Текст книги "На аптекарском острове"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Глава 6. Тайна

Почему-то я думал, что Ленкина квартира будет сплошь уставлена древнегреческими амфорами, глиняными черепками и мраморными бюстами с отбитыми носами. Но ничего подобного там не оказалось.

Квартира была самая обыкновенная. Только на полках рядом с книгами лежало множество разноцветных морских раковин, которые можно собрать в теплых южных морях.

Встретил нас Ленкин дедушка. И я, откровенно говоря, сразу подумал, что Ленка ошиблась насчет фотографии. Узнать в нем того молодца с острыми усиками было трудновато. Дедушка был завернут в длинный клетчатый плед, а на голове у него был смешной колпак, какие в мультфильмах носят добрые гномы.

– Алена, ты не представляешь, как мне сегодня повезло, – заговорил дед. – Мне удалось поспать целых сорок минут! И если бы во дворе не начали палить из гаубиц, я бы наверняка еще спал.

– Дедуля, какие гаубицы? Что ты говоришь! – сказала Ленка, усаживая старика в кресло.

– Потом-то я разобрал, что это были не гаубицы. Просто во дворе разгружали мусорные бачки. Но во сне я решил, что началась осада Порт-Артура. И проснулся. И все-таки сорок минут! Представляешь, я даже сон видел. Мне снилось, что я еду по Невскому в трамвае. В вагоне толкучка и кто-то стоит у меня на ноге. Это было замечательно!

– По Невскому трамваи не ходят, – сказал Клочик, во всем любивший точность.

– Это сейчас не ходят, – ответил дед, видно только теперь нас заметив. – А совсем недавно, до сорок девятого года, еще как ходили. Ну, не буду вам мешать. Занимайтесь.

– Иди, деда, – сказала Ленка. – Может, еще поспать удастся.

Старик вышел. Мы с Клочиком чинно присели на краешек дивана и вежливо огляделись.

– У дедушки бессонница, – сказала Ленка и неожиданно добавила: – Кстати, Алеша, почему ты зовешь своего друга трубадуром?

Клочик вздрогнул, покраснел и на всякий случай ткнул меня в бок.

– Потому что он трубадур, – сказал я. – Разве не похож?

– А кто такие были эти трубадуры? Вы сами-то знаете?

– Да были такие бездельники. Что-то вроде рыцарей… Ездили по свету на лошадях, играли на трубах и все такое.

– И еще, если не ошибаюсь, воспевали любовь к даме сердца? Ведь так? – ехидно добавила Ленка.

– Еще как воспевали! – охотно подтвердил я, решив довести бедного Клочика до белого каления. – У них это серенадами называлось.

Клочик больше не мог выдержать этой пытки. Он заерзал и хрипло сказал:

– Лена, дай чего-нибудь поесть.

– Поесть? – переспросила Ленка и хмыкнула.

– То есть попить, – сказал Клочик и совершенно смутился.

– А может, все-таки поесть? – сказала Ленка. – Я могу борщ разогреть.

– Не, спасибо, я уже пообедал, – сказал Клочик, и я видел, что он готов провалиться сквозь землю. Пора было выручать моего трубадура.

– Ленка, так кого же ты все-таки разглядела там, в альбоме у Графини? – спросил я. – Что-то твой дедушка не очень похож на ту фотографию.

– А вот мы сейчас проверим, – ответила она. – Я просто не могла ошибиться.

Ленка соскочила со стула, открыла шкаф и вскоре вытащила оттуда альбом, немного похожий на тот, что мы видели у Графини. Только без медных застежек. Быстро пролистав его, она достала небольшую пожелтевшую карточку и протянула нам. С карточки на нас глядели два молодых человека в одинаковых кожаных куртках. Один был в фуражке с длинным козырьком и в круглых очках с тонкими дужками, у другого были небольшие острые усики и короткие гладкие волосы, расчесанные на прямой пробор. Сомнений не оставалось: это был тот же человек, что и в альбоме у Графини. Только здесь он весело улыбался, слегка наклонив голову к своему товарищу.

– Ну, что я говорила! – торжественно сказала Ленка. – Вот он, мой дедуля. В молодые годы. Сейчас мы ему допросик учиним.

И словно угадав Ленкино намерение, в комнату опять вошел дедушка.

– Алена, ты не видела вчерашней «Вечерки»? – спросил он.

Ленка выхватила у меня фотографию и протянула старику:

– Деда, это ты?

Старик поднес карточку близко к глазам, заулыбался и закивал головой.

– Ну, конечно, Алена, конечно. А слева Васька Сухоруков. Это мы с ним на последнем курсе снимались. Потом, после выпуска, он уехал в свой Мелитополь, да так и сгинул. Хоть бы письмо, черт, написал. А ведь, как ни говори, пять лет дружили. Если бы вы слышали, как он на гитаре играл! Запоет, бывало: «Отойди, не гляди…».

– Да погоди ты, деда, про своего Ваську, – прервала старика Ленка. – Ты лучше скажи, знал ты когда-нибудь Клавдию Александровну Веревкину?

– Веревкину? – дедушка наморщил лоб и подергал себя за усы. – Ну, как же! Конечно, знал. Веревкин, Степан Кузьмич. Помнится, я тогда сменным инженером на «Дизеле» работал, а он был старшим мастером. Мы его еще Левшой звали. Золотые, скажу вам, руки у человека были. Пил только, подлец, крепко.

– Дедушка, ну что ты такое говоришь? Я тебя про женщину спрашиваю. Веревкина, Клавдия Александровна.

– Нет, женщину не знал. А Кузьмич был человек уникальный, это точно. Возьмет, бывало, в руки деталь и скажет: «Десятки не хватает. Брак». Измерят – и точно, на одну десятую миллиметра меньше. Да-а. Жаль, спился… Так, Алена, ты не видела газету? Пойду на кухню поищу.

Дедушка вышел, а мы растерянно посмотрели друг на друга.

– Тут что-то не так, – сказала Ленка. – Ведь не может у Клавдии Александровны случайно лежать фотография моего деда?

– А как ты сама с Графиней познакомилась? – спросил я.

– Очень просто. Мы тогда только приехали из Греции. Я гуляла в Румянцевском садике и остановилась около колонны. Вижу, рядом какая-то старушка стоит и так странно на меня смотрит. Я хотела уйти, но тут старушка вдруг стала мне рассказывать про эту колонну, про князя Румянцева, про сфинксов. Так мы и познакомились.

Я еще раз взглянул на фотографию, потом на Ленку, и вдруг меня осенило.

– А сказать, почему она вдруг решила с тобой познакомиться? Все совершенно ясно. Графиня знает твоего деда. И знает очень давно. Да ведь ты на своего дедушку как две капли воды похожа!

– И верно похожа! – закричал Клочик, посмотрев на фотографию, а потом на Ленку.

– Но почему же дедушка-то говорит, что не знает Клавдию Александровну? Ведь не скрывает же он?

– Вот здесь-то и тайна, – сказал я. – Загадка Бермудского треугольника.

– А может, он просто забыл? – сказал Клочик. – Пожилой все-таки человек.

– Не может этого быть, – обиженно сказала Ленка. – Какого-то алкоголика Кузьмича помнит, а женщину, которая хранит его фото столько лет, – не помнит!

Вдруг дверь резко распахнулась, и в комнату вбежал сияющий дедушка.

– Вспомнил! Ну, конечно, я знал еще одного Веревкина! Альберта. Он был племянником директора гимназии, в которой я учился. Худенький такой блондин. Потом мне говорили, что он застрелился от несчастной любви. – И совершенно довольный, дедушка торжественно покинул комнату.

– Пора уходить, – сказал я. – А то он еще с десяток Веревкиных вспомнит.

Я встал, посмотрел в окно и вдруг увидел папу, неторопливо шагавшего по другой стороне улицы. Папа обернулся и помахал кому-то рукой. Я проследил за его взглядом и заметил, как за углом мелькнул и пропал коричневый плащ с капюшоном. «Что же он со своей коллегой целый день разгуливает?» – подумал я, и в груди у меня пробежал холодок.

Глава 7. «Амурские волны»

Найти кружок духового оркестра – дело не хитрое. Лишь только мы переступили порог Дома пионеров, как тут же услышали разноголосую перебранку труб, глухие барабанные удары и звон тарелок. Сразу было ясно – идет репетиция. Каждый играет что-то свое, и получается такая веселая и бестолковая неразбериха, какая бывает в классе, когда вдруг объявляют, что урок не состоится.

Поднявшись на второй этаж, мы осторожно заглянули в комнату. Там за расставленными в беспорядке столами сидело много ребят с инструментами в руках. Казалось, каждый из них только и делает, что старается передудеть соседа. Перед музыкантами стоял огромного роста мужчина в защитного цвета рубашке и темно-синих брюках.

– Сидоров! – вдруг рявкнул он, да так, что сразу заглушил все инструменты. – Тебе приказ играть арпеджио. А ты мне что тут за ноктюрны выводишь? И врешь на каждой ноте. Я ведь все слышу, ты меня знаешь.

– Орест Иванович, ну сколько можно это арпеджио, – ответил Сидоров, ничуть не испугавшись. – Вон Брындин «Жили у бабуси» играет.

– До «бабуси» ты еще не дорос, – отрезал преподаватель и наконец заметил нас с Клочиком. – Почему посторонние в зале? Закрыть дверь и не мешать!

– А мы к вам, – сказал я. – Вот он в ваш кружок хочет записаться.

– В наш кружок?! У нас, молодые люди, не кружок, а духовой оркестр. А кружки – это, знаете ли, ниже, на первом этаже. Там и кройки и шитья, и мягкой игрушки, и лобзиком можно по фанере… Вот туда и ступайте. А в наш оркестр набор только осенью.

– Орест Иванович, вы уж, пожалуйста, сделайте исключение, – сказал хитрый Клочик. – А то мне до осени, ну, никак нельзя. Очень вас прошу.

– Любишь духовую музыку?

– Обожаю, – сказал Клочик.

– Ну, хорошо. Я тебя послушаю. Проходи, – смягчился преподаватель.

В углу комнаты стояло пианино. Орест Иванович открыл крышку, быстро проиграл какую-то мелодию и кивнул Клочику:

– Давай!

– Что давать? – не понял Клочик.

– Ну, пой.

Клочик улыбнулся.

– Так я же слов не знаю, Орест Иванович.

– Каких слов?

– Ну, слов этой песни, которую вы сейчас сыграли.

Брови преподавателя поползли на лоб.

– Что за бред? Какие слова? Пой мелодию – и все.

– Но как же без слов-то?

Орест Иванович как-то странно дернул головой и ущипнул себя за нос.

– Да так и пой без слов! – закричал он. – Ля-ля-ля! Та-ра-ра! Бу-бу-бу! Неужели не ясно, черт побери!

– Понял, понял, – поспешно сказал Клочик. – Только вы, пожалуйста, еще раз эту песню сыграйте. А то я уже забыл.

Преподаватель проиграл мелодию еще раз. Клочик подумал, потом промычал что-то невообразимое и как бы в оправдание сказал:

– Трудно все-таки без слов. Давайте я вам лучше песню какую-нибудь спою.

– Нет, нет, – сказал Орест Иванович. – Песен не надо.

Он вынул из нагрудного кармана карандаш и простучал им по крышке пианино.

– Простучи то же самое, – сказал он.

Клочик деликатно постучал костяшкой пальца по пианино – тук-тук-тук, – словно спрашивая: можно войти?

Преподаватель сморщился, будто лимон надкусил, потом ткнул в меня пальцем и сказал:

– Теперь ты.

– Но ведь я не…

– Пой!

Я не стал спорить, тем более мне самому было интересно, сумею ли? Я быстро спел вновь проигранную мелодию и отстучал карандашом. Орест Иванович помолчал несколько секунд, потом задумчиво сказал:

– Ну что ж! Тебя я, пожалуй, возьму.

– А меня? – спросил Клочик, почувствовав неладное, и голос у него задрожал. – У меня по пению четверка, честное слово! Вы меня еще спросите, со словами… Пожалуйста!

– Нет, мой друг, не могу, – неожиданно мягко, но твердо сказал преподаватель. – У тебя, увы, нет музыкального слуха. Абсолютно нет!

Видели бы вы в тот момент моего Клочика! Весь он вдруг словно потух, а у меня внутри сжалась какая-то пружина.

– Пошли, Витя, – сказал я. – Спасибо, до свидания.

Орест Иванович развел руками.

– Как хотите.

Мы вышли в коридор и направились к выходу. Вдруг Клочик остановился и горячо заговорил:

– Леха, не отказывайся, я тебя очень прошу, слышишь. Я с тобой на репетиции ходить буду, чтоб тебе веселее было. Только не отказывайся. Пойдем, пойдем, скорее назад. Пока он не передумал.

Через минуту мы снова вошли в комнату, и я сказал:

– Пожалуй, я согласен.

– Ну, спасибо, – сказал Орест Иванович и обычным своим голосом рявкнул: – Будешь играть на альте.

Он подошел к шкафу и достал оттуда слегка помятую средних размеров трубу, скрученную наподобие кренделя.

– Орест Иванович, а можно, я лучше на тромбоне буду? У меня дедушка в детстве как раз на тромбоне играл.

– Что?! – вскипел вдруг преподаватель. – Да ты знаешь, что такое альт?! Ты вообще представляешь себе, что такое духовой оркестр? Ты вслушайся в это слово: ду-хо-вой! Оно же от слова «дух» происходит. Душа, значит! А музыка без души – это бред, какофония. Дай-ка сюда инструмент!

Он выхватил у меня трубу, прошел на середину комнаты и громовым голосом объявил:

– Оркестр, тишина! Новенькие молчат. Старикам приготовиться! Композитор Макс Кюсс. «Амурские волны».

Он взмахнул рукой, и оркестр заиграл. Из неказистого на вид альта поплыли мягкие, глуховатые звуки вальса. А весь оркестр, словно поддерживая мелодию, выводимую альтом, бережно играл: «пу-па-па, пупа-па…». И мне вдруг показалось, что музыка неторопливо плывет куда-то, слегка покачиваясь, будто на волнах. И в лицо мне дует теплый, пушистый ветер, наполненный чуть сладковатым и каким-то щемящим запахом белых азалий. И от этих звуков, так неожиданно увлекших меня за собой, в груди у меня вдруг все опустилось, словно я в автомобиле на большой скорости промчался по крутому мосту у Летнего сада… А потом все замерло и наступила тишина.

Орест Иванович подошел ко мне и торжественно протянул инструмент.

– Вот что такое альт, – сказал он. – Теперь понял? То-то же… Ноты знаешь?

Как ни странно, ноты я немного знал.

– Чуть-чуть, – сказал я.

– Это хорошо, – сказал Орест Иванович и положил передо мной лист нотной бумаги. – Вот гамма. Внизу каждой ноты стоят цифры. Это пальцовка – показывает, какие клапаны для какой ноты следует нажимать. Понял?

– Понял.

– Тогда играй. Сначала нижнее «до». Губы распусти, не напрягай…

Я набрал в грудь побольше воздуха и что есть силы дунул в трубу. Альт неохотно ответил мне низким ломающимся голосом.

– Ура! – закричал Клочик и захлопал в ладоши.

Впервые в жизни мне аплодировали.

Глава 8. Нижнее «до»

– Почему так поздно? – холодно спросила мама, когда я вернулся домой.

– Вот, – сказал я и вынул из мешка трубу. – Ваш сын теперь музыкант: я записался в духовой оркестр.

– Чудесно, – сказала мама. – Теперь будет кому сыграть на моих похоронах.

– Хорошее дело, – сказал папа. – Я тоже в детстве играл на корнете. И у меня неплохо получалось: брал две октавы.

– Ну, и где теперь твои две октавы? – зло спросила мама.

– То есть, как это – где? – не понял папа. – Нигде.

– Вот именно, что нигде.

– Ну, зачем так, Оля?

– Я устала.

– Устала? От чего?

– Не знаю. От всего. Иногда мне начинает казаться, что каждый день понедельник. Понедельник, понедельник, понедельник!.. Это какой-то кошмар! Помнишь такую детскую забаву: если какое-нибудь самое простое слово очень долго произносить вслух, оно становится бессмысленным. Понимаешь, бессмысленным!

– А что бы ты хотела? Чтобы каждый день был воскресеньем?

– Да нет, хотя бы вторником. По крайней мере, звучит по-другому…

«Поехали», – с тоской подумал я.

Когда я шел домой, то думал, что мои здорово обрадуются, узнав, что я записался в духовой оркестр. Я думал, меня сразу начнут расспрашивать, о том, как это мне пришло в голову, где находится кружок и какой там преподаватель. А потом обязательно попросят что-нибудь сыграть. И я расскажу им об экзамене, об Оресте Ивановиче и об альте, на котором так здорово можно сыграть «Амурские волны». А папа скажет, что сегодня совершенно случайно он встретил одноклассницу, которую не видел двадцать с половиной лет, и что ему пришлось целый день ходить с ней по городу и вспоминать, за какой партой сидел Иванов и куда пропал Петров, который так хорошо играл на мандолине. И тогда у нас, как это часто бывало раньше, станет шумно и весело.

Именно так я и думал, когда возвращался домой. Но я ошибся.

И уже ничего больше не хотелось рассказывать и тем более выслушивать истории о несуществующих одноклассницах. Я молча взял свой холщовый мешок с трубой и хотел уйти.

– Постой, – сказала мама. – Объясни, почему ты, как бездомный кот, бегаешь по чердакам вместе с этим нелепым Клочиком? Почему я должна выслушивать жалобы не только от твоих учителей, но и от дворников?

Конечно, я сразу понял, в чем дело. Действительно, на той неделе мы с Клочиком залезли на крышу. Клочик уверял, что оттуда можно запросто увидеть Кронштадт. Погода была пасмурная, и Кронштадта мы не видели. А на обратном пути, на чердаке напоролись на дворничиху. Вот она-то, выходит, и накапала про нас маме. В другое время я бы все спокойно объяснил, и дело с концом. Но сейчас я стоял и собирался молчать, даже если бы с меня собирались снять скальп.

– А я знаю, для чего вы туда ходите, – продолжала мама. – Вы там курите. Ну-ка, выверни карманы!

Это было уже слишком. Я даже вздрогнул, будто меня ремнем хлестнули.

– Прекрати! – сказал папа и встал.

– А ты не вмешивайся! – крикнула мама. – Я не хочу, чтобы мой сын вырос таким же никчемным человеком, как отец.

И в эту секунду раздался телефонный звонок. Мы все трое стояли и не двигались с места. Потом папа сказал:

– Алексей, послушай.

Я вышел в коридор и снял трубку.

– Леха, ну как ты, репетируешь? – услышал я голос Клочика.

– Еще как! – ответил я. – Репетиция в полном разгаре.

Если бы мой трубадур знал, как я был ему благодарен сейчас за этот звонок! Нет, совсем не потому, что он, сам того не подозревая, стащил меня с эшафота. Просто я был страшно рад именно в этот момент услышать его голос. У меня даже внутри потеплело.

– Ты смотри, Леха, не ленись, – продолжал Клочик. – Начинай давай репетицию. Только как же ты играть будешь? У тебя ведь этой нет, ну… на которую ноты ставят. Во, вспомнил: пюпитры!

– Да успокойся ты, пюпитр! – засмеялся я. – Иди лучше уроки делай. Контрольная завтра.

– Ну, уроки – святое дело. Только мне надо еще в фотомагазин сходить, бумагу купить, проявить пленку. Интересно, как Ленка получилась?

Я пошел в свою комнату, достал тетрадки и учебники, вынул из мешка трубу и положил перед собой. Альт дремал, свернувшись, словно кот. Но я-то уже знал, что он может проснуться и сыграть «до». А если захочет, то сыграет даже «Амурские волны». И как, должно быть, хорошо станет в моей маленькой комнате, которая непременно начнет покачиваться, как лодка на волнах.

Я сидел и смотрел на свой альт, и мне совершенно не хотелось делать уроки. Я вспомнил Ботанический сад, белые цветы, высокого старика… И тут я услышал из родительской комнаты голос папы:

– Мне предлагают поехать в Туркмению в археологическую экспедицию. Художником. Сначала я отказался, а теперь решил ехать.

– Можешь ехать куда угодно, – сказала мама. – Только не забудь каждый месяц высылать деньги, чтобы за тобой не гонялась милиция.

Родители замолчали, и в квартире стало тихо. И так мне вдруг захотелось взять трубу и заиграть «Амурские волны»! Но я не умел. Не умел я играть «Амурские волны». Я даже «Жили у бабуси…» и то не умел играть. Тогда я взял в руки альт, вставил мундштук и громко, изо всех сил сыграл нижнее «до».

Глава 9. Соленая контрольная

– Ну как ты репетировал вчера? Ты смотри, Леха, не ленись, – говорил мне Клочик, когда мы утром поднимались в класс. – Для музыканта самое главное – репетиции. А я вчера пленку проявлял целый вечер. Ну, ту, что у меня на кухне снимали. Кадры получились – закачаешься! Уже по негативам видно. Вот Графиня-то обрадуется. И Ленка тоже.

– Это все хорошо, – сказал я. – Но вот ответь мне, мой друг, ты хорошо подготовился к контрольной?

– К какой еще контрольной?

– По математике.

– Ух ты, а я и забыл! Совсем из головы вылетело. Леха, мы погибли.

Клочик судорожно полез в портфель и вытащил оттуда учебник математики.

– Бессмысленно, – сказал я. – Неужели ты серьезно собираешься за десять минут выучить то, что тебе вдалбливали в голову в течение трех месяцев? Не дури. Надо пошевелить мозгами и придумать что-то другое.

– Эх, жаль эпидемия гриппозная кончилась. Во время было! Только скажешь врачу, что, мол, голова побаливает – тебя сразу домой. Вез всяких там подозрений и градусников.

Мы замолчали. Но я чувствовал, что в голове у Клочика шевелится какая-то мысль. И не ошибся. Клочик почесал макушку и задумчиво сказал:

– Знаю я вообще-то один способ. Ну, чтоб вроде как заболеть, с температурой.

– Да ты не тяни, – сказал я. – Знаешь – так говори. Время уходит.

– А ты не побоишься? Способ, понимаешь, такой, что, может, и потерпеть придется.

– Да я что угодно вытерплю – только бы не контрольная!

– Тогда слушай. Надо натереть подмышки солью. Тогда там, под мышкой, все, понимаешь, гореть начинает. Ну, прямо кочегарка! А остальное – дело техники. Идешь к врачу, ставишь градусничек, вынимаешь – тридцать восемь и восемь. И все дела.

– А не врешь?

– Вот еще! – обиделся Клочик. – Думаешь, мне охота на контрольную?

– Так бежим! – сказал я.

– Куда?

– В столовку, за солью.

Через три минуты все солонки в нашей столовой были пустые. Потом мы рванули в уборную.

– Натираем левые подмышки, – сказал Клочик. – Градусник всегда под левую ставят.

– Нет уж, – сказал я. – Давай обе, на всякий случай.

Мы расстегнули рубашки и принялись натираться.

– Эх, соль хороша! «Экстра», наверное, – приговаривал Клочик. – Ну, гореть будет! Как в доменной печи. Градусник расплавится, помяни мое слово!

– Очень много-то не надо, – сказал я. – А то еще в больницу на «скорой» увезут.

– Ничего, ничего! Лучше пересолить, чем недосолить. Слыхал такую поговорку?

Натеревшись, мы побежали в медкабинет.

– Здрасьте, Ирина Викторовна, – вежливо сказал Клочик, когда мы вошли. – Что-то мы с Лехой того, заболели. Ломает, прямо сил нет.

– Так сразу вдвоем и заболели? – недоверчиво спросила врачиха.

– Ага, – сказал Клочик, – сразу вдвоем. У меня вчера, понимаете, день рождения был, ну вот мы и отметили. Мороженого грамм по триста срубали, пепси-колы из холодильничка. Пепси-колу, ее обязательно охлажденной пьют. Там даже на бутылке написано: пейте охлажденной.

– Короче, Клочиков, – перебила врачиха.

– Вот я и говорю, – продолжал Клочик нести околесицу, – выпили пепси, потом прогулка на свежем воздухе. А сейчас к вечеру бывает так подморозит – ой-ой-ой!

– Мы бы, конечно, потерпели, – вступил я. – Но коллектив не хочется заражать, эпидемии разводить.

Врачиха вынула из стакана деревянную палочку и, направив на нас лампу, осмотрела наши горла.

– Все совершенно чисто, – сказала она. – Но у тебя, Нечаев, выпала пломба. А у тебя, Клочиков, два очень плохих зуба. Сейчас я выпишу вам направления, и после уроков обязательно пойдете в стоматологическую поликлинику.

Да, такое начало не предвещало ничего хорошего. Уж лучше десять контрольных, чем один зубной врач.

– Ирина Викторовна, – не растерялся все-таки Клочик, продолжая гнуть свою линию, – вы пока пишете, нам бы температурку померить. Худо совсем.

Врачиха поставила нам градусники и, бросая на нас бдительные взгляды, застрочила направления. А я сидел и уже совершенно ясно понимал, что дурацкая затея с натиранием провалилась. Потому что никакой доменной печи у себя под мышкой я не чувствовал. Моя догадка оправдалась полностью. Через пять минут со словами «Марш на урок, симулянты!» врачиха вытолкнула нас за дверь. Тут же и звонок на урок прозвенел.

– Трепло! – сердито бросил я Клочику и направился в класс.

Трубадур уныло поплелся за мной, на контрольную.

Когда я прочитал условие задачки, то мне показалось, что нечто похожее я уже встречал. «Так, так, так, – сказал я сам себе. – Главное – без паники. Может еще и выплывем».

И только я по-настоящему задумался над первым действием, как ощутил под мышками легкий зуд и еле заметное жжение. Поначалу я не обратил на это внимания и продолжал думать над задачкой. Но уже через несколько минут у меня под мышками начался настоящий пожар. Доменная печь, о которой твердил Клочик, разгоралась вовсю. Ни о какой задачке я больше не думал. Я крутился, извивался, хлопал, как крыльями, локтями, тряс рубашку и дул себе за воротник. С Клочиком происходило то же самое!

– Нечаев, Клочиков, вы чего дергаетесь как ненормальные? – строго спросила Елена Александровна, заметив наши странные ужимки.

Еще через несколько минут я не выдержал, встал и сказал:

– Елена Александровна, можно выйти?

– И мне! – вскочил Клочик.

– Да вы что?! У нас, кажется, контрольная идет.

– Очень надо! – сказал Клочик и, схватив себя за курточку, начал ее трясти, будто ему душно было.

В классе раздался смех.

– Что ж, идите, – сказала учительница. – Но имейте в виду: до конца урока осталось десять минут.

Мы пулей вылетели из класса и бросились в уборную. Там, сорвав с себя одежду, мы как одержимые принялись отмывать проклятую соль.

– Эх, досада! – говорил Клочик, поливая себя водой. – Такая температура – хоть чугун выплавляй! И все насмарку!

Когда мы вернулись в класс и сели за парту, я уже точно знал, как решить задачу. Наверное, первый раз в жизни мне ужасно хотелось, чтобы урок потянулся подольше. Но тут прозвенел звонок.