Текст книги "Пепел ковчега"

Автор книги: Николай Чадович

Соавторы: Юрий Брайдер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

По традиции понятыми приглашаются ближайшие соседи по лестничной площадке. На поиски этих людей, в отличие от сотрудников милиции, не связанных никакими келейными интересами, и отправился Цимбаларь.

Дом, где маршал Востроухов провёл свои последние годы, относился к категории элитного жилья, строившегося в семидесятых-восьмидесятых годах якобы по передовым итальянским проектам (однако из скверных отечественных материалов, предназначенных скорее для казарм и капониров, чем для гражданских сооружений).

В подъездах, на лестницах, да и в самих квартирах кое-какой шик-модерн уже успели навести, но асимметричная шестнадцатиэтажная башня по-прежнему напоминала собой обломок огромного слоновьего бивня, по странному стечению обстоятельств оказавшийся на чуждой ему земле Волго-Окского междуречья.

С консьержкой, естественно, никаких проблем не возникло, правоохранительные органы здесь уважали, и уже спустя пять минут Цимбаларь стоял на лестничной площадке, куда выходили три добротных двери, чья холодная сталь были искусно декорирована ценными породами дерева.

В квартире, некогда принадлежащей маршалу, делать было нечего – если его там знали, то лишь понаслышке. Квартира слева на звонки не отзывалась. В квартире справа словам Цимбаларя категорически не поверили и пообещали спустить собаку, специально натренированную для таких случаев.

– Уж как не повезёт, так не повезёт, – с досадой буркнул Цимбаларь, но решил проверить свою удаль ещё раз – этажом ниже.

Он ещё и позвонить не успел, как дверь квартиры, расположенной под бывшим жильём маршала, распахнулась. Пожилой человек, бородой и прической напоминавший интеллигента девятнадцатого века, приложив палец к губам, негромко произнёс:

– Я слышал всё, что вы говорили наверху. Заходите, у меня есть информация, которую вы ищете.

– В первую очередь я ищу понятых, в ноябре девяносто восьмого года присутствовавших при осмотре квартиры маршала Востроухова, – пояснил Цимбаларь, поначалу принявший своего собеседника за обычного шизика.

– Я и есть один из них, – заговорщицким тоном пояснил бородатый. – А вторым была моя жена, к счастью, отсутствующая.

– Почему к счастью? – переступив порог квартиры, осведомился Цимбаларь.

– Мы придерживаемся полярных мировоззренческих позиций, а потому её присутствие сделало бы этот разговор невозможным.

– Если я правильно понял, вас принудили дать зарок молчания, – догадался Цимбаларь.

– Это вы правильно сказали! – затряс головой бородатый. – Именно зарок. И даже заставили подписать какие-то бумаги… Проходите, не стойте у порога. Не исключено, что спецслужбы установили на лестничной площадке подслушивающие устройства… Кстати, а что вы там говорили о своей принадлежности к милиции?

Цимбаларь, неплохо разбиравшийся в людях, с лукавым видом подмигнул хозяину.

– Сами понимаете, что это была лишь уловка. А вообще-то я журналист, расследующий обстоятельства смерти маршала Востроухова. Могу предъявить соответствующие документы. – Он сделал вид, что лезет в карман.

– Нет, нет! – запротестовал хозяин. – Милиционера я вижу за версту. У вас совсем другое лицо. Годы инакомыслия научили меня разбираться в людях.

Не спрашивая согласия Цимбаларя, он выставил на кухонный стол чёрствый хлеб, солёные огурцы, селёд– ку, варёную колбасу и початую бутылку портвейна.

Сопоставив этот любопытный натюрморт со старенькой гитарой, висевшей в прихожей, и с групповым портретом советских бардов, украшавшим простенок, Цимбаларь сказал:

– Я догадываюсь, что на этой кухне частенько звучали запрещённые песенки и витал дух истинной свободы.

– В этом вся моя жизнь, отданная служению народу, к несчастью, из одной кабалы угодившему в другую, – посетовал хозяин. – Забыл представиться: Вадим Ермолаевич Советников, член парахельсинкской группы.

– А разве есть такая? – удивился Цимбаларь.

– Конечно! Она была создана в противовес так называемым хельсинкским группам, в ряды которых затесались провокаторы и двурушники.

– А ваша, значит, была от них свободна?

– Абсолютно! В другом члене нашей группы, Акиме Матвеевиче Варфоломееве, ныне уже покойном, я был уверен, как в самом себе… Примем за его память по стаканчику. – Советников разлил портвейн по чайным чашкам. – Сейчас, конечно, появились и другие напитки, достойные свободного человека, но традиция есть традиция.

Чашка портвейна была для Цимбаларя то же самое, что глоток пепси для школьника, и он кочевряжиться не стал – ради налаживания отношений приходилось пить и не такое.

– Так что вы там хотели рассказать о маршале? – утёршись кухонным полотенцем, поинтересовался Цимбаларь.

– Ах да. – Закусив селедкой, Советников уставился в потолок, сквозь который, бывало, сюда доносились отзвуки маршальских застолий. – Близкие отношения, сами понимаете, мы никогда не поддерживали, ведь его руки были обагрены кровью чехословацких патриотов и афганских повстанцев. Но при встрече раскланивались, не без этого… Когда маршал умер, я даже возложил на его гроб букет гвоздик. После похорон в квартире осталась собака, огромный доберман, которого кормил и выгуливал один сравнительно молодой человек, по-видимому, принадлежавший к ближайшему окружению покойного.

– Вы не помните его имя? – спросил Цимбаларь.

– Нет. Но внешне он очень походил на маршала. Поговаривали даже, что это его побочный сын… И вот однажды утром эта собака подняла душераздирающий вой. Телефон в квартире не отвечал, дверь была заперта, молодой человек не появлялся. Так продолжалось почти сутки, и нам стало казаться, что собака взбесилась. Да и мы сами были на грани умопомешательства. Явственней всего вой почему-то слышался в ванной. В конце концов приехала служба спасения, а за ней и милиция. Мы с женой уже ожидали их на лестничной площадке. Нас, естественно, тут же пригласили в понятые.

– Вы говорили, что дверь маршальской квартиры была заперта? – уточнил Цимбаларь.

– Совершенно верно. С ней пришлось изрядно повозиться. Замки не поддавались никаким отмычкам, и спасатели были вынуждены перепилить дверные петли.

– Вы, стало быть, вошли в квартиру одним из первых?

– Да, сразу после спасателей и милиции.

– Ну и что вы там увидели?

– Квартира носила следы страшного разгрома. Взломанным оказался даже паркет. Собака, запертая в ванной, вела себя так, что её пришлось усыпить. Милицейский эксперт и следователь переходили из комнаты в комнату, тщательно фиксируя каждую деталь, и мы вынуждены были сопровождать их.

– Работники милиции как-либо комментировали случившееся?

– Конечно! Такой погром был в диковинку и для них. Судя по репликам, которыми обменивались следователь и эксперт, преступники искали что-то сугубо конкретное, причём этот предмет размерами превышал книгу. В предположительном смысле упоминался портфель или шкатулка.

– Отпечатки пальцев на месте преступления изымались?

– Изымались. Но их было так много, что эксперт, похоже, растерялся. Оно и понятно, после смерти маршала в его квартире кто только не побывал.

– Сейф там имелся?

– По крайней мере, я его не видел. Ценные предметы находились, можно сказать, на виду.

– О каких именно предметах идёт речь?

– Да о разных. – Советников задумался. – Золотой портсигар, старинные ордена, серебряные подсвечники, итальянский фарфор. А драгоценности, оставшиеся от покойной жены, кучей лежали на туалетном столике.

– Вам не попадались на глаза карманные часы?

– Там было много разных часов. И швейцарские, и японские, и наши «командирские». Но карманных я что-то не припомню.

– Значит, ценностей грабители не тронули?

– В общем-то, да. Даже последняя пенсия маршала осталась лежать в письменном столе. Следователь пересчитал её в моём присутствии. Не хватало что-то рублей семьсот… Но не это самое странное. – Советников сделал многозначительную паузу. – Осмотр места происшествия был в полном разгаре, когда в квартиру бесцеремонно ввалились какие-то люди в штатском.

– Кто такие? – сразу насторожился Цимбаларь. – Слуги закона или криминальные элементы?

– Разве сейчас поймёшь? Но вели они себя в высшей степени нагло. Вызвали следователя в дальнюю комнату и о чём-то долго с ним спорили. Мне даже показалось, что имел место некий конфликт, хотя в дальнейшем они осматривали квартиру уже совместно. Кто-то из вновь прибывших потребовал убрать из квартиры посторонних, очевидно, имея в виду нас с женой, но следователь возразил, что не пойдёт на нарушение процессуальных норм… Вообще-то у меня создалось впечатление, что эти нахалы не столько осматривали место происшествия, сколько пытались побыстрее выжить из квартиры милицию.

– И долго всё это продолжалось?

– До глубокой ночи. Когда мы с женой подписывали протокол осмотра, настенные часы как раз пробили два часа… Но квартиру опечатывали уже те, другие. Они же выставили пост на лестничной площадке.

– Пост? – удивился Цимбаларь. – Какой ещё пост?

– Солдата срочной службы. Правда, без оружия.

– Какие у того были погоны и эмблемы на петлицах?

– Погоны обыкновенные, защитного цвета. Эмблем, каюсь, не разглядел. Но на груди солдата красовалась весьма внушительная бляха. Ну совсем как у дореволюционного городового.

– Ясно, военная комендатура, – задумчиво произнёс Цимбаларь. – А они-то здесь при чём? Просто чудеса в решете… Ещё раз попытайтесь вспомнить, были в квартире маршала карманные часы или нет?

– Если и были, то мне на глаза они не попались, – пожал плечами Советников. – А какое отношение могут иметь часы к смерти маршала?

– К смерти как раз-таки и никакого. Но к прожитой им жизни самое прямое.

Оставив Советникова допивать портвейн и размышлять над этой загадочной фразой, Цимбаларь поспешно удалился.

Перелистав все свои блокноты, накопившиеся за последние десять лет (забираться в прошлое глубже смысла, пожалуй, не имело), Кондаков составил список знакомых, имевших отношение не только к контрразведке, но и вообще к военному ведомству.

В итоге получился весьма внушительный реестр, однако уже через пару часов выяснилось, что добрая треть фигурировавших в нём персон опочила вечным сном, а остальные либо сменили место жительства, либо, как говорится, дышали на ладан. Впрочем, нашлись и такие, кто напрочь отказывался признать Кондакова.

Встретиться с ним согласились лишь несколько малозначительных особ, подвизавшихся главным образом на интендантском поприще, а искреннюю радость проявил только отставной майор Запяткин, некогда служивший особистом в Московском военном округе и задержавший Кондакова как шпиона, когда тот, собирая грибы, оказался вблизи некоего сверхсекретного объекта, на самом деле являвшегося спецбольницей Министерства обороны, где лечили от алкоголизма высший комсостав.

Урождённый сибиряк, Запяткин питался преимущественно кедровыми орехами, как натуральными, так и в виде водочной настойки, а потому до самых преклонных лет сохранил отменное здоровье и завидную ясность ума.

Покалякав на обычные для такого случая темы и вскользь упомянув Востроухова, соседом которого он якобы являлся, Кондаков убедился, что Запяткин неплохо знает покойного маршала. Более того, при упоминании этого имени бывший особист саркастически хмыкнул.

Верные старым конспиративным привычкам, они договорились встретиться в скверике возле Большого театра, где легко было затеряться в толпе геев, балетоманов и зевак-провинциалов, находивших удовольствие в созерцании знаменитой бронзовой квадриги, которой правил красавец Аполлон, даже издали похожий на увенчанного лавровым венком популярного певца Николая Баскова.

К моменту их последней встречи Запяткин изменился мало. Убыль волос на макушке он компенсировал за счёт нижней части лица, скрыв пышными усами отсутствие передних зубов и замаскировав лопатообразной бородой засаленный воротник сорочки.

Они обнялись, как давние друзья, и, потеснив двух томных юношей, у которых серёжек в ушах было больше, чем звеньев в цепи Прометея, уселись на лавочку.

– Соскучился, знаешь ли, по старым приятелям, – признался Запяткин. – Сунулся однажды в свою родную часть, а там и словом перекинуться не с кем. Одни салаги желторотые. Майора от лейтенанта только по погонам и отличишь.

– Старые приятели, говоришь… – усмехнулся Кондаков. – А забыл, как ты меня в карцере на хлебе и воде трое суток держал?

– Дело прошлое, – отмахнулся Запяткин. – Сам виноват. Были бы при тебе документы – я бы сразу под козырек взял.

– Ты когда за грибами ходишь, документы с собой берёшь?

– Я грибы только на сковородке люблю… А за тот случай меня военная прокуратура оправдала. – Запяткин был явно не настроен вспоминать былое. – Ты давай не темни, а рассказывай, какого рожна я тебе вдруг понадобился.

– А разве нельзя просто так с человеком увидеться? Поведал бы для начала о своём житье-бытье. Пенсии на пропитание хватает?

– Я её в сберкассе оставляю на черный день, – не без гордости сообщил Запяткин. – Если не мне, так внукам моим пригодится. На работе я числюсь мастером-строителем, а на самом деле надзираю за азиатами, которые торговый центр в Свиблове строят. Заставляю мыться хотя бы раз в месяц, не даю курить травку, слежу, чтобы они сдуру в город не сунулись. Работенка, конечно, мерзопакостная, но платят неплохо.

– Сегодня, значит, у тебя выходной?

– Сегодня у меня простой. Прежних строителей менты заарканили и выслали в родную Киргизию. Сейчас ожидается новая партия из Узбекистана.

– Опять нелегалы?

– Ну так и что? Эти нелегалы вкалывают как проклятые, спят вповалку на нарах, питаются одними макаронами, получают гроши, да ещё благодарят за это.

– Тогда зарегистрируйте их чин-чинарём.

– На хрена лишние расходы? У нас на каждое рабочее место по пять претендентов. Только свистни.

– Короче, в зловонной яме капитализма ты нашёл себе достойное место, – съязвил Кондаков. – Надсмотрщик! Тебе бы ещё бич в руки да «кольт» на пояс.

– Не знаю, как другим, а мне в нынешней зловонной яме лучше, чем на прежних сияющих высотах. Вот зубы вставлю, принаряжусь – и пойду по девкам.

– А здоровья хватит?

– Хватит. Я бутылку кедровой настойки в день выпиваю. Получше всякого там женьшеня. Очень рекомендую.

– По девкам мне уже поздновато ходить, но я над твоим предложением подумаю. – Решив, что подобающая случаю преамбула закончена, Кондаков перешёл к делу. – Ты лучше расскажи мне что-нибудь о маршале Востроухове. Что это была за птица, кого она клевала и кто её пёрышки выщипывал?

– Птица это была высокого полёта, тут двух мнений быть не может. Не орел, конечно, но и не дятел. Вот только на старости лет изменился: можно сказать, превратился в стервятника.

– Ты с этими иносказаниями кончай, – перебил его Кондаков. – Толком рассказывай.

– Сам первым начал… Я в общем-то под началом Востроухова не служил, и если что-то говорю, так исключительно с чужих слов.

– Ну и что о нём знающие люди говорили?

– Да разное. Звёзд с неба он, конечно, не хватал, но по служебной линии продвигался уверенно. Военными округами командовал, в Генштабе заседал. Мужиком был справедливым, это уж не отнимешь. Если карал, то исключительно за дело. Да и зла долго не держал. Правда, падок был до женского пола, но эта слабость для кадрового офицера вполне простительная… Полагая Востроухова человеком неконфликтным, его однажды сунули в какую-то комиссию по расходованию бюджетных средств, отпущенных на армию. Это уже во времена перестройки было… Вот тут он и показал свой звериный оскал. Армия-то уже разваливалась, и все средства вылетали в трубу. Ему бы закрыть на это глаза да самому погреть руки – ан нет! Давай публично возмущаться и писать докладные во все инстанции. Многим хорошим людям кровь попортил. Ну прямо собака на сене! Ни себе, ни другим. Думаешь, это было кому-то нужно? Вот и стали его потихоньку осаживать. То в Главное управление инженерных войск сунут, то в Военную академию, тактику преподавать. А потом вообще послали на медкомиссию и по состоянию здоровья уволили в отставку. Востроухов, понятное дело, заартачился, и эта тяжба, помнится, тянулась больше года. Но, как говорится, плетью обуха не перешибёшь. На пенсию его проводили с помпой и фанфарами, да ещё чемодан подарили, чтобы было где компромат хранить. Шутка такая.

– Как ты думаешь, он этим компроматом реально располагал или только блефовал?

– Один человек, даже будучи маршалом, много не раскопает. А соратников у Востроухова не имелось. Кому охота с дураком связываться? Диссиденты водятся только на гражданке. В армии им вправляют мозги ещё на стадии среднего командного звена. Хотя, конечно, бывают исключения. Один генерал Григоренко чего стоил! Ох, намучились мы с ним в своё время… Вот так-то… – Запяткин умолк.

– И это всё, что ты мне можешь рассказать? – Кондаков не скрывал своего скепсиса.

– Почему же! Анекдоты о Востроухове до сих пор в армии ходят. Например, как, ещё будучи генерал-майором, он трахал на танковой броне медсестру.

– Разве другого места не нашлось?

– Так в этом и соль! Дело было на маневрах в Забайкальском военном округе. Танковая дивизия, совершив обходный маневр, атакует условного противника. Снег вокруг по пояс, мороз под тридцать градусов. А Востроухову вдруг приспичило, словно племенному быку. Медсестру это он специально для таких случаев возле себя держал. Безотказная была бабёнка. Правда, живого веса имела за пять пудов и рост гренадёрский. Да и Востроухова недомерком не назовёшь. В башне вдвоём никак не поместиться. А броня на танковой корме, где дизель стоит, тёплая, как печка. Вот они там и спарились.

– Экипаж им не помешал?

– Знали они своего генерала, а потому сидели тихо, как мышата.

– Случай, спору нет, пикантный, – сказал Кондаков. – Но для меня, к сожалению, малоинтересный.

– Тогда об интересных случаях сам спрашивай, – ответил слегка уязвлённый Запяткин. – Надеюсь, обойдёмся без протокола?

– Окстись! У нас с тобой обычная стариковская беседа.

– Пой, пташечка, пой! Можно подумать, что я вашу контору не знаю.

– Да я уже давно честный мент, а не гэбэшник.

– Вот даже как! – Запяткин почему-то обрадовался. – Понизили, значит?

– Наоборот. И должность солидную дали, и звёзд на погонах прибавилось.

– Какой же интерес ваша ментовка может иметь к маршалу Востроухову?

– Давай эту тему опустим… Припомни, а не ходило ли анекдотов про удачливость маршала? В том смысле, что он мог выкрутиться из самого безнадёжного положения, причем не раз и не два.

– Нет, ничего такого не слышал. – Запяткин по-скрёб у себя под бородой. – Хотя были сплетни, что один весьма влиятельный министерский чин забыл в туалете папку с документами, которые ясно указывали на его шкурные связи с режимом Дудаева. А Востроухов, случайно заскочивший в ту же самую кабинку, документики прикарманил. И даже не стал этого скрывать. Ни грозьбы, ни просьбы на него не действовали. Однако и шума на сей раз он не поднимал. Выжидал, наверное. Постепенно всё вроде бы улеглось, но потом этот чинуша вздумал баллотироваться в Государственную думу. Понимая, какой дамоклов меч висит на его головой, он сулил Востроухову золотые горы. А тот ни в какую! Уперся как баран. Говорил, что эти документы будут гарантией его безопасности. Дескать, случись со мной какая-то беда, всё немедленно всплывёт наружу.

– Ну и как, попал тот субчик в Думу?

– Да нет. Рисковать не стал. Решил, наверное, дождаться, когда маршал коньки откинет… Только учти, достоверность информации я не гарантирую. Как говорится, за что купил, за то и продал. Пустозвонов в армии ещё больше, чем на базаре… А хочешь, расскажу тебе, как Востроухов жену своего зама дрючил? Во потеха! Тот был жутким ревнивцем и постоянно названивал домой, что называется, для контроля. И вот пока Востроухов над этой дамочкой трудился, она в целях конспирации всё время ворковала по телефону с мужем. И вдруг муж так подозрительно спрашивает: «А кто это возле тебя сопит?» Жена, не будь дурой, отвечает: «Это мне собачку подарили, и я ей сейчас за ушком почёсываю». Короче, пришлось Востроухову спешно натягивать галифе и мчаться на поиски подходящей шавки. Еле-еле успел. Да только собачка, как на беду, оказалась бешеной и назавтра перекусала новых хозяев. А пока супруги проходили курс профилактического лечения, Востроухов к своей пассии охладел.

– Да, славную он прожил житуху, – промолвил Кондаков. – Перед смертью, наверное, было что вспомнить… Кстати, а насчёт его кончины никаких слухов не ходило? Может, помогли ему какие-нибудь доброхоты?

– Исключено, – заверил его Запяткин. – В последнее время здоровье у маршала было никудышное. И сердце отказывало, и почки. В общем, конец был вполне прогнозируемым.

– Говорят, он часы любил? Целую коллекцию дома имел.

– Впервые слышу. А вы его никак в карманных кражах подозреваете? – ухмыльнулся Запяткин.

– Да нет, это я просто так. – Кондаков демонстративно зевнул. – Молва ходила, что Востроухов имел карманные часы, некогда принадлежавшие лично Сталину.

– Ну это уж форменные враки, – возмутился Запяткин. – Он во время войны лейтенантишкой на Волховском фронте служил и, насколько мне известно, ничем особым не отличился. За что ему такая честь?

– Вот и я себе думаю, что это враки, – дабы не вызывать у Запяткина лишних подозрений, согласился Кондаков. – Если у Востроухова была такая уникальная вещь, он бы не удержался от хвастовства.

– Не факт, – возразил Запяткин. – Это он только на публике корчил из себя рубаху-парня. А по большому счёту был очень скрытным человеком. Не знаю, что вы там вынюхиваете, но к сказанному мне добавить больше нечего. Уж прости старого пердуна.

– Всё нормально, – заверил его Кондаков. – Я ведь по этому делу не один работаю. Кто-то добудет один фактик, кто-то другой, вот и сложится реальная картина.

– Боюсь, как бы у вас вместо реальной картины злобный шарж не сложился, – буркнул Запяткин.

– Это уж как повезёт. Иной шарж характеризует человека куда вернее, чем самая достоверная фотография. Главное – не подгонять факты под заранее готовое мнение.

– Да ты в своей ментовке просто философом стал! Видно, свободного времени много… Может, в гости зайдёшь? Кедровой настойкой угощу. Завтра другим человеком себя почувствуешь.

– Спасибо за приглашение, но принять его не могу. Через час начальник ждёт меня с рапортом, – вынужден был соврать Кондаков. – А он запашок за версту чует.

– Ну, как хочешь, – разобиделся Запяткин. – Значит, зря я перед тобой распинался. Мавр сделал своё дело, мавр может уходить…

Когда санитары из клиники «Сосновый бор» забирали Ваню, старательно изображавшего приступ паранойи, Людочка, назвавшаяся его дальней родственницей, подписала договор, обязывающий её в трехдневный срок оплатить все расходы по содержанию и лечению новоявленного психа.

Именно на такой срок и планировалась операция «Байстрюк», однако уже спустя сутки, когда Кондаков и Цимбаларь рыскали неизвестно где, раздался звонок из клиники.

– Забери меня отсюда, – тоном, не терпящим возражений, заявил Ваня. – На фиг такие деньги на ветер пускать! Но за вызов и предварительное обследование придётся заплатить. Возьми с собой тысяч пять.

– У тебя всё в порядке? – осведомилась Людочка, обеспокоенная столь неожиданным звонком.

– Более или менее, – уклончиво ответил Ваня. – Дома поговорим.

Людочка ещё не успела собраться, как о себе дал знать Цимбаларь, что оказалось весьма кстати. Вызвав служебную машину («Мицубиси-Лансер» Цимбаларя уже неделю стоял в полуразобранном состоянии), они покатили в «Сосновый бор».

Дабы не посвящать водителя в служебные тайны, его высадили у ближайшей станции метро.

Цимбаларь, которого в клинике уже знали, причём далеко не с лучшей стороны, остался в машине, а Людочка зашла на проходную, где для неё был заранее приготовлен пропуск.

Ваня в компании рослого санитара сидел на скамеечке неподалеку, болтал ногами и курил сигарету, что позволялось только вольным птицам, покидающим клинику. Завидев Людочку, он послал ей воздушный поцелуй.

В бухгалтерии липовую родственницу ожидал весьма внушительный счёт, на оплату которого едва хватило всех наличных денег. (Цимбаларь, правда, предлагал отделаться фальшивым чеком, завалявшимся у него неизвестно с каких времён, но щепетильная Людочка о подобных аферах и слышать не хотела.)

Внимательно проверив квитанцию и другие бумаги, касавшиеся Ваниной выписки, санитар сказал:

– Получите своё сокровище. Но в следующий раз сюда даже не суйтесь. Пусть его на улице Потешной бесплатно лечат.

– Интересно, а что бы вы делали, если бы я не внесла за него плату? – поинтересовалась Людочка, за руку сдёрнув Ваню со скамейки.

– В лучшем случае заставили бы пару месяцев подметать территорию, а в худшем разобрали бы на донорские органы, – осклабился санитар, плотоядно поглядывая на вырез Людочкиной кофточки. – Но я, конечно, шучу. Вытребовали бы деньги через суд. Мы же заключили с вами договор о взаимных обязательствах.

Уже за воротами клиники Людочка спросила у Вани:

– Что этот бугай имел в виду, говоря об улице Потешной?

– Он имел в виду психиатрическую больницу имени Ганнушкина, – скривившись, как от зубной боли, ответил Ваня. – Если туда попал – пиши пропало.

Едва тронувшись с места, нетерпеливый Цимбаларь потребовал:

– Давай рассказывай, не тяни резину. Виделся ты с Сопеевым или нет?

– Ясное дело, виделся, – откликнулся Ваня. – В этой клинике у психов свободного времени навалом. Процедуры и обследования только до обеда, а потом, если ты, конечно, не буйный, гуляй себе на здоровье. Играй в домино, смотри телевизор, лови птичек в парке, изобретай вечный двигатель, ковыряйся в носу. Уродов там всяких хватает, поэтому никто на меня особо не пялился. Вычислил я, значит, среди пациентов Сопеева и стал к нему приглядываться. Он других психов сторонился, и если разговаривал, то в основном сам с собой. Попробовал завязать с ним разговор – бесполезно. Или смотрит сквозь тебя, или принимает за кого-то другого. В брошюре, которую ты дал мне почитать, сказано, что эмоциональная встряска иногда способствует временному возвращению памяти. Вот я и придумал один оригинальный ход. Спёр у зазевавшегося санитара зажигалку, прихватил какую-то книженцию, будто бы почитать, и отправился со всем этим хозяйством в туалет. Долго Сопеева дожидался, похоже, что у него проблемы со стулом. Ну вот он наконец по-явился и уселся на унитаз. Кстати сказать, двери во всех кабинках прозрачные, чтобы пациенты ничем недозволенным там не занимались. И пока Сопеев тужился, опорожняя кишечник, я разложил в раковине костёр из книжных листов.

– А зачем? – удивился Цимбаларь.

– Я же помнил твой рассказ о том, что какой-то загадочный пепел стал для Сопеева навязчивой идеей, едва ли не кошмаром. Когда полстены закоптилось, он обратил на меня внимание. Поинтересовался, чем это таким я занимаюсь. А речь вялая-вялая, словно у столетнего старца. Я ответил, что угольки, пепел и сажа меня буквально завораживают и ради такого удовольствия не жалко спалить весь этот мир. Он покивал, тяжко вздохнул и говорит: «Что одному на радость, другому на горе. Я сюда тоже из-за пепла попал».

– Ловко ты к нему подходец нашёл! – похвалил Ваню Цимбаларь. – Я бы до такого не додумался. А что было потом?

– Сопеев ещё сетовал на свою злосчастную судьбу, когда прибежали санитары, погасили огонь, вытолкали нас из туалета взашей и развели по разным палатам. Но чую, какая-то близость между нами завязалась. После ужина я опять к Сопееву подсел и показываю ему заранее приготовленную горсть пепла. Вроде бы ради потехи. Его всего аж передернуло! Вот так мы и разговорились. Хотя, конечно, это был не разговор, а мука мученическая. Он ни единой фразы толком не вымолвил. Начнёт с одного, закончит другим. Стол мог стулом назвать, окно – дверью… Шарики в его голове как-то вразнобой крутились. Но если, фигурально говоря, отделить пригоршню жемчуга от кучи навоза, получается следующая картина. Некий человек, имени которого не называлось, почувствовав приближение конца, передал Сопееву тщательно запечатанный пакет и велел после смерти незаметно сунуть его в гроб. И при этом сказал примерно следующее: «Теперь пусть побегают, сволочи! Только ты ни гугу…» Сопеев просьбу умирающего уважил и, пока шла гражданская панихида, спрятал пакет в изголовье гроба, под подушечкой…

– Хочешь, я сам доскажу эту историю? – внезапно предложил Цимбаларь. – Однажды в квартиру усопшего ворвались злые дяди и всё там буквально перевернули. Не найдя того, что было целью поиска, они взялись за Сопеева, который туда регулярно наведывался, дабы накормить и выгулять осиротевшего пса. Сначала его просто уговаривали, а потом перешли к физическому воздействию. Как выяснилось, незваных гостей интересовали какие-то документы, которые маршал берёг пуще зеницы ока. Не выдержав издевательств, Сопеев рассказал о пакете, погребённом вместе с покойником. Его выволокли из дома, несколько суток где-то держали, а затем глубокой ночью привезли на кладбище и заставили присутствовать при вскрытии могилы. Пакет в конце концов нашёлся, но вместо искомых документов в нём оказался только пепел. Покойник одурачил всех. Свою злобу гробокопатели выместили на Сопееве, хотя в случившемся не было и грамма его вины. На прощание ему велели держать язык за зубами, в противном случае пригрозив принудительной командировкой к северным оленям, иначе говоря, в дальняк. Провалявшись остаток ночи на кладбище, Сопеев едва не отдал богу душу. После этого у него и начались проблемы с психикой.

– Смысл в принципе соответственный, но сказано это было совсем иначе, – подтвердил несколько обескураженный Ваня. – Откуда у тебя такие сведения?

– Из компетентных источников. Мы ведь с дедом Кондаковым тоже сложа руки не сидели. Кое-что разнюхали.

– Ты видел Петра Фомича? – Эта новость весьма обрадовала Людочку.

– Видеть не видел, но за час до встречи с тобой имел удовольствие общаться с ним по телефону. Так сказать, в плане обмена информацией. Мне уже тогда стало ясно, что мы взяли ложный след.

– Значит, я зря в дурдоме прохлаждался? – возмутился Ваня.

– А мы, по-твоему, орхидеи в Ботаническом саду нюхали? – огрызнулся Цимбаларь. – И нам нерво– трёпки хватило. Везде дурдом – и в армии, и в ментовке, и в обществе!

– Едем в отдел, – сказала Людочка, набирая на мобильнике какой-то номер, – Петра Фомича я тоже туда вызываю.