412 000 произведений, 108 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Гоголь » Том 8. Статьи » Текст книги (страница 35)
Том 8. Статьи
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 04:46

Текст книги "Том 8. Статьи"


Автор книги: Николай Гоголь



сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 44 страниц)

<Ученые рассуждения и трактаты>

Ученые рассуждения и трактаты должны быть коротки и ясны, отнюдь не многословны. Нужно помнить, что наука для тех, которые еще не знают ее. В последнее время стали писать рассужд<ения> начиная с Лединых яиц. Это большая погрешность. Думая через это более раскрыть дело, более темнят. Терминов нужно держаться только тех, которые принадлежат миру той науки, о которой дело, а не общих философ<ских>, в которых блуждает, как в лабиринте, и отдаляется от дела. Приступ должен быть не велик и с первого же раза показать, в чем дело. Заключение должно повторить дело трактата и в сокращеньи обнять его снова, чтобы читатель мог повторить самому себ<е>.

<Примеры>
<Оды>

Вечернее размышление, Лом<оносова>.

Водопад, Держ<авина>.

Гимн богу, Дмит<риева>.

· · · Капниста*.

Землетрясение, Языков<а>.

Пастырь, Пушкина*.

Подражание Иову, Ломонос <ова>.

Вельможа, Державин <а>.

Гений, Языкова.

Ода Ломоносова: На восстановление дома Романовых* в лице родившегося имп<ератора> Павла I.[18]18
  Выноска к оде Ломоносова на рождение Императора Павла. Рождение императора Павла I было радостнейшим происшеств<ием>, какое когда-либо запомнит Россия, по сказанию всех современников. Все единомысленно видели в нем восстановление дому Романовых, который, кажется, ежеминутно готовился угаснуть за неимением наследников мужского пола. Все услышали, что родился тот, который потом упрочил надолго и дом царский, подарив России мужественное и сильное царское поколение. Вот причина, почему вся эта ода у Ломоносова исполнена такого восторга и силы, и он пророчит младенцу всё, что только можно пожелать совершеннейшему государю.


[Закрыть]

Осень во время осады Очаков<а>.

Императ<ору>, Никола<ю>, Пушки<на>*.

Давыдову, Языкова.

На переход Альпийских гор, Держав <ина>.

Поэту, Языкова.

Благодарность Фелице, Державина.

России, Хомякова.

· · · Капниста*.

Пророк, Пушкина.

Фелица, Державина.

Подражание псалму CXXXVI, Языкова.

Благодарность Фелице, Державин<а>.

На смерть Мещерского, Державин <а>.

На смерть Орлова, Державин<а>*.

Клеветникам России, Пушкин<а>.

К нерусским, Языкова.

Зубову, Державина*.

Наполеон, Пушкина.

Мой истукан, Державина.

Пророк, Лермонтова.

К XIX веку, Лермонтова*.

К   »    веку, М. Лихонина*.

Изображение Фелицы, Державина.

Ответ Рафаэля певцу Фелицы, Капниста.

Елисавете, Ломоносова*.

Лебедь, Державина.

Песни

Уже со тьмою нощи, Капниста*.

У кого душевны силы, Нелединского-Мелецкого.

Талисман, Пушкина.

Венецианская ночь, Козлова.

Кудри, кудри шелковые, Дельвига*.

Телега жизни, Пушкина.

По дороге зимней, скучной, Пушкина*.

Цепи, Державина.

Жуковского. Отымет наши радости*.

В местах, где Рона протекает, Батюшкова*.

Где твоя родина, певец молодой? Языкова*.

Море блеска, гул, удары… Языкова*.

Ночь. Померкла неба синева, Языкова*.

Я взлелеян югом, югом, В. Туманского.

Ночь, Жуковского.

Делибаш, Пушкина.

Русская песня: Гой, красна земля Володимира, Хомякова.

Дельвига, Песня.

Я ехал к вам: живые сны… Пушкина*.

Ночной зефир струит эфир, Пушкин<а>.

Пловец. Нелюдимо наше море, Языкова.

· · · Козлова.

Песнь Гаральда, Батюшкова*.

Мечта, Державина.

Две вечерние думы, Хомякова:

        1-я Вчерашняя ночь была так светла.

        2-я. Сумрак вечерний тихо взошел.

Ты велишь мне равнодушным, Нелединского-Мелецкого.

Лермонтова. Молитва. Одну молитву чудную.

         »             Завещание. Наедине с тобою брат.

Зима. Что ты, муза, так печальна, Держав<ина>*.

Мотылек и цветы. К нарисованному изображению того и друг<ого>, Жуковского.

Два рыцаря перед девой, испанск<ий> романс, Пушкина*.

Песнь пажа, Пушкина*.

Старость и младость, Капниста.

Прости мне дерзкое роптанье, Нелединского-Мелецкого.

Карикатура. Сними с меня завесу, седая старина, Дмитриева.

Что мне делать в тяжкой участи моей?

Мерзлякова (Тоска сельской девушки)*.

Многи лета, многи лета (народная песня), Жуковского*.

Выйду я на реченьку, Нелединского-Мелецкого.

Ах, когда б я прежде знала, Дмитриева.

Уныние, Капниста: Дни отрады, где сокрылись?

Ангел. По небу полуночи ангел летел, Лермонтова.

Таинственный посетитель, Жуковского.

Пятнадцать мне минуло лет, Богдановича*.

Когда веселий на крылах, Нелединского-Мелецкого.

К младенцу, Дмитриева.

Чувство в разлуке (Что не девица в тереме своем), Мерзлякова*.

К востоку, всё к востоку, Жуковского*.

Полно льститься мне слезами, Нелединского-Мелецкого.

Донскому воинству, Шатрова (Грянул внезапно гром над Москвою).

С Миленой позднею порою, Капниста*.

К месяцу, Жуковского.

Весеннее чувство, Жуковского.

Сон, Жуковского. Заснув на холме луговом.

Элегии

Роняет лес багряный свой убор, Пушкина*.

Умирающий Тасс, Батюшкова.

На смерть королевы Виртембергск<ой>, Жуковского*.

На воспоминанье кн. Одоевск<ого>, Лермонтова*.

Пожар, Языкова.

На развалинах замка в Швеции, Батюшкова.

Финляндия, Баратынского.

Элегия, Давыдова.

Пушкина, Ненастный день потух. Туманной ночи мгла*.

Второй перевод Греевой <элегии>, Жуковского*.

Я берег покидал туманный Альбиона, Батюшкова*.

Элегия, А. Крылова.

Череп, Баратынского.

Лицейская годовщина, Пушкина.

Миних, Плетнева.

Элегия, Баратынского.

Тоска в немец<ком> городке.

Элегия, Языкова.

Элегия, Пушкина.

      »       Пушкина.

О сжальтесь надо мною, о дайте волю мне, Хомякова*.

Арфа, Державина.

Когда для смертного умолкнет шумный день, Пушкина*.

Зима. Что делать нам в деревне? я встречаю, Пушкина.

Вечер, Жуковского.

Эклоги

Гомер и Гезиод, Батюш<кова>

Ермак. Дмитриева.

     »      Катенина*.

Спор <Казбека> с Шат-горою, Лермонтова.

Олег, Языкова.

Идиллии

Рыбаки, Гнедича.

Купальницы, Дельвига.

Каприз, Пушкина*.

Изобретение ваяния, Дельвига.

Сцены из Цыган. Пушкина.

Последние стихот<ворения> Пушкина.

Солдат, Дельвига*.

Сторож ночной, Жуковского*.

ДУМЫ.

Олег, Пушкина*.

Эвпатий, Языкова.

Острогожск, Рылеева.

Пир на Неве, Пушкина*.

Кудесник, Языкова.

Антологические

Труд, Пушкина.

Монастырь на Казбеке, Пушкина.

Недуг, Шевырева.

К статуе Петра Великого, Ломоносова*.

      (Гремящие по всем концам земным победы).

Пир Потемкина, данный Екатерине, Державина.

Домик поэта в Обуховке, Капниста*.

Красавице перед зеркалом, Пушкина.

Домовому, Пушкина.

Буря, Языкова.

Птичке, Ф. Туманского.

Нереида, Пушкина.

Вдохновенье. Сонет, Дельвига.

Красавице, Пушкина.

На спуск корабля Златоуста, Ломоносова.

Весна, Языкова.

К статуе играющего в бабки, Пушкин<а>*.

На перевод Илиады, Пушки <на>.

Сонет при посылке книги, воспоминанье об искусстве, Батюшкова.

О милых призраках, Жуковского*.

Поэту. Сонет, Пушкина.

К портрету Жуковского, Пушкина.

Нимфа, Баратынского.

Черта к биографии Державина, Державина.

Последние стихи, Веневитинова.

Последние стихи, Державина*.

Элегия болевшего ногами поэта, Языкова*.

Сафо, Пушкина.

Дориде, Пушкина.

Сожженное письмо, Пушкина.

Рифма, Пушкина.

Мой голос для тебя и ласковый и томный, Пушкина.

Ты и вы, Пушкина.

К портрету Жуковского, Пушкина.

На холмах Грузии лежит ночная мгла, Пушкина.

О сословиях в государстве*

Прошло то время, когда идеализировали и мечтали о разного рода правлениях, и умные люди, обольщенные формами, бывшими у других народов, горячо проповедывали: одни – совершенную демократию, другие – монархию, третьи – аристократию, четвертые – смесь всего вместе, пятые – потребность двух борющихся сил в государстве и на бореньи их основывали <… > Наступило время, когда всякий более или менее чувствует, что правленье не есть вещь, которая сочиняется в голове некоторых, что она образуется нечувствительно, сама собой, из духа и свойств самого народа, из местности – земли, на которой живет народ, из истории самого народа, которая показыва<ет> человеку глубокомысленному, когда и в каких случаях успевал народ и действовал хорошо и умно, и требует – внимательно всё это обсудить и взвесить.

История государства России начинается добровольным приглашеньем верховной власти. «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: придите княжить и владеть нами», – слова эти были произне<сены> людьми вольных городов. Добровольным разумным сознаньем вольных людей установлен монарх в России. Все сословия, дружно требуя защиты от самих себя, а не от соседних врагов, утвердили над собою высшую власть с тем, чтобы рассудить самих себя – потребность чисто понятная среди такого народа, в котором никто не хочет уступить один другому и где только в минуты величайшей опасности, когда приходится спасать родную землю, всё соединяется в один человек и делается одним телом. Сим определена высокая зак<он>ность монарха-самодержца.

Итак, в самом начале, во время, когда не пробуждается еще потребность организации стройной, во время, когда легко ужиться с безнач<алием>, уже всё потребовало одного такого лица, которое, стоя выше всех, не будучи связано личною выгодою ни с каким сословием преимущественно, внимало бы всему равно и держало бы сторону каждого сословия в государстве. Во всю историю нашу прошла эта потребность суда постороннего че<л>ове<ка>. Великий князь или, просто, умный князь уже требуется как примиритель других князей. Духовенство является как примиритель между князей или даже между народом, и сам государь судится народом не иначе, как верховный примиритель между собою. Стало быть, законность главы была признана всеми единогласно.

Вопрос: какие начала правления преимущественно слышатся и слышались в истории народа?

Если правление переходило сколько-нибудь в народное, это обнаруживалось совершенною анархией и полным отсутствием всякого правления: ни одного человека не бывало согласн<ого>, всё спорило между собою.

Если правление переходило совершенно в монархич<еское>, то есть в правление чиновников от короля, воспитавшихся на служебном письменном поприще, государство наполнялось взяточниками, для ограниченья которых требовались другие чиновники; через года два следовало и тех ограничивать, и образовывалась необыкновенная сложность, тоже близкая к анархии.

Стало быть, вопрос: где, в каких случаях следует допустить демократическое, народное участие и где, в каких случаях участвование короны и правительствующего корпуса? То и другое в руках монарха – и аристократия и демократия; тому и другому он господин; та и другая ему равно близка. Каковы же и в чем отношения монарха к подданному? Это – лицо, которое уже должно жить другою жизнью, нежели обыкновенный червь. Он должен отречься от себя и от своей собстве<нности>, как монах; его пищей должно быть одно благо его – счастие всех до единого в государстве; его лицо не иначе, как священ<но>.

Где особенно и в каких случаях полезна мирская сходка? Тогда, когда уже решенное определение следует привести в исполнение. Никто лучше мира не умеет, как разложить и сколько на кого, потому что они знают и свои состоянья и свои силы. Поэтому кто не сообразив и наложит на каждого заплатить по рублю, будет несправедлив, но, сложивши сумму, какая должна выйти, если положить рубль на человека, – потребовать эту сумму со всего мира. Это можно применить ко многому и в других сословиях.

Верховный совет государства предполагается состоящим из лиц, знающих нужды своего государ<ства>, которые достигнули этого звания не одним письменным поприщем и повышеньем за выслугу лет, но имея по службе, на многих поприщах внутри государства, случай стоять лицом <к тому>, как там происходит внутри государства. Стало быть, определенья такого совета относительно всего государства могут быть менее всех других ошибочны.

Определение расходится по лицу России. Его требуется исполнить и применить <к> делу. Вот тут дело упирается на совете тех, которые должны исполнить и применить к делу: как удобней, как возможней, как необременительней ни для кого исключительно исполнить. Здесь необходимость веча, или совещания всего того сословия, к которому относится дело.

Правительство не имеет дела порознь [ни с кем] из со<словия>, но с целым сословием вместе. Всё сословие отвечает. Сословие имеет употребить и полицию, и насильственные меры к приведению в послушание того ослушника, который бы воспротивился.

Везде, где только применены к делу постановленья, там необходимо совещанье самих тех, на которых должны применять <их>. Сами они должны из себя избрать для того и чиновников, и блюстителей, и ускорителей, не требовать от правительства никакого для этого жалованья и не обременять этим сложность государственного механизма.

Но где дело касается до определения постановлений, там совещаются одни испытанные в делах государственные мужи, и определенье уже непреложно, если скреплено рукой монарха. Сословия могут посылать своих депутатов, которые могут предъявлять справедливые причины упущения или необходим<ые> требования, но они принимаются только к соображению и усмотрению. Если они будут отвергнуты, сословие не имеет права на апелляцию. Само собою разумеется, что правда должна быть на стороне тех людей, которых <… > все стороны государства, – особенно, если правда эта узаконена тем, кто стоит выше всех в государстве и которому равно близки выгоды всех.

Дело в том, чтобы организовались сословия, чтобы почувствовало всякое сословие свои границы, пределы, обязанности, и знали, где их дело и деятельность, а потому в воспитанье человека, с самого начала, долж<ны> войти обязанности того сословия, к которому он принадлежит, чтобы он с самого начала почувст<вовал>, что он гражданин и не без места в своем государстве.

Взглянем на наши сословия от высших до низших. Начнем с дворянства.

Дворянство наше должно было непременно <иметь> другой характер, чем дворянства других краев. Во всех других землях дворянство образовалось из пришельцев, из народов, захвативших земли туземцев и обративших народ силою в своих вассал<ов>. Оно установило насильственно отдельную касту аристократии, в которую уже не допускали никого. У нас дворянство есть цвет нашего же нас<еления?>. Большею частью заслуги пред царем, народом и всей землей русской возводили у нас в знатный род людей из всех решительно сословий. Право над другими, если рассмотреть глубже, в основании, основано на разуме. Они не что иное, как управители государя. В награду за доблести, за испытанную честную службу даются ему в управленье крестья<не>, даются ему, как просвещеннейшему, как ставшему выше пред другими, – в предположении, что такой человек, кто лучше других понял высокие чувства и назначение, может лучше править, чем какой-нибудь простой чиновник, выбираемый в заседатели, или капитан-исправники. Вольно было помещикам, позабывши эту высокую обязанность, глядеть на крестьян, как на предмет только дохода для своей роскоши и увеселений. Этим они ничуть не доказали, что государи были неправы, а доказали только, что они сами уронили званье помещика.

Итак, дворянству нашему досталась прекрасная участь заботиться о благосостоянии низших… Вот первое, что должно нача<ть> чувствовать это сословие с самого начала. Из-за это<го> само<го> они должны составить между собою одно целое, совещанье они должны иметь между собою об управлении крестьянами. Они не должны попустить между собой присутствие такого помещика, который жесток или несправедлив: он делает им всем пятно. Они должны заставить его переменить образ обращенья. Они должны поступить так же, как в полку общество благородных офицеров поступает с тем, который обесчестит подлым поступком их общество, они приказывают ему выйти из круга, и он не осмеливается преступить этого, ничем уже не смягчаемого определе<ния>. Дворянство должно быть сосудом и хранит<елем> высокого нравственного чувства всей нации, рыцарями чести и добра, которые должны сторожить сами за собою. Так должны быть он<и> в России, где не хвастают ни родом, ни происхожден<ием>, ни point d’honneur, но каким-<то> нравственным благородством, которое, к сожалению, обнаруживает<ся> только во дни выс<оких> са<мо>пожертвований. Это от самой юности дол<жно> быть внушаемо, как в первую принадлежность.

Последний в государстве и многочис<ленный> класс – крестьяне составляют также сословие и имеют много о чем совещаться между собою. Состоя под управленьем помещика, они имеют тоже о чем совещаться. Установленный сбор, повинность, положенную на каждого человека, помещик должен предоставить принест<и?> миру, который сам должен и собрать и принес<ти>, потому что они лучше себя знают относительно всяких состояний, и помещику никогда не <… > Он также должен лучше чувствовать свое сословие, что имеет право законно требовать помещик, за что должен заплатить ему и нанимать, как вольного человека, и переговариваться с помещиком целым миром.

Сословие граждан, самое [разнохарактерное], меньше всего получившее [определенное выражение], от неопредел<енности> занятий и от некоторого безвластия, должно непременно возвыситься до понятия <… > Оно должно помнить, что они стражи и хранители благосостояния и должны сами из себя избирать чиновников. Полиция тогда только не будет брать взятков и грабить, когда сами граждане будут исполнять <… > Лучшая полиция, по признанию всех, в Англии и то потому, что этим занимается город, выбирая для этого чиновн<ика> и платя ему жалованье от себя. Правитель города должен требовать от магистрата, чтобы сдела<но> было так же точно; а магистрат уже сам рассмыслит, как это сделать так, чтобы тягость упала на все сословие.

Приложения

I
Оглавление V тома Собрания сочинений*

1. Жизнь.

2. Мысли о географии.

3. О преподавании Всеобщей истории (переделанное).

4. География[19]19
  Перед этим начато: О


[Закрыть]
России.

5. Скульптура, живопись и музыка.

6. Искусство есть примирение с жизнью.

7. О театре.

8. Одиссея, перевед<енная> Жуковск<им>.

9. О лиризме наших поэтов (сокращ<ено>).

10. О том, что такое слов<о>.

11. Брюллов.

12. Истор<ический> живоп<исец> Иванов.

13. Письма[20]20
  Перед этим начато: Четыре


[Закрыть]
по поводу Мертвых душ.[21]21
  Далее было: Предметы для лирического поэта.


[Закрыть]

14. Просвещение.

15. Письмо о церкви и духовенстве.

16. О том же.

Древняя Россия.

Что такое долг.

Женщина в свете.

Женщина в семье.

Предмет для лирического поэта.

Христианин идет вперед.

В чем особенности русского поэта.

Светлое воскресенье.

Предисловие к V тому Собрания сочинений*

Книга «Переписка с друзьями» произвела большие толки вкривь и вкось. Несмотря на то, что много было таких обвинений, от которых содрогнулось во мне сердце и которых я бы, может быть, не в силах был бы сделать и дурному человеку, я решился воспользоваться всяким замечанием. Вновь пересмотрел всё, в одних умерил неприличный тон, другие вовсе оставил и несколько прибавил; к этому присоединил несколько статей из Арабесок и кое-какие доселе не изданные, так что пятый том составил в себе почти все мои теоретические понятия, какие я имел о литературе и об искусстве и о том, что должно двигать литературу нашу. Всё же прочее может современем составить отдельный том под названьем юношеских опытов.

Приписываемое ГоголюИстория средних веков, составленная берлинским профессором Циммерманом*

История средних веков, составленная берлинским профессором Циммерманом. СП-бург. 1836.

Непонятно, отчего у нас переводчики из множества оригинальных сочинений выбирают именно худшее. У нас не переведены до сих пор Гизо, Тиери, Гюльман и проч.

Первый день светлого праздника, соч. Л. Я.*

Первый день светлого праздника, соч. Л. Я. СПБ., в Гуттенберговой типогр. 1836, в 16 д., стр. 172.

Не много есть детских книг, написанных таким чистым и приятным слогом.

Заключительная заметка к отделу «Новые книги»*

Вот книги, вышедшие в продолжение первой четверти сего года. О большей части их мы ничего не говорили, потому что о них решительно ничего нельзя сказать. Иные по значительности своей требуют особого разбора. Иные, взятые отдельно, не принадлежат собственно к словесности, которой преимущественно посвящен журнал наш, но, будучи сложены в общий итог книг, входят таким образом в область литературы и в этом отношении получили здесь место. Из сего реестра книг ощутительно заметно преобладание романа и повести, этих властелинов современной литературы. Их почти вдвое больше против числа других книг. Беспрерывным появлением в свет они, несмотря на глубокое свое ничтожество, свидетельствуют о всеобщей потребности. История заглядывает урывками в русскую литературу. Капитальных и больших исторических сочинений нет ни в переводах, ни в оригиналах. На статистику и экономию одни намеки. Даже в знаниях практических, не вторгающихся в быт литературный, заметно тоже мелководие.

II
Белинский В. Г. – Гоголю, 15/3 июля 1847*

Вы только отчасти правы, увидав в моей статье рассерженного человека: этот эпитет слишком слаб и нежен для выражения того состояния, в какое привело меня чтение Вашей книги. Но Вы вовсе не правы, приписавши это Вашим, действительно не совсем лестным отзывам о почитателях Вашего таланта. Нет, тут была причина более важная. Оскорбленное чувство самолюбия еще можно перенести, и у меня достало бы ума промолчать об этом предмете, если б всё дело заключалось только в нем; но нельзя перенести оскорбленного чувства истины, человеческого достоинства; нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель.

Да, я любил Вас со всею страстью, с какою человек, кровно связанный со своею страною, может любить ее надежду, честь, славу, одного из великих вождей ее на пути сознания, развития, прогресса. И Вы имели основательную причину хоть на минуту выйти из спокойного состояния духа, потерявши право на такую любовь. Говорю это не потому, чтобы я считал любовь мою наградою великого таланта, а потому, что, в этом отношении, представляю не одно, а множество лиц, из которых ни Вы, ни я не видали самого большего числа и которые, в свою очередь, тоже никогда не видали Вас. Я не в состоянии дать Вам ни малейшего понятия о том негодовании, которое возбудила Ваша книга во всех благородных сердцах, ни о том вопле дикой радости, который издали, при появлении ее, все враги Ваши – и не литературные (Чичиковы, Ноздревы, Городничие и т. п.) и литературные, которых имена Вам известны. Вы сами видите хорошо, что от Вашей книги отступились даже люди, невидимому, одного духа с ее духом. Если б она и была написана вследствие глубоко-искреннего убеждения, и тогда бы она должна была произвести на публику то же впечатление. И если ее принимали все (за исключением немногих людей, которых надо видеть и знать, чтоб не обрадоваться их одобрению) за хитрую, но чересчур перетоненную проделку для достижения небесным путем чисто земных целей – в этом виноваты только Вы. И это нисколько не удивительно, а удивительно то, что Вы находите это удивительным. Я думаю, это оттого, что вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек, роль которого Вы так неудачно приняли на себя в своей фантастической книге. И это не потому, чтоб Вы не были мыслящим человеком, а потому, что Вы столько уже лет привыкли смотреть на Россию из Вашего прекрасного далека, а ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими нам хочется их видеть; потому, что Вы в этом прекрасном далеке, живете совершенно чуждым ему, в самом себе, внутри себя, или в однообразии кружка, одинаково с Вами настроенного и бессильного противиться Вашему на него влиянию. Поэтому Вы не заметили, что Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиэтизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а с здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр – не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Васьками, Палашками; страны, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей. Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение, по возможности, строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть. Это чувствует даже само правительство (которое хорошо знает, что делают помещики со своими крестьянами и сколько последние ежегодно режут первых), – что доказывается его робкими и бесплодными полумерами в пользу белых негров и комическим заменением однохвостого кнута треххвостою плетью. Вот вопросы, которыми тревожно занята Россия в ее апатическом полусне! И в это-то время великий писатель, который своими дивно-художественными, глубоко-истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на себя самое как будто в зеркале, – является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег, ругая их неумытыми рылами!.. И это не должно было привести меня в негодование?.. Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки… И после этого Вы хотите, чтобы верили искренности направления Вашей книги? Нет, если бы Вы действительно преисполнились истиною Христова, а не дьяволова ученья, – совсем не то написали бы Вы Вашему адепту из помещиков. Вы написали бы ему, что так как его крестьяне – его братья по Христе, а как брат не может быть рабом своего брата, то он и должен или дать им свободу, или хоть, по крайней мере, пользоваться их трудами Как можно льготнее для них, сознавая себя, в глубине своей совести, в ложном в отношении к ним положении. А выражение: ах ты неумытое рыло! да у какого Ноздрева, какого Собакевича подслушали Вы его, чтобы передать миру как великое открытие в пользу и назидание русских мужиков, которые, и без того, потому и не умываются, что, поверив своим барам, сами себя не считают за людей? А Ваше понятие о национальном русском суде и расправе, идеал которого нашли Вы в словах глупой бабы в повести Пушкина и по разуму которого должно пороть и правого и виноватого? Да это и так у нас делается в частую, хотя чаще всего порют только правого, если ему нечем откупиться от преступления – быть без вины виноватым! И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления!.. Не может быть!.. Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или – не смею досказать моей мысли…

Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских аравов – что Вы делаете?.. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною… Что Вы подобное учение опираете на православную церковь – это я еще понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма; но Христа-то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между ним и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принципа ортодоксии. Церковь же явилась иерархией, стало быть, поборницею неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми, – чем и продолжает быть до сих пор. Но смысл учения Христова открыт философским движением прошлого века. И вот почему какой-нибудь Вольтер, орудием насмешки потушивший в Европе костры фанатизма и невежества, конечно, больше сын Христа, плоть от плоти его и кость от костей его, нежели все Ваши попы, архиереи, митрополиты и патриархи, восточные и западные. Неужели Вы этого не знаете? А ведь всё это теперь вовсе не новость для всякого гимназиста…

А потому, неужели Вы, автор «Ревизора» и «Мертвых душ», неужели Вы искренно, от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству, поставив его неизмеримо выше духовенства католического? Положим, Вы не знаете, что второе когда-то было чем-то, между тем как первое никогда ничем не было, кроме как слугою и рабом светской власти; но неужели же и в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа? Про кого русский народ рассказывает похабную сказку? Про попа, попадью, попову дочь и попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы, жеребцы? – Попов. Не есть ли поп на Руси, для всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства? И будто всего этого Вы не знаете? Странно! По-Вашему, русский народ – самый религиозный в мире: ложь! Основа религиозности есть пиэтизм, благоговение, страх божий. А русский человек произносит имя божие, почесывая себе задницу. Он говорит об образе: годится – молиться, не годится – горшки покрывать. Приглядитесь пристальнее, и Вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности. Суеверие проходит с успехами цивилизации; но религиозность часто уживается и с ними: живой пример Франция, где и теперь много искренних, фанатических католиков между людьми просвещенными и образованными и где многие, отложившись от христианства, всё еще упорно стоят за какого-то бога. Русский народ не таков: мистическая экзальтация вовсе не в его натуре; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме; и вот в этом-то, может быть, и заключается огромность исторических судеб его в будущем. Религиозность не привилась в нем даже к духовенству; ибо несколько отдельных, исключительных личностей, отличавшихся тихою, холодною, аскетическою созерцательностию – ничего не доказывают. Большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством. Его грех обвинить в религиозной нетерпимости и фанатизме; его скорее можно похвалить за образцовый индиферентизм в деле веры. Религиозность проявилась у нас только в раскольнических сектах, столь противуположных, по духу своему, массе народа и столь ничтожных перед нею числительно.

Не буду распространяться о Вашем дифирамбе любовной связи русского народа с его владыками. Скажу прямо: этот дифирамб ни в ком не встретил себе сочувствия я уронил Вас в глазах даже людей, в других отношениях очень близких к Вам, по их направлению. Что касается до меня лично, предоставляю Вашей совести упиваться созерцанием божественной красоты самодержавия (оно покойно, да, говорят, и выгодно для Вас); только продолжайте благоразумно созерцать ее из вашего прекрасного далека: вблизи-то она не так красива и не так безопасна… Замечу только одно: когда европейцем, особенно католиком, овладевает религиозный дух – он делается обличителем неправой власти, подобно еврейским пророкам, обличавшим в беззаконии сильных земли. У нас же наоборот, постигнет человека (даже порядочного) болезнь, известная у врачей-психиатров под именем religiosa mania, он тотчас же земному богу подкурит больше, чем небесному, да еще так хватит через край, что тот и хотел бы наградить его за рабское усердие, да видит, что этим окомпрометировал бы себя в глазах общества… Бестия наш брат, русский человек!..


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю