Текст книги "Напиши мне ответ"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Дуэль

Так трезвонить мог только Генка.

– Ты что, ошалел? – сказал я, открывая ему дверь. – Я ведь не глухой.

– Дело есть, – сказал он, вваливаясь в квартиру. – Выносил я сейчас помойное ведро. А во дворе Васька Стропила с Петькой в ножички играют. Тут Зинка Пилюгина идет. Васька ее увидел и давай орать: «Кикимора идет! Эй, кикимора, ты что, через терку загорала?» Это он про ее веснушки. А потом взял и огрызком морковки в нее кинул.

– Попал?

– Прямо в лоб. Нет, Зинка, конечно, и сама еще тот фрукт. Но зачем же так, ни за что ни про что, огрызками кидаться и кикиморой обзывать. И вообще – давно пора Ваську проучить.

Васька Клюев, или, как мы его звали, Стропила, был тощий и ужасно длинный, за что и получил такое прозвище.

– Предлагаешь устроить ему темненькую? – спросил я. Генку.

– Нет, я так не хочу. Сделаем по-другому. Я вызову его на дуэль. Представляешь: «Вызываю, Вас на дуэль за оскорбление женщины». Звучит?

– Ты что, совсем спятил? Дуэль! На швабрах, что ли?

– Зачем на швабрах. Пусть сам оружие выбирает. Как вызванная сторона. А ты будешь моим секундантом.

– Ну и как же ты его вызывать собираешься? Перчатку бросать будешь?

– Нет. Сделаем все как полагается. Я напишу ему вызов. А ты отнесешь. Достань-ка бумаги.

Я достал листик и ручку.

– Тэк, как бы это начать? – Генка поскреб затылок. – Раньше писали «милостивый государь» или просто «сударь». А как же теперь? Не писать же ему «товарищ».

– Пиши тогда официально, – сказал я. – «Гражданин».

– Верно.

И Генка стал писать:

Гражданин Василий!

Вы оскорбили женщину. Вызываю Вас за это на дуэль. Если Вы откажетесь, значит, Вы жалкий трус. Право выбора оружия предоставляю Вам.

Петров Гена.

Я взял письмо и пошел во двор.

Противники сидели на скамейке. Васька щелкал Петьку по лохматой голове и медленно приговаривал: «… Шесть, семь, восемь…» Петька лениво подставлял свою макушку и сонно жмурился, будто щелбаны его не касались.

– Стропила, дело есть, – сказал я.

– Ну? – буркнул Васька, продолжая щелкать.

– Тебе письмо.

Васька нехотя взял листок, развернул его и стал читать.

– Ос-кор-били жен-щину… Какую еще женщину?

– Зинку Пилюгину. Ты чего к ней пристал? Огрызком швырнул. Скажешь, не было?

– Пилюля?! – Васька вытаращил глаза. – Это она-то женщина?! Ой, ой, держите меня!

– Ты читай, читай дальше, – сказал я. Васька дочитал письмо.

– Ну, умора. На дуэль, значит, меня вызывает. Хорошо. Я ему покажу труса!

– Говори прямо: принимаешь вызов?

– Принимаю!

– Оружие?

– Рогатки. Устроит?

– А кто будет твоим секундантом?

– Да хоть бы Петька. Петька, пойдешь ко мне в секунданты?

– А что мне надо будет делать? – спросил секундант Петька.

– Ничего. Сиди и смотри комедию.

– Только вы тогда уж не камнями стреляйтесь, а желудями. Они тоже твердые.

– Соображаешь. Прощаю десять щелбанов. Слышь, Серый, желудями будем стрелять.

– Идет, – сказал я. – Встречаемся на этом месте через полчаса.

Я побежал домой, набрав по дороге несколько желудей.

– Ну? – спросил Генка.

– Он согласен. Его секундантом будет Петька. Встречаемся во дворе через полчаса.

– А оружие?

– С этим хуже. Он выбрал рогатки.

– Ну и что?

– Ты же знаешь, как он из рогатки стреляет. С двадцати шагов в портфель попадает.

– Ерунда.

– Нет, не ерунда. Вот я тут желуди принес, потренируйся пока.

Я покопался в столе и нашел свою старую рогатку. Резинка немного рассохлась, но делать было нечего. Я протянул рогатку Генке и поставил в углу комнаты спичечный коробок.

– Стреляй.

И Генка стал стрелять. Но желуди летели куда угодно, только не в коробок.

– Долго целишься, – сказал я. – Если долго целиться, то руки начинают дрожать. И потом почему ты правый глаз прищуриваешь? Левый надо.

– А мне так удобнее.

– Не может тебе быть удобнее. Ты же не левша. Стреляй еще и долго не целься.

Генка вскинул рогатку и торопливо выстрелил. Раздался звон, и стакан, стоявший совершенно в другом углу комнаты, разлетелся на кусочки.

– Сорвалось, – мрачно сказал Генка.

– Ну и мазила! – сказал я. – Ты нам сейчас все стекла перебьешь. Нет, тебе только со слонами на дуэлях драться. И то с пяти шагов.

– Рогатка у тебя какая-то кривая. Вот если бы на шпагах… Вжих-вжих! – и Генка запрыгал и замахал руками.

– Ну, правильно. Я же тебе сразу на швабрах предлагал. Ладно. Нам пора.

Васька с Петькой по-прежнему были во дворе. Мы подошли.

– Начнем, что ли? – сказал Васька, доставая из-за пазухи огромную рогатку.

– Предлагаю стрелять с десяти шагов, – сказал Генка.

– А мне хоть с тридцати, – небрежно ответил Васька.

Тогда я воткнул в землю прутик, отсчитал пять шагов в одну сторону, провел там черту, потом пять шагов в другую – и тоже провел черту.

– Можно начинать, – сказал я.

– А кто первый стреляет? – спросил Васька.

– Ты, – сказал Генка. – Как вызванная сторона.

– По местам! – сказал я.

Дуэлянты заняли позицию.

– Ну, держись, крокодил Гена! – сказал Васька и зловеще вложил желудь в резинку.

– Генка! – крикнул я. – Встань боком и прикройся рогаткой! Это разрешается.

Но Генка не двигался. Он стоял и как завороженный смотрел на ужасную Васькину рогатку. Васька лихо вскинул руки и, не целясь, выстрелил.

– Ой! – Генка схватился за лоб и закружился на месте.

– Ген, очень больно? – растерянно спросил Васька и подошел.

– К барьеру! – прохрипел Генка.

– Чего? – не понял Васька.

– На место, на свое место встань, – сказал я. – За ним выстрел.

Васька возвратился назад. Генка поднял рогатку и начал целиться. Целился он долго, старательно прищуривая правый глаз. Я уже был совершенно уверен, что он промахнется. И вдруг я увидел, что за Васькиной спиной появилась Зинка Пилюгина со своей бабушкой!

– Стой! – закричал я не своим голосом.

Но было поздно. Генка отпустил резинку.

– А-а-а-а!!! Бабушка-а-а! Они стреляются! – закричала Зинка, хватаясь за ухо.

– Все назад! – крикнул Васька и вместе с Петькой рванулся прочь.

– Бежим! – закричал я.

Но Генка не двигался. Он хлопал глазами, растерянно глядя на Зинку и совершенно не понимая, что же произошло. К нему подскочила Зинкина бабушка и схватила его за воротник.

– Хулиганы! Настоящие хулиганы! – запричитала она. – Ребенок не может спокойно по своему двору пройти. Ну, погоди, негодник. Я к родителям твоим пойду, в школу пойду к директору! Я до милиции доберусь! Вот они, преступники, откуда берутся!

– Они и в школе безобразничают, – запищала Зинка. – Из трубочек плюются, курят во дворе. А вчера в кабинете географии парту сломали. Они и Васька еще, который вот убежал. А Васька, так тот в меня сегодня морковкой кинулся. И обзывался.

– Ну, я им покажу! Я и до Васьки этого доберусь. А к тебе, Петров, сегодня же домой зайду. Идем, Зинаида.

Они ушли. А Генка молча стоял и ковырял землю ботинком.

– Эх, зря ты, Геныч, связался с этим, – сказал я. – Нашел из-за кого на дуэли драться.

– Да я и не из-за нее, – тихо сказал Генка. – Я так, вообще… Нельзя же ни за что в человека огрызком кидаться. Пусть даже в Пилюлю.

Магнитофон

В тот день я пошел учить уроки к Генке.

Генка открыл дверь и стремительно потащил меня в комнату. На столе, сияя никелированными пластинами, стоял магнитофон. Но не просто магнитофон, а переносный транзисторный, чуть больше коробки из-под пирожных.

– Гляди, – сказал Генка, – дядя Игорь подарил. «Орбита» называется. Ух, теперь заживем! Хочешь – музыку записывай, хочешь – себя. А главное – переносный. Идешь так по улице, а он тебе песенки играет.

И Генка, взяв магнитофон, изобразил, как он пойдет по улице.

– Но ты еще самого главного не знаешь, – продолжал он. – Скоро мы с тобой отличниками станем. Ты что-нибудь про обучение во сне слышал?

– Вроде слышал.

– Ну так вот. Записываем на пленку какой надо параграф, включаем магнитофон и ложимся спать. Просыпаемся – и все выучено. Уловил? А теперь давай послушаем, какой у тебя голос на магнитофоне.

Генка достал микрофон, подключил его и, покрутив какие-то ручки, сказал:

– Ну, говори.

– А что говорить-то? – спросил я.

– Что хочешь, то и говори.

Но у меня в голове ни одной мысли. Слова все куда-то разбежались.

– Не знаю, что говорить, – сказал я.

– Ну хоть полай.

Я залаял.

– Хватит, – сказал Генка. – Разлаялся. Ты лучше спой чего-нибудь.

– А чего?

– Откуда я знаю. Чего-нибудь.

И я как можно громче запел:

 
Из полей уносится печаль…
 

Но тут Генка стал чихать, и я перестал петь.

– Теперь послушаем, что получилось, – сказал он.

Запись вышла хорошая, и мы смеялись до слез. Особенно здорово записалось мое пение и Генкино чиханье.

– А сейчас – за дело, – сказал Генка. – Что там на завтра учить?

– Я думаю с географии начать. Помнишь, Анна Михайловна грозилась тебя спросить. Да и у меня всего один трояк.

– География так география, – бодро сказал Генка. – Что там задано?

– Реки Западной Сибири.

Я открыл учебник, и Генка медленно, с выражением прочел страницу об этих реках.

– А теперь – спать.

Он лег на кровать, я – на диван. Сначала я слушал запись, потом перестал, но уснуть не удавалось.

– Генка, – сказал я, – не уснуть никак.

– А ты постарайся, – ответил он с кровати. – Учиться всегда тяжело.

– Магнитофон мешает, – сказал я.

– Мне тоже мешает, – признался он.

– Знаешь что, – сказал я, – давай пока его выключим. Когда я усну, ты его включишь. И я один во сне поучу. Потом ты меня разбудишь. Тогда я подежурю, а учить во сне будешь ты.

– Идет, – сказал он.

Магнитофон замолчал, и сразу стало так хорошо, тихо…

Разбудила нас Генкина мама. На улице уже горели фонари, а по телевизору должен был начаться детективный фильм.

– Что-то я ничего не запомнил, – буркнул я.

– А ты и не мог ничего запомнить, – мрачно сказал Генка. – Пока я ждал, когда ты уснешь, я и сам уснул. А магнитофон молчал.

– Что же делать?

– Есть идея. Тебя ведь завтра не обязательно спросят.

– Могут и не спросить.

– А меня точно спросят. Так вот. Берем завтра в школу магнитофон с записью этого материала. Когда меня вызовут, ты незаметно включишь магнитофон, и все подумают, что я отвечаю.

– Но ведь ты должен будешь рот открывать?

– Ерунда. Рот я открывать буду. А чтобы не заметили, что это не я говорю, я голову пониже опущу. Будто думаю.

Я согласился, и мы пошли смотреть телевизор.

На следующий день география была первым уроком. Мы с Генкой сидим на последней парте, и замаскировать магнитофон было просто. Все расселись, вошла Анна Михайловна и первым, как мы и ожидали, спросила Генку.

– Сейчас Петров расскажет нам про реки Западной Сибири, – сказала она.

Генка встал, опустил голову и зашевелил губами. Я врубил звук и включил магнитофон. Через несколько секунд оттуда послышался мой сдавленный голос: «А что говорить-то?» – «Что хочешь, то и говори», – отвечал Генкин голос. «Не знаю, что говорить», – сказал мой голос. «Ну хоть полай», – сказал Генкин голос. Я похолодел. Генка перепутал кассету, и вот из магнитофона понесся лай.

– Выключай скорей! – шипел Генка.

Но я так растерялся, что забыл, как выключать. Кассета крутилась, я лаял, пел, Генка чихал, а в классе стоял такой хохот, что я думал, стены обвалятся. Даже Анна Михайловна так смеялась, что не поставила Генке двойку.

После этого мы решили учить уроки по-старому. Но все-таки мы не в обиде. Магнитофон – вещь хорошая.

До свидания, лошадь!

Я вышел во двор и сразу ее увидел. Масть ее была коричневая, а длинная, спадавшая на глаза челка – светлая, почти белая…

«Лошадь! – подумал я. – Вот здорово! Настоящая лошадь!»

И мне почему-то захотелось это слово вслух произнести: лошадь!

Я остановился и даже забыл, что мама меня за дыней послала. А лошадь как ни в чем не бывало стояла и асфальт нюхала. Рядом с ней, облокотясь о телегу, стоял возчик в длинном брезентовом фартуке. Возчик посмотрел на меня и заговорил, будто мы с ним давно знакомы:

– Ну что, студент, видал агрегат в одну лошадиную силу? Техника, так сказать, на грани фантастики. И капремонта не требует. А ты говоришь.

– Я ничего такого и не говорю, – сказал я. – Наоборот, лошадь – это здорово. Только почему я вас раньше никогда не видел? К нам всегда машины приезжали.

– Машина, брат, штука капризная: одна не тормозит, другую с места не сдвинуть. Тогда все к Михалычу: давай, мол, заводи свой перпетуум-мобиле.

– Хорошая у вас лошадь. Просто замечательная. А конфету ей дать можно?

– А чего ж нельзя. Дай.

Я достал из кармана конфету и протянул лошади. Я совершенно не боялся. Лошадь наклонила голову и коснулась своими большими теплыми губами моей ладони. Было приятно и немного щекотно. Я даже засмеялся от удовольствия.

– А как вашу лошадь зовут? – спросил я.

– Зорькой и зовут. Как же ее еще звать.

– А она молодая?

– Да уж какая там молодая. Пожилая, можно сказать, лошадь.

– Так, значит, она могла и на войне побывать?!

И я сразу представил: рвутся снаряды, свистят пули, земля кругом горит. А у наших на передовой патроны на исходе. Ни одной машине к ним прорваться не удалось – какую разбомбили, какую на капитальный ремонт поставили. Но вот из леса выскакивает Зорька, еще молодая, быстрая как метеор! А на телеге Михалыч с боеприпасами, а в руке у него шашка. «Давай, – кричит, – Перпета! Давай!»

– Вот насчет войны ничего, брат, не скажу, – прервал мои мысли Михалыч. – Врать не берусь. Мы ведь с ней вместе только пять лет работаем. А что с ней до этого было, не знаю. Только конец скоро нашей с ней работенке. Лошадей-то в городе – раз, два и обчелся. Машинам и тем не разъехаться, тесно. Куда уж там лошадь. Одна морока. Так что я на пенсию, а Зорьку…

Но Михалыч не договорил. Его позвали из магазина.

– А Зорьку? – крикнул я.

– На колбасу. Куда ж еще, – ответил Михалыч.

– Да что вы такое говорите! – закричал я.

Но Михалыча уже не было. Я погладил Зорьку по спутанной гриве, и в носу у меня защипало. Я повернулся и, не оглядываясь, побежал к Генке.

Мне открыла Генкина мама и сказала, что Гена как раз сел за уроки. Я вошел к нему в комнату. Генка стоял на голове, прислонившись к стене, а изо рта у него торчал кусок булки.

– Хочу проверить: попадает булка в живот, если вверх ногами есть? – прохрипел он.

– Ты тут дурака валяешь, – набросился я на него, – а заслуженную лошадь хотят на колбасу пустить.

И я ему все рассказал.

– Не допустим, – сказал он. – Надо действовать. Надо Зорьку украсть. Ускачем на ней в лес, а потом… потом посмотрим. Может, и сами там останемся.

– Ты что, рехнулся? Видно, булка тебе в голову попала. Тут дело серьезное. Ведь лошадь гибнет. Я вот что думаю. Пойдем сейчас к директору этого гастронома и скажем: так, мол, и так, безобразие.

– Верно!

Директор магазина был толстый мужчина с огромной сверкающей лысиной. Когда мы вошли к нему в кабинет, он разговаривал по телефону.

– Я же вас, кажется, просил, умолял, – кричал он в трубку, – не присылайте мне свиных голов! Нет, они привозят головы. А потом где сорок килограммов телячьей колбасы?! Что? Мозги? При чем тут мозги? Я вас про колбасу спрашиваю. У меня план горит!

«У колбасник, – со злостью подумал я. – Такой кого хочешь на фарш пустит».

Директор бросил трубку и недовольно посмотрел на нас.

– Что вам, ребята?

– Мы насчет лошади, – сказал Генка.

– Какое вы имеете право ее на колбасу пускать, – сказал я.

– Нет у вас такого права, – сказал Генка.

– Она заслуженная лошадь. На войне была, – сказал я.

– И вообще, нельзя лошадей уничтожать. Они всегда людям помогали, – сказал Генка.

– Какая лошадь? Какая колбаса? – замахал руками директор. – Что вы мне голову морочите?

– Зорька ее зовут, – сказал я. – На ней к вам сегодня бочки привозили. Вот ее шофер нам и сказал: я, говорит, на пенсию, а лошадь – на колбасу.

Директор на секунду замер, будто чихнуть хотел, а потом так захохотал, что на столе бумажки задвигались.

– Ну, уморили вы меня. Это надо ж придумать: лошадь – на колбасу! Вы, честное слово, как дети. Пошутил старик, неужели не ясно. Кто же сейчас из лошадей колбасу делает. Так что никто вашу лошадь не тронет. Спите спокойно.

– А что же с ней будет? – спросил я. – Она ведь старая?

– Спишут.

– Как это спишут? Разве можно живую лошадь списать? Лошадь ведь не грузовик?

– Не знаю я, как там ее спишут. И вообще, ребята, вы не по адресу обратились. Ваша лошадь приписана к четвертому автопарку. Там и выясняйте, что с ней будет. Всего хорошего.

И директор уткнулся в бумаги.

– Эх, плохо теперь лошадям приходится, – сказал я, когда мы вышли из магазина. – Вот раньше они и воевали и землю пахали. А теперь…

– Это верно, – вздохнул Генка. – Был бы я самым главным, издал бы такой приказ: собрать всех лошадей мира и пустить на волю. В леса там, на поля. И чтоб никто их никогда не трогал и не обижал. А мы бы к ним приезжали и привозили им всякие вкусные вещи. И совсем немножко бы на них катались…

Мы помолчали.

– Что теперь делать будем? – спросил я.

– В автопарк пойдем, что ж еще, – сказал Генка.

– Это-то понятно. Только что потом? Не будешь же ты лошадь у себя на балконе держать.

– К нам в школу возьмем. Представляешь, у нас будет своя лошадь!

– А где она будет жить?

– Как где? А гараж?

– Но ведь нам шефы собирались машину подарить?

– Зачем нам машина, если у нас лошадь будет. Лошадь-то лучше. Она живая.

В четвертом автопарке все куда-то спешили и на нас только руками махали. Но до начальника мы все-таки добрались, и он нам сразу же заявил, что машин нет и не будет и что подшефными занимается Балабанов.

– Да мы насчет лошади, – сказал я.

– И лошадей нет, – сказал начальник. – Все занято.

– Дело не в этом, – сказал Генка. – У вас есть одна заслуженная лошадь. Зорька ее зовут. Она старая, и вы хотите ее за это списать. Но это невозможно.

– Почему невозможно?

– Так ведь лошадь, а не самосвал какой-нибудь.

Мне показалось, что начальник тихонько зарычал.

– Дети, не морочьте мне голову. Что же я, по-вашему, на пенсию ее должен отправить? Путевку в санаторий дать?

– Зачем? Отдайте ее нам.

– Вам?!

– Ну да. К нам в школу.

– Да что вы? Кто же это лошадей в школе держит. Все, все, разговор окончен. Идите гулять. Я занят.

И начальник выскочил в соседнюю комнату. Нам пришлось уйти.

Но отступать мы не думали.

На следующий день после уроков Генка задержал наш класс, вышел к доске и сказал:

– Готовится великая несправедливость. Заслуженную боевую лошадь хотят списать. Все равно как какую-нибудь швабру. Мы этого не должны допустить!

Ребята зашумели, и мы с Генкой рассказали о том, какая это замечательная лошадь, как она честно работает и что, возможно, была на войне.

– Мы с Серегой предлагаем взять эту лошадь к нам в школу вместо грузовика, который нам обещали шефы.

– Как это вместо грузовика?! – закричал Женька Капустин. – В наш век научно-технической революции брать какую-то клячу вместо машины просто глупо!

– Конечно глупо! – поддержал его Санька Сапырин. – На этой карете прошлого далеко не уедешь! Даешь машину!

– А лошадь зато живая, настоящая, – сказала Аня Суркова. – И все ваши машины, вместе взятые, с ней не сравнятся. И еще лошадь добрая, а машина никакая.

Тут поднялась целая буря. Все кричали, спорили, что Лучше: машина или лошадь. А Женька влез на парту и орал: «Прогресс не остановить! Да здравствует автомобиль!»

И все же большинство ребят на нашей стороне было.

Когда стало немного потише, Генка сказал:

– Хочу предупредить: вырвать лошадь из автопарка будет трудно. Мы туда с Серегой уже ходили, но нас и слушать не стали. И даже если мы всем классом пойдем, все равно ничего не выйдет. Поэтому есть идея: напишем во все школы нашего города письма и соберем подписи в защиту лошади. Пускай каждый напишет по двадцать писем.

Все закричали: «Правильно! Напишем!» А Женька Капустин со своими дружками демонстративно из класса вышел и крикнул напоследок: «Ослы!»

А потом мы ходили к нашему директору Юрию Николаевичу. И вот тут-то чуть все не сорвалось.

Юрий Николаевич нас внимательно выслушал и очень хвалил, что мы за такое благородное дело взялись. Но потом он сказал:

– А теперь давайте все трезво взвесим.

И он стал говорить. Он говорил о том, что гараж у нас – одно название, а на самом деле – это плохонький сарай; он говорил о морозах, которые до тридцати бывают, о том, что у нас три месяца каникулы, не считая зимних и весенних… И с каждым его словом мы все яснее понимали, что не будет у нас своей лошади.

– Но только не вешайте носы, – сказал Юрий Николаевич. – Мы что-нибудь придумаем. Есть у меня давнишний приятель. Он тоже директором школы работает в одном колхозе недалеко от нашего города. Я попробую с ним поговорить. Вот там устроить вашу Зорьку более реально. Как вы на это смотрите?

– А что. Не плохо бы, – сказал я. – Ведь самое главное – мы ее спасем.

– Мы бы к ней приезжать смогли, – сказал Генка. – Гостинцев бы ей привозили. Ну, и катались бы немножко. Чтоб она форму не потеряла. Правда?

Через неделю в адрес нашего класса посыпались письма. Столько писем сразу я еще никогда не видел. И все без исключения на нашей стороне были. Каких только предложений там не было!

Юрий Николаевич договорился со своим знакомым директором и сказал, что ребята этой школы с удовольствием берут под свою опеку нашу лошадь.

Потом мы ходили в четвертый автопарк. И когда мы высыпали на стол начальнику все письма, он сразу сдался. «Сдаюсь, – говорит. – Забирайте вашего Росинанта». Мы говорим: «Не Росинант, а Зорька». Но он только засмеялся.

А через месяц мы отвозили Зорьку в колхозную школу. Четвертый автопарк нам даже грузовик выделил.

Мы ехали по широкому асфальтовому шоссе, и навстречу нам мчались тяжелые самосвалы, автокраны, бензовозы; стремительно проносились легковушки; на полях виднелись трактора и комбайны; огромные катки и бульдозеры ремонтировали дорогу. И я почему-то подумал: «А везем-то мы нашу лошадь все-таки на машине».