Текст книги "Хроники сыска (сборник)"

Автор книги: Николай Свечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Скажи-ка мне, щенок, где вы покойников скрываете?

– Дык ведь когда где, – пролепетал Асаф, болтаясь на воздухе. – За конюшней, быват, а быват, и в выгребе…

– Сколько их там?

– Примером ежели сказать, с десяток. Пустите меня, господин хороший, сам-от я никого не убивал!

Тут из сеней донесся голос Ярмонкина-старшего:

– Баял же я, штоб тихо, а вы? Экой грохот учинили… Ничего не можно вам доверить!

И Сысой Егорович вошел в избу. Удивиться он не успел. Алексей больной правой рукой приставил его к стене, а левой, держа в ней Асафа, приложился со всей силы. Казалось, по горнице разлетелись искры… С криками отец и сын Ярмонкины повалились на пол. Тут сзади послышался шорох. Лыков, не оглядываясь, уперся ногой в стену и оттолкнулся. Влетел во что-то большое и мягкое – это оказался поднявшийся было Фома. Богатырь снова не устоял на ногах и повалился навзничь, увлекая за собой и сыщика. Алексей извернулся, оседлал убийцу, сложил руки в замок и наотмашь ударил в уже разбитую переносицу. Фома всхлипнул во второй раз и застыл без движения. Лыков и сам чуть не потерял сознание от боли в ключице, однако разлеживаться было некогда. Титулярный советник быстро поднялся, осмотрелся. Драться оказалось уже не с кем. Четыре тела лежали по углам, не шевелясь, да за печкой выли вполголоса ярмонковские снохи.

Пошатываясь и осторожно ощупывая плечо, Алексей вышел из страшной избы-западни на улицу. Было темно и тихо, неподалеку сонно мычала корова, на небе ярко горели крупные августовские звезды. «Хорошо, – подумал он, – в городе таких нет. И что живой, тоже хорошо. Значит, не сегодня, не в этот раз…» И полез за свистком.

Резкие визгливые трели вызвали переполох сразу в двух концах села. От кабака бросилось на звук до десятка мужиков, судя по крикам – крепко пьяных. Лыков запоздало вспомнил, что его револьвер остался в избе, драться же с этой ордой сил уже не было. Полицейский отряд ломился в темноте от овина по картофельным грядам и запаздывал. Бежать в дом? Вдруг на дороге появилась ладная, крепкая фигура Палагуты. Намного обогнав остальных, он встал перед вершининцами в спокойной и начальственной позе.

– Чего вылупились, мужики? Али давно полиции не видели?

– Ах ты, фараон поганый! – заорал в ответ рослый детина с колом в руке. – Кто тя сюды звал? Порву!

И бросился на Палагуту. Лыков не успел даже испугаться за товарища. Тот взялся за рукоять сабли, в свете луны вспыхнула тусклая и короткая молния и описала восьмерку. В-жик! В одну сторону полетел отрубленный конец дреколья, в другую – ухо. Детина бросил палку, схватился за то место, где это ухо только что было, и заорал дурным голосом. Мигом протрезвевшие вершининцы развернулись прочь, но были остановлены короткой репликой:

– Я что, кого-то отпускал?

Озадаченные мужики переминались с ноги на ногу, не зная, на что решиться. Голос полицейского, властный и жесткий, словно загипнотизировал их.

– Ша, звери! укротитель пришел. Я ваш новый становой пристав. Звать Максим Петрович Палагута. Человек я строгий, шуток не люблю, по два раза не повторяю. Быстро построились и айда к старосте для удостоверения ваших личностей. А ты, шибенник, подбери свое ухо и следуй возле меня; шесть лет каторги тебе уже причитаются.

Наконец подоспели остальные полицейские. Подбежал и Благово. Увидев безжизненное лицо Лыкова, осторожно ощупал его, обнаружил сломанную или ушибленную ключицу.

– Это все?

– Все.

– Где они?

– Там.

Вошли в избу. Сысой Егорович сидел на корточках, безуспешно пытаясь встать. Снохи промывали ему голову. Старик что-то бормотал и размазывал по лицу кровавую юшку, вид у него был жалкий. Асаф, зажав череп руками, раскачивался из стороны в сторону и тихо скулил. Посреди горницы вытянулся во весь богатырский рост Фома и вяло шевелил пальцами; заместо носа у него была кровавая вмятина. А в углу под иконами притулился на лавке Анисим. Он не стонал, не шевелился и вообще не подавал признаков жизни.

– Вот его, – Лыков ткнул в Асафа, – следует допросить первым, и не в присутствии отца. Баб опять же отделить и до суда не позволять им общаться со свекором.

– Я все понял. Езжай, Алексей. Пусть Милотворский тебя осмотрит. Ты молодец! Свое дело сделал, остальное доверь нам.

Лыков не стал упираться, сел в коляску и покатил в Нижний. На душе у него застыло странное опустошение, какое и раньше случалось после тяжелого боя. Но ехать в ночи под крупными, как бутоны цветов, звездами домой, к матери и сестре, было приятно. Главное же, он знал, что в Вершинине больше не будут убивать прохожих. Благодаря ему, Лыкову. И это делало дорогу домой еще приятнее.

Между тем в селе продолжалась полицейская операция. Асафа вывели на двор, и после недолгих препирательств он показал, где спрятаны тела задушенных и их вещи. Сергачский исправник со своими людьми сразу же приступили к раскопкам, а Благово пошел к старосте.

Его огромный шестистенок находился в середине порядка, напротив питейного дома. В окнах горел свет, у ворот стоял полицейский урядник с саблей наголо. Павел Афанасьевич проследовал в горницу. Навстречу ему нехотя поднялся коренастый мужик лет сорока пяти, с отечным злым лицом. Несмотря на то что в углу висела икона, хозяин был в шапке и снимать ее не собирался.

– Палагута! – скомандовал Благово.

Под потолком блеснула молния и описала сразу две восьмерки. Шапка слетела с головы старосты и упала на пол, уже разрубленная пополам. Тот и ухом не повел.

– Ништо, новую купим. Знаем мы, кака собака набрехала.

– Палагута, нас спутали с институтками.

Еще блеснула молния, и староста, получив увесистый удар шашкой плашмя по затылку, со стоном упал на колени.

– Кланяться надо, когда разговариваешь с начальником сыскной полиции, – назидательно пояснил становой пристав. – Как звать?

– Кузьма Кузьмич Торчалов, – с достоинством ответил староста, поднимаясь с колен. – А за такие беззакония ответите перед судом. Меня сам предводитель дворянства знает!

– Сначала ты, пес, ответишь, а уж там будем поглядеть, – рассмеялся Палагута.

– Это за что же?

– А за бандитские свои проделки, – пояснил Благово. – Кончилась малина. Сейчас все село на уши поставим, что-нибудь да и у тебя найдем.

– Вот сначала сыщите, тогда и стращайте.

– Ты, Кузьма, видать, так и не понял. В селе, где ты десять лет старостой, убивали все эти годы людей. Нам это надоело. Ярмонкины, кто из них живой остался, пойдут в пожизненную каторгу. Меру твоего участия будем выяснять, но лет восемь я тебе уже сейчас обещаю. Так что сбирай вещи, пока мы ведем обыск.

– Знаем мы, знаем, кака собака набрехала, – опять повторил Торчалов с лютой злобой. – Задавим, как есть.

– Это ты из острога собираешься командовать?

– И там люди имеются; за деньги черта купишь.

Благово нахмурился. Он понимал, что угрозы старосты вполне осуществимы. Не посадит же коллежский советник в тюрьму все село! Торчалов передаст через подкупленного надзирателя приказ, и Тайку Смыслову со всем ее семейством в одну из ночей сожгут заживо…

– А что, пожары у вас тут часто случаются? – поинтересовался вдруг, не к месту, Павел Афанасьевич.

– Давно уж не было, – ответил староста и насторожился. – А что у вас за интерес?

– Человек один сидит у меня в остроге. Ему бы, по совести, в душевной больнице место, а не в застенке… Больной он. Пироман. Есть такая болезнь – страсть к поджигательству. Вот Матюха, бедолага, ею страдает. Подпалит что – его в тюрьму. Отсидит, выйдет, опять палит и сызнова в тюрьму, и так всю жизнь. Выпустить его, что ли? Адресок подсказать…

– Какой адресок?

– Ну, известно какой. Сергачского уезда Мигинской волости село Вершинино, шестистенок подле кабака. Дом наилучший во всем селе, не ошибется. Матюха у меня смышленый, понимает, что при его болезни с сыскной полицией лучше дружить. Сожжет тебя и опять в острог, а я уж ему там послабление сделаю, деньжат подброшу. Договоримся!

Торчалов застыл, как каменный, лицо его вмиг сделалось белее мела. Благово шагнул к нему, посмотрел в упор с холодным высокомерным презрением.

– Ты что, смерд? С кем шутить вздумал? Против ветра нужду справляешь. Я, начальник нижегородской сыскной полиции коллежский советник Павел Афанасьевич Благово, объявляю тебе приговор. Сейчас мы тут все разроем. Ежели не найдем трупы, станем искать краденые вещи. Ежели не найдем и вещей – я их тебе подброшу. Так что каторги с последующим поселением в Сибири навечно тебе не миновать уже никак. И речь не об этом, тут вопрос решенный. Но если вдруг с некоторыми жителями Сосновки что-то случится – ты знаешь, о ком я говорю – то… ты до каторги не доедешь. Для этого есть достаточно способов. И хозяйство твое сгорит. И дети сядут в тюрьму – Палагута придумает, за что именно законопатить их подольше. И бабы их сядут. И братья твои, ежели имеются. И племянники, и дядья. Я вырву весь твой поганый род под корень. Вот, при свидетеле клянусь!

И Благово подошел к образу и перекрестился. Потом кликнул с улицы урядника и приказал:

– Этого в наручниках в секретное отделение при управлении полиции, в одиночную камеру. Передать мое приказание: глаз не спускать, ни свиданий, ни передач не дозволять. Здесь перерыть дом и двор на две сажени в глубину. Палагута подскажет, где искать и что именно найти… Обо всем докладывать мне лично; я буду в кабаке пить чай. Да, кабак тоже потом закрыть. На общество наложить штраф.

Через четыре месяца состоялся суд. Ярмонкин-старший и его сын Фома получили пожизненную каторгу, Асафа приговорили к двенадцати годам. Анисима после медицинского освидетельствования от наказания освободили: отведав лыковского кулака, он сделался идиотом. Недоверчивый Благово поручил Палагуте вести за ним строгое и неотрывное наблюдение.

Повальный обыск в Вершинине продолжался почти неделю. В трех дворах было раскопано в общей сложности более двадцати неопознанных трупов различной степени разложения. Во многих домах нашлись подозрительные вещи, часто со следами замытой крови, а также документы пропавших без вести людей. Выявилась страшная картина: несколько семейств много лет (если не десятилетий) занимались разбоями и убийствами, все село знало об этом, но молчало либо соучаствовало. Каждый пятый взрослый мужчина или сидел в тюрьме, или уже отбыл наказание, или оставлялся судом в сильном подозрении. Четверо беглых открыто проживали у себя дома и даже катались в волость, и никто их не тронул! Центральной фигурой в преступном селе оказался староста Кузьма Торчалов. Не убивая сам, он занимался скупкой краденого и продажей вещей и ценностей с погибших людей. Связи лихого старосты простирались до обеих столиц, а сыновья оказались состоящими в главных московских бандах: Анчутки Беспятого и Ивана Мячева. Под следствием очутилось более семидесяти вершининских крестьян, из которых полтора десятка, в том числе и бывший староста, пошли в Сибирь.

Палагута железной рукой навел в разбойничьем селе порядок. После осуждения в каторгу основных злодеев осталось еще много мелкой сволочи. Эти люди пытались жить по-старому, но им не дали такой возможности. В итоге те, кто не убежал, попали в арестный дом или на рудники. Вершинино медленно приучалось жить честным крестьянским трудом. Здоровые элементы нашлись и здесь, и при поддержке властей все в конце концов наладилось.

Семейство Смысловых вернулось в Сосновку и проживало там благополучно. В 1889 году, когда Благово уже не было в живых, а Лыков служил в Департаменте полиции, он получил от Палагуты письмо. Тот писал, что Анисим Ярмонкин покушался на жизнь Таисьи, к этому времени уже замужней женщины и матери троих детей. Осталось непонятным, симулировал ли убийца все эти годы сумасшествие или излечился, но скрывал это. Факт, что спустя почти десять лет он попытался отомстить. По счастливой случайности, становой проезжал в этот момент по деревенской улице и увидел, как Анисим гонится за своей жертвой с ножом. Недолго думая, Палагута застрелил его на месте, закончив тем самым историю о злых людях из села Вершинина.

Дело молитовских отравителей

25 марта 1880 года в Шуваловском лесу был найден труп пожилого мужчины. Он был убит несколькими ударами топора в голову, неумелыми, но сильными; лицо обезображено, бумаг никаких не обнаружено. Судя по одежде и белью, покойный был человеком обеспеченным. Гладкие ладони с бугорком на безымянном пальце левой руки указывали, что он – левша, а род его занятий – кабинетная работа.

Убитого нашел случайно лесной кондуктор [34]34
  Лесной кондуктор– помощник лесничего.


[Закрыть], проверявший незаконные порубки. Место для сокрытия трупа было выбрано с умом: небольшой заваленный упавшим сухостоем лесной овраг в стороне от тропинок. Кондуктора насторожила валявшаяся на пригорке перчатка. Снег почти везде уже стаял, оставаясь только в низинах. Разглядеть с седла небольшую вещицу было трудно, но молодой парень, из отставных егерей, мимо не проехал. Когда он спешился, чтобы поднять перчатку, то увидел в сажени от нее двугривенный. Шагнул к нему – нашел далее два полтинника. Заинтересовавшись, кондуктор сделал уже десять шагов вперед, туда, куда указывала цепочка брошенных предметов, и обнаружил в овраге труп.

Благово послал курьера объехать все четыре нижегородские части – нет ли объявления о пропаже схожего по приметам человека. Таковых не оказалось. В Первой Кремлевской исчезла младшая сестра купчихи Рябининой, девица Софья Михайловна, но это история известная. Молодая совсем, а клейма ставить уже негде: каждый год убегает с очередным юнкером высокого росту…

До конца дня никаких сведений об убитом собрать не удалось. Доктор Милотворский сделал вскрытие: вчера за ужином старичок съел жаркое с грибами. Ну и что?

В этот же несчастливый день в городе случилось еще одно убийство. Белодеревец Мушкетов стоял возле трактира «Кот», что в Гордеевке, и дожидался товарища, когда к нему подошел незнакомый субъект. По виду мелкий торговый человек, он был слегка выпимши.

– Как тебя зовут? – спросил неизвестный Мушкетова.

– Иван, – ответил тот, удивленный таким любопытством.

– Ну, а раз Иван, то получи!

И ударом ножа нанес белодеревцу смертельную рану в живот, после чего скрылся во дворах.

Через два часа после этого дикого происшествия сыскной надзиратель Макарьевской части Здобнов донес, что личность убийцы установлена. Некий Дормидонт Широбоков, обыватель с 14-й линии Кунавинской слободы. Совершенно ничем не примечательный экземпляр: пьяница и лодырь, каких половина России. За что он зарезал несчастного столяра, неизвестно; вполне вероятно, что преступник и сам этого не знает…

Теперь поимка негодяя стала лишь делом времени. Отоспится в каком-нибудь притоне, утром вспомнит, что наделал, и ударится в бега. Бежать он может либо в родную деревню (Кременки Макарьевского уезда), либо к брату, сторожу Дворянского института. Там или там, но завтра Широбокова возьмут; здесь все предсказуемо. А вот тело в Шуваловском лесу…

К семи часам вечера Благово вместе с полицмейстером Каргером вызвал к себе новый губернатор Безак. Лишь позавчера он прибыл в Нижний Новгород на смену ушедшему Кутайсову, и сразу такое… Генерал-майор Свиты Его Императорского Величества, выпускник двух академий и кавалер боевого Владимира за участие в сражении при Филиппополе. Злые языки говорили, правда, что на турецкой войне Николай Александрович был только три дня и ездил туда за орденом и генеральскими эполетами (получил и то и другое). Те же языки намекали, что из Безака готовят министра – как-никак крестный одной из императорских дочерей… Благово встречался с новым начальником губернии во второй раз и успел понять, что тот человек умный и не злой; уже хорошо по нынешним временам. Особенно в сравнении с Кутайсовым…

На этот раз Безак был хмур и шутил через силу:

– Что это у вас, господа полицианты, уже по два человека за день убивают? Эдак скоро в Нижнем населения не останется – кем я стану руководить?

– А вот погодите, ваше превосходительство, когда снег весь сойдет, – пообещал губернатору Каргер. – Человек десять покойничков сразу обнаружится; мы называем их «подснежниками».

– Да ну! – ахнул Безак. – И вы мне так спокойно об этом говорите?

– Что ж поделать, ваше превосходительство…

– Зовите меня Николай Александрович. Давайте без чинов, нам вместе служить. Это и к вам относится, Павел Афанасьевич.

– Слушаюсь. Так я говорю – что ж поделать, ежели так неизбежно повторяется каждую весну?

– Это еще мелочи, Николай Александрович, – попробовал утешить начальника губернии Благово. – В Петербурге об эту пору собирают ежегодно до восьмидесяти мертвяков.

– Святый боже… И что?

– Списывают на несчастные случаи и самоубийства. Хотя все понимают, что две трети из них – жертвы умышленных преступлений.

– А ведь по отчетности – я читал – в столице в год числят не свыше двух десятков убийств, – пробормотал Безак. – Втирают очки государю и не стыдятся…

– На самом деле убийств бывает до сотни, и это без пригородных местностей; с последними еще более, – продолжил Благово. – Но бог с ней, со столицей, у нас свои приключения. Прикажете доложить?

И начальник сыскного отделения сжато рассказал об обоих случившихся за день злодействах. В заключение высказал твердую уверенность, что Широбоков послезавтра утром непременно будет схвачен и, скорее всего, в Кременках. Туда пошлют Лыкова – от него еще никто не уходил. А вот с шуваловской находкой сложнее: покуда не установим личность покойного, следственные действия вести невозможно.

Имя убитого было выяснено через сутки после этого разговора. Широбоков уже сидел в остроге – его взяли на квартире у брата (Лыков скатался в деревню без пользы). Кстати, поганец действительно не смог вспомнить, за что зарезал несчастного столяра. «Чевой-то, вашебродие, нашло… прям за душу-то и взяло! Эх, думаю, жисть! Простору нету! ну, и тово…» Беседа в подобном ключе подходила к концу, когда пристав Рождественской части прислал к Павлу Афанасьевичу помощника нотариуса, некоего Подгаецкого. Тот подал явочное прошение [35]35
  Явочное прошение– заявление о пропаже (вещей либо человека).


[Закрыть]: его хозяин, нотариус Антов, бесследно исчез и не появляется ни дома, ни в конторе уже более сорока часов. Что на него не похоже… Возраст пропавшего – шестьдесят один год, телосложения среднего, и он левша.

Лыков и Титус – помощник начальника сыскной полиции и заведующий столом розыска – выехали для осмотра конторы и жилища погибшего. Антов занимал для своего дела три комнаты во втором этаже дома Обрядчиковых на Рождественской улице. По наведенным справкам, он был человеком уравновешенным и порядочным, но очень замкнутым. Имел серьезную клиентуру среди нижегородского купечества, особенно между старообрядцами основных толков. Являлся многолетним причетчиком домовой церкви беспоповцев. Вдовец, жил одиноко в собственном небольшом домике в Панской слободе. Пребывал в достатке, но жизнь вел скромную, без мотовства. Его помощник Андрей Александрович Подгаецкий, бесцветный, субтильный человек лет 28, был, видимо, встревожен происшедшим. Теперь ведение всех дел конторы свалилось на него одного. Подгаецкий немного растерялся, но не робел – он уже четыре года служил у старика и знал всю кухню наизусть, справится. С другой стороны, теперь помощник сделался хозяином отлаженного дела, с готовой клиентурой… Алексей поэтому сразу записал его в подозреваемые.

– Когда вы видели вашего хозяина в последний раз?

– Он мне не хозяин, а работодатель. Был.

– Ответьте, пожалуйста, на заданный вопрос.

– В четыре часа пополудни 24 марта он ушел из конторы домой. Обычно мы сидим до шести, но Парфен Семеныч сказал, что у него болит голова. Такое иногда случалось, когда менялась погода. А в тот день как раз пошла резкая оттепель, так что я и не удивился. Но на следующий день Антов всегда появлялся; а тут десять часов, одиннадцать, половина двенадцатого… Ни его самого, ни записки. В обеденный час я отправился к Парфен Семенычу домой, а прислуга мне заявляет, что он и ночевать не приходил! Признаться, тут я даже успокоился.

– Почему? Такое уже бывало?

– Один-два раза в год шеф загуливает. Загуливал… Мужчина он был еще очень живой и совсем не бедный, но строгих правил. И очень скрытный! Никаких там девок – только честные вдовы, притом не из простого звания. Город у нас купеческий – в честных вдовах недостатку нет-с! Все было весьма пристойно, без огласки; только я один и знал, что есть у Парфен Семеныча такая слабость. Раз в полгода он менял себе пассию и тогда пропускал присутственный день. Вот я и подумал: опять оскоромился, старый хрен… Но когда и назавтра Антов не появился, я обеспокоился и побежал в полицию.

– У вас были в последнее время какие-нибудь скандалезные дела? Ну, вы понимаете: подозрительное завещание, сомнительная купчая…

– Понимаю, но сразу отвечаю: нет! Вы не знаете Парфен Семеныча. Очень щепетильный, очень осторожный! У нас имеются в городе два таких нотариуса, о каких вы говорите. И они еще зададут вам, сыщикам, работы. Но мы не из них-с. Нет, по роду занятий своего работодателя я не предполагаю никаких угроз его жизни. Думаю-с, вам надобно искать вдову. Очередную вдову, которая на этот раз – увы! – не оказалась честной. Где-то же ведь он заночевал! И там его убили…

Лыков отпустил помощника, ставшего вдруг невзначай целым нотариусом, и поехал беседовать с кухаркой погибшего. Та оказалась бестолковой старухой, к тому же растерявшейся: вся ее размеренная понятная жизнь рухнула в одночасье. Однако на вопрос о похождениях Антова по вдовам решительно ответила, что за хозяином подобного никогда не числилось. Дворник, он же кухонный мужик, рассказал и того меньше; в доме покойного подсказок не обнаружилось.

Попытки собрать какие-либо сведения об Антове в других местах оказались столь же бесплодны. Выяснилось, что покойный вообще мало чем интересовался. Он даже в карты не играл! Родственников у Парфена Семеновича не оказалось, ни в клуб, ни в компанию сверстников он не хаживал. Только работа, дом и заботы по обязанностям причетчика – но и там он был замкнут и закрыт для единоверцев. Очень удобный объект для преступлений! Убили человека – и не у кого даже спросить о нем… Показание Подгаецкого, таким образом, проверить не удалось, но оно оставалось единственным дающим хоть какое-то направление для поисков.

В восемь часов пополудни состоялось совещание у Благово. Первым доложился Лыков. Следом Титус рассказал о результатах опроса немногочисленных обитателей Савеловской Гривы, как еще называли Шуваловский лес. Вроде бы какая-то пролетка появлялась со стороны Молитовки… Ни примет возницы, ни описания экипажа, ни даже точного времени. Татарин-старьевщик слышал храп лошади, когда «уж давно, как стемнело». Стало быть, в четыре часа Антов вышел из своей конторы на Рождественской и где-то употребил жаркое с грибами. А примерно в девять вечера его, уже мертвого, сбрасывали в овраг на другом берегу Оки, в шести верстах от кунавинских окраин.

Совещание было прервано внезапным появлением пристава Второй Кремлевской части ротмистра Фабрициуса. Он вбежал встревоженный, стукнул об пол саблей и выдохнул:

– Ивана Бурмистрова отравили! Насмерть.

– Мор напал на наш бедный город… – пробормотал Благово, хватаясь за фуражку. – Третий покойник за три дня. Поехали!

Иван Михайлович Бурмистров, член известной в городе промышленно-купеческой фамилии, проживал с молодой женой в собственном доме на Большой Печерской, возле Троицкой Верхнепосадской церкви. Когда полицейские прибыли в особняк, они застали там супругу Анастасию Павловну, только что ставшую вдовой, и гостя дома – некоего Василия Георгиевича Гаранжи, отставного поручика. В зале на столе красовались остатки торжественного ужина – с вином, дичью и фруктами. Хозяйка дома лежала в спальне в полуобморочном состоянии, растрепанная и вся какая-то зеленая. Она была еще молода, но толста и некрасива. В противоположность ей Гаранжи являлся писаным красавцем. Высокий, атлетично сложенный кудрявый брюнет с ухоженными офицерскими усиками и ярко-голубыми глазами, он был просто великолепен даже в состоянии шока. А он был именно в таком состоянии: тоже зеленый, со следами рвоты на сюртуке, с испуганным взглядом… Поручик шлялся по дому, всем мешал дурацкими вопросами и то и дело бегал в ретирадное.

В кабинете же, прямо на полу, лежал Иван Бурмистров. Руки и ноги сведены судорогой, на бороде черная пена, зрачки расширены, зубы стиснуты намертво. Над телом склонился полицейский врач Милотворский.

– Что скажете, Иван Александрович? – тронул его за рукав Благово.

– Симптомы отравления растительными алкалоидами. Борец или жабрей; возможно, болиголов. Более точный ответ даст только анализ, Павел Афанасьевич.

– По методу Стаса? [36]36
  Бельгийский химик Жан Сервэ Стас в 1851 г. открыл метод обнаружения растительных ядов в тканях жертв.


[Закрыть]

– Вы и здесь специалист? Не голова у вас, а Правительствующий Сенат.

– Как быстро сможете дать заключение? Метод очень трудоемкий.

– Если пошлете курьера в Москву за реактивами – в Нижнем таких нет – то через три дня.

– Вдову уже осмотрели?

– Да, и господина Гаранжи за компанию. Такое же отравление, но в меньшей дозе. Им очень повезло – ели ту же пищу, что и покойный, но уцелели.

– Выясните это поподробнее: ту или все-таки немного другую? Нет ли здесь имитации?

– Вы полагаете? – вскинул брови доктор.

– Полагаю, Иван Александрович, еще как полагаю. Молодая жена, старый богатый муж и красавец «гость дома». Ничего не навевает?

– Понял вас, – пробормотал Милотворский и немедля отправился в гостиную.

Тут в кабинет ворвался Гаранжи, театрально ударился головой об косяк и всхлипнул:

– Это я его убил! Все мои перепела! А я еще смеялся… Проверьте дичь, господа, – она всему виною!

– Какие еще перепела, господин Гаранжи? – насторожился Благово. – Кого вы убили?

– Там, на столе, в тарелках. Мои перепела. Я их захватил с собой угостить Ивана Михайловича, он большой любитель вкусно покушать. Птицы кавказские, я привез их еще в начале зимы, когда приехал сюда после отставки искать места. На Кавказе иногда травятся перепелами – очень редко и не до смерти, но случается… Я еще рассказал об этом, мы посовещались и решили жарить их долее обычного. И вот! Первой почувствовала себя плохо Анастасия Павловна, а потом… а потом…

И Гаранжи снова стукнулся красивой головой об стену и взревел белугой.

– Только без истерик, Василий Георгиевич! Рассказывайте дальше, и в деталях.

– Иван Михайлович побледнел, встал, извинился и выбежал в кабинет. Я пошел за ним следом, встревоженный, но сам еще ничего не чувствовал. Бурмистров сказал, что у него сильная колика в желудке. Потом вдруг как началось! Внезапно и очень быстро… Он упал на спину, где стоял; завязались судороги, у него потекли черные слюни – фу! – а потом и пена пошла изо рта. Тоже черная… Тут из гостиной закричала Анастасия Павловна, и я бросился туда. Минут пять бегал из кабинета в гостиную и обратно, а затем и у меня открылось… Я перепугался. Решил – все, помираю. Потом все же встал и пытался помочь, в первую очередь, конечно, даме. Послал прислугу за врачом, разыскал рвотный камень, горничную заставил делать промывание желудка, сам на какое-то время застрял в отхожем. А когда снова пришел в кабинет, увидел вот это… Его убили мои перепела. О боже!

Благово вызвал Милотворского и велел Гаранжи рассказать ему о своих подозрениях относительно дичи. Иван Александрович задумался.

– Да, в литературе я встречал описание таких случаев. Они редко бывают смертельны, но при слабом сердце возможен и роковой исход. Хотя… Послушайте! А ведь это действительно все объясняет!

– Что именно? – встрепенулся коллежский советник.

– Симптомы. Это симптомы отравления кониином! Как я сам не догадался? Расширенные зрачки, парестезия кожи, судороги, восходящий паралич тела, затем паралич дыхания и, как следствие, смерть. Полагаю, что это болиголов!

– Болиголов?

– Да. Страшное растение, но перепела действительно могут есть его безо всякого для себя вреда. Необъяснимый факт. В болиголове, кроме кониина, содержится еще и коницетин. Эти два яда убьют лошадь, не то что человека. Но таких случаев – один на миллион! Действительно, ужасное невезение… Господин Гаранжи, мне понадобятся ваши рвотные остатки. И госпожи Бурмистровой тоже.

– Мои все в ретирадном. Обещаю, когда меня опять начнет выворачивать, немного сберечь для вас в какой-нибудь посуде. А относительно Анастасии Павловны, так это к ее горничной; там этого добра целый таз. Ой! кажется, опять началось! Извините, господа…

И отставной поручик умчался прочь.

Благово тут же повернулся к Лыкову, который, как он заметил, очень внимательно и недоверчиво слушал рассказ Гаранжи.

– Что скажешь, Алексей? Ты ведь тоже служил на Кавказе. Такое там действительно случается?

Тот ответил очень серьезно:

– Именно потому, что я бывал на Кавказе, у меня есть своя версия. Возможно, Гаранжи просто не ожидал встретить здесь человека, знающего, как и он, эту историю…

– Что за история?

– Это туземная история, среди русских она известна единицам. Если мы найдем мотив…

– Ну, хорошо. Закончим здесь свои дела – их еще много, и по пути в управление расскажешь.

Два часа продолжался тщательный осмотр всего особняка. Сыщики обыскали жилые комнаты, включая помещения прислуги, кухню, ледник, служебные постройки. В отдельный мешок сложили лекарства, что обнаружились в доме, все пузырьки, бутыли с жидкостями, сосуды со святой водой, вина и наливки из буфета. Забрали на анализ также посуду, в которой готовили и из которой ели несчастных перепелов, и графин с настойкой, что стоял на столе в гостиной. За это время барыне стало легче, и она удалилась в свою спальню, а Гаранжи уехал на извозчике к себе. Назавтра ему, если позволит здоровье, предстояло явиться в сыскное отделение на допрос.

– Так что за историю ты имел в виду? – спросил Благово Лыкова, как только они уселись в служебную пролетку.

– Это очень старая история, которую даже в горах знают не все. Я услышал ее случайно. В 1878 году, после окончания войны, я еще четыре месяца ловил в Дагестане и Чечне абреков. Они помогали туркам, и, заключив мир, мы принялись за этих ребят всерьез… В нашем отряде были туземные милиционеры: аджарцы и осетины. И вот один из них как-то у костра, за ужином, рассказал эту полулегенду-полубыль. Тогда на ужин тоже оказались перепела – настреляли для своих нужд. И Мамед-Гасан сказал: «Не отравиться бы, как тот владетель». Его, конечно, спросили, о ком он говорит, и он поведал… В самом начале века младший брат владетеля Ахалцихского пашалыка отравил своего старшего брата, чтобы занять его место. С помощью перепелов. Эти необычные птицы действительно могут есть семена самых опасных растений безо всякого для себя вреда, но мясо их делается при этом ядовито. Отрава накапливается в дичи, которая совершенно здорова на вид и неотличима от прочих, не опасных, птиц. Осенью перепела особенно жирны. В это время содержание яда в них становится уже смертельным; даже картофель, поджаренный на их жире, убивает. Зная это, коварный братец за лето выкормил одну заранее пойманную птицу ягодами и семенами цикуты и – болиголова! А затем устроил пир для любимого родственника. Перепела, совершенно одинаковые по наружности, были приготовлены в разной посуде. Убийца потом сложил их вместе, на одно блюдо. Посвященный в заговор слуга спокойно положил хозяину на тарелку здоровую птицу, а владетелю – ядовитую. У всех на глазах… И получилось, как у нас сегодня: все вроде бы ели одно и то же, но один умер, а остальных лишь вырвало. Видимость такая, что под Богом вместе ходили, и человеку просто не повезло. А на самом деле – обдуманное преднамеренное убийство.