что мало ценят отеческие обычаи, а более стараются угодить римлянам. А у тех все позволено. Тем более танец-пантомима исполняется в специальной маске и в случае чего можно и не открывать лица. Итак, Иродиада решила сделать мужу необыкновенный подарок, чтобы он и впредь ценил ее смекалку и умение устраивать все в этой жизни к изрядной пользе и удовольствию.
Гости стали съезжаться еще накануне празднества. Иоанне было поручено размещать жен прибывающих гостей. В одном из роскошных залов дворца Иродиада готовилась дать праздничный ужин для женской половины приглашенных[41]41
Обычай Востока не только не позволял женщинам садиться за один пиршественный стол с мужчинами, но даже показываться там, где они пировали.
[Закрыть]. Прибыли не только все знатные вельможи и военные чины Иудеи и Галилеи, но и многие знатные римляне из Сирийской провинции. Прибыл Лисаний, правитель Авилинии – Сирской области между горами Ливаном и Антиливаном, примыкавшей с северо-востока к Галилее. Такого собрания знатных лиц еще не было в этом дворце. Чтобы развлечь прибывших на празднество, в пустыню перед Мертвым морем было выпущено три льва, привезенных в клетках из Египта, и устроена на них охота. Охота получилась поистине царской, если не считать того, что лев до смерти задрал одного из слуг, находившихся в оцеплении. Но это никого из гостей не огорчило, а лишь подзадорило. Между тем лев, вырвавшись из оцепления, устремился вдоль берега озера. В погоню припустили все, но добыча выпала командующему сирийским гарнизоном трибуну Патию Флору. Маленький и толстенький Патий потом очень гордился этим и преподнес шкуру льва в подарок тетрарху.
Но вот настал день праздника. Все гости-мужчины, по римскому обычаю, перед ужином пошли в баню. Уже там, у бассейнов, изрядно разогревшись галилейским вином, в пиршественный зал шли навеселе. В роскошном зале дворца, отделанном розовым мрамором, гости расположились большим амфитеатром. Окна зала и колонны были увешаны гирляндами восхитительных цветов. Музыканты заиграли на флейтах и струнных инструментах. Слуги один за другим входили в зал и подносили гостям чаши для омовения и полотенца. Затем появились слуги со всевозможными яствами, и пиршество началось. Гости вставали поочередно и, провозглашая здравицы Антипе, выпивали свои кубки до дна. Тут же снова садились и начинали пожирать деликатесы, щедро выставленные на столе. Когда подавали вторую смену горячих блюд, никто уже никого не слушал. Каждый выкрикивал что хотел. На жонглеров и акробатов, выступавших перед пирующими, никто не обращал внимания. Все наперебой говорили, не заботясь о том, будут ли они услышаны. Но тут вдруг ритмично забили литавры, мелодично зазвенели колокольчики, и на середину зала выбежала девушка. Легкий светло-зеленый шелк облегал ее стройный стан, не скрывая за своей прозрачностью изящные формы тела девицы. Золотистые ленты, охватившие ее голову, трепетно развивались от движений красавицы вместе с мягкими прядями вьющихся волос. Лицо ее наполовину скрывала золотисто-пурпурная маска. Девушка словно порхала по залу, казалось, не касаясь пола. Она в такт музыки и звонких бубнов, то выгибалась, словно у нее вообще не было костей, то вдруг пружинисто разгибалась и кружилась так, что ее фигура свивалась в причудливую спираль. То гарцевала как строптивая лошадка, высоко подбрасывая колени, то начинала изображать страсть куртизанки, обольщающей невидимого любовника. Мужчины сидели, завороженные музыкой и движением танцовщицы, забыв обо всем на свете. И когда танец закончился, они все еще сидели словно в оцепенении. А потом вдруг разом все закричали, восторженно прославляя танцовщицу. Девушка поклонилась публике и хотела удалиться, но ее окликнул сам тетрарх:
– Я повелеваю тебе, красавица, сними маску.
Девица сперва замешкалась, но потом решительно сдернула маску, и перед Антипой предстала его падчерица. Гости снова стали громко выражать свои восторги. Антипа охнул от удивления и потом, обращаясь к гостям, с гордостью заявил:
– Это моя дочь Саломея.
И опять послышались возгласы удивления и восхищения. Ирод был на седьмом небе от счастья. Он с гордостью обводил торжествующим взглядом ряды амфитеатра – полюбуйтесь, как у меня все хорошо!
– Послушай, Саломея, – обратился он к девице, – ты порадовала мое сердце, и я готов тебе дать все, что ты пожелаешь. Хоть половину моего царства. Проси.
Девица растерянно захлопала своими длинными ресницами, а среди гостей послышались смешки. Это неприятным отзвуком задетого самолюбия отозвалось в сердце тетрарха.
– Слышите, вы все, я – Ирод Антипа, тетрарх Галилеи и Переи, клянусь всеми своими сокровищами, что исполню любую просьбу этой девицы.
Саломея вдруг повернулась и быстро убежала, чем очень развеселила гостей. Застолье снова пошло своим чередом. Но когда в зал вновь вбежала запыхавшаяся танцовщица, все смолкли, и любопытные взоры гостей обратились на Саломею. В тишине зала прозвучал ее звонкий голос:
– Хочу, чтобы ты дал мне на блюде голову Иоанна, прозванного в народе Крестителем.
Если бы гром раздался среди ясного неба, то и он бы меньше поразил гостей, услышавших от девицы такое странное желание. Все стали переговариваться между собой, а девочка стояла и ждала ответа. Антипа нахмурился и задумался. Сидящий с ним рядом тетрарх Авилинии Лисаний язвительно сказал:
– Не всякий правитель силен исполнить свои клятвы.
– Нет, – взревел вдруг пьяным голосом тетрарх, – пусть знают все, что сын великого царя Ирода достоин своего отца. Пусть будет так, как она пожелала. Эй, Иосиф, – крикнул он начальнику своей охраны, – немедленно принеси мне голову Иоанна на блюде.
Все гости дружно поднялись со своих мест и, подняв кубки с вином, стоя приветствовали решительность Ирода Антипы, говоря что он достоин быть царем, как и его отец. Вино снова полилось рекой.
ГЛАВА 21
По каменным ступеням лестницы подвала стучали крепкими подошвами сандалий три пары солдатских ног. Когда коридор темницы озарился бликами от горевших факелов, Иоанн уже стоял возле решетки, держась за нее руками. Начальник охраны отпер замок и вошел в камеру. Иоанн открыто смотрел в глаза стражнику. Тот несколько смутился, но уже в следующую минуту молча вынул свой меч из ножен. Зловещая мелодия трущегося о ножны клинка заставила вздрогнуть пророка. Но в следующее мгновение Иоанн выпрямился, без тени смущения посмотрел на блестевший в свете факелов заточенный металл и перевел взгляд на своего палача. В этом взгляде было спокойствие человека, уже не раз пережившего собственную смерть и теперь встречающего ее как избавление от тяготы ожидания. Узник встал па колени и склонил голову. Меч, словно блеснувшая молния, упал с высоты размаха, и вместе с его падением на каменные плиты подвала с гулким стуком упала голова величайшего среди рожденных женщинами человека.
Спускаясь из пиршественного зала в дворцовую кухню, Хуза вдруг покачнулся и, придерживаясь рукой за стену, присел на прохладные каменные ступени лестницы. Ему больше не хотелось двигаться. «Вот так бы сидеть и ничего не делать, – подумал Хуза, блаженно прикрыв глаза, – но если я еще немного посижу, то уже не встану. Надо вставать». В это время на его лоб опустилась рука. Он почувствовал сразу, что это может быть только одна рука во всем мире. Рука его жены.
– Тебе плохо? – услышал он заботливый голос Иоанны.
Не открывая глаз, Хуза блаженно улыбнулся:
– Теперь мне хорошо. Ты знаешь, я сейчас вспомнил, как ребенком болел. Мне было так плохо, что смерть уже не казалось такой страшной, даже наоборот. Но вот подходит мать и кладет мне на голову свою руку, и сразу становится легче и хочется жить. Как же давно это было! А теперь кажется, что это было совсем недавно.
Иоанна нежно провела рукой по уже начавшим седеть волосам мужа, с любовью и состраданием глядя на его осунувшееся лицо.
– Тебе надо отдохнуть, мой возлюбленный господин.
– Нет, что ты, нет, – встрепенулся Хуза и поднялся со ступеней. – Без меня что-нибудь пойдет не так. Да, вот еще что: Саломея, дочь нашей госпожи, танцевала перед гостями.
– Бог Израилев, – в изумлении воскликнула Иоанна, – какой же это грех!
– О жена моя, если бы все закончилось только этим грехом! Но плясунья в награду себе потребовала от царя голову пророка, что сидит в нашей темнице, и он согласился исполнить эту безумную просьбу.
Иоанна, побледнев, вскрикнула и побежала. Когда она добежала до входа в подвал, навстречу ей попался начальник стражи с двумя воинами, они несли в руках нечто, завернутое в полотенце. Иоанне показалось, что на холсте следы крови. Еще не веря самому ужасному, она ринулась вниз по лестнице. Тюремное помещение освещал факел, прикрепленный к стене. Навстречу ей шагнул охранник, тот самый, что крестился в Иордане. Он был бледен и растерян. Узнав Иоанну, он загородил ей дорогу.
– Госпожа, тебе не надо это видеть.
Но Иоанна метнулась в сторону от него, а в следующее мгновение увидела, как два стражника что-то заворачивают в кусок грубой холстины. И как только она поняла, что они заворачивают, факел погас. Все погасло. Стражник видел, как Иоанна пошатнулась, он бросился к ней, но все же не успел подхватить ее падающее тело.
А в зале тем временем продолжала играть веселая музыка, и пьяное, угарное веселье подходило к той черте, когда у пирующих оставалось уже мало чего человеческого. Слуги поминутно вносили то одно, то другое кушанье, поэтому гости не сразу обратили внимание на серебряное блюдо, внесенное начальником стражи тетрарха. Иосиф пронес блюдо прямо к столу Антипы и поставил его перед своим владыкой. Антипа с глупым видом пьяного человека посмотрел на принесенное блюдо, не сразу сообразив, что на нем лежит. Но когда разглядел, ужас отразился в его вмиг протрезвевшем взгляде.
– Отнеси Саломее, – крикнул он, и неподдельный страх в его голосе передался гостям.
Назад стражник относил блюдо при полном безмолвии гостей. После такой откровенной демонстрации человеческой жестокости веселье покинуло пиршественный зал.
