Текст книги "На аптекарском острове"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Глава 14. Серенада на вольном воздухе

Занятия в духовом оркестре проводились два раза в неделю по вторникам и пятницам. И каждый раз я с нетерпением ждал этих дней. Не только потому, что я здорово успел полюбить свою альтушку, на которой мне так хотелось сыграть «Амурские волны». Просто я знал, что в эти дни домой я приду поздно и могу сразу, ни о чем не разговаривая, завалиться спать.

А дома у меня царила такая тишина, что хоть уши затыкай. Все вдруг стали ужасно вежливыми, тихими и чужими. В коридоре в углу появился огромных размеров вещевой мешок грязно-зеленого цвета. Всякий раз, когда я видел этот мешок, я почему-то вздрагивал и мне хотелось тут же бежать из дома.

В ту пятницу, возвращаясь из Дома пионеров, я увидел во дворе на скамейке знакомую фигуру трубадура.

– Поговорить надо, – сказал он.

Я сел рядом и положил на колени альт. Клочик долго молчал и наконец сказал:

– Вот, Леха, ты музыкант.

– Ну, в общем, да, – скромно подтвердил я.

– Согласись, музыка – это все-таки сила. Ты когда, к примеру, на своей альтушке играешь, у меня мороз по коже идет. А почему – черт его знает! Мне кажется, я даже звук вижу, который из твоей трубы выходит. Он, знаешь, такой синий и немного пушистый…

Клочик замолчал. Я хлопнул его по плечу и сказал:

– Давай уж, мыслитель, выкладывай, что задумал.

Клочик вынул из кармана листок бумаги и протянул мне:

– Читай. Это я из толкового словаря выписал.

Я взял листок и прочитал:

– «Серенада – вечерняя приветственная песнь трубадуров, исполнявшаяся на вольном воздухе, а также песня в честь возлюбленной, исполняемая под ее балконом».

Ну, конечно! Мне стало совершенно ясно, куда клонит Клочик. Раз у человека чувство, он должен играть на трубе. И не где-нибудь, а под балконом возлюбленной!

– Сыграешь? – спросил Клочик.

– Серенаду, что ли?

– Ну. Ты думаешь, это для Ленки?

– Конечно. А для кого же?

– Помнишь, Графиня рассказывала, что когда они с Ленкиным дедушкой в последний раз на выпускном вечере виделись, там оркестр все время «Амурские волны» играл. Вот я и подумал: как заиграешь ты «Амурские волны», так дедушка все сразу и вспомнит. И они… Ну, в общем, у них все тогда хорошо будет. А может, и у меня…

– Так я же плохо еще играю. Может, подождем полгодика?

– Да ты что?! Полгода! Сегодня пойдем! Надо торопиться.

И тут меня охватило какое-то странное возбуждение. Мне вдруг показалось, что именно сегодня должно решиться что-то очень важное. «Да, да, Клочик тысячу раз прав, – думал я. – Надо торопиться. Потом будет поздно». Если бы в тот момент меня кто-нибудь спросил, почему надо торопиться и что будет поздно, я бы вряд ли ответил. Но я твердо сказал:

– Хорошо. Я согласен. Пошли!

– Нет, – сказал Клочик, – сейчас рано. Люди кругом. Дворники. Разве они дадут серенаду сыграть. Ночью пойдем. В двенадцать.

– В двенадцать?! Так нас же не пустят!?

– Все продумано. Моя мама в ночь работает. Я подхожу к твоему окну, ты потихоньку вылезаешь, пробираемся к Ленкиному дому, играем серенаду и расходимся. Смотри не проспи только. На всякий случай оставь окно приоткрытым.

Дома, стараясь не глядеть на зеленый мешок, я сразу прошел в свою комнату и закрыл дверь. Никто даже не спросил меня ни о чем. В начале двенадцатого в нашей квартире погас свет и повисла тишина. До прихода Клочика оставалось сорок минут. Я прислушивался к каждому шороху под окном, и во рту у меня было почему-то сухо. Тогда я прилег на кровать и решил расслабиться по системе йогов. Но в жизни все ужасно странно устроено. Другой раз полночи крутишься, уснуть хочешь – и никак. А когда не надо, глаза не успеешь закрыть, как уже дрыхнешь. Одним словом, я лег на кровать и уснул. И сразу увидел сон. Мне снилось, будто Клочик стоит возле памятника Крузенштерну и играет на моем альте «Амурские волны». И так здорово у него получается – просто блеск! А бронзовый адмирал, чем-то похожий на Ореста Ивановича, держит в руках мою удочку и дирижирует. Сам я стою рядом с Клочиковым фотоаппаратом в руках. Напротив, на скамейке, как все равно в партере в первом ряду, сидят и слушают музыку мои родители, Клавдия Александровна с Ленкиным дедушкой и сама Ленка. У папиных ног лежит зеленый вещмешок, доверху набитый какими-то вещами. Из мешка торчит наш торшер с зеленым абажуром. А моя мама почему-то сидит в мотоциклетном шлеме.

Клочик кончил играть. Все захлопали и закричали «браво». Я тоже стал кричать «браво», а потом добавил: «По такому случаю я сейчас сниму всех на блюде. Бесплатно». Но на меня замахали руками, затопали и закричали, что сниматься на блюде они не желают. А Крузенштерн протянул удочку и стал щекотать мне кончик носа. Я чихнул и проснулся.

Из открытого окна торчала длинная ветка. И тут же я услышал громкий шепот Клочика:

– Уснул все-таки. Вставай.

– Сколько сейчас? – спросил я.

– Полвторого, – ответил Клочик. – Проспал я. Будильник почему-то не зазвонил. Ну, ничего. Это даже лучше. Вылезай!

Я взял альт и вылез из окна. Ночь была совсем теплая и светлая. А вокруг стояла такая необыкновенная тишина, что даже слова, произнесенные шепотом, казалось, разносились по всему городу.

На груди у Клочика я заметил фотоаппарат, а сбоку висела еще какая-то сумка.

– Зачем это? – тихо спросил я.

– Так, на всякий случай, – ответил Клочик. – А это вспышка. У соседа попросил. В полной темноте снимать можно.

Мы вышли на непривычно пустую, притихшую улицу. На углу светофор бессмысленно переключал свои огни. Большой серый кот чинно и неторопливо переходил дорогу на красный свет. «Ночью все кошки серы», – почему-то подумал я. Вдруг впереди отчетливо послышались чьи-то шаги. Шаги в этой тишине казались жутко тяжелыми и громкими, будто бронзовый адмирал Крузенштерн, покинув свой пьедестал, решил размяться. Мы кинулись в ближайшую парадную и притихли. Мимо нас прошла девушка с букетом тюльпанов в руках. Снова стало тихо. Наконец через несколько минут мы стояли напротив Ленкиного дома. Где-то далеко, за мостом Лейтенанта Шмидта, лязгнул трамвай, и от этого далекого звука вокруг стало еще тише. Клочик глубоко вздохнул, словно собираясь нырнуть, и сказал:

– Давай, Леха!

Мне казалось, что стоит сейчас вынуть трубу и сыграть хотя бы одну ноту, то сейчас же проснется весь-весь город.

«Ну и хорошо, – почему-то подумал я. – И пусть проснется!»

Я достал из мешка альт и вставил холодный мундштук.

– А что играть?

– Как что? «Амурские волны».

– Я же плохо еще играю. Собьюсь!

– Все равно, – сказал Клочик. – Играй!

И я заиграл. Сначала я старался играть как можно тише. Но постепенно так увлекся, что уже не думал ни о какой осторожности. Звуки весело запрыгали по старым кирпичным стенам, по уснувшим окнам, отдаваясь гулким эхом в длинных подворотнях. Вдруг стало ужасно весело и шумно. И никакой тишины над городом больше не висело. А совершенно довольный Клочик, с горящими глазами лихо притоптывал ногой и даже пытался подпевать!

Потом все понеслось так стремительно быстро, что в голове моей остались лишь отдельные яркие вспышки. В окнах дома вдруг замелькал свет, послышались голоса, лай собак, хлопанье оконных рам. Балконная дверь квартиры Ворожевых с шумом распахнулась и оттуда в зеленом колпаке и в полосатой пижаме выскочил Ленкин дедушка.

– Милиция! – в отчаянии закричал он. – Где милиция?! Первый раз за неделю уснул! Первый раз! Да что же это такое!

А Клочик, сбитый с толку такой каруселью, схватился за аппарат и ослепил дедушку вспышкой. Потом еще раз! И еще!

– Пожар! Горим! – послышались крики из соседнего дома.

Мы кинулись бежать; Позади нас завизжали автомобильные тормоза. Хлопнула желтая дверца с надписью ПМГ-13. Сильные руки милиционеров подхватили нас и повели к машине, на крыше которой бешено крутился темно-синий фонарь.

– Это, что ли, твоя квартира? – спросил сержант.

– Эта, – сказал я.

– Ну так отпирай.

– К-ключа н-нету, – заикаясь, ответил я.

– Что же ты, артист, по ночам гуляешь, а ключа с собой не берешь? – И милиционер нажал кнопку звонка. В нашей тихой, вежливой квартире он прозвучал как сигнал тревоги.

Послышались голоса, шарканье ног, и в дверях появились встревоженные лица моих родителей.

– Боже, что случилось? – всплеснула мама руками.

– Ваш мальчик? – строго спросил милиционер.

– Наш, – сказал папа.

– Непорядок, товарищи родители. Форменное, скажу, безобразие. Разгуливает по ночам с духовым инструментом, общественный порядок нарушает. Шутка ли, целый дом разбудил! Надо бы протокол составить. Но, учитывая малый возраст задержанного, ограничимся предупреждением. А вообще, я бы на вашем месте выдрал бы его хорошенько.

– Но он же был дома?! – воскликнула мама. – Он спал!

– Спал да встал, – усмехнулся милиционер. – И в окошко, на свежий воздух. А там уже его дружок поджидал с фотоаппаратом и лампой-вспышкой. Так что советую вам хорошенько во всем разобраться.

Милиционер козырнул и вышел.

– Чтобы я больше в доме этой иерихонской трубы не видела! – закричала мама. – Или я – или труба!

Мама бросилась на кухню, но споткнулась о зеленый мешок и чуть не упала. Она пнула мешок ногой и крикнула:

– Вот твое мерзкое воспитание! Хоть бы ты поскорей уехал!

– Не беспокойся, – сказал папа. – Через три дня уеду.

– Господи, неужели я доживу до этого счастливого дня, – сказала мама и заплакала.

– Алексей, в чем дело? – спросил папа сухим и каким-то совершенно чужим голосом.

Я молчал.

– Если ты сейчас не объяснишь, то я… Я начну относиться к тебе по-другому.

И в этот момент я вдруг понял, что я не должен молчать. Что молчать я не имею права. И я рассказал им все. И про Графиню, и про фотографию Ленкиного дедушки, которая лежит у нее в альбоме, и про свидание века. Я рассказал им про Клочика, так мечтавшего научиться играть на трубе, и про трубадуров, исполнявших свои приветственные серенады под балконами возлюбленных. Я рассказал им даже про то, как далекой весной тысяча девятьсот семнадцатого года военный оркестр играл «Амурские волны» на выпускном вечере в гимназии у Клавдии Александровны Веревкиной. Потом я лежал на кровати с открытыми глазами и смотрел в потолок. Рядом дремал альт, свернувшись калачиком. Почему-то мне вспомнился Ботанический сад, белый куст азалий, вороны на талом снегу. Я вспомнил старика, который рассказывал мне про аптекарский огород, про Петра Первого, про цветы… Как это он еще тогда сказал: красота спасет мир…

Я лежал и не мог уснуть, а в комнате родителей все горел и горел свет.

Глава 15. Красота спасет мир

Утром я стоял на стрелке у Ростральных колонн и ждал десятого автобуса.

Ярко светило солнце, и в голубой невской воде играли золотые искорки.

Вчера я написал четыре письма. Одно опустил в наш почтовый ящик, одно – в Ленкин и два в квартиру Клочика. В письмах было написано: «Очень прошу сегодня в одиннадцать часов утра приехать на Аптекарский остров в Ботанический сад. Я расскажу что-то очень-очень важное. Буду ждать. Ваш друг Алеша».

Подкатил новенький «Икарус», и через несколько минут я был уже у знакомой железной ограды, за которой уже зеленела густая молодая трава. Я остановился у главного входа и стал ждать.

Первым, конечно, появился мой трубадур. Он шел вместе с Клавдией Александровной, которая держала его под руку. На плече у Клочика висел фотоаппарат.

– Алеша, голубчик, здравствуй, – заговорила Графиня. – Какая чудесная мысль – пойти в Ботанический сад! Последний раз я была здесь до войны, в тридцать девятом году. Или нет, пожалуй, в сороковом. И тоже, представь, весной.

– А я так и вообще не был, – сказал Клочик. – А тут ничего. Красиво. Жаль только, бананы не растут.

В саду и вправду было хорошо. На зеленых лужайках, усыпанных малюсенькими голубыми васильками, копошились грачи, солнце играло в прозрачных струях фонтанов, а на деревьях уже появились молодые листочки.

И тогда мы заметили, что к нам приближаются Ленка с дедушкой. На дедушке был строгий темный костюм и голубая рубашка с галстуком в горошек. Я с опаской посмотрел на Графиню. Но она оставалась спокойной и даже улыбалась. Ленка приветливо замахала нам рукой, а дедушка, подойдя к Клавдии Александровне, молча поцеловал ей руку.

– Наконец-то, – тихо сказала Графиня.

– Прости, Клава, – сказал дедушка и виновато улыбнулся. – Я ведь тогда в саду не узнал тебя. Правда, когда ты уходила, мне вдруг показалось… А тут еще гроза началась…

– Ничего, Митя. Все хорошо. Все хорошо.

Я думал, что они сразу начнут много говорить, наперебой вспоминая прожитые годы. Но они молча стояли и только пристально смотрели друг на друга.

Мы деликатно отошли в сторону и Ленка сказала:

– Сегодня утром, когда я получила письмо и сказала деду, что мы идем в Ботанический сад, он сразу все понял. Ничего не сказал, а понял. Видели бы вы, как он заволновался, брюки сразу стал гладить. Я ему говорю: «Деда, давай я выглажу». А он ни в какую. Да разве, говорит, ты сможешь. Так и не дал.

И тут позади себя я услышал голос папы:

– О, да у вас, я погляжу, большой сбор.

– Не хватает только Алешкиной трубы, чтобы сыграть нам «Амурские волны», – добавила мама и улыбнулась.

И все начали раскланиваться, говорить, что сегодня чудесная погода и что весна в этом году наступила совсем незаметно.

Тогда я подбежал к будке, где сидела старушка и продавала билеты.

– Скажите, пожалуйста, в какой оранжерее цветут азалии? – спросил я.

– Поздненько, молодой человек, пришли, – ответила старушка. – Отцвели азалии.

– Как отцвели?! – закричал я.

– Да так вот. Время, стало быть, пришло. Но вы не расстраивайтесь. Сейчас много всего цветет. Налюбуетесь.

И тут я вдруг вспомнил, что старик говорил мне еще про рододендрон, который первым зацветает на открытом воздухе.

– Скажите, – снова обратился я к старушке, – а где у вас рододендрон растет?

– Да вон, пройдите чуток по дорожке – и налево. Там он и растет.

Через минуту мы все стояли около небольшого кустика, сплошь усыпанного нежными фиолетовыми цветами.

– Вот, – сказал я. – Я хотел показать вам эти цветы.

– И все? – спросила мама.

– Все, – ответил я.

Я думал, что вот сейчас мама начнет ругаться, говорить, что у меня очередная дурацкая затея, что я отрываю людей от важных дел… Но мама молчала. И все остальные тоже молча стояли и смотрели на цветы. А потом заговорили разом. Заговорили о том, что тут хорошо и красиво, о том, что не были в Ботаническом саду тысячу лет и что такой зеленой травы они уже давно не видели.

А мама вдруг сказала:

– Саша, почему ты совсем перестал писать? У тебя ведь неплохо получались пейзажи.

– Было время, – сказал папа. – А во всем Алешка виноват: почему он не водит нас сюда, в Ботанический. Сам, понимаете ли, идет в СУП-тропики, а родители должны загорать у газовой плиты. Ну да я вижу, он уже осознал свои ошибки. Осознал, Алешка?

– Осознал, – сказал я.

– Но что же мы все стоим на одном месте! – сказала Клавдия Александровна. – Пойдемте. Помнится, там дальше, в сторону Невы был чудесный пруд. Интересно, сохранился он или нет.

Мы пошли по узкой извилистой дорожке сада, и тут я заметил бородатого фотографа, меланхолически сидевшего на одной из скамеек. Он тоже нас заметил, а когда мы проходили мимо, вдруг встрепенулся и стал делать нам с Клочиком знаки, чтобы мы подошли.

– Мальчик, – сказал он и нервно затряс Клочика за плечо. – Ты знаком вон с теми двумя пожилыми людьми?

– Знаком, – ответил Клочик. – А что?

– Ты должен и меня с ними познакомить! Какой типаж! Какой стиль! Я мечтал о такой паре всю жизнь!

– Могу познакомить, – ответил Клочик, уже догадываясь, куда клонит фотограф. В конце концов это было даже очень кстати.

– Позвольте представиться, – обратился фотограф к Графине. – Мастер художественной фотографии. У меня к вам предложение. Мне бы очень хотелось сделать ваш совместный портрет. Если не возражаете, я бы выполнил его на блюде.

– Молодой человек! – восторженно воскликнула Клавдия Александровна. – Вы прочли мое сокровенное желание. Я всю жизнь мечтала заказать портрет на блюде! Митя, это просто чудо!

– Вот и отлично, – сказал фотограф и прямо весь засветился от радости. – Я сразу почувствовал, что вы меня поймете. Виден стиль. А мой салон вам мальчики покажут.

И почтительно поклонившись, мастер художественной фотографии удалился.

Потом мы вышли к очень маленькому заросшему пруду, через который был перекинут горбатый деревянный мостик. И мне вдруг показалось, что там, на другой стороне пруда я вижу высокого седого старика с палкой.

Но когда я подошел ближе, там уже никого не было.