Текст книги "Дорогой бессмертия"

Автор книги: Николай Струцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

11. ОПЕРАЦИЯ «ЛЮДВИГ»

На работу Паша Савельева всегда являлась аккуратно.

– Фрейлейн Савельева арбайтет зер гут*,– отмечали немцы ее прилежание. (* Савельева работает очень хорошо) В сентябрьское утро, когда небо было прозрачным и чистым, Паша появилась за письменным столом раньше обычного. Раскрыв пухлые папки, она внесла несколько записей в журнал. Лицо у нее было хмурым. Как ни старалась притвориться веселой, не получалось. Она все думала о том, что еще очень мало сделала для военнопленных. Не так уж много товарищей вышло на волю по поддельным документам… О, если бы нашелся человек-гигант, который расшвырял бы колючие изгороди, распахнул железные двери камер, разогнул бы металлические решетки тюремных окон и оповестил:

– Вы свободны, друзья!

В минуту мечтаний раздался в комнате повелительный окрик:

– Савельева, к шефу!

– Сейчас иду,– встревожилась Паша.– Вызывает начальник. По какому поводу? Донос? Или кто-либо из освобожденных военнопленных оказался неудачником, попался и признался, от кого получил документ? Во всяком случае, твердо решила Паша, я ничего не знаю, ничего им не скажу!

Постучала в дверь.

– Битте!* (* Прошу.) В кресле, развалившись, сидел молодой лейтенант. Он встретил Пашу подчеркнуто вежливо.

– Курите? Нет? Никогда не пробовали? Похвально! В нашей работе без сигарет не обойдешься. – Лейтенант на секунду умолк. Ему было лестно, что такая привлекательная девушка теперь, как птичка в клетке, оказалась в его руках. Он откинулся на спинку кресла.

– Мы знаем, фрейлейн Савельева, работаете вы хотя и не долго, но добросовестно. Немцы ценят ваши хорошие качества, но, к сожалению, писарская единица сокращается. Нам с вами прийдется расстаться, фрейлейн.

Притворный тон «сожаления» раздражал Пашу, но она понимала, где находится и с кем беседует. А как же с теми мучениками, которым подпольщики протянули руку помощи? Если она теперь отсюда уйдет…

Паша смотрела на отпрыска германской империи и удивлялась. Ведь по его прихоти угасали десятки жизней пленников, и он, Паша была в этом уверена, никогда над этим не задумывался. А с ней лейтенант еще милостив, слушает ее, проявляет «заботу» о ее судьбе. Истинные мотивы ей ясны. Лейтенант хотел подчеркнуть ее зависи-мость, унизить… Он надеялся на успех…

– Могу вас перевести в подсобное хозяйство лагеря. Вас это устроит? И всего на несколько дней!

В какой-то миг вихрем пронеслись в голове тревожные мысли. Уйти? Остаться? Какая должна быть плата за снисхождение немца? Ее боевые товарищи считали, что именно Паша должна поддерживать связь с узниками. Имеет ли она моральное право обманывать эти надежды? Нельзя упускать малейшей возможности задержаться на лагерной территории, и Паша почти выпалила:

– Конечно, я согласна!

В ландвиршафт, где теперь временно работала Савельева, немцы ежедневно пригоняли на работу военнопленных. Тяжело было смотреть на измученных товарищей, но утешало обстоятельство непосредственного общения с ними. Легче можно передать им медикаменты, справки. Однажды Савельева подошла к рослому, крепкому на вид парню в рваной, на выпуск, военной гимнастерке. Из-под засученных рукавов выглядывали большие, жилистые руки. Парень хромал на левую ногу, она была обмотана грязной тряпкой, сквозь которую просочилась кровь. Видимо, рана давала себя чувствовать.

– Возьмите марганцовку, промойте рану, а вот и бинт.

Парень стоял в нерешительности. Не шутит ли девушка? Вроде она и не сестра милосердия.

– Возьмите, возьмите, – настойчиво повторила Паша. – Полегчает вам… Да вы не бойтесь, я здесь работаю, если еще понадобится, завтра принесу.

– А почему именно мне принесете? – полюбопытствовал пленный.

– Не знаю; вас первого встретила, вам и говорю.

– Благодарствую, – растерянно пролепетал парень.

В другой раз Паша опять встретилась с ним. Чтобы никто не увидел, передала ему йод и вату. Между ними установилось доверие. Паша поинтересовалась, откуда он родом, женат ли, и неожиданно спросила:

– Вы хотите бежать из лагеря?

– Как? Ведь…

– В городе вам помогут товарищи добраться до… – Паша оглянулась. – До партизанского отряда.

Лицо парня застыло. Он молчал.

– Слушайте, – продолжала Паша, обеспокоенная тем, что долго задержалась возле военнопленного. – Подберите двух-трех выносливых и смелых товарищей. Я дам адрес, где сможете перебыть в городе, а затем уйдете в лес.

Парень еще раз недоверчиво посмотрел на Савельеву. Отсюда сам чорт ноги не унесет, тем более, когда они покалечены. Но можно ли отказаться от грезившейся днем и ночью свободы? Представится ли еще такая возможность, вот как эта? О, если бы ему удалось вырваться на волю! Как бы повоевал с немцами! Под наплывом этого неодолимого желания недоверие постепенно отступило, и он негромко повторил вслух:

– Легко сказать бежать! А как?

– Пойдете грузить картофель, вон у той калитки. Видите? Сейчас она заперта, но ее, когда это понадобится, откроют.

Несмотря на искренний тон и честные глаза Паши, парня съедали сомнения. Как все рискованно! Он представил себе, чем может кончится неудавшийся побег. Но и оставаться в лагере больше не было мочи.

– Ладно, – сурово процедил он сквозь зубы. – Но гляди, красавица, подведешь – не сдобровать, под землей тебя сыщем!

Вечером Паша встретилась с Виктором Измайловым и Марией Ивановной Дунаевой. Вместе обсудили готовящийся побег военнопленных. Условились, что двое придут к Дунаевой, двое – к Паше. Затем их проведут к партизанам.

По хмурому небу плыли облака, как бы сговариваясь против солнца. В эту непогоду конвоиры привели в подсобное хозяйство около ста военнопленных. Паша узнала среди них вчерашнего собеседника. В его взгляде она прочла решимость и могла бы ничего не спрашивать, но когда подошла ближе шепнула:

– Решились?

– Да! А справки? Где нас встретят? Кто?

– Все улажено. Сколько вас человек?

– Четверо.

– Разберетесь сами. Запомните новые фамилии. – С этими словами Паша передала справки, гласившие, что четырех военнопленных посылают на работу по специальному заданию.

Парень сунул документы за пазуху.

– Через десять минут выбирайтесь. Калитка открыта. Запомните: улица Хлебная, № 14. Вас там встретят товарищи. Желаю успеха!

И Паше и парню, с которым ей довелось только что вести разговор, все чудилось, будто немцы их высматривают, а сзади кто-то ползет, шелестит и преследует… Паша видела, как парень шел посреди небольшого лужка, едва ступая, словно боялся стоптать траву.

Савельева волновалась вместе с беглецами. Расторопные ли они? Главное, чтобы не растерялись при встрече с полицейскими. Наконец Паша увидела, как четверо военнопленных подобрались к калитке. Самый рослый из них просунул в неё голову, осмотрелся. Два конвоира замешкались возле грузовой машины, а тем временем смельчаки проникли через калитку и плотно ее закрыли за собой. Разбившись на две группы, они поспешили туда, где их ждали неведомые друзья. А вечером вместе со связным они пробрались в партизанский отряд.

Немцы обнаружили исчезновение военнопленных лишь на следующий день и забили тревогу. Усилили охрану лагеря, на улицах расставили полицейские посты. Начались облавы и обыски. В этот же день возле кинотеатра появилась листовка, которая призывала население города активно бороться против оккупантов.

В лагере бесчинствам фашистов не было границ. Поминутно раздавалась команда «становись!», «ложись!», «бегом!» Подходил рыжий гестаповец и в упор стрелял в узника, приговаривая:

– Теперь ты не побежишь! И ты тоже! И ты тоже!

Таким же садистом был немец в больших роговых очках. Он стрелял в свои жертвы с особым наслаждением, демонстрируя свое профессиональное мастерство палача.

Обстановка в лагере сложилась невыносимая. Кое-кто из охраны недовольно косился на «путавшуюся под ногами девчонку». Более откровенными стали притязания к ней лейтенанта.

– Надо менять работу, – предложили Паше боевые друзья. – Оставаться в ландвирштафте небезопасно. К тебе там уже пригляделись.

И когда открылся банк, связанный с конторами оккупантов, Паша, по настоянию подпольщиков, устроилась там в должности младшего кассира.

Но недремлющим оставалось и око гестапо. За Пашей был установлен негласный надзор. Полицейский агент Леонид Козырь нутром учуял неблагонадежность Савельевой. Доложит о результатах слежки, и тогда её арестуют. Старания будут замечены, и он получит должное вознаграждение.

Мечтая об этом, Козырь сам с собой рассуждал: неправда, будто немцы плохо относятся к украинцам. Как же, вот он, украинец, а всегда испытывает к себе их расположение. Безусловно, есть нерадивые, но кто им виноват, что не ценят освободительную миссию немцев на Украине! Пишет же украинская газета «Волинь» о совместных действиях немецких фашистов и украинских националистов по освобождению Украины от большевиков. Он почти наизусть запомнил строки: «Нiмецький вояк вкладае нечуваш жертви на фронт за визволення Bciei Eвропи. А тому також Украiна повинi себе дати вклад виборення».

«Да, не все понимают великую миссию немцев, – умозаключил Козырь. – Надо им помогать, не важно какими средствами».

С таким настроением агент направился в гестапо. У него уже есть кое-какие сведения, гестаповцы, безусловно, ими заинтересуются. Дежурному Козырь объяснил, что должен лично видеть шефа. Но дежурный не понимал, какого именно шефа хотел видеть этот назойливый посетитель. Он его еще раз переспросил на немецком языке, кто ему нужен, но опять не понял. На помощь пришел переводчик. Капитан вошел в помещение как раз в тот момент, когда дежурный по-немецки крикнул на Козыря: «Вот, баран, да кто же, черт возьми, тебе нужен и по какому делу?!»

Завидев переводчика, дежурный попросил его выяснить, кто этот человек и чего он хочет. Капитан по-русски спросил Козыря:

– По какому делу? Кто вы такой?

– Господин офицер! – подбежал к нему агент с маленькими серыми глазками. – Прошу извинить за беспокойство, но я хочу воспользоваться столь приятной встречей. Разрешите?

– Слушаю, – строго произнес офицер.

– Пожалуйста, коротенькое донесеньице. – Козырь вытащил из кармана аккуратно сложенную бумажку и подал ее костлявой рукой. – Вот здесь докладываю о подозрительном поведении одной девушки. Если изволите помнить, это та самая, которая в канцелярии лагеря писарем была, а ныне – только подумайте – работает кассиром в банке. Как говорят, щуку бросили в реку. Хе-хе-хе…

– Кто вам сказал?-спросил переводчик, уставившись на Козыря.

– Что она кассир?

– Нет, что щуку бросили в реку!

– Хе-хе, я, господин офицер, битый в этих делах!

В глазах Герберта загорелся странный огонек. Ему уже не раз приходилось видеть, как в стенах гестапо советские патриоты умирали с чистой душой. Каким отвратительным выглядел вот этот, предающий своих! Такой еще омерзительнее и опаснее любого врага! Сегодня ему нипочем земляки, а подвернется удобный случай – не моргнет и предаст немцев. Уверен! По убеждению Герберт не был демократом, но он ненавидел и сумасбродного фюрера. Когда Гитлер захватил власть, ему, сыну обанкротившегося банкира, эмигрировавшего из России в Германию после революции, было семнадцать лет. Жизнь потекла по другому руслу, и течение уносило Герберта все дальше и дальше от юношеских надежд.

Козырь заметил происшедшую перемену в лице гестаповца, но воспринял ее по-своему. Переминаясь с ноги на ногу, он попытался уверить, что сообщил лишь о цветочках, а ягодки, мол, впереди. Он, Козырь, обязательно выследит, с кем якшается смазливая девчонка.

Герберт не скрывал своего негодования.

– Одни предположения нас не устраивают, как тебя…

– Козырь, господин офицер.

– Козырь! А вообще, тебе надлежит знать – девушку устраивали на работу с нашего ведома. Так что…

– Извините, извините, – виноватым голосом несколько раз повторил Козырь.

– Бумажка, на всякий случай, останется у нас, а ты продолжай следить. – Герберт отвернулся и вышел.

– Хайль Гитлер! – вдогонку ему прокричал полицейский агент.

С чувством разочарования Козырь удалился из гестапо. Он недоумевал: чем прогневил офицера? Хотел как лучше, а получилось… Ох, и невезучий какой!

Подавленный и расстроенный, Козырь постоял немного на углу, отдышался и пошел вниз. По дороге он с отвращением посмотрел на вывеску банка. Его злило, что там работает та самая Савельева, из-за которой сегодня он, Козырь, оказался в весьма неприглядном виде перед гестаповцем. Ничего, думал он, доиграется!

А Паша сидела за кассовым окошком и между делом прислушивалась к болтовне немцев. В ожидании денег они бесцеремонно рассказывали «пикантные» новости.

– Вчера офицер по надзору за лагерями Людвиг был в плохом настроении, – говорил круглоголовый фельдфебель. – За день прикончил двадцать военнопленных.

– У лейтенанта нервы сдают, – сочувственно вставил другой.

Умилительную историю рассказал коллегам унтер среднего роста, с красивым смуглым лицом. Он привел все подробности прошедшей накануне шумной вечеринки, устроенной на квартире Курта Голленбаха. В самый разгар веселья полицейский привел молодушку. Фигура стройная. Гм… Самому Голленбаху пригляделась крошка. Гм… А утром Курт не нашел своего пистолета. Вот те и молодушка! А? Ха-ха-ха.

– Ее поймали? – одновременно задали вопрос несколько голосов:

– Ищи ветра в поле!

Немцы весело смеялись. Действительно история! К хохотавшим приблизился лисьей походкой хозяин ресторана.

– Кстати, – обратился к нему один из беседовавших, с тонкими светлыми усиками,– сегодня будь начеку. Придет Людвиг, он, как всегда, сам не ходит, приведет с собой девчонок. Понял? И любит порядок!

«Хозяин» раболепски кивнул головой, мол, понял, возвратился в ресторан и приказал приготовить стол для взыскательного гостя.

Подслушанные «новости» взвинтили Пашины нервы. Она не могла забыть, как легко и безразлично немцы говорили о зверстве Людвига, который в один день загубил двадцать жизней советских людей. Ей хотелось крикнуть, да так, чтобы ее услышали все на свете негодяи. Вдруг Паша вся встрепенулась, она припомнила: это – тот самый Людвиг, о котором не раз говорили подпольщики! Однажды, кажется, даже обсуждался план его уничтожения. Да, это известная персона… Теперь он от мести народной нигде не спрячется!

Оставшиеся минуты до конца рабочего дня казались часами. Паше хотелось скорее повидать друзей, рассказать о злодеяниях фашистского палача.

Савельева поспешила в парк. В условленном месте встретилась с Виктором Измайловым и Николаем Громовым. Она передала подслушанный разговор о Людвиге.

– И как только таких извергов земля держит! – с возмущением закончила Паша свой рассказ.

– Долго на ней не удержатся, – сжал кулак Виктор. – Да, надо потарапливаться. Если такой проживет лишний день, это будет стоить многих жизней наших товарищей!

– Какой же план вы предлагаете?

Вместо Виктора ответил Громов:

– Я стреляю отлично, не промахнусь.

– Постойте, – оживилась Савельева. – Вспомнила! Я же этого Людвига видела в канцелярии лагеря. Да, да! Среднего роста, с круглым лицом и глубоко сидящими глазами. Шатен. Светлый шатен. Я слышала, как начальник лагеря называл его Людвигом, когда они просматривали какой-то список узников, и приговаривал: «Не торопись, дружище, растяни удовольствие». После этого он появлялся еще раз или два. С его приходом настроение у работников канцелярии заметно портилось.

– Раз ты его знаешь в лицо, это уже половина дела,– облегченно сказал Громов,– а вторую половину мы берем на себя с Виктором. Условились: операцию «Людвиг» выполняем втроем, – продолжал Николай Григорьевич. – Я и Паша пойдем к ресторану, а Виктор останется дежурить на углу. Одобряете?

– Пожалуй, ничего другого не придумаешь, – согласился Измайлов.

Вышли на полчаса раньше, чтобы успеть осмотреться. Вечерний Луцк выглядел печальным. В окнах мерцали слабые огоньки. Занавески были задернуты. В окне одноэтажного домика, обнесенного ажурной изгородью, стоял букет цветов. Паша вздохнула. Цветы! Ее любимые спутники жизни!..

Громов по-отцовски, нежно спросил:

– Не страшно тебе, Паша? Оно, конечно, неприятно убивать человека, но если это спасет жизнь десяткам людей, я даже не задумываюсь. А знаешь ли как «людвиги» без всякого повода расправляются с беззащитными узниками? К таким жалости нет! Сколько буду жить, никогда не забуду такую картину: рядом со мной лежал на земле молодой паренек, лет двадцати. Артиллерист. Его лихорадило, поднялась температура, он бредил. Помню, с какой нежностью из его пересохших губ срывалось слово «мамочка». Несколько отрывистых фраз относились к преподавателям: Вероятно, он учился в техническом вузе, так как называл детали машин. Заболевший обессилел окончательно и не явился на поверку.

– Как же теперь будет? Как? – в проблесках сознания переживал артиллерист.

– Да ты не волнуйся, все обойдется, – тешил я его. Когда выстроили колонну, дважды кликнули: «Устименко!» Я робко сказал: «Заболел». Тогда к нему подошел плюгавенький ефрейтор, ткнул сапогом в плечо. Пылающее лицо юноши обратилось к небу. Немец наставил дуло в открывшиеся мутные глаза военнопленного и выстрелил. Раз, другой, третий… Нет, такое не забудешь!

– Вот так, Паша… К палачам у меня жалости нет!

К ресторану вела дугообразная улица, упиравшаяся в широкую магистраль. Несколько домов, расположенных вблизи ресторана, были освещены электрическими фонарями. Вообще район этот считался неспокойным, жители привыкли к перебранке пьяных, перестрелке. Теперь тут постоянно патрулировала фельджандармерия, шныряли полицейские.

Громов, Савельева и Измайлов тщательно изучили обстановку. Виктор остался на углу, Паша и Николай Григорьевич медленно прохаживались по улице в ожидании Людвига.

Ровно в восемь на углу показалась шумная компания немецких офицеров. С ними были две молодые женщины. Паша пристально всмотрелась в приближавшихся и сразу отличила того, кого они ждали.

– Справа крайний, ведет под руку девушку в зеленом платье, – шепнула она Громову. В горле сперло дыхание. Никогда раньше Паше не приходилось участвовать в акте мести. Она выполняла всякие поручения, но такое – впервые.

– Их больше, чем нужно, – отозвался Громов, четко чеканя каждое слово. – Прийдется обождать.

Подпольщики были готовы отложить «встречу» с Людвигом. Но тут немец поклонился, видимо, попросил извинения у спутниц, остановился, поманил пальцем шагавшего вблизи жандарма. Офицеры и девушки прошли в ресторан, а Людвиг что-то говорил патрулю, стоявшему по стойке «смирно».

– Немедленно уходи к Игорю, – приказал Паше Громов, – встретимся завтра в парке.

Медлить нельзя, случай самый подходящий. Паша мысленно пожелала благополучного исхода и повернула в обратную сторону. Громов, с чуть побледневшим лицом, ускорил шаг к месту, где стоял немец. Как Паше хотелось обернуться, посмотреть на отважного коммуниста в минуты такого напряжения! Но это исключалось, могли обратить внимание. А вот и Виктор, на душе немного отлегло. – Громов приказал побыстрее выйти из зоны ресторана, идем!

Между Громовым и говорившим немцем дистанция сокращалась. Их разделяли всего несколько шагов. Громов четко расслышал, как офицер спросил, все ли понял жандарм. Тот уже вытянул вперед руку и застыл в приветствии. Громов выхватил пистолет и трижды выстрелил. Два раза в грудь Людвига, а третий – в живот жандарма. Несколькими прыжками Громов перескочил улицу и оказался в темном переулке, тут он пересек двор, выбрался на противоположную сторону и устремился к центральной улице.

Паника у ресторана поднялась невообразимая. Немцы узнали о происшествии спустя две минуты. Многие выбежали с пистолетами в руках. Поднялась беспорядочная стрельба. Переулок и улица огласились окриками, кто-то попытался командовать, но ничего из этого не получилось.

Подбежал второй патруль, вскоре подъехала машина с гестаповцами. Но Громов и его попутчики уже были далеко.

Паша примчалась к Наташе Косяченко, горячо и долго говорила о происшедшем.

– О, я себе представляю, как обозлены немцы! А какой был Громов!..

Паша призналась Косяченко, что минуты ожидания были для нее очень томительными. А когда прозвучал выстрел, из груди вырвалось: «Все!» Сверлила только мысль: уйдет ли?

Рассказывая, Савельева нервно перебирала руками платочек. Лицо у нее горело, а грудь часто подымалась. От пережитого зрачки расширились. Подруга поняла – только сейчас у отважной комсомолки происходит разрядка нервов.

– Успокойся, Паша,– тихо подбодрила Наташа взволнованную подругу. Я понимаю, все это нелегко, риск большой, но какое дело вы сделали!

Наташа возбужденно продекламировала: …Бунтарский жар В нас не ослаб!