Текст книги "Дело в руках"
Автор книги: Николай Струздюмов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПАУТИНКИ
Я сижу за столом, пододвинувшись поближе к окну. Передо мной разложены отчетные материалы, таблицы и графики. Они уже мне порядком надоели, да и дело идет к концу, и я внимательно начинаю слушать разговор, который ведется в другой половине избы. Там тетя Лиза рассказывает соседке о разных случаях из своей жизни, о базарных приключениях и о платках. Чем дальше, тем она больше воодушевляется, потому что собеседница слушает ее с большим интересом. Сама она платков не вяжет и потому, видать, даже завидует тете Лизе, однако, по-хорошему, как может завидовать ничем особенным не отмеченный, но доброй души человек искусному мастеру.
У тети Лизы я теперь квартирую не постоянно, как когда-то, когда моя контора находилась поблизости, а перебираюсь обычно по весне и остаюсь на лето. Во-первых, чтобы сбежать от того, что обычно бывает в центре летом: от раскаленного камня и асфальта, и от грохота самосвалов и треска мопедов. И еще меня тянет сюда потому, что здесь я обретаю состояние той покойной сосредоточенности, при которой упорядочивается все повседневное, из него главное всплывает на видное место, а всяческая мелочь отодвигается и занимает полагающийся ей незначительный уголок.
В эту весну я перебрался сюда раньше чем обычно: Оля и Света – теперь уже студентки техникума – рано уехали на практику, за которой должны последовать каникулы. Вот я и перебрался.
Я сижу, все внимательнее прислушиваюсь к разговору и чувствую, что намечается нечто интересное.
Тетя Лиза, сделавши подробный экскурс в последнюю неделю, вплотную подходит к рассказам о тех покупателях, которые всячески пытаются завязать знакомство с нею. Такими попытками довольно-таки часто заканчиваются ее выходы на базар с паутинкой. Но у нее на этот счет – я хорошо знаю – собственное жесткое правило: своего адреса никому не давать и по чужим адресам не ходить.
Не давать – из-за вот какого соображения: а кто его знает, кем окажется тот желающий, а вдруг нечистым на руку, и кому он вздумает передать адрес, тоже неизвестно. Не ходить по чужим – поскольку это вроде как навязывать свою работу, вроде как упрашивать и унижаться.
И еще во всем этом сказывается осторожность человека, которого легко обмануть и которого не однажды обманывали. Подобного рода люди, приобретя в течение жизни богатый печальный опыт, к старости исключительно редко и с натугой идут на случайные знакомства, а в таких бойких местах, как базар, в особенности. Правда, говорят, есть святые души, которые доверяются всем подряд и во всем, сколько бы их ни обманывали. Говорят, что есть, но я в этом сильно сомневаюсь.
Однако, осторожность осторожностью, но бывают и исключения. Они делаются в отношении тех людей, которые особенно чем-то заинтересовали, расположили и внушили безоговорочное доверие.
Вот об одном из таких исключений и начинает она вскоре рассказывать во всех подробностях.
Я частично был свидетелем той истории, частично знаю ее по рассказам тети Лизы и теперь поведаю ее вам.
В общем, в тот раз тети Лизина паутинка повела свою хозяйку по необычным, по ее понятию, даже легкомысленным местам.
Началось все возле тех же трех кленов…
Но сначала он долго маячил где-то к отдалении, останавливался чуть ли не возле каждой паутинки, привлекая внимание всех торгующих своей аккуратной, далее чуть картинной бородкой и несколько необычной – с этаким небрежным изыском – одеждой, вообще, всем своим нездешним видом.
Когда он оказался поближе, тетя Лиза заприметила возле него старушку-советчицу. Та как раз обернулась и в свою очередь тоже увидела тетю Лизу. Потом что-то шепнула ему, он тоже обернулся, посмотрел в эту сторону, и они направились прямо сюда, к трем кленам. К тому времени он, кажется, уж порядкам был взбудоражен блеском и сверканием паутинного царства и сильно раззадорился на хорошую покупку.
С первой же минуты он очаровал тетю Лизу. И прежде всего тем, что, бросив один только пробный, короткий взгляд на ее паутинку, не удержался и воскликнул:
– О-о, это вещь!
И заходил, затоптался вокруг тети Лизы. Снимал замшевые перчатки, то и дело дышал на пальцы, согревая их, щупал платок, рассматривал против солнца и даже зачем-то к носу подносил.
– Вещь ведь, а? Явление природы? Что? А? – кричал он своей спутнице-советчице.
Та взглядывала на него с улыбкой и подтверждала:
– Хороша паутинка.
Они для порядку походили еще по базару, посмотрели другие, до сего не просмотренные платки, и вскоре вернулись к тете Лизе.
– За сколько вы его продаете, бабушка?
– Сто пятьдесят прошу. Давайте свою цену, – последовал традиционный ответ.
«Своя цена» по тому базару могла равняться рублям ста двадцати, не больше. А он сразу:
– Беру за сто сорок. Согласны?
Тетя Лиза была ошарашена таким неожиданным поворотом в торговле и сразу даже не нашлась, как ответить. И только некоторое время спустя, освоившись, сказала:
– Дак ведь я че же. Я, конечно, согласная.
– Ну и отлично! – крякнул он. – Значит по рукам? – и в самом деле хлопнул по рукам тети Лизы.
Во всем этом было много наигрыша, который тетя Лиза приняла за чудаковатость.
– Сворачивайте, бабушка, больше не стойте, – решительно велел он. – Я ваш платок беру.
Тетя Лиза свернула платок. А у него тут будто что-то заело. Что-то не торопился он заполучить покупку, тянул и озадаченно почесывал под меховой шапкой. Потом эдак мягко взял тетю Лизу под руку, отвел в сторону и доверительно заговорил о том, что пришел на базар за дешевеньким платком, лишь бы какой местный сувенир взять. Но вот увидел платок тети Лизы, очень им восхищен я никак не хочет его упустить.
Тетя Лиза слушала его признания и расцветала.
– Вот не хочу я упустить ваш платок – и хоть меня убейте! А денег не хватает! – крикнул он.
– Ну, уж я не знаю, как тут быть, – развела руками тетя Лиза. – А дом-то у тебя далеко?
– Да далековато, бабушка. За тысячу километров. А здесь я остановился в гостинице.
– Ну, я не знаю, как быть.
– А давайте-ка вот как…
Короче, дело кончилось все тем же: он стал просить у нее адрес и обещал через два дня прийти с деньгами и забрать платок.
Тетя Лиза дать свой адрес наотрез отказалась.
Ах, если бы Дарья здесь была! Она такой лакомый кусочек не упустила бы. Она не только бы адрес дала, а зазвала бы его к себе и не через каких-то два дня, а прямо сейчас. И привела бы, и чаем угостила, и еще чем покрепче. И предложила бы ему платок как раз по деньгам. И насладился бы он ее обществом и ее самобытностью. И ушел бы довольный, бережно унося свою восхитительную покупку.
А потом, значительно позднее, он понял бы, что ему всучили липу, которая не стоит и половины затраченных денег. Но к тому времени он уж забыл бы, как выглядит эта Дарья, где она живет. Да если и не забыл, то все равно дела исправить уж было бы невозможно.
Скорей всего он и попался бы в лапы как раз такой, как Дарья, если бы не опытная советчица, которая привела его к тете Лизе. Но, стало быть, с адресом случилась заминка. Тогда он предложил другой вариант. Он попросил прийти с платком к нему в гостиницу. В среду.
– Да где ты до среды деньги-то возьмешь? – подозрительно спросила тетя Лиза.
Он уверил, что позвонит домой, все обскажет, и деньги ему вышлют телеграфом.
Но и в гостиницу ехать тетя Лиза не решалась.
Однако он упрашивал очень настойчиво, к нему подключилась старушка-советчица, еще кое-кто из рядом стоящих ажурниц, и она после длительных уговоров, в конце концов, сдалась.
Он написал на листке, вырванном из блокнота, свою фамилию, имя, отчество, номер комнаты и даже номер телефона приложил. И, добившись от тети Лизы еще раз твердого обещания, что она непременно придет, довольный направился к выходу.
А тетя Лиза через некоторое время возле своего дома, а потом и на следующий день всем рассказывала, что ее платком очень заинтересовался какой-то приезжий. И как он восхищался, и как боялся упустить ее платок, и как напрашивался к ней в гости.
А потом ей вдруг пришло в голову, что вот так, по гостиницам, ходят и навязываются только спекулянтки. И она сразу заколебалась – идти или не идти. И, наконец, после долгих мучительных сомнений, аханий и вздохов твердо решила: не идти.
Но когда наступила среда, ее стала мучить совесть: ведь твердо обещала, человек будет ждать. И опять вспомнила, как он восхищался ее платком, как боялся упустить и как с ней хорошо, доверительно разговаривал.
После обеда она тщательно завернула паутинку и отправилась к необычному покупателю.
Как раз к назначенному времени она входила в вестибюль гостиницы.
Поначалу она очень растерялась в новой обстановке и долго стояла возле выхода, присматривалась. Потом двинулась к устланным ковром ступенькам, ведущим на верхние этажи. Здесь ее остановил швейцар.
– Вы к кому?
Тетя Лиза показала бумажку.
Швейцар посмотрел на бумажку, на тетю Лизу, потом подвел ее к окошечку администратора. Администратор внимательно прочитала бумажку, тоже посмотрела на тетю Лизу и потянулась к телефону.
– Мы попросим, чтобы он вас встретил, – сказала она, набирая номер. И добавила с улыбкой: – А то вы еще, чего доброго, там заблудитесь.
Номер не ответил, и последовал звонок дежурной по этажу.
– Он куда-то ушел, – ответила администратор, вешая трубку.
– Как же так? – озадачилась тетя Лиза. – К этому времю должен ждать.
Она в нерешительности остановилась у окошечка и с изумлением продолжала в него смотреть, словно бы вопрошая: «Да объясните, как так может быть: назначил на это время, а сам ушел!».
– А кто такой? – спросила у администратора обеспокоенная растерянностью тети Лизы другая служащая гостиницы, располагавшаяся там же, за перегородкой.
– Да тот товарищ, что на той неделе на гастроли приехал.
Тетя Лиза услышала и переспросила:
– Как приехал?
– На гастроли приехал, – подтвердил швейцар.
– Ну да, ну да, – тетя Лиза покивала. – А зачем приехал-то?
– На гастроли, бабушка, – ответила администратор. – Стихи читать.
И показала на афишу, висевшую у выхода.
– На гастроли стихи читать, – как эхо повторил швейцар и показал туда же.
– Ну да, понятно, – опять покивала тетя Лиза, хотя ровным счетом ничего не поняла. – А когда будет-то?
– Кто его знает, – ответил швейцар. – Скорей всего в ресторане ужинает.
В это время на верхних ступеньках ковровой лестницы показались ноги в джинсах, потом яркая сумочка и, наконец, целиком появилась обладательница этих джинсов и сумочки.
– Девушка, помогите нам тут в одном деле, – обратился к ней швейцар.
Та приостановилась с неохотой.
– Вот этой бабушке, – он показал на тетю Лизу, – надо помочь вон того человека в ресторане найти, – и он кивнул на афишу, четверть которой занимал портрет тети Лизиного клиента.
Девушка посмотрела на тетю Лизу – смягчилась, посмотрела на афишу – заинтересовалась.
– Ну, что ж, пойдем, бабушка, попробуем.
Вход в ресторан находился рядом со входом в гостиницу. На улице, у самых дверей, покуривая, стояли с праздным видом мужчины.
– Кого ищете, девушки? – спросил один.
– Да вот одного молодого человека. Говорят, здесь должен быть, – начала объяснять тетя Лиза.
– Бабуля, возьми меня. Я не молодой, зато надежный, – сострил второй.
– Нам еще надежней надо, – сухо ответила тети Лизина спутница дядьке, а тете Лизе сказала: – Не обращайте внимания. Тут много всяких, каждому не наотвечаешься.
Они вошли, остановились у самого выхода и сразу поняли, что человека здесь найти нелегко. Зал был огромный, так что головы сидевших в дальнем конце даже и не видны были по-настоящему, а только чуть маячили в виде силуэтов. Многие вообще заслонялись колоннами. Слышался ровный, слитный шум голосов. Над столами вился сигаретный дым. В проходах сновали ухоженные официантки с белыми кокошниками и в белых передниках.
– Вот видишь, как люди живут, – вздохнула тетя Лиза, и в этом вздохе послышалась легкая зависть к сидящим здесь, и какое-то сожаление, и даже некоторое недовольство собой.
Провожатая тети Лизы посмотрела на нее внимательно, чуть улыбнулась и вдруг предложила:
– Давайте, бабушка, поужинаем вместе.
– Да что ты! Нет-нет, – замахала руками тетя Лиза.
– А чего нет? Посидим, осмотримся, может быть, и увидим вашего знакомого. А так его все равно не найдешь.
Она еще долго упрашивала, но тетя Лиза так и не поддалась ни на какие уговоры.
– Ты иди сама да ужинай, – испуганно отвечала она.
– Да неудобно одной. Начнут тут липнуть всякие.
– Нет, дочка, как хочешь, а я тебе не напарница, – вздохнула напоследок тетя Лиза и стала прощаться.
Она повернулась, чтобы уйти, и тут встретилась глазами с его взглядом. Он и сидел-то неподалеку, только в самом углу.
Нагнал он ее уже за дверью.
Потам долго и путано объяснял что-то насчет сроков, каких-то затруднений, какой-то поездки жены или матери. И то и дело извинялся.
Тетя Лиза в его объяснениях не разобралась да и не пыталась разобраться, а только поняла, что ее платок не нужен.
И больше уже не слушала, а только все сильней расстраивалась и диву давалась: зачем же ему надо было так упрашивать ее и назначать точное время, и ради чего только она голову себе ломала и нервы трепала, и зачем пустилась его разыскивать.
Он же все говорил и говорил. И почему-то выглядел теперь вовсе не таким молодцом, как там, возле кленов. Вроде бы развинтился, разболтался, что ли, за эти три дня и не внушал былого уважения. В глаза старался не смотреть, а все в сторону, либо поверх ее головы. То и дело суетливо переступал. Потом заговорил что-то о городе, о магазинах, вообще о вещах, не относящихся к делу, некстати пошучивал, и у тети Лизы тут явилась мысль, что он совсем никуда и не звонил, никаких денег не просил, а на следующий же день после базара забыл о ее платке. И тетя Лиза сразу почувствовала, что она здесь – лишний, ненужный человек, и паутинка ее – приблудная несуразность.
А он вдруг начал уверять, что приедет сюда через месяц и тогда непременно купит у нее платок, и опять стал просить адрес.
– Да не дам я тебе адреса! – с обидой воскликнула она и на глазах ее навернулись слезы. – Зачем он тебе?
И, не дожидаясь ответа, ни слова не сказавши больше, пошла от него прочь.
Возвращаясь домой, она вытирала слезы концом платка и думала с осуждением уж не только о том, который ее обманул, а вообще обо всех, кто там, в ресторане, сидит, пьет и развлекается. И о том, какое пошло время неустойчивое, и люди ненадежные, и никому довериться нельзя. И что никакого уважения и почтения к старикам теперь нет. И ей уж стали приходить в голову мысли о ее собственной никчемности, одинокости и ненужности. И о том, что лет-то немало, что сильно она зажилась на этом свете и пора готовиться и к смерти.
…С того дня много прошло. Но до сих пор, рассказывая о разных случаях из своей жизни, об этом она вспоминает особенно пристрастно и с наибольшими подробностями. И теперь она заканчивала свой рассказ о похождениях вслед за приезжим гастролером, вынесши в заключение преувеличенно уничтожающее:
– Ну, жу-у-лик! – и даже глаза щурила, осуждающе качала головой. – Ну и мот. Прям не мужик, а вертлява девка…
Баш на баш
Эта история началась с сенной крыши, а уж потом, в продолжении, вплелась и, наконец, заняла подобающее ей место паутинка…
Вообще, сенная крыша давно стала тяжкой заботой тети Лизы. Особенно же начала досаждать, когда зима стала окончательно сходить на весну. Ночью, бывало, выпадет снег, а днем начинает подтаивать. Смотришь – уж и потекли, и захлюпали сени. Сверху тает, с потолка каплет, по стенам – потеки.
И вот когда сошла весенняя слякоть, притухли испарения от земли и установились солнечные теплые дни, было решено сени перекрывать. Тете Лизе и человека, который может это сделать, присоветовали – Петьку Сычева, живущего неподалеку. Он, дескать, Петька, – надежный плотник и не пьяница. Однако оказавшаяся тут же по случаю соседка Полина неодобрительно отнеслась к выбору тети Лизы, сказавши, что она слышала про этого Петьку: он кому что ни делал – все со скандалами.
– Да ведь мало ли что люди говорят.
– Так-то оно так. Но ведь и зря говорить тоже не станут.
Сомнения Полины несколько омрачили бодрый настрой тети Лизы, но вскоре же и забылись. Заботило лишь, что от нее требовался напарник для Петьки, своего у него не было. Я вызвался быть напарником. Она приняла мое предложение с удовлетворением.
– А за труды-то я уж тебе положу, что надо.
– Да уж ладно, не надо ничего.
– Да уж положу.
– Да уж не надо.
Петька Сычев оказался тридцатилетним мужичком росту ниже среднего. На не очень внушительное тело с несоразмерно длинными руками была посажена большая голова. Бросались в глаза эти вот длинные руки да еще большой, я бы сказал, зубастый рот.
Пришедши, он осмотрел крышу, тети Лизин материал, сказал, что всего хватит, и стали договариваться о цене. Договорились как-то неопределенно. На вопрос, сколько он просит за работу, Петька ответил:
– Не обидите, я думаю.
– Да не обижу, конечно, – заверила тетя Лиза. – Ну, а все же?
– Паутинка нам нужна.
– Сделаю я вам паутинку.
– А знаете, какая нам нужна? – он искоса изучающе посмотрел на собеседницу.
– Да уж знаю, мы с твоей Ириной все обговорили. Свяжу такую, что ей понравится – добротну, хорошу паутинку, всю жизнь носить будете да спасибо говорить.
Помолчали. Потом тетя Лиза вернулась к своему:
– Ну, паутинка-то – это уж дальше туда, чтобы без спешки. А за саму крышу-то сколько возьмешь? Деньгами-то.
– А деньги, они наших печалей не стоят, тетя Лиза, – произнес он философски. – Было бы дело сделано.
Так и не добилась она точного уговору насчет денег.
К делу приступил он в пятницу. Когда я пришел с работы, у него уж все шло полным ходом. Все три пары стропил он подогнал по размеру, отпилил и начал оттесывать их с концов и сбивать.
Работал он не просто чисто и споро, а даже как-то весело. И я подумал о неодобрительном отзыве, который высказала о нем соседка Полина: не иначе, как врут люди – не могла такая спорая, веселая работа заканчиваться скандалами.
Он перебрал доски, отобрал те, что поровней. Пересмотрел шиферные плиты и гвозди, которыми эти плиты прибиваются, – специальные, с большими серебристыми шляпками. Таким образом, все было к завтрашнему дню подготовлено. Оставалось орудовать только наверху.
Но назавтра случилось то, чего никто не предусмотрел. Тот день начался с заполошного крика тети Лизы: «Батюшки, бишкунак нагрянул!».
При первом же взгляде в окно стало ясно, что да, нагрянул: повсюду лежал снег, шедшие по улице люди подняли воротники плащей, а те, кто поосмотрительней и постарше, были одеты в пальто и кутали шеи теплыми шарфами, хотя еще вчера все ходили в пиджаках, а то и в рубашках.
«Бишкунак», а точнее – «биш кунак» – значит «пять гостей». Но в здешних местах, во всяком случае, у русской части населения, под этими словами никто никаких гостей не подразумевает. А подразумевает то время апреля, примерно середину, когда погода выкидывает зловредный фокус: в считанные часы на уже просохшую и оглаженную теплым ветерком землю вдруг обрушивается снег, температура резко падает, поднимается холодный ветер, а то и настоящая метель. Такой вот метелью, если верить легенде, и были когда-то в этих местах застигнуты врасплох пятеро легко одетых кунаков, то есть гостей, возвращавшихся домой. Все они якобы померзли, поплатившись таким образом жизнью за собственное ротозейство и неосмотрительность.
– Пойду скажу Петьке, чтобы подождал с крышей, – заторопилась тетя Лиза. – Вот бишкунак кончится, тогда.
А кончиться он должен был через неделю или меньше – не такой уж большой срок, в самом деле можно подождать. Не понятно было только, чего она-то беспокоится, будто Петька сам не видит, что холодно и надо повременить. Лишь позднее я уразумел, что тут сработало какое-то сверхтонкое, неведомое мне чутье, свойственное только женщинам, причем довольно пожившим.
Вернулась она вскоре же, но не одна, а именно с Петькой, который был в длинной, не по росту фуфайке. Оказывается, он решил-таки ставить крышу, невзирая на бишкунак. И как тетя Лиза ни уверяла, что это ни к чему, что надо подождать, когда станет тепло, он настоял на своем. И мы взялись за работу.
Чтобы свалить отжившую свой век, ослабевшую крышу, больших трудов не потребовалось. Мы справились с ней почти что в течение часа. Потом установили новые стропила, и Петька поприбивал их нижние концы огромными гвоздями к венцам – верхним бревнам, венчавшим стены сеней. Затем он прибил к стропилам несколько досок, положенных вдоль, так что стало легко влезать, и работа пошла совсем весело. Она значительно облегчалась тем, что фронтона не надо было делать, так как крыша сеней примыкала с одной стороны к крыше избы, а с другой – к крыше сарая, из которых обе были вполне добротными.
Петька хорошо орудовал молотком, цепко лазал по доскам, и смотреть на него было приятно, как на большую, вроде бы неуклюжую обезьяну, у которой, однако, все выходит очень ловко, когда она попадает в родную стихию.
Мне тоже хотелось приобщиться к плотницкой работе. Но он меня почему-то упрямо старался не допускать. Так что я, в конце концов, вынужден был смириться с участью второстепенного работника.
Через ровные промежутки времени мы спускались вниз покурить. Причем в каждый перекур он показывал полы и рукава своей длинной фуфайки и говорил:
– Смотри, как отделал. Придется выбросить ее к черту.
И еще он всякий раз жаловался, какой сегодня резкий ветер, какой собачий холод – даже руки сводит.
Я не находил, что фуфайку его придется выбросить – высохнет и будет фуфайка как фуфайка. И не находил, что такой уж сильный холод – к обеду весеннее солнце взяло свое, бишкунак сильно сдал, стало даже припекать. Тем не менее я всячески выказывал понимание и выражал сочувствие, как будто сам я работал под другим солнцем и при другой погоде.
Крыша была готова к концу следующего дня.
Тетя Лиза была довольна и очень хвалила крышу. Петька ее похвалы развивал до преувеличений, но как-то не от души, а слишком нарочито, с какой-то придуманностью и мелочностью, за которыми я впервые заподозрил потаенный, невнятный для меня умысел.
Мы умылись в сенях, привели себя в порядок и прошли в избу. В ней вкусно пахло борщом и картошкой, тушенной с мясом. Стол был накрыт чистой скатертью. На ней поблескивала белоголовая, вокруг которой аккуратно расположились рюмки, тарелки, ложки и вилки. В общем, все тетя Лиза устроила, как полагается в таких случаях.
Разлили по рюмкам, подняли, и Петька сказал почему-то без улыбки:
– Значит, за то, чтобы крыша не рассохлась.
В продолжение последующего часа больше все ели. Ну и пили, пока не докончили бутылку. Я да он, конечно, пили, а тетя Лиза только чуть притронулась. Разговор шел так – о том, о сем, а больше ни о чем. Он, кажется, принадлежал к числу людей, которых не слишком-то разговоришь. Даже за бутылкой.
Через час нас с ним разморило. Потом он начал поговаривать, что пора и уходить.
– А расчет-то какой будет? – спросила тетя Лиза. – За работу-то сколько тебе?
– А расчет у нас будет простой, – он улыбнулся большим зубастым ртом, и в этой малопривлекательной улыбке мне тоже почудилось что-то потаенное. – Простой будет расчет.
– Ну, а все же?
– Баш на баш, тетя Лиза, – пояснил он. – Я тебе крышу, ты нам – паутинку.
«Ого!» – изумился я, еще не зная, чему именно. Я понял: что-то совсем не то он говорит. Не то, что при первоначальном разговоре об оплате.
Я взглянул на тетю Лизу и увидел, что она куда больше моего поняла и поначалу даже растерялась. Но вскоре же овладела собой и повела разговор в духе рассудительной дипломатии:
– Дак ведь этот баш на тот баш не выходит, Тут крыша-то – всего два ската, ты их два с половиной дня делал, даже того меньше. А мне на такую добротну паутинку, какую твоя Ирина заказала, только пух перебирать да обрабатывать на неделю-полторы хватит. Да еще прясть с особой равниной, да вязать богатым узором. Да потом мыть и вытягивать. Это больше, чем на месяц всей работы. Месяц с лишним – не два с половиной дня. Какой уж тут баш.
– Ну, не знаю, мы же с вами так договорились.
– Да уговор-то какой был?
– Такой и был. Я сказал: паутинка нам нужна. А вы сказали: сделаю паутинку. Вот и весь уговор.
Слова он произносил вроде с обидой, а глазами вилял – глядел то по углам, то в пол.
«А ведь не такой был уговор», – подумалось мне.
– Да ведь не такой был уговор, – изумилась тетя Лиза. – Я же сказала, что потом паутинку свяжу. Пусть возьму с вас меньше, чем на базаре, но потом. А сейчас за крышу ты получишь деньгами. Я тебя потому и спрашивала, сколько деньгами возьмешь. Ведь спрашивала?
Да, она спрашивала, причем не однажды. А он так и не сказал.
И тут я стал прозревать. Ведь если бы Петька с самого начала ясно и внятно сказал: дескать, баш на баш, то есть паутинка за крышу, то его отсюда сразу бы выпроводили. Если бы он с самого начала назвал денежную цену, равную заказанной паутинке, то есть полтораста рублей за два дня работы, – его опять же выпроводили бы. Потому-то он и темнил, когда у него добивались, сколько за работу возьмет, и так и не сказал, сколько. А теперь втянул тетю Лизу в мелочный и малоприятный торг.
– Ну что ж, что моя работа – за два с половиной дня, а ваша – месяц, – сварливо доказывал он, обнаружив вдруг невесть откуда взявшееся у него красноречие. – А вы забыли, что я на холоде работал, бишкунак ведь.
– Да я же не просила на холоду работать, – вполне резонно заметила тетя Лиза. – Я же говорила, чтобы ты подождал, пока потеплеет.
– Ну, мало ли что говорила, а работал-то я на холоде.
И тут мне пришло в голову, что он, наверное, специально не стал откладывать работу, а поторопился сделать ее именно в бишкунак – чтобы потом набить цену. Выходит, ему нужен, выгоден был бишкунак! В какой-то момент у меня даже мелькнула несуразная мысль: а не подстроил ли он этот бишкунак? И уж совсем понятными стали теперь назойливые жалобы Петьки на холод и на лютый ветер.
Тетя Лиза смотрела на него и затруднялась что-либо сказать. Он же между тем продолжал:
– А как фуфайку я отделал, вы видели? Придется ее выбросить к черту, а ведь она деньги стоит.
Так вон почему он талдычил мне про фуфайку!
– Вот он видел, – Петька кивнул в мою сторону, – может подтвердить.
Я не подтвердил, а сказал, что думал: высохнет, мол, и будет фуфайка как фуфайка.
– А, так вы сговорились, – и он осклабился большим зубастым ртом.
Он уже и нас мерил на свой аршин скрытно расчетливых людей! Да, это был в некотором роде любопытный человеческий экземпляр.
Спор продолжался все в том же духе, и я немало удивлялся тети Лизиному терпению, с каким она доказывала, чего и доказывать не надо, и объясняла вполне очевидные вещи.
– Ты говоришь так, будто вся крыша за тобой, – говорила она Петьке, – а ведь вот человек тебе помогал, стало быть, и за ним доля есть.
– Какая за ним доля может быть! – всполошился Петька. – Он же только подавал да еще там… – и стал дотошно перечислять, сколько чего сделал я, и доказывать, как это мало по сравнению с тем, что сделал он, Петька.
Так-то. Теперь отпала последняя неясность.
Я сидел напротив него и с изумлением его разглядывал. Теперь я уже не видел в нем ловкого, доброго плотника. А видел перед собой сквалыжника, который по крохам собирал всяческие мелочи, чтобы выторговать свое, дотянуть цену своей обычной, в общем-то примитивной плотницкой работы до стоимости месячного ювелирного труда тети Лизы.
Во всем этом Петькином торге вызывало неприязнь не одно лишь явное несоответствие двух работ. А и то, что налицо был обман, причем заранее подстроенный и рассчитанный до мелочей. И вот устроителю этого обмана тетя Лиза должна была сделать один из лучших своих платков, в который требовалось вкладывать душу. А ее душа этому, видать, всячески противилась, и я все это прекрасно видел, понимал.
Спор еще долго продолжался, но уже ничего никому не давал – шло топтание на месте. В конце концов он ушел, недовольно буркнув напоследок:
– Посоветуюсь еще с Иркой.
А на следующий день, пришедши с работы, я нашел тетю Лизу в слезах. Три соседки, в их числе и Полина, ее успокаивали.
После получаса шумных, сбивчивых объяснений я, наконец, понял суть дела. Оказывается, недавно приходил Петька и потребовал от тети Лизы безоговорочного согласия связать паутинку, какую они заказывали. Просто связать – и точка. И когда тетя Лиза стала доказывать свое, он двинулся ломать крышу. И, наверное, сломал бы, если бы соседки, оказавшиеся по случаю у тети Лизы, с грехам пополам не отстояли бы. И то он отступил только после того, как тетя Лиза все-таки пообещала, что свяжет, лишь бы он крышу не трогал.
«Это после совета с Иркой-то», – мелькнуло у меня в голове.
А тетя Лиза между тем жаловалась:
– И все потому он так, что мужика у меня нет, постоять за меня некому. Был бы сам живой, либо Павлушка здесь, разве стал бы он так вот, нахрапом вымогать.
Ну, что ж тут оставалось делать. Наскоро перекусивши, я начал собираться.
– Ты куда это? – забеспокоилась тетя Лиза.
– К Петьке Сычеву.
– Да, может, не надо? Свяжу я им, уж бог с ними.
– Да нет уж, надо.
Приближаясь к его дому, я стал прикидывать, как лучше повести дело. Что-то похожее со мной когда-то было. По тому опыту и по рассказам других я знал, что тут главное – выдержка. У кого ее больше, тот всегда выигрывает.
Дом у Петьки был добротный, большой, с красивым, под зеленую краску фасадом. К фасаду примыкал высокий сплошной забор с обширными железными воротами и аккуратной калиткой. Она была приоткрыта, и я вошел.
Я сделал шага два, а больше не смог: невдалеке взвился на дыбы сдерживаемый цепью здоровенный кобель и зашелся в хриплом лае, прямо исходил злостью. Я стал, огляделся и увидел, что со двора дом смотрится куда внушительней – комнат этак на шесть или семь. К дому еще примыкала веранда – тоже целых две комнаты. А там, дальше, виднелся обширный сарай о двух дверях, курятник и еще отдельно – то ли сарай, то ли гараж.
Я осматривал обширное Петькино поместье, добротные тесовые и каменные постройки и невольно сравнивал все это с неказистым домиком и тесным двориком тети Лизы, с которой Петька хотел урвать за свою крышу впятеро больше того, что положено.
За этим осмотром и застал меня вышедший на лай кобеля хозяин. Наши взгляды встретились, и я понял: он догадался, что я сравниваю. Во всяком случае, вместо того, чтобы, как это принято, пригласить в дом, он завернул меня назад, и когда мы вышли, плотно закрыл за собой калитку.
– Я вот насчет чего, Петр, – начал я, – насчет крыши и паутинки.
Я подбирал слова, никак не мог их подобрать, пока – что было очень кстати – не вспомнил тети Лизиных, и продолжил:
