Текст книги "Сорочинская ярмарка, Ночь перед рождеством, Майская ночь и др."

Автор книги: Николай Гоголь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

НОВЫЙ ЗАМЫСЛ ТЕТУШКИ. BД1, ВД2;

П – ЗАМЫСЕЛ ТЕТУШКИ [Аналогичное исправление дальше не указывается.]

Таким вопросом встретила Ивана Федоровича тетушка, которая с нетерпением дожидалась его уже несколько часов на крыльце и не вытерпела наконец, чтоб не выбежать за ворота.

ВД1 – С таким вопросом

Но с этого времени она только и думала о том, как увидеть скорее своего племянника женатым и понянчить маленьких внучков. ВД1, ВД2;

П – внучат

Часто, делая какое-нибудь пирожное, которое вообще она никогда… ВД1, ВД2;

П – пирожное, которого

Даже оставила она любимые свои занятия и не ездила на охоту, особливо, когда, вместо куропатки, застрелила ворону, чего никогда прежде с нею не бывало. ВД1, ВД2;

П – никогда с нею не бывало

Долгом почитаю предуведомить читателей, что это была именно та самая бричка, в которой еще ездил Адам; и потому, если кто будет выдавать другую за адамовскую, то это сущая ложь, и бричка непременно поддельная. ВД1, ВД2;

П – ездил еще Адам

После сего последовало всеобщее лобызание. ВД1, ВД2;

П – После этого

Ни одна мысль не приходила на ум. ВД1, ВД2;

П – не приходила ему на ум

Старушка и барышни вышли на крыльцо проводить гостей и долго еще кланялись выглядывавшим из брички тетушке и племяннику. ВД1, ВД2;

П – и долго еще кланялись тетушке и племяннику, выглядывавшим из брички

Правда, Марья Григорьевна очень недурная барышня; но жениться!.. это казалось ему так странно, так чудно, что он никак не мог подумать без страха. ВД1, ВД2;

П – казалось ему так страшно

Пот проступал у него на лице, по мере того, чем более углублялся он в размышление. ВД1, ВД2;

П – как углублялся он

То вдруг он прыгал на одной ноге; а тетушка, глядя на него, говорила с важным видом: «Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже женатый человек». ВД1, ВД2;

П – ты теперь женатый

Иван Федорович берет под мышку, идет к жиду, портному. ВД1, ВД2;

П – берет ее под мышку

Холодный пот лился с него градом. ВД1, ВД2;

П – просыпается Иван Федорович

Холодный пот лился с него градом. ВД1, ВД2;

П – пот льется

ЗАКОЛДОВАННОЕ МЕСТО

Всего мне было лет одиннадцать; так нет же, не одиннадцать: я помню как теперь, когда раз побежал было на четверенках и стал лаять по-собачьи, батько закричал на меня, покачав головою: «Эй, Фома, Фома!»

ВД1 – побежал было я на четверенках

Дед был еще тогда жив и на ноги, – пусть ему легко икнется на том свете, – довольно крепок.

ВД1 – вкусно икнется

Дед засеял баштан на самой дороге и перешел жить в курень; взял и нас с собою гонять воробьев и сорок с баштану.

ВД1 – забрал и нас с собою

Раз, – ну вот, право, как будто теперь случилось, – солнце стало, уже садиться; дед ходил по баштану и снимал с кавунов листья, которыми прикрывал их днем, чтоб не попеклись на солнце.

ВД1 – поприкрывал их

Но куда уже тут до люлек? ВД1, ВД2;

П – Но куда же

После полдника стал дед потчевать гостей дынями.

ВД1 – После полудника

Вот каждый, взявши по дыне, обчистил ~ уже, как едят в свете; пожалуй и за панской… ВД1, ВД2;

П – на свете

Только что дошел однако ж до половины и хотел разгуляться и выметнуть ногами на вихорь какую-то свою штуку, – не подымаются ноги, да и только! ВД1, ВД2;

П – какую-то штуку

Ну, как наделать страму перед чумаками? ВД1, ВД2;

П – сраму

Пустился снова и начал чесать дробно, мелко, любо глядеть; до середины – нет! не вытанцывается, да и полно! ВД1, ВД2;

П – не вытанцовывается [Аналогичное исправление дальше не указывается.]

Вот, перетянувши сломленную, видно, вихрем порядочную ветку дерева, навалил он ее на ту могилку, где горела свечка, и пошел по дорожке. ВД1, ВД2;

П – сломанную

А дождь пустился, как будто из ведра. ВД1, ВД2;

П – как из ведра

Свечка погасла; на могиле лежал камень, заросший травою.

ВД1 – Свечка потухнула

«Нет, не любит, видно, чорт табаку!» продолжал он, кладя рожок в пазуху и принимаясь за заступ. ВД1, ВД2;

П – за пазуху

«Нет, не любит, видно, чорт табаку!» продолжал он, кладя рожок в пазуху и принимаясь за заступ. ВД1, ВД2;

П – дед

Вот, собравши все силы, ухватился он за него руками: «ну, разом, разом! еще, еще!» ВД1, ВД2;

П – разом, еще, еще, еще

«Ай!» закричало басом. Глядь – дед. Ну, кто его знает! Ей богу, думали… ВД1, ВД2;

П – Ай! что-то закричало басом

Признаюсь, хоть оно и грешно немного, а право, смешно показалось, когда седая голова деда вся была окунута в помои и обвешана корками с арбузов и дыней. ВД1, ВД2;

П – корками от арбузов и дынь

«Вишь, чортова баба!» сказал дед, утирая голову полою: «как опарила! Как будто свинью перед…» ВД1, ВД2;

П – обтирая голову

И, бывало, чуть только услышит старик, что в ином месте не спокойно: «а ну-те, ребята, давайте крестить!» закричит к нам: «так его! так его! хорошенько!..» ВД1, ВД2;

П – закричит нам

А то проклятое место, где не вытанцывалось, загородил плетнем, велел кидать все, что ни есть непотребного, весь бурьян и сор, который выгребал из баштана.

ВД1 – загородил плетнем и велел кидать

Я знаю хорошо эту землю: после того нанимали ее у батька под баштан соседние козаки. ВД1, ВД2;

П – у батьки

КОММЕНТАРИИ

ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ. (ВВЕДЕНИЕ К КОММЕНТАРИЯМ.)

I.

«Вечера на хуторе близ Диканьки» печатаются в том составе и в той последовательности самих повестей и обрамляющих их материалов («Предисловия», «Словарики»), в каком этот сборник был напечатан при жизни Гоголя во втором отдельном издании 1836 г. В приложения отнесены: не воспроизведенный в 1836 г. беллетризованный список «Опечаток» к первой книжке «Вечеров» издания 1831 г., «Предисловие», предпосланное I тому «Сочинений» 1842 г., а также связанный с работою Гоголя над «Вечерами» черновой отрывок «Я давно уже ничего не рассказывал вам…»

Для семи повестей из общего числа восьми, составивших обе части «Вечеров», последний авторитетный авторский текст дает отдельное издание 1836 г. – этот текст и взят в основу настоящего издания. Поправки, сделанные Н. Я. Прокоповичем в первом томе «Сочинений» 1842 г., согласно общим принципам издания, в текст не вводятся. При жизни Гоголя было отпечатано и просмотрено им 9 листов первого тома второго собрания «Сочинений», «Вечера» обрываются в них на половине повести «Ночь перед Рождеством» (на словах: «Прощайте, братцы!» кричал в ответ кузнец: «даст бог увидимся на…»). Разночтения с предыдущими изданиями, представляемые здесь повестями «Вечер накануне Ивана Купала», «Майская ночь», «Пропавшая грамота» и первой половиной «Ночи перед Рождеством», вполне аналогичны по своему характеру правке Н. Я. Прокоповича в «Сочинениях» 1842 г. Эти разночтения отражают, по-видимому, корректорскую работу М. Н. Лихонина, и их авторитетность была справедливо взята под сомнение уже первыми редакторами критических изданий Гоголя. В настоящем томе разночтения издания «Сочинений» 1855 г. в основной текст перечисленных повестей, как правило, не вносятся.

История авторского текста первой повести «Вечеров», «Сорочинской ярмарки», представляет бóльшую сложность, чем семи последующих. Гоголь просмотрел ее, по-видимому, гораздо внимательнее, чем остальные повести, и внес целый ряд существенных стилистических исправлений. Пренебречь ими, разумеется, нельзя, но вместе с тем нельзя признать текст издания 1855 г. авторитетной авторской редакцией «Сорочинской ярмарки»: в нем сохранились нивелирующие своеобразие языка писателя исправления Н. Я. Прокоповича, а правка Гоголя сочеталась с правкой М. Н. Лихонина (см. об этом подробнее ниже, в соответствующем разделе комментария). Поэтому в настоящем издании и для «Сорочинской ярмарки», как для остальных семи повестей «Вечеров», был взят в основу текст отдельного издания 1836 г., а по первому тому «Сочинений» 1855 г. были внесены только те исправления, которые могут быть с полной убедительностью приписаны Гоголю. При этом оказалось легко выполнимым и полное устранение правки Н. Я. Прокоповича, так как авторские исправления на них не налагались.

Таким образом, текст «Вечеров на хуторе близ Диканьки», очищенный от посторонней правки, дается в настоящем издании в последней по времени авторской редакции, а работа писателя над первым циклом своих повестей документируется полным воспроизведением всех сохранившихся черновых рукописей и сводом вариантов.

История и хронология создания «Вечеров на хуторе близ Диканьки» может быть восстановлена только в самых общих чертах. Скудные и туманные упоминания в письмах Гоголя и беглые записи материалов, использованных в повестях, в его «Книге всякой всячины» с трудом поддаются расшифровке, а палеографические данные четырех сохранившихся рукописей («Сорочинской ярмарки», «Майской ночи», «Пропавшей грамоты» и «Ночи перед Рождеством») мало в чем уточняют хронологию, установленную справками о сроках выхода обеих книжек первого издания сборника и дате их цензурных разрешений. Между тем, этими материалами исчерпываются находящиеся в распоряжении исследователей источники.

Возникновение замысла, если не самого цикла, то отдельных вошедших в него повестей, следует отнести, вероятно, уже к первым месяцам пребывания Гоголя в Петербурге, то есть к началу 1829 г. Осмотревшись в столице и связавшись с жившими здесь земляками, Гоголь обнаружил и в литературных и в более широких общественных кругах живой интерес к фольклорным и этнографическим материалам, в частности украинским. Естественно, что именно в это время Гоголь, уже значительно охладевший к ранним стихотворным опытам, мог задаться мыслью использовать в литературной работе свое знание быта, сказаний и песен родной Украины. Между тем, осведомленность писателя носила весьма общий характер, и недостаточность запаса конкретных сведений обнаружилась, как только он приступил к осуществлению своих замыслов. Для сбора на месте нужных материалов Гоголь был принужден обратиться к помощи матери, сестры, а через них к более широкому кругу своих родных и знакомых.

Запросы об «обычаях и нравах малороссиян» появляются в письмах к матери от 30 апреля и 22 мая 1829 г. – эти два письма и служат первыми документальными свидетельствами о начале работы Гоголя над повестями, составившими позднее «Вечера на хуторе близ Диканьки»; в письме от 22 мая отмечается: «Я думаю, вы не забудете моей просьбы извещать меня постоянно об обычаях малороссиян. Я всё с нетерпением ожидаю вашего письма. Время свое я так расположил, что и самое отдохновение, если не теперь, то в скорости, принесет мне существенную пользу». Характерно, что только в двух первых цитированных письмах к матери Гоголь конкретно указывает, какие именно сведения ему нужны («описание полного наряда сельского дьячка», «подробное описание свадьбы», «о некоторых играх, из карточных: у Панхвиля…» и т. д.). В последующих письмах такие конкретные требования исчезают, но на разные лады варьируется более общего характера просьба доставлять сведения «о поверьях, обычаях малороссиан, сказках, преданьях, находящихся в простонародьи» (см. письма от 24 июля и 12 ноября 1829 г., 2 февраля и 2 апреля 1830 г.). Создается впечатление, что Гоголь, начав свои запросы с выяснения отдельных деталей, потребность которого назрела в ходе разработки определенных тем, перешел затем к широкой заготовке материалов, которые в свою очередь могли подсказать темы, дать сюжеты для повестей. Именно к сообщениям сюжетного характера возрастает его интерес. Мать он просит тотчас же написать, «если где-либо услышите какой забавный анекдот между мужиками в нашем селе, или в другом каком, или между помещиками»; предлагает расспросить теток, «какие анекдоты и истории случались в их время – смешные, забавные, печальные, ужасные». Уже одно это свидетельствует, что в замыслах Гоголя намечалась целая серия повестей. Туманные намеки в письмах также говорят об обширном труде, осуществление которого потребует долголетних занятий.

Если уже на первых стадиях работы, летом или даже весной 1829 г., возникал замысел «Вечеров», как сборника повестей, то естественно напрашивается вопрос, чем Гоголь, кроме общей тематики, предполагал их объединить. Образ «издателя» пасичника Рудого Панька, подсказанный, согласно сообщению Кулиша, П. А. Плетневым, возник позже, когда основная часть материалов обеих книжек «Вечеров» была написана. «Предисловие» уже post factum объясняло некоторую разнородность состава книги сообщением, что рассказчиков было несколько. На ранних этапах циклизация повестей могла слагаться вокруг образа рассказчика дьячка Фомы Григорьевича, гораздо органичнее связанного с отдельными частями повествования, чем фикции «панича в гороховом кафтане» или любителя страшных историй. Ему приписаны три повести («Вечер накануне Ивана Купала», «Пропавшая грамота», «Заколдованное место»), сказовая манера изложения которых определялась проставленным при них подзаголовком «Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви». Так как первая из названных повестей является едва ли не самой ранней, а подробное «описание полного наряда сельского дьячка», позже использованное для характеристики Фомы Григорьевича в «Предисловии», Гоголь затребовал еще в письме от 30 апреля 1829 г., то можно высказать догадку, что уже в первоначальном замысле на этот образ возлагалась важная композиционная функция объединения отдельных повестей в цельный сборник. В этой связи следует отметить, что зачин «Вечера накануне Ивана Купала» построен как введение к связной серии рассказов, общая тематика которых, полуисторическая, полуфантастическая, намечалась тут же. Однако предположение писателя не оформилось достаточно четко и не помешало ему переходить от сказа к «безличной» форме повествования. К тому же намерение издать «Вечера» книгой определилось вполне только в марте—апреле 1830 г., когда Гоголь, напечатавший «Вечер накануне Ивана Купала» в «Отечественных Записках» и оставшийся недовольным редакторскими приемами П. П. Свиньина, прекратил публикацию повестей в журналах.

Все повести «Вечеров на хуторе близ Диканьки» были написаны в сравнительно короткий промежуток времени между апрелем—маем 1829 и январем 1832 г. При этом в начале этого периода Гоголь был отвлечен от работы первой заграничной поездкой (август—сентябрь 1829 г.), а в конце – работой над историческим романом «Гетьман».

Сведения, о которых Гоголь запрашивал мать в письмах от 30 апреля и 22 мая 1829 г., относятся к трем повестям – «Вечеру накануне Ивана Купала», «Майской ночи» и «Пропавшей грамоте». Замыслы этих повестей определились, очевидно, раньше других. Работа над «Майской ночью» (черновой редакцией) была, по-видимому, закончена уже к июлю 1829 г., так как Гоголь, не дождавшись присланных ему матерью в письме от 2 июля материалов, воспользовался имевшимся у него и записанным в «Книге всякой всячины» кратким описанием игры в «ворона». С равным основанием можно считать, что и «Вечер накануне Ивана Купала» был одной из первых завершенных в начальной редакции повестей сборника, так как именно с этой вещи Гоголь начал публикацию цикла «Вечеров». Позднее была закончена «Сорочинская ярмарка»: ее черновая рукопись набросана на бумаге с водяными знаками 1829 и 1830 гг. Нужно, однако, отметить, что сам Гоголь (во втором издании «Вечеров») датировал повесть 1829 годом, имея в виду, вероятно, начало работы над ней или даже время возникновения замысла. Наконец, предельный срок, к которому были закончены и отделаны все повести первой книги «Вечеров», устанавливается датой ее цензурного разрешения – 26 мая 1831 г.

К концу мая 1831 г. была готова не только вся первая, но и значительная доля второй части «Вечеров»: в противном случае Гоголь, в особенности после неудачи с «Ганцем Кюхельгартеном», вряд ли решился бы проставить на титульном листе слова «Первая книжка», а в предисловии дать определенное обязательство издать продолжение в ближайшем будущем. С другой стороны, сравнительно короткий, пятимесячный срок, разделявший выход в свет первой книжки и сдачу в цензуру рукописи второй, к тому же при занятости писателя другими замыслами, был вряд ли достаточным для создания четырех новых повестей. Работу над «Ночью перед Рождеством» Н. С. Тихонравов относит, руководясь палеографическими данными, в основном к 1830 г.; к раннему времени может быть также отнесена повесть «Заколдованное место», написанная, от лица Фомы Григорьевича. Очевидно, только две оставшиеся повести были закончены позднее. Можно предполагать, что «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», выделяющийся в составе сборника своим реализмом и свидетельствующий о переходе Гоголя к новой художественной манере, был последней по времени написания повестью «Вечеров». К 31 января 1832 года (дата цензурного разрешения второй книжки «Вечеров на хуторе близ Диканьки») работа Гоголя над первым циклом его повестей закончилась.

В «Предисловии» к первой книжке «Вечеров» читатели предупреждались, что во второй части найдутся «статься может… побасенки самого пасичника». Это полуобещание выполнено не было, но оно свидетельствует, что у Гоголя, во время работы над сборником, намечались некоторые не получившие осуществления замыслы (ср. с этим в концовке черновой редакции «Ночи перед Рождеством» еще более определенное, но так же не выполненное обещание дать в дальнейшем подробное описание свадьбы). В рукописях сохранился только один набросок, относящийся к неосуществленным повестям «Вечеров». Это – воспроизведенный в приложении к настоящему тому отрывок «Я давно уже ничего не рассказывал вам…» Впервые опубликованная П. А. Кулишом («Записки о жизни Гоголя», I, стр. 164) и более исправно Н. С. Тихонравовым (Соч., 10 изд., V, стр. 94) запись эта находится в тетради ЛБ18 (стр. 137), где следует тотчас же за «Ночью перед Рождеством» и набросками статьи «Несколько слов о Пушкине»; своим стилем она напоминает вступление рассказчика в «Вечерах» и представляет собою, очевидно, заготовку для какой-то повести второй части. В таком случае отрывок следует датировать 1831 годом (концом его). Возможно, впрочем, предположение и о более поздней дате – 1832 г.; в этом случае набросок свидетельствовал бы о намерении Гоголя продолжить «Вечера». Позднее материал отрывка был использован Гоголем в «Старосветских помещиках», – именно в размышлениях автора о «гармонических грезах», «которые ощущаете вы, сидя на деревенском балконе, обращенном в сад, когда прекрасный дождь роскошно шумит, хлопая по древесным листьям, стекая журчащими ручьями и наговаривая дрему на наши члены».

Печатание первой книжки «Вечеров», на медлительность которого Гоголь жаловался в письме к А. С. Данилевскому от 2 мая 1831 г., продолжалось все лето. В свет книга вышла только в первых числах сентября, как это устанавливается письмом Гоголя к В. А. Жуковскому от 10 сентября 1831 г., при котором Гоголь препровождал экземпляры сборника Пушкину, Жуковскому и А. О. Россет. Печатание второй книжки заняло гораздо меньше времени, и она вышла в свет в начале марта 1832 г. (ср. письмо к А. С. Данилевскому от 10 марта 1832 г., при котором посылалась книга). Одновременно с ней издатель А. Ф. Смирдин, ссылаясь на то, что второй книжки «у него не покупали без первой», отпечатал но новому набору, строка в строку воспроизводящему начальный, 150 экземпляров первой части «Вечеров» (см. письмо к М. П. Погодину от 1 февраля 1833 г.). Это, по существу, второе издание разнилось от первого только мелкими типографскими отличиями – титульный лист был набран более крупным шрифтом, оказались исправленными некоторые опечатки на стр. 3, 72, 79 и 148 (хотя список опечаток воспроизводился в прежнем виде), была дана иная обложка с иным текстом объявлений (см. описание Н. С. Тихонравова, пользовавшегося экземпляром библиотеки Исторического музея, Соч., 10 изд., I, стр. 511).

Уже летом 1832 г. Гоголь начал задумываться о повторном издании «Вечеров» (см. письмо к М. П. Погодину от 20 июня 1832 г.). Цензурное разрешение второго издания помечено 10 ноября 1834 г., но отпечатано оно было только через год с лишним и поступило в продажу в январе 1836 г. (см. извещение в «Северной Пчеле» 1836, № 26 от 1 февраля). Причина задержки остается неизвестной. Основной тираж обоих первых изданий «Вечеров на хуторе близ Диканьки» составлял обычные в то время 1200 экземпляров (ср. цитированное выше письмо к М. П. Погодину).

Включая «Вечера» в собрание «Сочинений» 1842 г., Гоголь предпослал этому изданию особое «Предисловие», характеризующее позднейшее отношение писателя к своим первым книгам (см. текст «Предисловия» в приложении к настоящему тому). Точная датировка «Предисловия» затруднительна; можно, однако, предполагать, что написано оно перед самым отъездом Гоголя за границу, то есть в самом начале 1842 г., когда он препоручил все дела по изданию «Сочинений» Н. Я. Прокоповичу (ср. письмо к С. П. Шевыреву от 4 июня 1842 г.).

II.

После неудачи с «Ганцем Кюхельгартеном», сурово встреченным критикой, Гоголь мог опасаться такого же провала с первой книжкой «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Но этого не случилось. Псевдоним «В. Алов» не был раскрыт, и в критике не делалось сопоставлений между новой книгой и идиллией, которою дебютировал молодой автор.

Ко времени появления в печати первой книжки «Вечеров» Гоголь становился уже известным в литературных кругах. В мае 1831 г. он познакомился с Пушкиным, и Пушкину принадлежит первый из известных нам отзывов современников о «Вечерах». В ответ на письмо Гоголя от 21 августа 1831 г. с сообщением о весельи наборщиков, хохотавших над присланными в типографию «штучками» («оченно до чрезвычайности забавны» – пояснял фактор), Пушкин писал 25 августа: «Поздравляю Вас с первым Вашим торжеством, с фырканьем наборщиков и изъяснениями фактора. С нетерпением ожидаю и другого: толков журналистов и отзыва остренького сидельца» (подразумевался Н. А. Полевой). По получении книги Пушкин писал А. Ф. Воейкову в половине сентября: «Сейчас прочел Вечера близ Диканьки. Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Всё это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился. Мне сказывали, что когда издатель вошел в типографию, где печатались Вечера, то наборщики начали прыскать и фыркать, зажимая рот рукою. Фактор объяснил их веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу. Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков. Поздравляю публику с истинно веселою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов. Ради бога, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и проч. Пора, пора нам осмеять Les précieuses ridicules нашей словесности, людей, толкующих вечно о прекрасных читательницах, которых у них не бывало, о высшем обществе, куда их не просят, и всё это слогом камердинера профессора Тредьяковского».

Письмо было написано в тоне журнальной статьи, и Воейков использовал его в печати. Оно было воспроизведено в рецензии на «Вечера» Л. А. Якубовича («Литературные прибавления к Русскому Инвалиду» 1831, № 79 от 3 октября). От себя рецензент замечал, что «повести свои рассказывает пасичник Рудый Панек без вычур, без хитрости, без требований на ученость и славу. Лица его не подмалеваны, нет общих мест, пошлых и тошных, происшествия не притянуты за волосы, веселость неподдельная, остроумие не выкраденное: в них всё просто – и потому всё прекрасно! – ибо первое условие прекрасного – простота». Заключалась статья обращенным к автору «Вечеров» приглашением «не замедлить изданием 2-ой части своего прекрасного сочинения» и обещанием «поговорить, при случае, побольше… о повестях русских, в числе которых Вечера занимают одно из мест почетнейших».

Вторично отзыв Пушкина был напечатан в переводе в издававшемся в Петербурге журнале «Le Miroir, journal de littérature et de théâtres» (1831, № 35 от 28 октября) – в обозрении текущей литературы. Анонимный обозреватель (кажется, О. М. Сомов) писал по поводу «Вечеров» (передаем текст в русском переводе): «Необычно название, под каким только что вышел занимательный сборник украинских повестей. Они довольно многочисленны и все носят наивный и правдивый национальный характер. Под псевдонимом пасичника Рудого Панька автор описывает нравы, обычаи и язык добрых обитателей Украины. Какой рудник для разработки представляет собою наша народность!»

Содержание обеих рецензий определялось отзывом Пушкина. В частном письме, неизбежно лаконичном, Пушкин не мог развернуть широкой характеристики «Вечеров», но он отметил несколько характерных, существенных черт, подхваченных другими критиками – юмор, поэтичность и лиризм книги. Предвидя нападения литературных староверов на «неприличие выражений» и «дурной тон» (что и сбылось), он считал необходимым защитить Гоголя от таких нападок. Однако Пушкин уже тогда не закрывал глаз на некоторые недостатки книги. Впоследствии, рецензируя в 1836 г. в первой книге «Современника» второе издание «Вечеров», он писал: «Мы так были благодарны молодому автору, что охотно простили ему неровность и неправильность его слога, бессвязность и неправдоподобие некоторых его рассказов». Но и в 1836 г. Пушкин подчеркивал то, что «так необыкновенно в нашей нынешней литературе» – «это живое описание племени поющего и пляшущего, эти свежие картины малороссийской природы, эту веселость, простодушную и вместе лукавую».

В короткой рецензии французского журнала любопытна одна фраза – вырвавшееся у анонимного критика по поводу «Вечеров» восклицание: «какой рудник для разработки представляет собою наша народность». Эта мысль осталась не раскрытой, но она была существенна и неизбежно возникала у других рецензентов. Она была поставлена в первом по времени появления в печати отзыве о «Вечерах», в рецензии В. А. Ушакова в «Северной Пчеле» [Рецензия подписана одной буквой В, но после убедительных соображений В. В. Каллаша («Литературный Вестник» 1902, № 1, стр. 5–9) автором ее следует признать В. А. Ушакова. ] (1831, №№ 219 и 220 от 29 и 30 сентября).

Независимо от Пушкина Ушаков высказывает сходные с его суждениями соображения о юморе и лиризме Гоголя, но отмечает, что язык «Вечеров» – «не совершенно отделанный», что «автору нашему недостает творческой фантазии». Он выделяет у Гоголя простоту рассказа и заявляет: «Мы не знаем ни одного произведения в нашей литературе, которое можно бы сравнить в этом отношении с повестями, изданными пасичником Рудым Паньком». Ушаков связывает «Вечера» с целым движением украинской литературы и ее включением в общерусскую. Он пишет: «Небольшое литературное общество, издавна составившееся в Малороссии и постоянно действовавшее в духе местного патриотизма, сколько можно судить по первым трудам оного, имело сперва целью сохранить во всей чистоте особенность своего наречия и оригинальность давнопрошедшего быта… Но в последнее время малороссийская школа оставила сию слишком местную цель свою и обратилась к мысли более глубокой – удерживать только характерное отличие своего наречия, поставляя главнейшею целью раскрывать народность во всей обширности этого понятия… Повести, изданные пасичником Рудым Паньком, представляют нам новый, изящный плод этого же умного и истинно народного усилия».

В. А. Ушаков не развернул своих понятий о народности, но проблема была поставлена, и дальнейшее обсуждение «Вечеров» постоянно к ней возвращалось.

Три изложенные вполне благоприятные рецензии составили первый круг критических отзывов о «Вечерах». Но предусмотрительный Пушкин «с нетерпением ожидал отзыва остренького сидельца» – Н. А. Полевого, редактора «Московского Телеграфа», находившегося тогда в зените популярности. Незадолго перед тем Полевой напечатал статью «Малороссия, ее обитатели и история» («Московский Телеграф» 1830, №№ 17 и 18), с которой полемизировал в «Литературной Газете» (1830, № 8) приятель Гоголя – О. М. Сомов. Полевой одно время думал, что под псевдонимом Рудого Панька скрывается Сомов. Можно было опасаться резкой критики.

В небольшой по объему рецензии («Московский Телеграф» 1831, № 17) Полевой выписывает несколько неудачных по его мнению тирад из «Вечеров», сопровождая их насмешливыми замечаниями: «воля ваша, мы своим русским умом не понимаем этого высокопарения», «желание подделаться под малоруссизм спутало до такой степени ваш язык и всё ваше изложение, что в иных местах и толку не доберешься». «Недостатки слога», «бедность воображения», «неуменье увлекать читателя подробностями» – вся рецензия состоит из подобных сентенций. Даже фольклоризм, о котором Полевой заговаривает как-то определеннее других критиков («клад малороссийских преданий и присказок»), нужен критику лишь затем, чтобы уколоть автора. Только гиперболизм и неправильности слога и языка «Вечеров» подмечены чутко, и указания на них могли быть полезны автору. В общем отзыв был беспринципен, пристрастен, недостоин Полевого.

В отличие от предыдущих рецензий, статья Полевого ставила задачу раскрыть недостатки в книге молодого автора. Начинание Полевого было подхвачено литератором-украинцем, задавшимся целью произвести специальную этнографическую экспертизу. В журнале «Сын Отечества и Северный Архив» (1832, т. XXV, № 1–4) была напечатана под псевдонимом «Андрий Царынный» статья А. Я. Стороженко под следующим длинным названием: «Мысли малороссиянина по прочтении повестей пасичника Рудого Панька, изданных им в книжке под заглавием: Вечера на хуторе близ Диканьки, и рецензий на оные». Большой, достигающий 70 страниц объем статьи, растянувшейся в четырех книжках, свидетельствует об обостренном интересе к «Вечерам» в тогдашней журналистике и обществе.

С готовностью присоединившись к стилистической критике Полевого и отводя хвалебный отзыв Пушкина как «кратковременную прихоть поэта», Царынный, неожиданно для самого себя, находит в «Вечерах» немало достоинств, отмечая «живописные картины» и «занимательно рассказанные» народные поверья. Из частных оплошностей Гоголя Царынный отмечает неправильное истолкование выражения «попа в решете», ошибочное утверждение, «будто бы понамарь каждый день отправляется с кошельком по церкви», ошибочную деталь, будто бы Молодой Левко играет на бандуре: «у нас играют на бандуре или слепые, или козачки, выученные на сем инструменте для утехи праздных панычей и панов». Ошибочным считает Царынный использование Гоголем известной песни «Сонце низенько», где говорится о зимнем морозном вечере, в монологе Левка – в теплый летний вечер. Не без основания указывает Царынный, что песня, пропетая парубками под окном головы, есть «смешение наречий малороссийского с русским». Но такими частностями и ограничилась этнографическая критика Царынного.