Текст книги "Жены-мироносицы"
Автор книги: Николай Протоиерей (Агафонов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
ГЛАВА 11
Утренняя заря еще не успела полностью вступить в свои права. Только первые робкие солнечные блики легли на водную рябь Галилейского моря. Они весело запрыгали по волнам, устремляясь на запад мимо многочисленных рыбачьих суденышек, и наконец достигли берега возле строений Магдалы. Над городом и его окрестностями расстилалась легкая молочная дымка утреннего тумана. Восходящее от пределов Парфянского царства светило своими теплыми лучами начинало потихоньку прогонять прохладную влагу из окрестностей города. Дома все четче и четче обозначали свои контуры, готовясь окончательно сбросить с себя ночной покров. Воздух оглашали звонкие птичьи голоса, а где-то вдали заиграл рожок пастуха, созывая рассеявшееся стадо овец. Над садами и виноградниками высоко в небе жаворонки оглашали окрестность своими переливчатыми трелями. Утренние звуки пробуждения уверенно шли на смену навязчивым ночным стрекотаниям цикад. Удары весел по воде и стон деревянных уключин возвещали прибытие к причалу лодок, возвращавшихся после ночного лова.
В просторном доме богатого торговца шерстяными тканями Сира в это раннее утро наблюдалась деловая суета. Хозяина дома собирали в дорогу. В округе Сира знали хорошо, он имел и свое красильное производство, а ткани поставлял не только на рынки Иерусалима, но и в Дамаск, столицу Сирии. Его жена, гречанка по имени Евхаристия, деловито отдавала распоряжения слугам. Надо ничего не забыть. Хозяин нынче отправляется далеко, в Парфянское царство. Договорившись с другими купцами из Капернаума и Далмануфы[18]18
Далмануфа (др. евр. «Его [то есть Бога] пребывание») – селение на берегу Генисаретского озера близ Магдалы (Мк 8,10).
[Закрыть], Сир решил попробовать наладить торговлю шелками, идущими в Парфу из далекой и загадочной Хины[19]19
Парфа – Парфянское царство на территории нынешнего Ирака. Хина – Китай.
[Закрыть]. Нынче в Риме на шелка большой спрос. Рядом с матерью вертелась их семилетняя дочь Мария. Большие темно-карие глаза девочки под дугами черных густых бровей сверкали горделивым блеском. Отроковица явно наслаждалась тем, что участвует в сборах отца. Наконец все собрано. Отец привлек к себе дочь и, погладив ласково по голове, спросил:
– Ну, Мария, говори, что тебе привезти?
Девочка, с лукавинкой в озорных глазах поглядывая на отца, пожала худенькими плечиками:
– Я не знаю, что там есть. Привези что-нибудь красивое.
Отец смеялся:
– Хорошо. Привезу золотое ожерелье к твоей будущей свадьбе.
– У меня будет жених? – всплеснула радостно руками Мария.
– Когда подрастешь, дочка, я тебе самого красивого жениха подберу.
Мария задумалась, а потом спросила:
– Отец, а наш сосед Самсон, он красивый?
– Да как тебе сказать? Все его считают красавцем. А что?
Мария вздохнула и потупила голову:
– Тогда мне красивого не надо.
– Это почему же? – удивляется отец.
– Он бьет свою жену, я сама видела.
– Ну... – растерянно разводит руками отец.
– Папа, ты мне не красивого, ты мне доброго жениха найди.
Отец громко смеется, так что на его глазах выступают слезы.
– Ах, дочка, дочка. Красивого найти можно, а вот добрый ли он, сразу не увидишь. Доброго жениха у Бога надо просить. Молись Богу, и будет тебе добрый жених.
Евхаристия пошла провожать мужа к лодочному причалу. От Магдалы до Капернаума Сир собирался плыть на груженных товаром лодках, а уже оттуда в Парфянское царство идти вьючным караваном. Мария не за что не соглашалась оставаться дома, она тоже шла провожать отца, держась за его руку и гордо поглядывая на редко встречавшихся прохожих. Когда лодки отчалили от берега, девочка повернулась к матери и что-то ей страстно зашептала.
– Ну нет, – сказала мать, – искупаешься днем. Сейчас вода еще прохладная.
– Мама, милая моя, – умоляющим голосом проговорила дочь.
– Ах, да что с тобой поделаешь, иди, – махнула мать рукой и тут же строго добавила: – Только окунешься и сразу назад.
Девочка, скинув верхнее покрывало и оставшись в одной короткой, до колен тунике, с разбегу бросилась в воду. Плавала она хорошо, как и все ребятишки на побережье Генисаретского озера. Мария сразу нырнула, скрывшись под водой. Мать не беспокоилась, она знала, что дочь чувствует себя в воде как рыба. Вынырнув из воды недалеко от только что отплывших лодок, Мария, отфыркиваясь, быстро поплыла в их сторону. Отец, заметив дочь, нарочито сердито закричал:
– Эй, Мария, ты зачем плывешь сюда? А ну-ка давай назад!
Мария засмеялась, помахала отцу рукой, решительно развернулась и поплыла к встревоженной матери.
Рыбаки в лодке с восхищением смотрели на девочку.
– Смелая дочь у тебя растет.
– Красивая, – тут же добавил другой.
– Она у меня еще и умная, – сказал польщенный похвалой дочери отец.
Евхаристия ушла домой хлопотать по хозяйству, а Мария еще долго стояла на берегу. Лодки отца уже скрылись за горизонтом, а девочка все стояла, мечтательно глядя на воды великого озера, сверкающего в лучах утреннего солнца. Затем она подобрала на берегу плоский камушек и ловко метнула его. Приставив ладонь ко лбу от лучей солнца, Мария, прищурив глаза, смотрела, как летит камушек, подпрыгивая и оставляя круги на серебристой глади. Радостно смеясь, девочка побежала по кромке берега, разбрызгивая ногами капельки воды, сверкающие в лучах солнца маленькими хрусталиками.
ГЛАВА 12
Смерть Августа и воцарение Тиберия вновь подарили Антипе надежду на отцовский престол. Тетрарх решил во что бы то ни стало угодить новому императору. Он оставляет старую столицу Сепфорис, расположенную среди холмов галилейских, и начинает срочное строительство новой, на берегу Геннисаретского озера, близ теплых источников Еммауса. Для строительства города было выбрано одно из самых красивых мест на южном изгибе берега. Город распланирован в римском стиле и назван и честь императора – Тивериадой. Тиберий высказал благодарность Антипе и свое расположение, но с передачей ему престола Иудеи не торопился.
Рядом с городом Антипа построил великолепный дворец, украсив его мраморными колоннами. Внутреннее убранство дворца было исполнено почти с императорским блеском. Вызолоченные потолки и люстры из коринфской бронзы. Канделябры из драгоценных металлов и мебель из дорогих пород дерева с позолотой. Великолепные столы из розового мрамора и порфира с расставленной на них посудой из чеканного серебра. Все это великолепие ослепляло и восхищало гостей. Но на раввинов производили тягостное впечатление многочисленные языческие украшения дворца и скульптурные изображения различных животных, установленные в саду. Рядом со своим дворцом, к священному ужасу иудеев, Антипа построил большой амфитеатр. Но еще более дурную славу у иудеев город заслужил после того, как во время земляных работ были найдены следы древнего кладбища. В глазах законников это место стало нечистым и проклятым. Но, несмотря на все противодействие раввинов, тетрарх перенес свою резиденцию из Сепфориса в Тивериаду и проводил здесь большую часть года. Город он с трудом заселил, в основном всяким пришлым народом, так как ни один правоверный иудей не хотел добровольно селиться на оскверненном месте.
Во время строительных работ особо себя зарекомендовал молодой галилеянин по имени Хуза, который скоро выделился из десятников и стал заведовать всеми поставками строительных материалов. Он имел хорошую деловую сметку и организаторские способности, чем обратил на себя внимание главного управляющего тетрарха, Самуила. Управляющий был уже пожилым человеком, когда-то начинавшим грудиться на должности распорядителя столов при Ироде Великом. Теперь же, в своих преклонных летах, ему все труднее было справляться с обширными обязанностями управляющего, и он взял Хузу себе в помощники. Самуилу нравилось, что в Хузе сочетается скромность с деловитостью администратора, скрупулезного до мелочей во всех делах. Как-то раз он разговорился с Хузой и стал допытываться, почему гот до сих пор не женат. Хуза, покраснев, признался, что он сирота и его некому посватать, а сам он стесняется проявлять себя в этих вопросах.
– Вот что, Хуза, – сказал ему старик, – я тебе вместо отца. Так что можешь на меня положиться. Сосватаю тебе хорошую девушку, мою родственницу. Ей уже исполнилось четырнадцать лет, самый возраст, чтобы отдавать замуж. Мне скоро на покой, годы уже не те, буду тебя рекомендовать нашему господину главным домоправителем вместо себя.
Самуил сдержал слово и сосватал Хузе свою племянницу Иоанну. Хузе девушка очень поправилась и красотой, и скромностью, и умом. Вскоре Самуил, как и обещал, похлопотал перед тетрархом о назначении Хузы главным управляющим всеми имениями. Антипе приходилось иметь дело с Хузой во время постройки Тивериады, и он сам уже успел разглядеть в этом молодом человеке деловые качества, поэтому сразу утвердил его на эту высокую должность.
Кроткий и спокойный нрав Иоанны очень расположил к себе жену тетрарха Альбину. Среди роскоши дворца, да еще лишенная любви своего мужа, она, привыкшая к суровому аскетическому быту Аравии, чувствовала себя одиноко и неуютно. С приходом Иоанны, которую Альбина зачислила в свою свиту, в ее жизни появился человек, которому она могла доверять свои сокровенные мысли и чувства. Иоанна стала для Альбины наперсницей и близкой подругой.
ГЛАВА 13
Евхаристия болела недолго. Немалая часть состояния, потраченная Сиром на врачей, не принесла страдалице облегчения. Она таяла на глазах своего мужа и дочери. Умерла тихо, как и жила. Для ее дочери это было первое большое потрясение в жизни. Марии едва минул тринадцатый год. Ее вечная неуемная радость жизни перешла в тихую печаль. Когда прошел год после смерти жены, а дочь так и оставалась в печальной задумчивости, это стало беспокоить Сира. Дела у него шли хорошо. Торговля шелком давала неплохую прибыль, значительную часть которой он откладывал на приданое любимой дочери. Но когда он заговорил с Марией о замужестве, дочь, ласково глядя на отца, просила его не спешить устраивать ее судьбу.
– Я буду счастлива, отец, если ты не будешь отлучаться из дома в свои дальние поездки. Мне хорошо жить возле тебя, а денег нам с тобой много не надо.
– Хорошо, – соглашался Сир, – вот съездим последний раз к парфянам за шелками и буду всегда дома. Но тебе все же нужен муж, а мне – дождаться внуков и упокоить свою старость.
В эту последнюю поездку была закуплена большая партия шелка. На второй день после прибытия Сира к ним в дом пришел постоянный перекупщик шелков из Рима. Среди его погонщиков вьючных ослов был один незнакомый сирийский араб, который почему-то сразу же не понравился Марии. Погонщики расположились, как и всегда, в дворовых пристройках, которые служили одновременно и складами.
Когда пришло время обеда, Мария вместе со служанкой спустилась во двор, чтобы помочь раздавать пищу, и заметила, как этот незнакомец крадется среди фруктовых деревьев сада к дому. Подойдя к окошку, он стал прислушиваться к разговорам Сира с перекупщиком. Мария, возмущенная таким поведением погонщика, смело вошла в сад, чтобы пристыдить его.
Погонщик заметил приближающуюся Марию и в замешательстве отпрянул от дома, сделав вид, что просто прогуливается по саду. Мария рассказала об этом отцу. Сир только посмеялся над подозрениями дочери:
– Этот бедняга, наверное, хотел сорвать несколько недозрелых смокв, у нас, дочка, от этого большого убытка не будет.
Ночью было жарко, и Мария вместе со служанкой спали, как и всегда, на крыше дома, прямо под открытым небом. Среди ночи девушка проснулась от неясного шума в доме. Она разбудила служанку и бросилась в нижнюю часть дома. Там при свете небольших масляных светильников орудовали незнакомые люди с обнаженными мечами и большими ножами. Двое держали отца за руки, а другой, в котором она сразу признала подозрительного погонщика, приставил нож к горлу отца. Мария в ужасе вскрикнула, и разбойники повернулись к ней.
– Беги, дочка, – прохрипел отец.
Тут же один из грабителей перекрыл выход из дома:
– Ага, вот и наша красавица. Теперь есть с кем позабавиться, – со смехом сказал разбойник.
– Теперь и папаша ее расскажет нам, где он прячет серебро, – зло осклабился человек, держащий нож возле горла отца.
– Все скажу, все. Только не трогайте дочь.
– Говори, он ее не тронет, – властно потребовал бывший погонщик, который по всему виду был главарем шайки.
– Поклянись Богом, – умоляюще воскликнул Сир.
– Клянусь, – тут же отозвался грабитель.
– Все закопано здесь, у этой стены, – указал Сир рукой на противоположную стену.
Один из шайки тут же взял мотыгу и пошел копать землю. Через несколько минут он радостно закричал:
– Здесь кувшины, полные серебра.
– Хорошо, свяжите его, – сказал главарь шайки, кивнув на Сира, – а я пока займусь его дочерью.
– Негодяй, ты же поклялся Богом, – вскипел Сир и попытался вырваться из рук головорезов.
– Да, я поклялся, что он ее не тронет, – указал главарь на своего подельника, – и я сдержу клятву, он действительно ее не тронет. Твоей дочерью займусь я.
При этих словах он дико захохотал. Сир яростно толкнул разбойника, собирающегося вязать ему руки, и бросился на главаря, крича дочери:
– Беги, Мария! Беги ради Бога!
Мария метнулась к дверям. Один из шайки попробовал схватить ее за одежду. Но она вырвалась, оставив в его руках верхнее покрывало, а сама в одной тунике побежала по саду вниз к озеру Главарь вонзил нож в грудь Сира и, отшвырнув его в сторону, с рычанием бросился за убегавшей девушкой. Вместе с ним бежали еще двое разбойников. У берега озера злодеи окружили ее и, задыхаясь от быстрого бега, с ухмылками поглядывали на свою жертву. Но Мария неожиданно для грабителей бросилась в воду и поплыла. Разбойники с удивлением увидели, как девушка исчезла под водой, и уже было подумали, что девица утопилась, но вскоре Мария вынырнула и, не оглядываясь, быстро поплыла, удаляясь все дальше и дальше от берега. Грабители с досадой плюнули, махнули рукой и побрели назад к дому Сира.
Много позже Мария, дрожа в нервном ознобе и осторожно оглядываясь по сторонам, вышла из воды и пошла к своему дому. Возле дома было тихо. Девушка решила обойти дом и сразу же наткнулась на тело служанки, распростертое в саду. Несчастная была мертва. Обойдя дом, Мария заглянула в дверь. Тут она услышала стон и, забыв обо всякой опасности, вбежала в горницу. Сир лежал на полу с кровавой раной в груди. Мария с криком подбежала к отцу и упала возле него на колени:
– Отец, отец! Что с тобой?
Она приподняла его голову рукой. Глаза отца открылись, его помутневший взор блуждал, словно не видя дочери.
– Что они сделали с тобой, отец? Что они сделали?
Наконец взор Сира прояснился. Он увидел дочь, и в его глазах блеснула радость.
– Дочь моя, я умираю, – прошептал он.
– Нет, отец, ты не умрешь! – воскликнула в отчаянии девушка, и слезы потоками полились из ее глаз.
– Погоди, мои силы на исходе, Мария, мне надо успеть сказать тебе что-то важное.
– Отец! Не оставляй меня одну. Что может быть для меня важнее твоей жизни?
– Послушай, дочь. Под оливковым деревом, где ты обычно играла, я зарыл приданое. Там золото и серебро. Я его откладывал до твоей свадьбы. Слава Богу, разбойники так и не узнали о нем!
– Отец, зачем сейчас говорить об этом? Мне ничего не надо, я только хочу, чтоб ты остался жив!
Сир силился сказать дочери что-то еще, но не смог. Он виновато улыбнулся и закрыл со вздохом глаза.
Вопль отчаяния вырвался у Марии. Она припала к груди отца, прислушиваясь к его дыханию. Он больше не дышал. Девушка отстранилась от отца. Ее лицо, перепачканное кровью, вдруг страдальчески перекосилось, да так и застыло. Только слезы все текли и текли, смывая кровь с лица.
Когда через некоторое время соседи пришли в дом Сира, то застали там Марию, в безмолвии сидящую возле трупа своего отца. Взгляд девушки, до этого бессмысленно смотревший в потолок дома, при виде вошедших ожил. В нем отразилась тревога. В воспаленном болезнью мозгу Марии промелькнуло: «Это разбойники, а у меня ничего нет, чтобы защитить отца».
Мария встала на четвереньки и, оскалив рот, зарычала на вошедших. Соседи в недоумении и испуге остановились:
– Мария! Мы пришли помочь тебе.
Но Мария их не слышала. Когда они попробовали подойти к ней поближе, она кинулась на них со страшным воплем. Трое мужчин еле справились с нею. Ее связали, а она все рычала и пробовала достать кого-нибудь зубами.
– Мария, Мария, успокойся, – уговаривали соседи, – твоего отца надо похоронить.
Взгляд несчастной снова потух и стал безразличным. И видя, что девушка успокоилась, ее развязали.
– В нее вселился бес, – в мистическом страхе шептали жители Магдалы.
– Нет, – говорили другие, – в нее вселилось семь бесов.
– Бедная Мария, в ней семь бесов, – в ужасе повторяли добродушные жены рыбаков.
После похорон отца Мария не выходила из дому. Сердобольные соседи приносили ей еду и оставляли на пороге дома, боясь заходить к одержимой бесами девушке. Иногда из дома доносились крики. Но временами Мария приходила в себя и тогда начинала плакать. По большей части она просто бродила по саду, словно ничего и никого не замечала вокруг. Как-то ее видели поздно вечером на берегу озера.
– Вон видите, Мария, дочь Сира, – шептали моряки, наблюдая издалека за девушкой, – в нее вселилось семь бесов.
ГЛАВА 14
Носилки, плавно покачиваясь на плечах бронзовых от загара рабов, неторопливо плыли по каменным улицам Вечного города. Восседая на мягких подушках, Ирод Антипа чуть отодвинул в сторону шелковую завесу и с интересом наблюдал за шумной и пестрой уличной толпой. Словно полноводная река, стесненная крутыми берегами, текла толпа, зажатая между рядами торговых лавок, мастерскими и тавернами на нижних этажах трех-четырехэтажных домов. Повсюду царили оживление, беспорядочная толкотня и адский гомон. Открытые с самого утра таверны были полны праздного народа, пришедшего утолить голод бесхитростной похлебкой из бараньих и свиных голов, а главное, выпить на пару ассов[20]20
Асс – римская медная монета.
[Закрыть] дешевого вина или еще более дешевую алику – напиток из перебродившего зерна. Вот идут иудейские разносчики из Трастевере[21]21
Трастевере – 14-й район Рима (всего было 14 районов), отделен от центра рекой Тибр. В этом районе до эпохи Августа преимущественно проживали этруски и обычно селились многие приезжие торговцы. Здесь же поселились многие иудеи, вывезенные из Иерусалима еще Помпеем.
[Закрыть], выменивая или продавая пакетики с пропитанными серой спичками. Носилки медленно проплывают мимо трактирщика, выставившего напоказ дымящиеся колбасы в горячих кастрюлях. Он осипшим от напряжения голосом зазывает посетителей в свое питейное заведение. Тут же, прямо на улице, надсаживает горло школьный учитель перед небольшой группой учеников, которые так и норовят отвлечься от занятий, чтобы поглазеть на какое-нибудь очередное уличное происшествие. Антипа переводит взгляд на менялу, звенящего на нечистом столе своими запасами монет с изображением Августа. От него тетрарх отворачивается со скучающим видом – таких менял и в Иудее много. Слева слышится дробный стук. Приоткрыв завесу, Антипа видит, как работает с золотым песком ювелир, двойными ударами постукивая блестящей киянкой по видавшему виды камню. Тут же рядом, на перекрестке, кружком вокруг заклинателя змей собрались зеваки, выражая свое восхищение восклицаниями. Антипа закрывает занавес и, откинувшись вглубь носилок, прикрывает глаза. До его слуха доносятся удары молотков жестянщиков и голоса нищих, заливающиеся на все лады и пытающиеся разжалобить прохожих именем Беллоны[22]22
Беллона – в римской мифологии богиня круга Марса (имя Беллона от bellum – война). Также считалась матерью (иногда сестрой, кормилицей) бога войны и богиней подъемного мира. С I в. до Р.Х. Беллона была отождествлена с каппадокийской богиней Ма, и культ ее принял оргиастический характер. Римским гражданам в то время участие в нем было запрещено.
[Закрыть] или, скорей, воспоминаниями о своих жизненных бедах. Но весь этот шум не мешает размышлениям тетрарха.
А размышлять ему было над чем. Только что в Рим был отозван прокуратор Иудеи Валерий Грат, который почти одиннадцать лет успешно пребывал на своей довольно-таки неспокойной должности. Из Рима до Антипы дошли смутные слухи о готовящихся административных изменениях в Сирийской провинции. Тетрарх тут же решил самолично явиться в Рим в надежде, что к своим землям удастся присоединить хотя бы Самарию, а возможно, Идумею. И кто его знает, не повернет ли капризная фортуна так, что престол отца в Иерусалиме займет он, Антипа? От таких перспектив кружилась голова. К тому же доброхоты из Рима писали, что обстановка в столице складывается очень благоприятная. Император Тиберий пребывает безвыездно на острове Капри, а в Риме всеми делами заправляет префект преторианской гвардии[23]23
Преторианская гвардия – личные телохранители императоров. Преторианцы подчинялись особому префекту – praefectus praetorio. Впоследствии городская полиция слилась с преторианцами в один корпус, разделенный на 14 когорт. Они исполняли функцию, которую в наше время исполняют войска МВД.
[Закрыть] Луций Элий Сеян. Антипа был знаком с Сеяном еще в юные годы, когда учился в Риме. Сеян был сыном простого всадника Сея Страбона, начальника преторианской гвардии. Тетрарх помнил его отчаянным повесой и участником всех молодежных авантюр. «Каков же он теперь, когда сам занимает такую большую должность и, по уверению многих, имеет неограниченное влияние на самого цезаря?» – размышлял тетрарх на пути к дому префекта.
Носилки Антипы обогнули брадобрея, который расположился со своим клиентом прямо посреди улицы, нисколько не смущаясь тем, что это может помешать движению. Согласно строжайшему императорскому указу, после восхода солнца и вплоть до самых сумерек перемещение экипажей внутри города запрещено. Передвигаться можно было только пешеходам, верховым и обладателям носилок или портшезов[24]24
Портшез – легкое переносное кресло, в котором можно сидеть полулежа.
[Закрыть]. Исключение для повозок делалось только в дни торжественных церемоний и в дни триумфа.
Между тем носилки продолжали свое движение по извилистым и путаным улицам Рима в сторону Капитолийского холма, а прохожие все текли и текли по обе стороны от Антипы, смыкаясь снова в единый поток сразу за носилками тетрарха.
Когда носилки были мягко поставлены перед самыми дверьми особняка Сеяна, Антипа, отдернув занавеску, вышел из кибитки. Его неприятно поразила толпа, стоящая у входа в дом префекта. Здесь толпились не только простые просители, но и представители знати. Аудиенции могущественного префекта ожидали сенаторы и магистры. И неудивительно. С момента смерти сына Тиберий стал все больше государственных дел отдавать на рассмотрение Сеяна еще до того, как они попадали к нему лично. Хитрый и расчетливый этруск[25]25
Этруски – древние племена, населявшие в I тысячелетии до Р.Х. северо-запад Апеннинского полуострова (область – древняя Этрурия), создавшие развитую цивилизацию, предшествовавшую римской и оказавшую на неё большое влияние.
[Закрыть] был в курсе всего и ловко пользовался этим положением для упрочения своей власти.
Навстречу Антипе вышел секретарь Сеяна, который еще вчера получил известие о желании тетрарха видеться с префектом. К этому посланию были приданы щедрые дары, но не они сыграли свою роль, а то, что Сеян сам захотел встретиться с тетрархом. Когда Антипа, сопровождаемый секретарем, проходил мимо сенаторов, патриции брезгливо поморщились, а один из них даже вслух осведомился у своих товарищей:
– Кто этот варвар?
– Какой-нибудь царек из малоазийской провинции.
– Да нет, – встрял в разговор сенаторов один трибун[26]26
Трибун – должностное лицо в Древнем Риме.
[Закрыть], – по виду это знатный иудей.
От Сеяна Антипа вышел удрученным и подавленным. Префект хотя и встретил его весьма любезно, но на все просьбы Антипы передать в управление хотя бы Идумею отвечал уклончиво. Говорил, что Тиберий пока не готов перекраивать границы провинции, но намекал, что в будущем все возможно. И это будет зависеть от обстановки во всегда неспокойной Иудее. Затем он представил Антипе нового кандидата на пост прокуратора Иудеи Понтия Пилата – небольшого роста и плотного сложения римлянина с короткой стрижкой уже начинающих седеть темно-русых, почти черных волос. На вид ему было лет 40—45. Узкие красные продольные полоски на тунике прокуратора и золотое кольцо на его руке свидетельствовали о благородном происхождении из сословия всадников[27]27
Сословие всадников – второе привилегированное сословие после сенаторов.
[Закрыть]. Во все то время, пока префект разговаривал с Антипой, Понтий Пилат не проронил ни одного слова. Его глубоко посаженные серые глаза глядели на Антипу настороженно. Тетрарху в голову полезли совсем несуразные мысли, что Пилат изучает его, примериваясь, можно ли сбить Антипу с ног и повалить его на иол с одного наскока, как это делают борцы в цирке. Пилат заговорил, и у Антипы стало складываться о нем впечатление, как о человеке со скептическим складом ума, но довольно осторожном в выборе своих слов. «Хитрая бестия», – подумал про себя Антипа.
Выйдя из дома префекта в крайнем раздражении, тетрарх повелел нести себя к публикану[28]28
Публикан – откупщик государственных налогов Рима.
[Закрыть] Сителу Аргонию, одному из римских богатеев, на вилле которого он остановился на время пребывания в столице империи. Носилки вновь плавно закачались на плечах рабов, и впереди уже показался Капитолийский холм, белеющий колонами храмов. Слуги свернули на узкую улицу и стали спускаться в предместье Рима к роскошным виллам столичной знати. Антипа, словно очнувшись от мрачных раздумий, вдруг вспомнил, что он обещал в этот вечер навестить своего брата Боэта. Ему не очень-то хотелось общаться со своим родственником-неудачником. Но Иродиада в своем письме к нему так слезно умоляла посетить их, что отказать ей было трудно. Тетрарх помнил Иродиаду красивой отроковицей, какой она очаровала его на свадьбе. Ему вдруг захотелось вновь увидеть ее и сравнить женщину Иродиаду с молоденькой девицей Иродиадой. Подумав обо всем этом, он приказал нести себя к дому брата.
