Текст книги "Сорочинская ярмарка, Ночь перед рождеством, Майская ночь и др."
Автор книги: Николай Гоголь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать [прибирать] и ставить всё к своему месту [Далее было: в хате] но мешков не тронула: это Вакула принес, пусть же сам и вынесет [«но мешков ~ вынесет» вписано позже. ] Чорт, между тем, когда еще влетал в трубу и взъехал Солохе на шею, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба, об руку с кумом, [Далее было: отшедших] уж далеко от избы. Вмиг вылетел он из печки, перебежал им дорогу и начал разрывать со всех сторон кучи замерзшего снегу. Поднялась мятель. В воздухе забелело. Снег метался взад и вперед сеткою и угрожал залепить глаза, рот и уши пешеходам. А чорт улетел снова в трубу [Далее было: к Солохе] в твердой уверенности, что Чуб [козаки] возвратится вместе с кумом назад, застанет кузнеца и наверное отпотчивает его так, что он не будет в силах взять в руки кисть и малевать обидные карикатуры. [Вместо «застанет ~ карикатуры»: а. и отпотчивает поряд<ком> б. застанет кузнеца и наверное отпотчивает его так, что он долго будет не в состоянии взять в руки кисть, чтобы малевать карикатуры]
–
В самом деле, едва только поднялась мятель, и ветер стал резать глаза, как Чуб [Вместо «как Чуб»: Чуб] уже изъявил раскаяние побранками и угощал ими щедро себя, чорта и кума, наглобучивая глубже на голову капелюхи [Вместо «изъявил ~ капелюхи»; а. изъявил раскаяние побранками, которыми он б. изъявил раскаяние побранками и надглобучивая] Впрочем, эта досада была притворная. Чуб очень рад был поднявшейся мятели. До дьяка еще оставалось в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники поворотились назад. Ветер дул в затылок, но сквозь метущий снег ничего не было видно.
«Стой, кум, мы, кажется, не туда идем», сказал, немного отошедши Чуб: «я не вижу ни одной хаты. Эх, какая мятель! Свороти-ка ты, кум, немного в сторону, – не найдешь ли дороги, а я тем временем поищу здесь [Вместо „Эх, какая мятель ~ поищу здесь“: а отойди-ка ты немного в сторону, не найдешь ли дороги, а я тем временем по<ищу>] Дернет же нечистая сила потаскаться по такой вьюге. Не забудь [Не забудь же] закричать, когда найдешь дорогу. [Далее начато: Эк сатана] Эк, какую кучу снега напустил в очи сатана».
Дороги, однако ж, не было видно. Кум, отошедши в сторону, бродил в длинных сапогах взад и вперед и наконец, набрел прямо на шинок. Эта находка так его обрадовала, что <он> позабыл всё и, стряхнувши с себя снег, вошел в сени, нимало не беспокоясь об оставшемся на улице куме. Чубу показалось между тем, что он нашел дорогу; остановившись, принялся он кричать во всё горло, но, видя, что кум не является, решился итти сам. Немного пройдя, увидел он свою хату. Сугробы снегу лежали около нее и на крыше. Хлопая [Хлопая руками] намерзнувшими на холоде руками, принялся он стучать в дверь и кричать повелительно своей дочери отпереть дверь. «Чего тебе тут нужно?» закричал сурово вышедший кузнец. Чуб отступил, узнавши голос кузнеца [«узнавши голос кузнеца» вписано. ] несколько назад. «Э, нет, это не моя хата», говорил он про себя: «в мою хату не забредет кузнец [„в мою ~ кузнец“ вписано. ] Опять же, если присмотреться хорошо, то и не Кузнецова. Чья б это была хата? Вот на! не распознал! Это хата хромого Левченка, который недавно женился на молодой жене. У него одного только хата похожа на мою. То-то мне показалось и сначала немного чудно, что так скоро пришел к своей хате. Однако ж Левченко сидит теперь у дьяка, это я знаю. Зачем же кузнец… Эге гe гe! он ходит к его молодой жене. Вот как! хорошо!.. теперь я всё понял».
«Кто ты такой и зачем таскаешься под дверями?» произнес кузнец суровее прежнего и подойдя ближе.
«Нет, не скажу ему, кто я [своего имени]», подумал Чуб: «чего доброго, еще приколотит, проклятый выродок». И, переменив голос, отвечал: «Это я, человек добрый! пришел поколядовать вам на забаву немного под окнами».
«Убирайся к чорту с своими колядками!» сердито закричал Вакула. «Что ж ты стоишь [не ид<ешь>]? слышь! убирайся сейчас [сей же час] вон!»
Чуб сам уже имел это благоразумное намерение, но ему немножко досадно показалось, что принужден слушаться приказаний кузнеца. Казалось, какой-то злой дух толкал его под руку и вынуждал сказать что-нибудь наперекор. [Далее начато: Я пожалуй]
«Что ж ты в самом деле так раскричался [разграбрился]!» произнес Чуб тем же голосом: «Я хочу колядовать, да и полно!»
«Эге! да ты как вижу от слов не уймешься». При сих словах [При этом] Чуб получил такой толчок от тяжелой руки кузнеца, что [Далее начато: принужден был] поневоле попятился назад.
«Да вот это ты, как я вижу, начинаешь уже драться [биться]» произнес отступая немного Чуб.
«Пошел, пошел!» кричал кузнец и наградил Чуба другим толчком.
«Что ж ты!» произнес Чуб таким голосом, в котором изображалась и боль, и досада, и робость [Вместо «таким ~ робость»: полуобиженным и полураздосадованным и полуструсквшим тоном] «Ты, вот это я вижу, не в шутку дерешься, и еще больно дерешься».
«Пошел, пошел!» закричал кузнец и захлопнул дверь. [Далее начато: Что ж]
«Смотри, как разграбрился!» говорил Чуб, оставшись один на улице. «Попробуй, подойди! Вишь какой! Вот большая цяца! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Нет, голубчик, я пойду, и пойду прямо до комисара. Ты у меня будешь знать [Далее начато: Что] Я не посмотрю, что ты кузнец и маляр. Однако ж, посмотреть на спину и плечи, я думаю, синие пятна есть. Должно быть, больно поколотил вражий сын. Жаль, что холодно и не хочется скидать кожуха. Постой ты, бесовский кузнец, чтоб чорт поколотил и тебя, и твою кузницу, ты у меня напляшешься. Вишь проклятый шибеник! Однако ж шельмовского кузнеца теперь нет дома. Солоха [Далее начато: те<перь>] думаю, сидит одна. Гм. Оно вить недалеко отсюда. Пойти бы. Время теперь такое, что нас никто не застукает. Может, и того будет можно. Больно поколотил, проклятый кузнец!»
Тут Чуб [Вместо «Тут Чуб»: И Чуб отправился в другую сторону] почесав свою спину, отправился в другую сторону. Приятность [Приятность свида<ния>], ожидавшая его впереди, при свидании с Солохою, умаливала немного боль и делала нечувствительным и самый мороз, который трескался по всем улицам, не заглушаемый вьюжным свистом. По временам на лице его, которого бороду и усы мятель намылила снегом проворнее всякого цирульника, тирански держащего свою жертву за нос [Вместо «свою ~ нос»: за нос свою жертву] показывалась полусладкая мина. Однако ж, если бы снег не крестил взад и вперед воздух, то верно бы можно было увидеть, как Чуб останавливался, почесывал спину, произносил: «больно поколотил проклятый кузнец!» и снова отправлялся в путь.
–
В то время [Во время путешествий] когда проворный франт с хвостом и козлиною бородою летал из трубы и потом снова в трубу, висевшая у него на перевязи, при боку, ладунка, в которую он спрятал украденный месяц, как-то нечаянно зацепившись в печке, растворилась, и месяц, пользуясь этим случаем, вылетел чрез трубу Солохиной хаты, плавно поднялся по небу. Всё осветилось. Мятели как не бывало. Снег серебряным полем загорелся при месяце и весь обсыпался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел. Толпы парубков и девчат показались с мешками. Песни зазвенели и под редкою хатою не толпились колядующие.
Чудно блещет месяц. Трудно рассказать, как хорошо [весе<ло>] потолкаться в такую ночь между кучею хохочущих и поющих девушек [Вместо «между ~ девушек»: а. между кучею девушек б. между кучею смеющихся] и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся ночь. Под теплым кожухом тепло; от мороза еще живее горят щеки, а на шалости сам лукавый подталкивает сзади.
Кучи девушек с мешками [с хохотом] вломились в хату Чуба, окружили Оксану, и крик, хохот, рассказы оглушили кузнеца. Все наперерыв спешили рассказать красавице что-нибудь новое, выгружали [показывали] мешки и хвастались паляницами, колбасами, варениками, которых успели уже набрать за свои колядки [Далее начато: а. Куз<нец> б. С какою-то завистью глядел кузнец] Красавица, казалось, была в совершенном удовольствии и радости, болтала то с той, то другой и хохотала без умолку. С какой-то досадой и завистью глядел кузнец на такую веселость и на этот раз проклинал колядки, хотя сам бывал от них без ума. «Э, Одарка!» сказала веселая красавица, оборотившись к одной из девушек: «у тебя новые черевики. Ах, какие хорошие! и с золотом!» Тут она невесело наклонила на бок свою голову. «Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который всё тебе покупает, а мне некому достать такие славные черевики» [Вместо «Тут ~ черевики»: а. Как ты счастлива, что у тебя такие хорошие черевики б. Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который тебе покупает такие славные черевики]
«Не тужи, моя ненаглядная Оксана!» подхватил кузнец: «я тебе достану [куплю] такие черевики, каких редкая панночка носит».
«Ты?» сказала скоро [Далее начато: Окс<ана>] и надменно поглядев на него Оксана: «Посмотрю я, где ты достанешь такие черевики, которые я бы могла надеть на свою ногу [Вместо „Посмотрю ~ ногу“: Поглядела бы я, где бы ты достал такие черевики, которые [бы] я надела бы на свою ногу] Разве достанешь те самые, которые царица носит».
«Видишь, каких захотела!» закричала со смехом девичья толпа.
«Да», продолжала смеясь красавица: «будьте все вы свидетельницы. Если кузнец Вакула принесет мне те самые черевики, которые носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж». [Далее начато: Сказав это]
Девушки увели с собою капризную красавицу.
«Смейся, смейся!» говорил кузнец, выходя вслед за ними. «Я сам смеюсь над собою! Думаю, и не могу надумать, куда девался ум мой. Она меня не любит, – ну, бог с нею. Будто только на всем свете одна Оксана. Славу богу, есть девушек много хороших и в нашем селе. [Далее было: Нет! полно] Да чтó Оксана? С нее никогда не будет доброй хозяйки, она только мастерица рядиться. Нет! Полно! Пора перестать ребячиться».
Но [Но тут] в самое то время, когда кузнец готовился быть решительным, какой-то злой дух проносил перед ним смеющийся образ Оксаны, говорившей насмешливо: «Достань, кузнец, черевики царицыны, выйду за тебя замуж». Кровь его волновалась и думы увивались около одной только Оксаны.
Толпы колядующих, парубки особо, девчата особо [«парубки особо, девчата особо» вписано. ] спешили из одной улицы в другую. Парубки вдруг, зашедши со всех сторон, окружили толпу девушек. Шум, крик. Один бросал комья снегу [Вместо «Один ~ снегу»: а. Один падал на землю, другой крал б. Один столкнувшись] <другой> вырывал мешок с колбасами и всякою всячиной. Иногда девушки ловили парубка, подставляли ему ногу, и он летел вместе с мешком стремглав на землю [Далее начато: Или] Но кузнец шел и ничего не видел и не участвовал в тех веселостях, которые когда-то он более всех любил.
–
Чорт между тем не на шутку разнежился у Солохи [Симонихи]: целовал ее [целовал у Симонихи] руку с такими ужимками, как заседатель у поповны [у старшей поповны] брался за сердце, охал и сказал напрямик, что если она не согласится отвечать его страсти и, как водится, наградить, то он готов на всё: кинется в воду, а душу отправит прямо в пекло. Солоха была не так жестока, да притом же чорт, как уже и видно всем, действовал с нею заодно. [Далее было: Вообще можно сказать, что Солоха была всегда благосклонна] Она таки любила видеть волочившуюся за собою толпу и редко бывала без компании. Оденется ли в праздник в яркую плахту с китайчатою запаскою, в синюю юбку, на которой нашиты были сзади золотые усы, и станет прямо близ правого крылоса, то дьяк уже, верно, закашливался и прищуривал невольно в ту сторону свои глаза [Вместо «уже ~ глаза»: а. уже верно наводил яз читаемой им книги б. уже верно закашливался и наводил свои] Голова гладил усы, заматывал [обвивал] за ухо оселедец и говорил стоявшему возле себя соседу: «эх, добрая баба! Чорт баба!» и к вечеру уже, верно, собирались у какой-нибудь куме. [Далее начато: а. Но у себя Солоха б. Сегоднишний день] Этот вечер Солоха думала провесть одна, потому что все именитые обитатели села званы [должны] были на кутю к дьяку. Но всё пошло иначе: чорт только что представил свое требование, как вдруг послышался стук и голос дюжего головы. Солоха побежала отворить дверь, а проворный чорт влез в лежавший мешок. Голова, стряхнув с своих капелюх снег и выпивши из рук Солохи чарку водки, рассказал, что он не пошел к дьяку, потому что поднялась мятель, а увидевши свет в ее хате, завернул к ней, в намерении провесть время с нею. Не успел голова это сказать, как в дверь послышался стук и голос дьяка. «Спрячь меня куда-нибудь», шептал [говорил] голова: «мне не хочется теперь встретиться с дьяком». Солоха долго думала, куда спрятать такого плотного гостя, наконец выбрала самый большой мешок с углем, уголь высыпала в кадку, и дюжий голова влез с усами, с головою и с капелюхами в мешок.
Дьяк вошел, [Далее начато: потирая и] покряхтывая и потирая руки, и рассказал, что у него не был никто [Вместо «у него ~ никто»: к нему не пришел никто] и что он сердечно рад этому случаю погулять немного у нее, и не побоялся мятели. Тут он подошел к ней ближе, кашлянул, усмехнулся и дотронулся своими длинными пальцами [перстами] ее обнаженной, полной руки и произнес с таким видом, в котором [Далее начато: заме<тно?>] выказывалось и лукавство, и самодовольствие: «А что это у вас, великолепная Солоха?» и, сказавши это, отскочил он несколько назад [Вместо «отскочил он ~ назад»: отскочил ~ далее]
«Как что? Рука, Осип Никифорович», отвечала Солоха.
«Гм! рука! хе, хе!» произнес сердечно довольный своим началом дьяк и прошелся по комнате.
«А что это у вас, дражайшая Солоха?» произнес он с таким же видом, [Вместо «произнес ~ видом»: произнес с таким же видом дьяк] приступив к ней и схватив ее слегка рукою [Вместо «приступив ~ рукою»: приступив к ней и положив свою руку] за шею и таким же порядком отскочив назад.
«Будто не видите, Осип Никифорович!», отвечала Солоха: «шея, а на шее монисто».
«Гм, на шее монисто! Хе, хе!» и дьяк снова прошелся покашливая по комнате.
«А что это у вас, несравненная Солоха…» Неизвестно, к чему теперь притронулся <бы> своими длинными пальцами сладострастный дьяк, как вдруг послышался в дверь стук и голос козака Чуба.
«Ах, боже мой, стороннее лицо!» закричал в испуге дьяк. «Что теперь, если застанут особу моего звания… Дойдет до отца Кондрата…» Но опасения дьяка были другого рода: он опасался более, чтоб не дошло это до сведения его половины. «Ради бога, добродетельная Солоха», говорил он, дрожа всем телом: «ваша доброта, как говорит писание Луки, глава три [„ваша ~ три“ вписано. ] … Спрячьте меня куда-нибудь!»
Солоха [Далее начато: другой] высыпала уголь в кадку из другого мешка, и не слишком объемистый телом дьяк влез [Далее начато: в] на самое дно мешка, так что сверх его можно было насыпать еще с полмешка угля.
«Здравствуй, Солоха!» сказал, входя в хату, Чуб. «Ты, может, не ожидала меня, а? Правда, не ожидала? [Далее начато: помеш<ал>] Может быть, я помешал?» продолжал Чуб, [Далее начато: принимая на себя] показав на лице своем веселую и значительную мину, которая заранее давала знать, что неповоротливая голова его трудилась и готовилась отпустить какую-нибудь затейливую шутку. «Может быть, вы тут забавлялись с кем-нибудь… Может быть, ты кого-нибудь спрятала уже, а!» и, восхищенный таким своим замечанием, Чуб засмеялся [Вместо «спрятала ~ засмеялся»: спрятала уже тут! «а?» и Чуб засмеялся [, внутренне торжествуя, что он один только пользуется благосклонностью Солохи. «Ну, дай [а. Ну, Солоха, дай теперь б. Ну дай же] выпить водки. Я думаю, у меня горло замерзло от проклятого [тако<го>] морозу. Послал же бог такую ночь перед Рождеством. Как схватилась, слышишь, Солоха, как схватилась… Эк окостенели руки: не расстегну кожуха, как схватилась вьюга…»
«Отвори!» раздался под дверьми голос, сопровождаемый толчком в дверь.
«Стучит кто-то», сказал остановившийся Чуб.
«Отвори!» закричали сильнее прежнего.
«Это кузнец!» закричал остолбенев Чуб. «Слышишь, Солоха, [Далее начато: де<вай>] куда хочешь девай меня; я ни за что на свете [ни за какие деньги] не захочу показаться этому выродку проклятому, чтоб ему набежало, дьявольскому сыну, под обеими глазами по пузырю в копну величиною» [величиною в копну]. Солоха, испугавшись сама, металась, как угорелая, и, позабывшись, дала знак Чубу [Вместо «металась ~ Чубу» начато: а. и будучи б. встревожившись в. металась, как угорелая, я позабывшись указала рукою Чубу] лезть в тот самый мешок, в котором сидел уже дьяк. Бедный дьяк не смел даже изъявить кашлем и кряхтеньем боли, когда сел ему почти на голову тяжелый мужик и поместил свои намерзнувшие на морозе сапоги по обеим сторонам его висков.
Кузнец вошел, не говоря ни слова, не снимая шапки, и почти повалился на лавку. Заметно было, что он весьма не в духе. В то самое время, когда Солоха затворяла за ним дверь, кто-то постучался снова. Это был козак Свирбыгуз. Этого уже нельзя было спрятать в мешок, потому что и мешка такого нельзя было найти нигде [для него нигде] Он был погрузнев телом [ростом] самого головы и повыше ростом Чубова кума. И потому Солоха повела его в огород, чтобы выслушать от него всё то, что он хотел ей объявить. [Далее начато: Песни колядующих раздава<лись>] Кузнец рассеянно обглядывал углы своей хаты, вслушиваясь в далеко разносившиеся по селу песни колядующих, наконец остановил глаза на мешках. «Зачем тут лежат эти мешки. Их давно бы пора убрать отсюда, через эту глупую любовь я одурел навеки. Завтра праздник, а в хате до сих пор еще лежит всякая дрянь. Отнести их в кузницу». Тут кузнец присел к огромным мешкам, перевязал их крепче и готовился взвалить себе на плечи. Но заметно было, что его мысли гуляли бог знает где; иначе [потому что иначе] он бы услышал, как зашипел Чуб, когда волоса [его волоса] на голове его прикрутила завязавшая мешок веревка, и дюжий голова начал было икать довольно явственно.
«Неужели не выбьется из ума [Вместо „Неужели ~ из ума“: Неужели не вылезет из головы] моего эта негодна Оксана?» говорил кузнец. «Не хочу думать о ней, а всё думается и, как нарошно, о ней одной [Вместо „думается ~ одной“: думается о ней и о ней одной] только. Отчего это так, что дума против воли лезет в голову. Кой чорт! Мешки стали как будто тяжелее прежнего. Тут, верно, положено еще что-нибудь, кроме угля! Дурень я! Я и позабыл, что теперь мне всё кажется тяжелее. Прежде, бывало, я мог согнуть и разогнуть в одной руке медный пятак и лошадиную подкову, а теперь [Далее начато: я скоро буду от ветру валиться] мешков с углем не подыму. Скоро буду валиться от ветру. Нет!» вскрикнул он, помолчав и ободрившись: «что я за баба. Не дам никому смеяться над собою. Хоть десять таких мешков – все подыму». И бодро взвалил себе на плечи мешки, которых не поднесли бы два дюжих человека. «Взять и этот», продолжал он [Вместо «продолжал он»: сказал кузнец] подымая с полу небольшой мешок, на дне которого лежал, свернувшись, чорт. «Тут, кажется, я положил инструмент свой». [Далее начато: и напевая песню] Сказав это, вышел он, насвистывая песню, из хаты.
–
Шумнее и шумнее раздавались по улицам песни [колядки] хохот и крики. [Далее начато: Толпы девушек пришли из соседних деревень] Толпы толкавшегося на улице народа были увеличены еще пришедшими из соседних деревень. Парубки шалели и бесились вволю. Иногда, между колядками, слышилась какая-нибудь веселая песня, которую тут же успел сложить кто-нибудь из молодых козаков. Иногда вдруг кто-нибудь из толпы вместо колядки отпускал [ревел] щедровку и ревел во всё горло:
Хохот награждал затейника. Маленькие окна подымались, и сухощавая рука старухи (которые одни только вместе с степенными отцами [«вместе ~ отцами» вписано. ] оставались в избах) высовывалась [высунувшись] из окошка с колбасою в руках или с куском пирога. [Далее было: и кидали их в подставляемый мешок] Парубки и девчата наперерыв подставляли свои мешки и ловили добычу. Казалось, всю ночь напролет готовы были провеселиться. И ночь, как нарочно, так роскошно теплилась, и еще белее казался свет месяца от блеску снега. Кузнец остановился с своими мешками. Ему почудился в толпе девушек голос [хохот] и тоненький смех Оксаны. Все жилки в нем вздрогнули. Бросивши на землю мешки, так что находившийся на дне дьяк заохал от ушибу и голова икнул во всё горло, побрел он [он побрел] с маленьким мешком на плечах вместе с толпою парубков, шедших следом за толпою девушек, между которою ему послышался голос Оксаны.
Так! Это она! стоит как <царица> [«царица» в рукописи пропущено. ] говорит и блестит черными очами! Ей рассказывает что-то видный парубок, верно, забавное, потому что она смеется. Но она всегда смеется. Как будто невольно и сам не понимая как, протерся кузнец сквозь толпу и стал около нее.
«А, Вакула, ты тут. Здравствуй!» сказала красавица с той же самой <усмешкой> [«усмешкой» в рукописи пропущено. ] которая чуть не сводила с ума Вакулу. «Ну, много наколядовал», продолжала она: «Э, да какой малинькой мешок! А черевики, которые носит царица достал? Достань черевики, выду за тебя замуж…» и, засмеявшись, ушла вместе с толпою девушек.
Как вкопанный, стоял кузнец на одном месте. «Нет, не могу; нет сил больше…» сказал он наконец. «Но, боже ты мой, что за смех! Отчего она так прекрасна. Ее взгляд и речи так и жгут… Нет, не в мочь уже [Вместо „не в мочь уже“; не в силах] пересилить себя. Пора положить конец всему. Пропадай душа. Пойду утоплюсь и поминай как звали». Тут решительным шагом пошел он вперед, догнал толпу девчат, поровнялся с Оксаною я сказал твердым голосом: «Прощай, Оксана. Ищи себе какого хочешь жениха, дурачь кого хочешь, а меня не увидишь уже больше на этом свете». Красавица казалась удивленною, хотела что-то сказать, но кузнец махнул рукой и убежал.
«Куда, Вакула?» кричали парубки, видя бегущего кузнеца. «Прощайте, братцы!» кричал в ответ кузнец. «Даст бог, увидимся на том свете, а на этом уже не [Далее начато: усл<ышите>] гулять нам вместе, прощайте! не поминайте лихом! Скажите отцу Кондрату, чтобы сотворил панихиду по моей грешной душе. Свечей к чудотворцу и божией матери, грешен, не обмалевал за мирскими делами. Всё добро, какое найдется [Вместо „Всё ~ найдется“: Всё, что ни найдется] в моей скрыне, на церковь. Прощайте!» Проговоривши это, кузнец принялся снова бежать с мешком на плечах. «Он повредился!» говорили парубки. «Пропадшая душа!» [Далее начато: говорили] пробормотала проходящая старуха: «Пойти рассказать, как кузнец утонул».
–
Вакула [Кузнец] между тем, пробежавши несколько улиц, остановился перевесть дух. «Куда я в самом деле бегу?» подумал он: «как будто уже всë пропало. Попробую еще средство: пойду к запорожцу Пузатому Пацюку. Он, говорят, знает всех чертей и всё сделает, что захочет. Пойду, ведь душе всё же придется пропасть». При этом чорт, который долго лежал без всякого движения, запрыгал в мешке от радости. Но кузнец подумал, что он, зацепив как-нибудь мешок рукою, произвел сам это движение, ударил по мешку дюжим кулаком, и, стряхнувши на плечах, отправился к Пузатому Пацюку.
Этот Пузатый Пацюк был, точно, когда-то запорожцем, но выгнали его, или он сам убежал из Запорожья, этого никто не знал. Давно уже, лет пятнадцать, а может быть и [лет десять или] двадцать, как он жил в Диканьке. Сначала он жил, как настоящий запорожец: ничего не работал; спал три четверти дня; ел за шестерых косарей и выпивал за одним разом по ведру; впрочем, было где и поместиться, потому что Пацюк, несмотря на то, что был небольшого росту, в ширину был довольно увесист [Вместо «впрочем ~ увесист»: а. впрочем, это [не уди<вительно>] нимало не удивительно, потому что Пацюк был мало чем толще сорокаведерной бочки б. впрочем ~ был только немного толще сорокаведерной бочки] Притом же шаровары, которые носил он, были так широки, что какой бы большой ни сделал он шаг, ног было совершенно незаметно [неприметно] и, казалось, винокуренная кадь двигалась по улице. Может быть, это самое подало повод назвать его [Вместо «подало ~ его»: было причиною, что его прозвали] Пузатым [См. относящуюся сюда вставку в «Приписке № 1».] В последнее время его редко видали где-нибудь [на улице] Причиною этому была, может быть, лень, а может быть и то, что пролезать сквозь двери делалось для него с каждым годом труднее. Тогда миряне должны были отправляться к нему сами, если имели нужду.
Кузнец не без робости отворил дверь и увидел Пацюка, сидящего [сидевшего] на полу, по-турецки, перед небольшою кадушкою, на которой стояла миска с галушками [с варениками] Эта миска стояла, как нарочно [как раз] наравне с его ртом. Не подвигаясь [Не двинувши] ни одним пальцем, он наклонил слегка голову к миске и хлебал жижу [юшку] схватывая [Далее начато: зубами] по временам зубами галушки. «Ну, этот», подумал про себя Вакула: «еще ленивее Чуба: тот, по крайней мере, ест ложкою, а этот и руки не хочет поднять». Пацюк, видно, крепко был занят галушками, потому что, казалось, совсем не заметил прихода кузнеца, который, ступивши [едва ступивши] на порог, отвесил ему пренизкий поклон.
«Я к [у] твоей милости пришел, Пацюк!» сказал Вакула, отвешивая снова поклон.
Толстый Пацюк поднял немного голову, взглянул и снова начал хлебать галушки.
«Ты, говорят, не во гнев будь сказано…» сказал, собираясь с духом, кузнец: «я веду об этом речь не для <того>, чтобы тебе нанесть какую обиду, – приходишься с родни [немного с родни] чорту».
Проговоря эти слова, Вакула испугался, подумал, что выразился всё еще напрямик и мало смягчил крепкие слова, и ожидая, что Пацюк, схвативши кадушку вместе с мискою, пошлет ему прямо в голову, отсторонился немного и закрылся рукавом, чтобы горячая жижа с галушек не обрызгала ему лица.
Но Пацюк взглянул и снова начал хлебать галушки.
Ободренный кузнец решился продолжать: «К тебе пришел, Пацюк. Дай боже тебе всего, добра всякого в довольстве, хлеба в [Далее было: порядочной] пропорции» [Вместо «всего ~ в пропорций»: всякого довольствия] (Кузнец иногда умел ввернуть модное слово: в том он понаторел в бытность еще в Полтаве [Вместо «в ~ Полтаве»: когда был в Полтаве] когда размалевывал сотнику досчатый забор.) «Пропадать приходится мне, грешному! Ничто [Никто] не поможет мне на свете. Что будет, то будет. Пришел просить помощи у самого чорта. Что ж, Пацюк?» произнес кузнец, видя всё то же молчание [молчание Пацюка]: «Как мне быть?»
«Когда нужно [нужда] чорта, то и ступай к чорту!» отвечал Пацюк, не подымая на него глаз и продолжая хлебать галушки.
«Для того-то я и пришел к тебе», отвечал кузнец, отвешивая поклон: «кроме тебя, думаю, никто на свете не знает к нему дороги».
Пацюк ни слова и выхлебывал остальные галушки.
«Сделай милость, человек добрый, не откажи!» наступал кузнец. «Свинины ли, колбас, муки гречневой, [Далее начато: полотен<ца>] ну, полотенца, пшена или иного прочего, в случае потребности… Как обыкновенно меж добрыми людьми водится… Не поскупимся. Расскажи, хоть [Далее начато: прим<ерно>] как, примерно сказать, попасть на дорогу к нему?»
«Тому не нужно далеко ходить, у кого чорт за плечами», произнес равнодушно Пацюк, не изменяя своего положения.
Вакула уставил в него глаза, как будто бы на лбу его написано было изъяснение этих слов. «Что он говорит?» безмолвно спрашивала его мина, а полуотверстый рот готовился проглотить, как галушку, первое слово. Но Пацюк молчал. Тут заметил Вакула, что ни галушек, ни кадушки не стояло перед ним; [Далее начато: в деревянной миске вареники] но вместо того на полу стояли две деревянные миски: [Далее начато: в] одна была наполнена варениками, другая сметаною. Мысли его и глаза невольно устремились на эти кушанья. «Посмотрим», говорил он сам себе: «как будет есть Пацюк вареники. Наклоняться он, верно, не захочет, чтобы хлебать, как галушки, да и нельзя: нужно вареник сперва обмокнуть в сметану». Только что это успел подумать он, Пацюк разинул рот, поглядел на вареники и еще сильнее разинул рот. В это время вареник выплеснул из миски, шлепнулся [шлепнул] в сметану, перевернулся на другую сторону, подскочил вверх и как раз попал ему в рот. Пацюк съел и снова разинул рот, и вареник таким же порядком отправился снова. На себя только принимал Пацюк труд жевать и проглатывать. «Вишь, какое диво!» подумал кузнец, разинув от удивления рот, и тот же час заметил, что вареник лезет и к нему в рот и вымазал губы сметаною. Оттолкнувши вареник и вытерши губы, кузнец стал размышлять о том, какие чудеса бывают на свете и до каких мудростей доводит человека нечистая сила, замечая [присовокуп<ив>] при том, что один только Пацюк может помочь ему.
«Поклонюсь ему еще, пусть растолкует хорошенько… Однако что за чорт! Ведь сегодня голодная кутя, а он ест вареники, вареники скоромные. Что я, в самом деле, за дурак: стою тут и греха набираюсь! Назад!..» и набожный кузнец опрометью выбежал из хаты. [Далее начато: Тут]
Однако ж чорт, сидевший в мешке и заране уже радовавшийся, [Далее начато: что куз<нец>] не мог вытерпеть, чтобы [Далее начато: из] ушла из рук его такая добыча. Как только кузнец опустил мешок, он выскочил из него и сел по обыкновению своему верхом ему на шею.
Кузнец испугался и уже хотел перекреститься, но [как] чорт, нагнувши свою собачью морду [Вместо «нагнувши ~ свою собачью морду»: а. нагнувшись на ухо начал б. склонивши в. нагнувши свою собачью морду шептал] «не бойся, это я, твой друг», шептал ему на правое ухо: «всё сделаю [Далее начато: на правое] для товарища и друга. Денег дам, сколько хочешь», пискнул ему в левое ухо. «Оксана будет сегодня же [завт<ра>] наша», шепнул он, заворотивши морду снова на правое ухо. Кузнец минуту стоял неподвижно как бы размышляя. «Изволь», сказал он наконец: «за такую цену готов быть навеки твоим. Только если будешь мешкать, то не прогневайся…» Чорт всплеснул руками и начал от радости галопировать на шее кузнеца. «Теперь-то попался [Далее начато: ты ко мне] кузнец!» думал он про себя: «теперь-то вымещу я на тебе, голубчик, все твои малеванья <и> небылицы, возводимые на чертей. Что теперь скажут мои товарищи, когда узнают, что самый набожнейший из всего села человек в моих руках». Тут чорт засмеялся от радости, вспомнивши, как будет дразнить в аде всё хвостатое племя, как будет беситься хромой чорт, считавшийся между ними первым хитрецом и остряком [«хитрецом л остряком» не вычеркнуто, возможно, случайно. ] на выдумки.
