Текст книги "На аптекарском острове"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Глава 3. Клочик

Если зимой на улице в двадцатиградусный мороз вы встретите человека без шапки и в домашних тапочках, читающего на ходу «Остров сокровищ», то можете не сомневаться – это Витя Клочиков. Стреляйте в этот момент над его головой дуплетом из двустволки или, если хотите, превратитесь в кенгуру и прыгайте перед его носом на задних лапах – он не обратит внимания. Если в кино на комедийном фильме ваш сосед хохочет так, что у вас, как в самолете, уши закладывает, а он еще и норовит шлепнуть вас по колену или пихнуть локтем в бок, – значит, опять вы встретили моего друга Клочика. Клочик не знает и не понимает, как можно что-то делать или чувствовать вполсилы, спокойно или равнодушно. Увидев на улице лоток с мороженым, он не представляет, что можно съесть меньше трех порций – ведь вкусно! А если по телеэкрану бродит бездомная собака, голодная и одинокая, то даже слезы могут запросто побежать по Клочиковым щекам. И он их совершенно не стесняется. Он их просто не замечает.

В том, что голова Клочика появилась в нашем окне, ничего фантастического или сверхъестественного не было. Мы живем на первом этаже или, как говорит мама, у нас бельэтаж. И если поставить пару ящиков, залезть на них и встать на цыпочки, то как раз голова и будет торчать в окне.

Клочик сидел под окном на опрокинутых ящиках и потирал ушибленную ногу.

– Рухнул я, – сообщил он. – Ящик ломаный попался. Ну как, крепко тебе всыпали? Я три раза заходил. Где ты пропадал?

– В Ботаническом саду, – сказал я.

– В Ботаническом? Здорово! Ни разу не был. Бананы там есть?

– Не видел.

– Ух как я бананы люблю! Могу тонну сразу съесть. А баобаб?

– Что баобаб?

– Растет? У меня дядя в Африке был – такие, говорит, баобабы видел! Из них, кажется, резину делают. Или нет, резину из каучукового дерева. А из баобабов – джонки. Или эти, пироги, что ли. А зачем ты в Ботанический пошел?

– Да так, – сказал я. – Прогуляться.

Мне хотелось рассказать Клочику и о встрече со стариком, и об азалиях, и о писателе Достоевском; сказать, что красота спасет мир. Но я чувствовал, что у меня не получится, что выйдет скучно и неинтересно и Клочик не поймет.

– Ладно, – сказал Клочик, – пошли на Неву. Там все скажу.

– Тайну, что ли?

– Ну.

– А зачем на Неву?

– Не торчать же под твоими окнами. А в садике грязь по колено. Весна опять.

Нева почти совсем освободилась ото льда. Но в залив еще плыли потемневшие, черные льдины, а с воды тянуло свежим весенним холодом. Бронзовый адмирал Крузенштерн, опустив голову, строго посматривал на нас со своего гранитного постамента. Сырой балтийский ветер дул ему в спину, и Иван Федорович, поеживаясь, скрестил на груди руки.

– Выкладывай, – сказал я, присев на гранитный парапет.

Клочик расстегнул молнию на куртке, вынул из кармана какую-то фотографию.

– Вот, – сказал он.

Фотография была темная и мутная. Можно было только разглядеть, что на ней изображен человек не то с портфелем, не то с сумкой.

– Я всегда говорил, что ты не умеешь фотографировать, – сказал я. – И тайны тут никакой нет.

– Она, – сказал Клочик.

– Кто «она»? – не понял я.

– Гречанка.

– Ворожева, что ли?

– Угу.

– Ну и что?

– И то. – Клочик посмотрел на адмирала, словно спрашивая, говорить дальше или нет.

– Да что ты резину-то тянешь, баобаб! – закипятился я. – Начал говорить, так говори.

– Я – это… Мне кажется… В общем, она мне нравится.

– Влюбился, что ли? Так бы и говорил.

Клочик даже вздрогнул от моих слов и снова посмотрел на бронзового флотоводца, будто испугавшись, что тот может услышать.

Ленка Ворожева училась в нашем классе всего третий месяц. До этого она вместе с родителями два года жила в Греции, где ее отец строил плотину. Там во время рытья котлована Ленка нашла какой-то древнегреческий горшок. Горшок оказался очень ценным, и про Ленку даже напечатали в греческой газете, поместив ее фотографию с горшком в руках. А потом заметку перепечатали в газете «Пионер Востока». Только вместо Ворожева написали Коржикова. Ошиблись, наверное, когда с греческого переводили. Но заметка была. Факт.

Вот в эту знаменитость и влюбился мой Клочик. Я уж было хотел пошутить и сказать что-нибудь остроумное, например любовь зла, полюбишь и козла, но, взглянув на Клочика, сказал:

– Знаешь, если честно, она мне тоже нравится.

– Тебе?! – Клочик даже подпрыгнул. – Вот здорово! Бывают же в жизни совпадения!

Казалось, он даже обрадовался моим словам, и меня это, по правде сказать, удивило. Как-никак, но я вроде бы становился его соперником. Но такой уж Клочик человек. У него все шиворот-навыворот. Однажды у нас в школе выступал математик-феномен. Он запросто в уме перемножал четырехзначные числа, с ходу запоминал тридцать быстро произнесенных цифр и шутя извлекал кубические корни. Еще он мог моментально прочесть любое слово или даже предложение наоборот. Скажете вы, к примеру: «Как ныне сбирается вещий Олег». А феномен тут же: «гело йищев ястеарибс енын как». Мы все разинув рты сидели. Только Клочик толкал всех в бока, мешая удивляться, и шептал: «Вы только посмотрите, какие у него уши! Ну точно как морские раковины. И такие же розовые!». Потом, когда кто-нибудь вспоминал про феномена, Клочик тут же говорил: «Да, уши у него потрясающие, ничего не скажешь».

Я спрыгнул с парапета и, посмотрев на проходивший буксир, сказал:

– А знаешь, зачем я в Ботанический ходил? Субтропики хотел посмотреть. А то Ленка все время твердит: «До чего же у вас холодно и сыро. И почему Ленинград не субтропики. Как в Греции». Схожу, думаю, узнаю, что за субтропики такие.

– Правильно сделал, – сказал Клочик. – Я тоже схожу. Жаль, конечно, что бананы там не растут. А теперь скажи мне: как ты относишься к трубе?

– К трубе? К какой еще трубе?

– Не к печной же. К музыкальной, конечно.

– Положительно отношусь. А что?

– Понимаешь, раз ты говоришь, что я влюбился…

– Как это я?! Это ты говоришь, что ты влюбился.

– Ну, неважно. Так вот. Раз такая история, завтра идем записываться в духовой оркестр. Надо научиться играть на трубе. У нас в Доме пионеров такой кружок есть, я узнавал.

– Оригинально мыслишь, – сказал я. – А почему бы не переплыть Атлантический океан в корыте? Или, еще лучше, вскарабкаться на Казбек на ходулях?

– Потом будешь острить, – сказал Клочик. – Ты просто не понимаешь, что такое музыка. Это ж колоссальная вещь! Другой раз смотришь какое-нибудь кино. И вдруг как музыка трагическая заиграет, так сразу тебе ясно, что дело дрянь, убьют кого-нибудь. Или там вулкан начнет извергаться. А то и наоборот – заиграла веселая музыка, значит, конец хороший, все живы-здоровы. И все понимаешь, сказано без слов, одними звуками!

– Ну и что?

– Как что?! Раз у человека чувство, он должен играть на трубе! Неужели не ясно? Во Франции в старину даже люди такие были – трубадуры. Они ездили на лошадях и серенады на трубах играли. А духовой оркестр – это ж сила! Только представь…

Клочик взмахнул руками, и в ту же секунду гулко бухнул барабан, со звоном разлетелась тарелочная медь и, расколов сырую тишину набережной, грянули бравые звуки марша. Мы с изумлением повернули головы. Из ворот морского училища, печатая шаг, четкими рядами выходил военный оркестр. Яркие серебряные трубы горели на фоне черных бушлатов. Вслед за оркестром шли плотные шеренги курсантов.

Я посмотрел на обалдевшего от удивления Клочика, засмеялся и, хлопнув его по плечу, сказал:

– Ну, трубадур, ты даешь! Ладно уж, сходим завтра в этот твой духовой кружок. Раз у человека чувство, он должен играть на трубе.

Глава 4. Следующим утром в четверг

Обычно по утрам Клочик поджидает меня у витрины фотоателье, около своего дома. Иногда, правда, мне приходится подниматься к нему и чуть ли не за уши вытаскивать из квартиры. Чаще всего это случается в те дни, когда его мама рано уходит на работу и Клочик вдруг вспоминает, что ему срочно надо заклеить велосипедную камеру или проявить фотопленку.

Вот и на этот раз Клочика на его обычном месте у витрины не было. Я подождал минутку и решительно поднялся на четвертый этаж.

– Кто там? – послышался за дверью голос Клочика.

– Японский император. Открывай живей!

– Не могу, – сказал Клочик.

– То есть как это, не можешь? Обалдел, что ли! Мы ж опаздываем.

– Заперли меня. Графиня опять дверь на старый замок закрыла.

– Ну так поищи ключ.

– Искал. Не нашел.

Графиней Клочик называл старушку соседку Клавдию Александровну Веревкину. Маленькая и сухая, с тонкой, почти прозрачной кожей, с бледно-голубыми, полинявшими глазами и совершенно белыми волосами, она и вправду походила на графиню из фильма «Пиковая дама». Каждый раз, когда Клавдия Александровна отпирала мне дверь в своем неизменном темно-синем платье с белым кружевным накрахмаленным воротничком, мне казалось, что вот сейчас она достанет перламутровый веер или лорнет и заговорит со мной по-французски. Клочика она называла Виктором и всегда дарила ему на Новый год открытку с Дедом Морозом и запонки, которые он отродясь не носил.

Когда Клочикова мама устраивала ему хорошую чистку мозгов за очередную двойку или замечание в дневнике, Клавдия Александровна приходила на помощь, говоря: «Нина Петровна, дорогая, ну разве можно так волноваться. Вспомните Песталоцци. Никакого насилия над личностью ребенка. Главное не образование, а нравственное воспитание». И Нина Петровна, вспомнив Песталоцци, успокаивалась.

Я подергал за ручку старой тяжелой двери, за которой томился мой друг, и сказал:

– Что ж, считай, тебе повезло. Встреча с японским императором отменяется. Я пошел в школу.

– Как это, пошел? – заволновался Клочик. – А я?

– А ты сиди, изучай Песталоцци. Или ложись спать.

– Да ты знаешь, что я вчера до двенадцати корпел! Математику всю сделал, стих даже выучил, за который в прошлый раз кол получил. Меня же по трем предметам спросить должны!

– Не расстраивайся. Твои глубокие знания пригодятся тебе в будущем. Кланяйся Графине!

Я повернулся и хотел было идти, но Клочик отчаянно закричал из-за двери:

– Леха, стой! Друг ты мне или не друг?

– Друг, – сказал я. – Но колоть дверь топором не буду.

– Да не надо ничего колоть. Сбегай поищи Графиню. Она или на Андреевском рынке петрушку покупает, или в Румянцевском садике голубей кормит. Зуб даю!

– Я же в школу опоздаю.

– Да ничего. Ну, придем ко второму уроку, скажем, так, мол, и так, несчастный случай…

– Да, не ожидал от тебя такой тяги к знаниям. Вот ведь что любовь с людьми делает. Ладно. Сбегаю. Но учти: если я соседку не найду, придется взрывать дверь динамитом.

Найти человека на рынке дело сложное. Но я добросовестно прочесал пестрые шумные ряды и даже, как заправская хозяйка, спрашивал, почем картошка. Не найдя Графини, я двинул на набережную к Румянцевскому садику. И вот там, в садике, меня ожидал первый сюрприз. На скамейке, окруженной голубями и воробьями, неторопливо разбрасывая хлебные крошки, сидела моя мама! Она рассеянно глядела вверх, на макушку Румянцева обелиска, где, растопырив крылья, торчал бронзовый орел. Моя мама посреди трудовой недели праздно сидела в садике и кормила голубей! Это было невероятно! К тому же сколько раз собственными ушами я слышал, как мама, глядя на старушек, кормящих голубей, говорила: «И куда смотрит санэпидемстанция. Разводят в городе заразу». Не зная, что подумать, я незамеченный выскочил из садика и дунул по набережной. Через триста метров меня ожидал сюрприз номер два. На спуске к Неве, между двумя египетскими сфинксами, стоял мой папа. Рядом с ним была какая-то женщина в светло-коричневом плаще с капюшоном. Сначала я не обратил на нее внимания, а смотрел только на папу, удивляясь, почему он не на работе. Но когда папа взял женщину под руку, и они пошли по направлению к мосту Лейтенанта Шмидта, я понял, что они вместе. «Ну и что тут особенного? – почему-то сразу услужливо сказал я сам себе. – Ничего тут нет особенного. Встретил коллегу по работе. Бывает. А то, что он ее под руку взял, так культурные люди всегда женщину под руку берут, когда по улице идут. Нам об этом Сергей Сергеевич, наш историк, говорил». Но эти объяснения тут же показались мне ужасно глупыми. И вообще у меня было такое чувство, что я не объяснял себе, а бессовестно врал.

Не успел я хорошенько обо всем подумать, как мне на голову свалился сюрприз номер три. К трамвайной остановке с авоськой в руках подходила Клочикова соседка Клавдия Александровна Веревкина. Рядом с ней шла… Ленка Ворожева! Подкатил тридцать седьмой трамвай, они сели в него и уехали. В голове у меня образовался сумбур, и я, ни о чем больше не думая, побежал к Клочику.

– Да, дела… – сказал Клочик из-за двери, выслушав мой отчет. – Откуда Ворожева знает Графиню?

– Это я хотел у тебя спросить, – ответил я.

– Понятия не имею, – сказал Клочик. – Тут какая-то тайна! Ну а ключ ты взял?

– Нет, конечно. Они же сразу уехали. В общем, ты сиди, размышляй, а я пошел.

– Погоди, – сказал Клочик из-за двери. – У меня идея. Раз уж мне не выбраться, я тебе сейчас свой портфель из окна спущу. Придешь в школу, покажешь мои тетрадки. Ведь там же все сделано. Ну неужели я зря вчера, до двенадцати…

– Ладно, не ной. Спускай портфель.

Когда я вышел во двор, в воздухе уже качался портфель Клочика.

– Чего же ты на нитке спускаешь! – крикнул я. – Оборвется же!

– Не оборвется, – ответил Клочик. – Нитка суровая.

Когда портфель был на уровне второго этажа, дунул сильный порыв ветра, портфель потащило в сторону, нитка чиркнула о чей-то карниз, лопнула, и портфель, туго набитый Клочиковыми знаниями, не долетев метров трех до земли, повис на водосточной трубе.

– Вот же балда! – крикнул я. – Неужели не мог веревку найти или леску, что ли!

– Леш, да тут низко, – просяще закричал Клочик. – Мы ведь с тобой и повыше залезали. А?

Делать было нечего. Я снял пальто и полез на трубу. До портфеля я добрался довольно легко, но вот оторвать руку от трубы и снять его мне было почему-то боязно. Так я и висел как павиан на ржавой трубе, не зная, что делать. Клочик, видно, почувствовал мои сомнения и крикнул:

– Леха, ты головой, головой его спихивай! Пусть он падает.

Это была дельная мысль. Я продвинулся выше и боднул портфель головой. План удался. Портфель снялся с крюка и полетел вниз.

– Порядок! – крикнул Клочик.

Я спустился вниз. Портфель при падении раскрылся, и все тетрадки Клочика высыпались в грязную лужу. А когда я надевал пальто, то заметил, что правая штанина у меня порвана.

– Порядок, – повторил я и, собрав мокрые, грязные тетрадки Клочика, побежал в школу.

На второй урок я все-таки опоздал. Наверное, я произвел неплохой эффект, когда запыхавшись ввалился в класс, весь измазанный ржавчиной, с порванной штаниной и с двумя портфелями в руках.

– Вот, – сказал я и поставил портфель Клочика на стол учительницы. – Витя Клочиков.

Валентина Сергеевна схватилась за сердце:

– Боже, что с ним?!

– Да вы не волнуйтесь, пожалуйста. Все в порядке. Он жив. Только прийти не смог. Его Графиня на старый замок закрыла.

– Какая графиня, какой замок? Что ты несешь?!

– Ну, соседка его. Вот он свой портфель из окна и выбросил. То есть, не выбросил, а на веревочке спустил.

И я кое-как объяснил, что произошло. Без подробностей, конечно. Валентина Сергеевна успокоилась, села за стол и сухо сказала:

– Очень интересная история. Что ж, раз ты такой верный друг, то, пожалуйста, к доске. Будешь отвечать за двоих.

Но как можно собраться с мыслями после такого сумбурного утра?

Глава 5. Семейный альбом

После уроков, злой и голодный, я направился к Клочику. Дверь мне открыла Клавдия Александровна. «Уже смылся, паразит, – подумал я. – Я портфель его проклятый таскаю, двойки из-за него получаю, а он…»

– Здрасьте, Клавдия Александровна, – рявкнул я. – А Вити разве нет?

– Дома, дома. Заходи, голубчик. Мы как раз тебя поджидаем, – заговорила Графиня. – Я ужасно перед вами виновата. Это ж надо – запереть Виктора в квартире! Какая чудовищная рассеянность. Ну, ничего, я обязательно пойду в школу и все объясню вашим педагогам.

Говоря это, она провела меня на кухню, где я увидел такую картину: за столом, уставленным чашками, банками с вареньем, тарелками с вафлями и сухарями сидел Клочик. Физиономия у него была такая довольная и счастливая, что, казалось, он сразу поглупел на пять лет. Напротив от обалдевшего от счастья Клочика, ловко уплетая вишневое варенье, сидела Ленка Ворожева.

– Семеро с ложкой, один с сошкой! – сказал я, плюхнув портфель Клочика прямо ему под нос, чуть не опрокинув банку с вареньем.

– А, Леш, привет, – рассеянно ответил Клочик. Ну, конечно! Ему было не до меня!

– Садись, Алеша, садись, – засуетилась Клавдия Александровна. – Сейчас мы тебе – чайку. Варенье бери.

– Ленка, а ты чего не в школе? – спросил я. – Ну, этому трубадуру повезло – его заперли. А ты-то чего?

– А я болею, – вызывающе ответила Ленка, отправив в рот вишневую ягодку. – У меня ангина.

– А почему же ты с ангиной по улицам шастаешь?

– А у меня в легкой форме.

– Так ангина же заразная болезнь!

– Боишься – можешь уйти. Тебя никто не держит.

От такой наглости я даже дар речи потерял и только и смог, что посмотреть на Клочика. Но от него в тот момент проку было мало. Клочик сидел и млел, глядя Ленке в рот. Я уж и впрямь хотел уйти, но тут вмешалась Графиня. Она поставила передо мной чай и заговорила:

– Алеша, голубчик, я надеюсь, у тебя не было неприятностей? Я никак не могу успокоиться.

– Ничего, обошлось, – зло сказал я.

– И тебе не поставили нотабену?

– Чего, чего не поставили?!

– Ах, прости, голубчик! – Клавдия Александровна всплеснула руками. – В последнее время у меня ужасно работает голова. Сегодня я даже трамвай назвала конкой. А нотабена – это раньше так в гимназиях называли замечание.

– Нет, не поставили, – сказал я. – Два шара вот по русскому зарисовали.

– Прости, что зарисовали?

– Ну, двойку поставили.

– Какой ужас! Нет, я обязательно пойду к вашим педагогам и все-все объясню. Неужели в теперешних школах не понимают, что важны не баллы и не спряжения латинских глаголов, а важно…

– Нравственное воспитание, – вставил я. – Нет, они этого не понимают. Куда им. У меня даже есть подозрение, что они не знают, что такое Песталоцци.

– Кто такой, – поправила меня Графиня.

– Вот именно, – сказал я. – Да вы, Клавдия Александровна, не волнуйтесь. Перебьемся. Виктор меня на буксир возьмет. Вы его только почаще запирайте. Он тут романсы сочинять начнет. Из жизни трубадуров.

Но Клочик на мои иронические слова – ноль внимания. Он видел перед собой только Ворожеву. А Ленка вдруг повернулась ко мне и, глядя на меня своими глазищами, сказала:

– Мне кажется, Нечаев, что почаще запирать надо тебя. Уж больно ты злой.

Честное слово, если б Ленка не была девчонкой, я бы в тот момент встал и дал бы ей как следует!

А Клочик, видно, почувствовав мое настроение, вдруг встрепенулся и закричал:

– Идея! Гениальная идея! Сейчас я вас всех сфотографирую. Это будет исторический кадр!

– Прекрасная мысль, – подхватила Клавдия Александровна. – Вы не представляете, как я любила в молодости фотографироваться. Конечно, в то время это было целое событие. К нему готовились как к празднику. Но Виктор, что же ты заранее не предупредил? Я ведь совсем не подготовилась!

– Мне тоже нужно причесаться, – сказала Ленка и удалилась вместе с Графиней.

– Не забудь выщипать брови! – крикнул я ей вдогонку.

– Леха, ну чего ты все время к Ленке придираешься? – насупившись, сказал Клочик.

– Молчи уж, трубадур, – ответил я. – И вообще, я гляжу, любовь плохо подействовала на твои умственные способности. А лично я в духовой кружок записываться не пойду. Могу, конечно, с тобой сходить. Для моральной поддержки.

– Жаль, – вздохнул Клочик. – Я хотел вместе.

Странный все-таки человек. Другой бы радовался, что так легко от соперника отделался. А он жалеет. О чем?

Потом Клочик нас фотографировал, истратив, наверное, целую пленку. Клавдия Александровна страшно развеселилась, все время повторяя: «Ах, Виктор, я даже не подозревала, что ты такой замечательный фотограф!» «Замечательный фотограф» так вошел в раж, что свалился с табуретки, когда хотел найти неожиданный ракурс. На этом фотосъемки закончились. И тогда Клавдия Александровна сказала:

– А сейчас я вам кое-что покажу.

Она вынесла из комнаты большую толстую книгу в кожаном переплете, которая наподобие шкатулки запиралась двумя медными застежками.

Это наш семейный альбом.

Не знаю, как вам, а мне ужасно нравится смотреть семейные альбомы. Например, наш альбом я знаю наизусть. Есть там одна фотография, где моему папе одиннадцать лет. На голове у него большущая шапка-ушанка, одно ухо которой смешно оттопырено в сторону, а из расстегнутого пальто торчит книга под названием «Родная речь». Когда я гляжу на эту фотографию, мне все время кажется, что сейчас папа сдернет с головы шапку и запыхавшись скажет: «Леха, дай русский скатать». И я бы ему обязательно дал. Если бы сам сделал.

С пожелтевших фотографий Графининого альбома на нас глядели строгие бородатые мужчины, дамы в длинных темных платьях, суровые седобородые старцы, чем-то походившие на известный портрет писателя Льва Толстого. Все они точно смотрели в объектив аппарата и были очень серьезны.

– Это мои родители, – говорила Графиня. – Брат Николай. Он погиб в первую мировую войну под Перемышлем. А это я в госпитале вместе с красноармейцами. Посмотрите внимательно. В центре Николай Александрович Семашко. Первый нарком здравоохранения. Тогда его называли Главный доктор Республики.

Когда мы дошли до середины альбома, Ленка вдруг ткнула пальцем в фотографию какого-то молодого человека с острыми усиками и гладкой короткой прической.

– Ой, Клавдия Александровна, кто это?!

– Да так, один старый знакомый, – смутилась почему-то Графиня.

– Но ведь это… – начала было Ленка и вдруг запнулась.

– Посмотрите лучше, какой смешной я была в день выпуска из гимназии, – сказала Клавдия Александровна и быстро перевернула страницу.

Когда мы распрощались со старушкой и вышли на улицу, я сказал:

– Виктор, ты можешь проводить даму. Она покажет тебе древнегреческий горшок. А я домой.

– Алеша, ты ведь прекрасно знаешь, что я нашла амфору, – тихо сказала Ленка. – Объясни, почему тебе сегодня все время хочется грубить? Что-нибудь случилось?

Честно говоря, я растерялся от этих слов и промямлил что-то невразумительное. А Ленка сказала:

– Ребята, знаете, чью фотографию я видела в альбоме? Моего деда. Представляете?!

– Твоего деда? – удивился Клочик. – Но откуда она у нее?

– Понятия не имею. Может быть, я ошиблась? Вот что: давайте сейчас зайдем ко мне.

– Да, тут какая-то тайна, – второй раз за сегодняшний день изрек Клочик и посмотрел на Ленку коровьими глазами.