Текст книги "Напиши мне ответ"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Телепатия

Трудная попалась задачка. Прямо заколдованная. Уж чего я только с ней не делал! Наизусть даже выучил, но так и не решил.

«Наверно, в ответе опечатка», – подумал я.

Каждый раз, когда у меня задачка не получается, я думаю, что в ответе опечатка. Но потом всегда оказывается, что опечатки нет. Прямо невезение какое-то. Ведь бывают же в книгах опечатки. Я сам видел, как в конце одной книжки было написано: «Замеченные опечатки».

«Позвоню-ка Генке, – решил я. – Тоже небось сидит корпит».

Только я номер набрал и сказать еще ничего не успел, как Генка кричит мне:

– Серега, ты?!

– Я, – говорю. – А что?

– Колоссально! Просто потрясающе! Ведь это я сейчас сказал, чтоб ты позвонил!

– Ничего ты мне не говорил. Я сам взял и позвонил. У меня задачка не выходит. И потом как ты мог мне сказать, если я дома и ты дома.

– В том-то и петрушка! Я тебе мысли свои передал, понимаешь? На расстояние. Сижу сейчас и изо всех сил думаю: «Серега, позвони. Серега, позвони…» Пять раз только подумал – и вдруг звонок. Скажи: ты чего-нибудь чувствовал?

– Чувствовал, – говорю, – кое-что.

– А что ты чувствовал? – не унимается Генка.

– Разное, – говорю, – чувствовал. Не помню уже. А задачку ты решил?

– Да погоди ты со своей задачкой. Тут такая телепатия! В общем, сейчас приду.

Через пять минут Генка был у меня.

– Так, – сказал он. – Сейчас буду передавать. Смотри и улавливай.

Генка смешно вытаращил глаза и уставился на меня. Вид у него был такой потешный, что я не удержался и щелкнул его по носу.

– Ну, Серега, кончай, – обиделся Генка. – Мы же делом занимаемся.

– А мне показалось, что ты мне такую мысль передал, чтоб я тебя щелкнул, – сказал я.

– Ничего я такого не передавал. Я хотел, чтобы ты телевизор включил.

– Так рано еще. Чего его включать.

– Ну при чем тут рано! – взвился Генка. – Это же так, для опыта, понимаешь? Давай еще раз.

Генка снова на меня уставился, и мне опять ужасно захотелось его щелкнуть.

– Нет, – сказал я, – ничего не выйдет. Ты меня смешишь, когда смотришь. Давай лучше я попробую передавать. А ты на кухню иди, чтобы я тебя не смешил.

– Годится, – сказал Генка. – Только ты смотри, изо всех сил передавай, А я уж уловлю.

«Что бы ему такое передать?» – подумал я, когда Генка ушел. Тут я вспомнил, что на кухне на столе лежит кусок торта, накрытый бумажной салфеткой. Я подумал, что неплохо Генку угостить, и начал передавать: «НУ-КА, ГЕНКА, ПОДОЙДИ К СТОЛУ. ТАК. ВИДИШЬ ТОРТ? БЕРИ ЕГО, НЕ СТЕСНЯЙСЯ. БЕРИ И ЕШЬ. ТОРТ, ГЕНКА, ВКУСНЫЙ. СВЕРХУ КРЕМ, ОРЕХИ И САХАРНАЯ ПУДРА, А В СЕРЕДИНЕ ВИШНЕВОЕ ВАРЕНЬЕ…»

И так я это здорово все ему передал, что мне самому страшно захотелось съесть кусочек. У меня даже слюнки потекли. «Неужели все смолотит? – подумал я. – Кусок большой, мог бы и оставить».

– Генка, ну как ты, – крикнул я, – улавливаешь?

– Улавливаю, – отвечает он из кухни. А я чувствую: жует.

Приходит Генка в комнату, крошки со рта вытирает и говорит:

– Ну, чего ты передавал?

– Передавал, – говорю, – чтобы ты пол на кухне подмел.

– Я – пол?! Чего это я буду у вас полы подметать?

– Для опыта, – говорю. – Для чего ж еще.

– М-да, – говорит Генка, – осечка, значит, вышла. У вас там торт лежал. Так я его того, слопал. Мне показалось, ты про торт передавал. Но половину я оставил, ты не думай…

– Тогда другое дело, – засмеялся я. – Я ведь про торт и передавал. А про пол я нарочно сказал. Думал, ты не оставишь.

– Ура! Получилось! – закричал Генка и забегал вокруг стола. На пол полетели мои книжки и тетрадки.

– Постой, – сказал я, поднимая учебник по математике. – Ты так и не ответил: задачка у тебя получилась?

– Задачка? – Генка перестал бегать. – Подозрительная что-то эта задачка. Знаешь, Серега, мне показалось, в ответе опечатка.

– Не может быть! – удивился я. – Я тоже про опечатку думал!

– Ну, я же говорю: телепатия.

Петрарка

– Серега, ты когда-нибудь любил? – спросил Генка и покосился на меня.

– А как же, – ответил я. – Много раз.

Генка любит загнуть что-нибудь такое. Я к этому привык. То он вдруг спросит, почему обезьяны больше в людей не превращаются, то – отчего лысина блестит.

– А вот скажи, – продолжал он, – ты что-нибудь о Петрарке слышал?

– Вроде слышал. Композитор, кажется.

– Сам ты композитор. Петрарка – это итальянский поэт. Гуманист. Понимаешь, влюбился он в одну девушку. Лаурой ее звали. И видел-то он ее всего несколько раз, и то мельком. Но так влюбился, что стал с тех пор гениальные стихи писать. Сонетами называются. Так его любовь вдохновила. Не влюбись он – может, за всю жизнь и строчки бы не написал.

– Уж не влюбился ли ты сам? – ехидно спросил я.

– Нет, – вздохнул Генка. – А стоит попробовать. Представляешь: я влюбляюсь, как Петрарка, у меня появляется вдохновение, и я становлюсь знаменитым поэтом или художником. А может, и ученым. И открываю в ее честь новый вирус!

– А если нет?

– Что нет?

– Ну, если влюбишься и не станешь ни поэтом, ни ученым?

– Этого не может быть. Надо только хорошенько влюбиться.

– Так давай, попробуй, – стал я его заводить. – У тебя кто-нибудь на примете есть?

– Да как тебе сказать… Знаешь училку музыки из среднего подъезда? У нее еще Васька Лапшин занимался.

– Что?! – Я вытаращил глаза. – Так она же старая. Ей лет двадцать пять!

– Двадцать пять – это еще не старая. А потом мне же только для вдохновения. Вон, кстати, она сама идет.

И действительно, по двору с нотной папкой в руках шла учительница.

– Генка, – сказал я, – ты заметил, что когда она идет, то всегда вниз смотрит? Будто чего ищет.

– Ничего она не ищет. Просто она всегда в мыслях. Творческая натура. Я, может, поэтому ее и выбрал.

Учительница поравнялась с нами. Я шагнул к ней навстречу и спросил:

– Скажите, пожалуйста, который час?

Она подняла голову и непонимающе взглянула на меня из-под толстых стекол очков.

– Простите, что вы сказали?

– Времени сколько, не скажете?

Она ответила и пошла дальше.

– Ну как? – спросил я. – Чувствуешь чего-нибудь?

– Вроде чувствую, – неуверенно сказал Генка. – Попробую-ка сегодня стих написать. А потом твоему отцу покажем. Он ведь в газете работает.

На следующий день Генка пришел ко мне и притащил стих. Вот что у него получилось:

 
Когда на дальнем крае света,
Рассыпав зайчиков в пруду,
Исчезнет колесница Фета,
Я вновь на пир любви иду.
А ты сидишь в ланитах синих,
И в пурпуре твои глаза,
На длинных ресницах звонкий иней,
А по плечу ползет оса.
 

Папа прочитал стих, покашлял в кулак и сказал:

– Придется мне, Геннадий, твое произведение покритиковать. Начнем с колесницы Фета. Допустим, поэт Афанасий Афанасьевич Фет и имел какую-нибудь колесницу. Но при чем она здесь, в твоем стихотворении? Ты, видимо, хотел написать «Феб». Так в мифологии называли бога солнца. Дальше. Твоя героиня сидит в синих ланитах. Ланитами поэты прошлого называли щеки. Так что сидеть в ланитах, да еще синих, Никак нельзя. Потом что это за пурпурные, то есть ярко-красные, глаза? Почему на ресницах вдруг иней, да еще звонкий? И, наконец, оса, ползущая по плечу. Ты думаешь, это очень образно?

Генка ничего не думал и подавленно молчал.

– Вот что я тебе скажу, Гена, – продолжал папа. – То, что ты стихи пробуешь писать, – это замечательно. Но сейчас я дам тебе один совет: пиши проще, пиши о том, что ты хорошо знаешь и что тебя волнует. И никогда не пытайся подделываться под кого-то.

На другой день в школе Генка целиком погрузился в творчество. Он грыз ручку, чесал затылок и был до того рассеян, что умудрился на своей любимой математике схватить двойку.

– Ну как? – спросил я его на перемене.

– Туго, – ответил он. – Знаешь, мне кажется, стихи не моя стихия.

– Все понятно, – сказал я. – Недолго тебя любовь вдохновляла. Наболтал – и в кусты.

– Ничего не в кусты. У меня к стихам способностей нет. Гены не те.

– Слушай, а может, тебе надо с учительницей поближе познакомиться? Ты ведь все-таки не Петрарка. Давай под каким-нибудь предлогом зайдем к ней сегодня.

– Зайти, конечно, можно. Только что мы скажем? Что водопроводчики?

– Зачем. Собираем макулатуру.

– Слишком избито. Вот, может, сказать, что мы следопыты? Собираем материал о героях гражданской войны.

– Ну, конечно. И спросим, не служила ли она в Первой Конной? Ладно. Придумаем на месте. Ты идешь?

Генка на секунду задумался, поскреб макушку, а потом твердо сказал:

– Иду.

Вечером мы стояли около двери учительницы и долго не решались позвонить. Наконец Генка глубоко вдохнул и нажал кнопку звонка. Вскоре дверь распахнулась, но на пороге стояла не учительница, а ее тетка Степанида. Мы совсем забыли, что учительница живет с теткой, злющей как мегера. Увидев нас, она закричала:

– Вы что хулиганите! Вчера почтовые ящики подожгли, а сегодня уже до квартир добрались!

Такого оборота мы не ожидали и растерялись.

– Мы… Мы… ничего, не хулиганим, – заикаясь, сказал я.

– Следопыты мы, – сказал Генка, тоже, видно, струсив. – Вы в этой… в Первой Конной не служили?

– Что?! – взревела Степанида. – Я вам покажу Первую Конную!

И она угрожающе двинулась на нас. Я понял, что пора удирать. Но тут, на наше счастье, вышла учительница.

– Что тут происходит? В чем дело, тетя? – спросила она.

– Хулиганье! И дома от них покоя нет! – кипела Степанида.

Учительница вопросительно посмотрела на нас. Тут я пришел в себя и как можно спокойнее сказал:

– Мы к вам, Марина Александровна. По делу.

– Ну, раз по делу, проходите, – сказала она. – А вы, тетя… Что же вы так гостей встречаете?

– Гостей! Метлой таких гостей, – заворчала Степанида и недовольно отступила.

Мы вошли в квартиру. В комнате учительница усадила нас на диван.

– Ну, что у вас, ребята? – спросила она. Надо было что-то говорить. И я начал.

– Вот он, – сказал я, кивнув на Генку, – хочет учиться музыке.

Генка ущипнул меня за, ногу, но я уже не мог остановиться.

– Талант, – сказал я. – Почти самородок.

Учительница улыбнулась.

– Он что же, поет?

– Нет. Петь не поет. Вокальных данных нет. Но слух абсолютный. Сочиняет прямо на ходу. Второй Бабаджанян, честное слово.

– Что сочиняет?

– Музыку сочиняет. Сонеты там разные, фуги. Вот только учиться ленится. Но сегодня я ему говорю: хватит, говорю, Геннадий, талант в землю зарывать. Потом не откопаешь. Гений, говорю, и лентяй несовместимы. И привел к вам.

Учительница засмеялась, а Генка ткнул меня в бок чем-то железным. Дело в том, что музыкального слуха у него вообще не было.

– Ну, а что же второй Бабаджанян все молчит? – спросила учительница.

– Стесняется, – сказал я. – Все великие люди застенчивые. Вот, к примеру, итальянский поэт Петрарка уж такой застенчивый был, что своей знакомой Лауре только стихи писал. А просто, по-человечески поговорить не мог. Стеснялся.

– Что ж, давай послушаем твоего застенчивого друга.

– Да врет он все! – не выдержал Генка. – Ничего я не сочиняю. У меня и слуха-то нет.

– Тогда зачем же вы все-таки пришли? – удивилась учительница.

– Вот именно, – сказал я. – Зачем же ты тогда пришел?

От таких моих слов у Генки даже челюсть отвисла.

– То… То есть как это «зачем»?! А ты зачем?!

– Я с тобой.

– А я с тобой!

– А я с тобой!

– Тихо, тихо, друзья, – сказала учительница. – Вы что-то окончательно запутались. Давайте-ка сначала разберитесь, кто с кем пришел и зачем. А потом уж заходите. Ладно?

Генка целый вечер дулся на меня за «самородка». Но утром не выдержал и позвонил. Был воскресный день, и мы решили сходить на Неву к Петропавловской крепости, посмотреть «моржей».

Народу на Неве была тьма. Тут и рыбаки, и просто гуляющие, и, конечно, «моржи». Мы сразу направились к проруби. Стоишь рядом в теплой одежде, смотришь, как люди купаются, а тебя от одного этого вида в дрожь бросает.

– Интересно, – сказал Генка, – что они летом делают? Для них небось летом вода как для нас кипяток.

И тут мы увидели учительницу. Она была не одна. Рядом с ней, держа ее под руку, шел какой-то длинный парень в большой кроличьей шапке. Учительница тоже нас заметила и подошла.

– Как водичка? – Спросила она и улыбнулась. – Купаться можно?

– Можно! – ответили мы хором.

– Мои соседи, – сказала она парню.

– Очень рад, – буркнул он.

Я сразу почувствовал, что Генка невзлюбил этого дылду с первой секунды. Да и мне он не понравился. Уж больно у него вид был самоуверенный.

– Интеллектуальное занятие, ничего не скажешь, – промямлил парень, глядя, как очередной «морж» лезет в воду.

– Ты бы, конечно, не смог, – сказала учительница.

– А мне и незачем. Этим можно заниматься и в ванной под душем, а не устраивать цирк на льду. Верно, молодежь?

– Неверно, – сказал Генка.

– Это почему же? – Парень с любопытством посмотрел на Генку.

– Потому, – сказал Генка. – Так трусы думают.

Парень поднял брови.

– Значит, молодой человек считает, что если можешь зимой нагишом в прорубь сигануть, то смелый, а не можешь – трус. Молодой человек, видимо, тоже «морж»?

– «Морж»! – вызывающе ответил Генка.

– Так почему бы нам не искупаться?

– Перестань, Виктор, – сказала учительница.

– Отчего же, – сказал парень. – Я, например, трус и купаться поэтому не буду.

– А я буду! – запальчиво выкрикнул Генка. Глаза у него загорелись.

И тут я понял, что никакая сила не сможет теперь его удержать. Сейчас начнет раздеваться. И точно. Генка стал быстро расстегивать пальто.

– Гена, Гена, перестань сейчас же, – сказала учительница, – что за глупости. А ты, Виктор, соображаешь, что говоришь? Не видишь – дети?

Парень растерялся.

– Ну, старик, брось, – миролюбиво начал он. – Пошутили – и будет. Конечно, ты не трус.

Он попытался остановить Генку, но теперь это было бесполезно: Генка вывернулся, и на лед уже летели пальто, куртка… Стали собираться любопытные. Я сделал последнюю попытку остановить его:

– Да не стоит, Генка. Ты ведь плавок с собой не взял.

Но он меня даже не слышал.

Этой картины я не забуду никогда. Под высокими стенами Петропавловской крепости, на заснеженной Неве, в длинных до колена трусах и в войлочных ботинках стоял Генка. Несколько раз подпрыгнув, он нагнулся, зачерпнул горсть снега и стал им обтираться.

– Эх, хорошо! – приговаривал он. И вот тут-то ему стало холодно. Ветер дунул покрепче, кинув в белое Генкино тело колючие снежинки.

Генка стал синеть. Он растерянно посмотрел на меня, потом сделал несколько неуверенных шагов к проруби и остановился. Тут учительница опомнилась. Схватив Генкино пальто, она побежала за ним.

– А ну сейчас же оденься!

Но это только придало ему решимости. Он подбежал к проруби и уже хотел прыгнуть.

– Геныч, ботинки-то! – крикнул я.

И, быть может, это его и спасло. Не крикни я, он бы наверняка прыгнул, и я не знаю, чем бы все кончилось. Но он услышал и остановился.

– Во балда! Чуть в ботинках не сиганул, – сказал он.

Но я-то видел, что о ботинках он вовсе не думал. Он смотрел на черную ледяную воду и трясся от холода и страха. В этот момент из воды вылез какой-то мужчина. Он посмотрел на Генку, на нас и уж не знаю как, но сразу обо всем догадался.

– Сегодня купаться не советую, – сказал он уверенно.

– Почему? – спросил Генка с надеждой.

– Вода, понимаешь, не та…

– Правда, не та? – Генка с благодарностью посмотрел на мужчину.

– Точно. Вчера была гораздо лучше. Я вот сейчас выкупался – и никакого удовольствия.

– Тогда я, пожалуй, не буду, – неуверенно сказал Генка.

– Конечно, не стоит. Одевайся. Чего напрасно мерзнуть.

– Да я и не замерз ничуть, – сказал Генка, стуча зубами.

Но одеваться стал.

Генка все-таки заболел. В понедельник после школы, когда я пришел его навестить, он сидел с завязанным горлом и пилил какую-то железяку.

– «Моржам» – физкульт-привет! – сказал я.

– Здорово, – сказал Генка и чихнул.

– Чем болен-то? – спросил я.

– Не знаю, чихотка, наверное. Чихаю все время.

– А пилишь чего?

– Понимаешь, есть у меня идея. Ты думаешь, если у меня со стихами не получилось, так все? Дудки. Стихи что. Ерунда. Слова, слова… Вот скульптура – это вещь. Представляешь, бронзовый монумент! Сила!

– Уж не из этой ли железки ты собираешься бронзовый монумент делать?

– Ну, монумент не монумент, а небольшую скульптурку можно попробовать.

– И что же ты собираешься изобразить?

– Учительницу.

Я даже присел.

– Генка, – сказал я, – у тебя, может, не горло, а голова болит? Ты бы с врачом посоветовался.

Но Генка только отмахнулся.

– Ты слушай и не перебивай. Знаешь, какую скульптурку-то я собираюсь делать? Абстрактную. Ведь главное что?

Идея. Ты думаешь, обязательно, чтобы похоже было? Чтоб тебе и нос, и глаза, и всякое такое? А вот и нет. Идею можно разными способами выразить.

На следующий день Генкина скульптура была готова. Надо отдать ему должное, подставочка у него вышла отлично, ничего не скажешь. Из сосновой доски, ровненькая, лаком покрыта. А вот что к этой подставочке было прикручено, сказать трудно. Обыкновенный железный прут, который к тому же извивался, будто червяк, а на конце было припаяно что-то вроде медных усов.

– Я бы на месте учительницы обиделся, – сказал я. – Ты бы хоть проволоку-то выпрямил.

– А это и не учительница, – сказал Генка.

– А кто же?

– Потом скажу. У меня есть предложение. Послезавтра Восьмое марта. Зайдем к ней, поздравим?

– Можно, – сказал я. – Только не вздумай своего червяка дарить.

Но Генка ничего не ответил.

Восьмого марта мы стояли у двери учительницы. Я держал в руках цветы, – Генка – коробку со скульптурой. Он все-таки ее взял.

– Только бы на тетку опять не нарваться, – сказал Генка.

К счастью, на этот раз дверь открыла сама Марина Александровна. Мне показалось, что она ожидала увидеть кого-то другого.

– А-а, это вы, ребята, – сказала она растерянно.

– Вот решили зайти, поздравить, – сказал Генка.

Я протянул цветы, Генка – коробку.

– Ой, какие вы молодцы, – оживилась она. – Да что же мы стоим, проходите.

Мы вошли.

– Ну какие же вы молодцы, что пришли, – повторяла Марина Александровна. – А цветы изумительные! – Она засуетилась, ища вазу. – А тут еще что-то. – Она подошла к коробке. – Посмотреть можно?

– Конечно, – хрипло сказал Генка. Учительница открыла коробку.

– Это скульптура, – сдавленным голосом сказал Генка. – «Весна» называется.

«Сейчас засмеется», – мелькнуло у меня в голове.

Но учительница и не думала смеяться. Она осторожно вынула Генкину скульптуру и, поставив на подоконник, сделала шаг назад.

– Какая прелесть, – тихо сказала она. – Стебелек и два только-только раскрывшихся листика.

Я посмотрел на скульптуру – и замер. Вот это да! В одно мгновение Генкин усатый червяк превратился в веточку с двумя маленькими цветочками на конце. Почему же я раньше этого не разглядел? И как это она сразу все увидела?

– Ребята, милые, – сказала она, – вы просто сами не знаете, какие вы умницы. Давайте-ка садитесь вот сюда, а я для вас любимое сыграю. А потом будем пить чай. У тети есть отличное варенье. Вы ведь любите варенье?

Она села к роялю и заиграла. Впервые в жизни кто-то играл специально для нас с Генкой.

Поход не отменяется (маленькая повесть)

Фанфары, трубите сборы!

Ох уж этот вторник! Посудите сами: пять уроков, дежурство по школе, а на шестом – классный час, или чистка мозгов, как говорит Санька Сапырин. Но меня сегодня, кажется, чистить не будут. На носу конец второй четверти, и Татьяна Андреевна говорит о Кольке Миледине и Людке Меньшиковой. У них намечаются двойки. А я сижу и тоскую о коржике, который ждет меня в парте, и рассеянно гляжу по сторонам. Справа на стене под плакатом «В здоровом теле – здоровый дух!» висит последний санитарный листок с двумя карикатурами. На одной нарисован смешной человечек с тонкими ногами и грязным лицом. Под ним подпись: «Миша наш не моет глаз, значит, он дикобраз». Это про Мишку Бурова. Только почему дикобраз? Непонятно. Другая карикатура изображает девочку, у которой вместо головы швабра. Здесь подпись такая: «Отрастила Зина множество волос, а с расческою вот дружбу не ведет». Верно подметили. Зинка Пилюгина всегда лохматая ходит. Вот только стих какой-то кривобокий. Как бы это получше сказать? «Отрастила Зина кудри…» И только я собрался это с «лахудрой» срифмовать, как по классу пронесся такой рев, будто шайбу забросили.

– А? Что? Что такое? – зашипел я, толкая Генку в бок.

– Что, что! Спишь ты, что ли? В поход мы идем на каникулах. В лыжный!

Все кричали, переговаривались, а Татьяна Андреевна даже не пыталась нас успокоить. Она стояла и улыбалась. Тоже, наверное, радовалась. Наконец, когда стало потише, она сказала:

– Вижу, что предложение принято единогласно. Только учтите: вы должны отнестись к этому очень серьезно. Во-первых, неуспевающих у нас быть не должно. Если будет хоть один двоечник, не пойдет никто. Во-вторых, всем учиться до последнего дня как следует. А то знаю я вас: все бросите и начнете в поход собираться. Ну, и, разумеется, следует продумать маршрут, подготовить снаряжение.

– У меня идея, – поднял руку Санька Сапырин. – Пусть это будет не просто поход, а поход астрономический. Все, наверно, знают, что сейчас весь ученый мир следит за кометой Когоутека. Такой кометы уже сто лет не было. Представляете, у нее один хвост в пятьдесят миллионов километров. Уникальное явление! Потомки нам будут завидовать.

– Очень нам нужен твой хвост, – запищала Зинка Пилюгина.

– Почему это мой? – обиделся Санька. – Он для всех людей важен.

– Все равно чей. Мне, например, на живую лису в сто раз интереснее посмотреть. И на ее хвост. А своей кометой ты можешь и с крыши любоваться.

– Серая женщина, – презрительно сказал Санька.

– Ерунда все это, – сказал Женька Капустин. – Главное – чтоб горок побольше. С горки – вжих! – и там…

– Ну чего вы заспорили, – сказала Татьяна Андреевна. – Посмотрим мы и на комету и на лисий хвост, если доведется. Теперь ведь скорее комету на небе увидишь, чем лису в лесу. Главное, ведите себя хорошо. Боюсь я за вашу дисциплину. – И Татьяна Андреевна замолчала, будто ей страшное представилось.

Тут я заметил, что, пока все разговаривали, Генка что-то усердно строчил на листке. Татьяна Андреевна отпустила ребят, а мы с Генкой остались. В тот день мы еще и по классу дежурили.

– Чего это ты там писал, писатель? – спросил я, когда мы остались одни.

Генка схватил швабру и залез на парту.

– Слушай, я стих написал. Посвящается походу. – И он стал читать:

 
Две четверти уж позади,
Фанфары, трубите сборы!
Каникулы впереди,
Нас ждут ураганы и горы!
Довольно по городу шляться,
Хватит глазеть телевизоры!
Нам время в лесу прогуляться,
Да здравствуют палки и лыжи!
Завидуйте, люди, навзрыд,
Давите в метро свои пятки,
Лечите касторкой бронхит,
А мы собираем манатки!
 

– Ну как? – спросил Генка.

– Потрясающе! А еще говорил, к стихам способностей нет. Вот только в конце, там, где про «манатки», что-то не очень…

– Да, верно. Я тоже об этом подумал. Но, понимаешь, с пятками больше ничего не рифмовалось.

– «Без оглядки» хорошая рифма, – сказал я.

– Причем тут «без оглядки»?

– Не знаю. Ты поэт, тебе виднее.

Тут дверь распахнулась, и в класс влетел Мишка Буров.

– Вы еще здесь? А я портфель в парте забыл.

– Во дает! – сказал Генка. – Как это можно – портфель забыть? Я понимаю, ручку можно оставить или там дневник. А то – портфель! О чем ты только думал?

– Как о чем. О походе. Вот скажите мне, к примеру: что вы в походе есть собираетесь?

С этими словами Мишка достал из забытого портфеля огромный бутерброд с колбасой и тут же стал его уписывать.

– Ты, наверное, из-за колбасы и вернулся. А не из-за портфеля, – сказал я.

– Так вы мне не ответили, – продолжал Мишка, работая челюстями. – Что вы будете есть в походе?

– Как это что, – сказал Генка. – Пищу будем есть.

– А когда пища кончится?

– А почему это она должна кончиться?

– Мало ли. В походах все случается. Заблудиться можно, в буран попасть. Наконец, продукты могут оказаться отравленными. Тогда что?

– Тогда, – сказал я, начиная злиться, – будем есть самых толстых. А кто у нас в классе самый толстый, а?

– Да ну тебя, – отмахнулся Мишка. – Я серьезно. Когда продукты кончаются, едят кожу. Ремни, сапоги, портфели… Ясно?

– Гениально, – сказал я. – Сам додумался?

– Не, это я в одной книжке читал.

– Тогда вот что, – сказал Генка. – Иди сейчас домой и потренируйся. А то никто ведь не знает, как кожу есть. Вот ты возьми старый башмак, свари его, поперчи, посоли, а может, уксусу добавишь или лаврового листика. Дерзай, в общем. А потом нам о результатах доложишь.

Мишка с подозрением посмотрел на Генку, но тот стоял с совершенно невозмутимым видом.

– Да я и есть-то еще не хочу, – сказал Мишка.

– Ничего, – сказал Генка. – Пока башмак будет вариться, проголодаешься.

Тут я не выдержал и разразился таким хохотом, что ноги у меня подогнулись и я повалился на парту. Прыснул и Генка, а Мишке ничего не оставалось, как присоединиться к нам.