Текст книги "Подготовка к экзамену"
Автор книги: Николай Дементьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
7
Через несколько дней, в воскресенье, я вместе с Плаховыми поехала в Солнечное на дачу их знакомых.
Был уже апрель, но по утрам подмораживало, кое-где на улицах еще лежал снег, а на асфальте были лужи, подернутые хрупким матовым ледком, который в детстве было так приятно давить каблуками. Помню, как я долго крутилась перед зеркалом, одеваясь и причесываясь старательнее обычного, улыбаясь непроизвольно. Мама сидела на стуле, следила за мной, хмурилась устало, вдруг сказала:
– Ну, как мне уберечь тебя, а?
Я только засмеялась ей в ответ.
Уже у самого дома Плаховых неожиданно наткнулась на маму Петьки Колыша Евгению Павловну. Я знала ее с первого класса, да и рада была предстоящей поездке, поэтому подбежала к ней, поцеловала в щеку, засмеялась:
– Погодка-то!
– Да… – негромко ответила она, как-то по-новому приглядываясь ко мне; а я увидела, что лицо у нее усталое и осунувшееся, точно постарела вдруг Евгения Павловна; да она к тому же проговорила огорченно: – Вот меняться думаем, а столько лет в этой квартире прожили, да и хорошая она у нас…
– Почему меняться? – удивилась я……
– Да соседи наши новые, Плаховы эти…
– А что Плаховы?
Она пожала плечами, поморщилась:
– Да так-то ничего… То есть никаких нарушений, наказуемых, как говорится, законом, они не делают… – Договорила растерянно: – Уж какой месяц живем в одной квартире, а привыкнуть к ним никак не можем… Чужими они для нас остаются, Катенька, хоть кричи! – Глянула поспешно и зорко мне в глаза, торопливо попрощалась со мной, пошла.
А я поднималась в лифте в квартиру Плаховых – Колышей и все не могла отделаться от нового и неприятного чувства, что вот, оказывается, на меня переносится та же неприязнь, которую питают люди к Плаховым. Вышла из лифта, постояла на площадке, прежде чем позвонить в квартиру.
За дверью послышался громкий и сильный голос Клавдии Сидоровны:
– Ты, Сашок, не перегрузись раньше времени – воскресенье испортишь! – Она кричала так, точно находилась в лесу, а не в квартире.
Дверь распахнулась сильным рывком. Клавдия Сидоровна – высокая, статная, с таким же красивым лицом, как у Виктора, только глаза у нее были голубыми, почти синими – одним взглядом охватила меня всю сразу, так же громко сказала:
– Входи, входи, – и снова крикнула в комнаты: – Витек, невеста явилась! – повернулась и быстро пошла по коридору, ничего больше не говоря мне, не приглашая за собой.
Я побагровела до слез – хорошо, никого из Колышей не было видно, – пошла за ней. Походка у Клавдии Сидоровны была красивая, хоть и по-мужски стремительная: ноги стройные, сильные, как у меня; модный банлоновый костюм сидел на ней ловко, точно на выставочном манекене.
– Здравствуйте, – негромко и почему-то вдруг охрипшим голосом сказала я, останавливаясь в дверях столовой.
– Вы-хо-ди-и-ила на берег Катюша!.. – пропел Александр Викторович, улыбаясь мне, поспешно и жадно закусывая: – Садись, садись!.. – Он налил мне в рюмку коньяку, без всякого перехода и не меняя тона спросил неизвестно у кого: – А почему реактивные установочки назвали «катюшами»? – Отодвинул от стола рядом с Виктором стул для меня, ответил сам себе: – Потому что они вот такие же Катеньки: тихонькие и безобидные, а выстрелят…
Виктор тоже улыбался, глядя на меня, но из-за стола не встал мне навстречу. А я вдруг с тревогой подумала, что, если через два десятка лет и у Виктора будет такое же лицо, как у отца, – обрюзгшее, полное и тяжелое? Ведь черты лица у них одинаковы и глаза точно такие же. Я села на предложенный мне стул, а Виктор потянулся ко мне, крепко обнял рукой за шею, поцеловал в губы.
– Горько! – тотчас засмеялась Клавдия Сидоровна.
Я чувствовала, как у меня буквально пылают уши от смущения, горят щеки, боялась поднять глаза. Вот так Виктор впервые меня поцеловал. Отупев от растерянности, машинально взяла налитую мне рюмку, подняла ее, тоже автоматически глянула на рюмку Виктора – она была пустой.
– Ему нельзя, – пояснил мне Александр Викторович. – Он машину поведет, – а сам ел по-прежнему быстро и жадно.
Я не удержалась все-таки от любопытства, глянула на Виктора. Я не знала, что у Плаховых есть машина, не знала, что Виктор умеет водить ее. Ну да для него это, наверное, нечто само собой разумеющееся, вон вроде того прыжка с парашютной вышки, о котором он никому даже не сказал. Только это не отсутствие хвастовства у Виктора, а нечто другое. Просто он, уже полностью в образе своего киноковбоя. А может, считает, что незачем говорить: ведь и так рано или поздно все узнается. Вон про его прыжок с парашютной вышки я же сама и рассказала в классе.
– Ничего: одну рюмашку пусть хлопнет, – и Клавдия Сидоровна, протянув через стол свою красивую, уже загоревшую руку, налила Виктору коньяку: – Веселее поедем.
– Слово женщины – закон для мужчины! – легко согласился Александр Викторович, с готовностью ловко поднимая свою рюмку, и снова пояснил: – Теперь не чокаются.
Все выпили, и я сдуру тоже, но от непривычки, от обжигающей горечи во рту поперхнулась, закашлялась до слез. Виктор стал бить меня ладонью по спине. Но и этого родители его «не заметили», только Клавдия Сидоровна опять засмеялась:
– На нынешнюю молодежь ты, Катюша, не похожа. Нынешняя-то – ого!
– Нынешняя молодежь мимо рта не пронесет, не беспокойся! – в тон жене заметил Александр Викторович и пояснил: – Насмотрелся на этих чудаков в нашем ресторане вволю.
– А вы в какой гостинице работаете? – неожиданно для себя спросила я.
– В первоклассной, не беспокойся, – не переставая есть, ответил Александр Викторович. – Да ты ешь, ешь, – и пояснил, конечно: – Дома-то у вас такое не всегда бывает.
Я кивнула: стол действительно весь был уставлен закусками не домашнего приготовления. От неловкости, желая перевести разговор на другую тему, я сказала:
– А я и не знала, что у вас есть автомобиль, что Виктор умеет водить его…
– Он все может, если захочет, – засмеялась Клавдия Сидоровна.
– Гараж вот только далеко, – сказал Александр Викторович, потом добавил: – Остался около старого дома.
– А я уже заметила одну вашу привычку, – вдруг сказала я.
– Ого! – насторожилась Клавдия Сидоровна.
– Интересно! – сказал Александр Викторович и даже перестал жевать, замер с набитым ртом, зорко глядя мне в глаза.
– Вы скажете что-нибудь, а потом обязательно поясните, – ответила я, поборов смущение.
– Для доходчивости, – с облегчением засмеялся Александр Викторович.
– И частично – для затемнения, – тоже засмеялась Клавдия Сидоровна.
– Ну поехали! – нетерпеливо сказал Виктор и встал; я видела, что ему не терпится поскорее оказаться за рулем.
– Тихая-то ты тихая, Катюша, а выстрела все-таки жди! – Александр Викторович поднялся из-за стола.
Он оказался почти на голову ниже Клавдии Сидоровны, костюм на нем тоже был дорогим и нарядным. А еще я заметила, что руки у него маленькие и полные, густо покрытые жесткими волосами, на левой – золотые часы на золотом широком браслете. И брюшко, выпирало, и косолапил он и, шея у него толстая, даже в складках… А вдруг и вправду Виктор будет таким?
У парадной стояла двухцветная «Волга», Виктор открыл дверцу, сел за руль… А я вспомнила, что Клавдия Сидоровна ушла из дому, ничего не убрав со стола. И в комнате у них было как-то неряшливо: пол давно не мыт, скатерть на столе грязная… Виктор открыл мне вторую дверцу, я уселась рядом с ним на переднее сиденье, а старшие Плаховы – сзади.
Ну, Витек, – скомандовала Клавдия Сидоровна, – с ветерком!
– Будь спок, – ответил Виктор, включая мотор.
Я никогда еще в жизни не ездила так. Виктор вел машину уверенно и ловко, за рулем сидел он удивительно складно, но гнал ее так, что у меня ежеминутно от страха замирало сердце. А Клавдия Сидоровна еще покрикивала сзади:
– Жарь, Витек!
Я не вытерпела, оглянулась: Александр Викторов спокойно спал, сложив руки на толстом животе, будто сидел дома в кресле. Очень крепкие нервы у всех Плаховых.
Только в одном месте Виктор стал ехать тихо, и я увидела, что перед машиной, обезумев от страха, мечется курица.
– Спорю, что не задавишь! – сказала сзади Клавдия Сидоровна.
– На что? – спросил Виктор.
– На мои часы, – на руке Клавдии Сидоровны были золотые мужские часы.
– Лады!
Виктор, прищурившись, рывком послал машину вперед…
Мы трое оглянулись: курица лежала на шоссе. У меня стало горько во рту.
– Держи! – и Клавдия Сидоровна протянула Виктору часы.
Виктор взял ее часы, сунул в карман брюк, включил приемник, начал насвистывать в такт музыке. И Клавдия Сидоровна стала подпевать своим глубоким голосом, точно не было уже задавленной курицы, точно не пришлось ей только что расстаться с дорогими часами. «Плаховы – необычные люди», – с горькой иронией подумала я.
Дача, к которой Виктор в Солнечном подогнал машину, имела совершенно нежилой вид, окна были крест-накрест забиты досками. И людей около нее не было. Я уж решила, что мы приехали зря, но Клавдия Сидоровна протянула Виктору ключ.
– Держи.
Виктор взял его, вышел из машины, стал открывать ворота в ограде.
Я молчала, ни о чем не могла спрашивать Плаховых, потому что не хотела снова услышать рассуждения Александра Викторовича о тихонькой Катюше, которая вот-вот выстрелит. А после поняла, что и сами Плаховы почти никогда не задают вопросов. Так родители Виктора, к примеру, за целое воскресенье ничего не спросили у меня о нашей семье, о моих родителях…
У Клавдии Сидоровны оказался ключ от дверей дома. В просторных комнатах его, обставленных совершенно по-городскому – на высоких окнах даже висели тяжелые портьеры, – было запущено. Александр Викторович начал открывать большой баул с едой, который достал из багажника, но, Клавдия Сидоровна весело скомандовала:
– Нет, сначала загорать! Все наверх! – И первой по-молодому легко побежала вверх по крутой лестнице.
Я порадовалась, что захватила купальник, тоже пошла за ней. На большой открытой террасе пестрели пляжные лежаки. Клавдия Сидоровна, с какой-то лихорадочной поспешностью снимала с себя костюм, туфли, чулки… Я даже подумала: так, наверное, кошке не терпится выбраться на крышу, на солнышко. Посмотрев по сторонам, нет ли людей, я тоже стала раздеваться. Вдруг услышала у себя за спиной довольный голос Клавдии Сидоровны:
– А ты первоклассной женщиной будешь!
Сама Клавдия Сидоровна была по-молодому стройной и сильной, хорошо загоревшей. Купальник на ней был заграничный. Она вдруг взяла меня за руку, потащил за собой:
– Иди, иди, хочу сравниться!
Привела меня в комнату, поставила перед большим зеркальным шкафом, сама встала рядом. Я невольно покраснела, а она внимательно, долго и придирчиво разглядывала меня и себя в пыльном зеркале. Потом удовлетворенно засмеялась:
– Нет, я еще ничего… И весьма! – По-своему, решительно, скомандовала: – Ну, загорать!
Мы с ней вернулись на террасу, легли рядом на лежаки. Хорошо хоть я успела постелить на них старые газеты, как-то сообразила захватить их из комнаты. Клавдия Сидоровна лежала, вольно раскинувшись, подставляя солнцу лицо, и во всем ее большом красивом и холеном теле было что-то первобытное. Я даже подумала, что, наверное, вот именно такие женщины и должны больше всего нравиться мужчинам.
Очевидно, я задремала, потому что не слышала, когда на террасе появились Виктор с отцом.
– Вот они, наши красавицы! – хрипловато проговорил вдруг над нашими головами Александр Викторович. – Лежат себе рядочком: выбирай любую!
От смущения я покраснела, даже спрятала лицо в руки. Солнце приятно грело спину и ноги, а главное, Плаховы все молчали, и я постепенно успокоилась. И твердо решила: ни за что больше не позволю Виктору вот так запросто – точно я манекен, а не живой человек! – ни за что больше не позволю ему поцеловать себя!
Не знаю, сколько мы так пролежали, я даже чуть не заснула, таким ласковым, горячим уже было солнце. И вдруг почувствовала, что Виктор обнимает меня, вскочила. Родителей его на террасе не было.
– Не смей – шепнула я и отступила к перилам.
– Поцеловаться боишься? – спросил Виктор, вплотную подойдя ко мне.
– Не смей! – повторила я.
Он положил руки мне на плечи, и тогда я, коротко размахнувшись, дала ему звонкую пощечину. Он убрал свои руки, отступил на шаг, глаза его зло сузились. Потом хрипловато, как Александр Викторович, сказал:
– Я не знаю, люблю тебя или нет… Да и что такое любовь, не знаю – чего-чего люди про нее не напридумывали! Но ты мне нравишься. Так нравишься, как никто еще не нравился, поняла? А я упорный… Поняла?! – Он не спеша поднял с пола сигареты, закурил, лег.
Мне уже не хотелось загорать, но, услышав голоса идущих па террасу Клавдии Сидоровны и Александра Викторовича, я вернулась на свой лежак.
Клавдия Сидоровна, видимо, поняла, что между нами что-то произошло.
– Милые бранятся, только тешатся! – весело и громко проговорила она.
– Обидел деву-ушку, по-нап-расну!.. – пропел Александр Викторович.
Я приподняла голову, глянула из-под руки. Виктор по-прежнему загорал и курил, закинув руки за голову. Клавдия Сидоровна с наслаждением устраивалась поудобнее на лежаке. Александр Викторович, наклонившись над баулом, доставал бутылку и еду. Я растерянно подождала еще – нет, никто из Плаховых так больше ничего и не сказал ни мне, ни Виктору, никто из них не подо-шел ко мне, не сказал ободряющего слова… Но ведь Виктор как-никак их сын! И я-то не курица, которую сегодня мы задавили мимоходом! Какой же толщины кожа у них?..
И мне захотелось сейчас же вскочить, одеться, убежать на станцию, уехать на электричке, очутиться дома, рядом с мамой! Но я не решилась это сделать, боясь обидеть Плаховых. Недаром Варвара Глебова вечно упрекала меня, что я тихая.
Не знаю, сколько бы я еще лежала и думала вот так, но на террасу поднялись мужчина с женщиной, просто и опрятно одетые. Сразу было видно, что это местные. Поздоровались скромно и вежливо, женщина сказала приветливо:
– Глядим, дача ожила, а мы и убрать ее не успели. Почему же не предупредили, что приедете?
– А хозяева все на севере морозятся? – спросил мужчина.
Вопросы пришедших остались без ответа, и поздоровалась с ними только я, а Клавдия Сидоровна тотчас скомандовала:
– Ну, Сашок, хватит поджариваться, пора за стол!
Она легко поднялась с лежака, высокая, стройная и сильная; я видела, как женщина с удовольствием смотрела на нее.
Александр Викторович, заметно оживляясь, сказал мужчине:
– Давай, давай, Гришуха, вздрогнем слегка, – и тоже встал.
Мы с женщиной – ее звали Анна Степановна – быстро подмели одну из комнат в первом этаже, вытерли пыль со стола и стульев, помыли посуду, даже нашли в одном из шкафов свежую скатерть. Примечательно только, что никто из Плаховых не принимал никакого участия в этом, а Клавдия Сидоровна даже не заметила моей старательности. Дома-то ведь у себя я почти ничего не делаю – все мама… Сегодня утром, когда я пришла к Плаховым, она крикнула сыну: «Витек, невеста явилась!» Неужели ей безразлично, какую невесту приведет в дом ее сын? Или она в шутку назвала меня невестой? А что, если и сам Виктор не принимает всерьез наши с ним отношения? «Нравишься, как никто еще не нравился». Мало ли кто кому нравится, разве этого достаточно, чтобы стать родным человеку?
Работали мы с Анной Степановной молча, она только поглядывала на меня, улыбалась по-доброму. А когда стол уже был накрыт, она повернулась ко мне, подмигнула. Потом улыбка сбежала с ее лица, в глазах появилась растерянность. Видно было, что она хочет спросить меня о чем-то. И наконец решилась.
– А вы… кем же им будете? – Она кивнула вверх, на потолок; пока мы готовили стол, Плаховы снова поднялись на террасу.
– Одноклассница их сына Виктора.
– А кто же ваши родители?
– Отец – моряк, мама – домохозяйка.
– Отец в больших чинах?
– Сравнительно в больших: капитан первого ранга.
– По-пехотному это полковник?
– Да.
– А!.. Ну, тогда понятно! – И тотчас снова заулыбалась по-доброму, кивнула на убранную комнату, красиво накрытый стол и впервые обратилась ко, мне уже по-свойски на «ты» – А почему же ты тогда с этими… – поискала слово, нашла: – с гостями?
Через месяц пожилая продавщица на пляже у Петропавловки скажет нам с Виктором: «Прохожие гости Земли».
– Одноклассница их сына Виктора, – повторила я и усмехнулась.
Анна Степановна ничего на это не сказала, опять оглядела стол, глаза ее снова сделались недоверчивыми, она сказала мне, обращаясь снова на «вы»:
– Давайте приглашать гостей.
– Сейчас позову, – ответила я, выбежала в прихожую, крикнула наверх: – Хозяева-гости, слуги вас просят к столу! – И сразу же обернулась к Анне Степановне: лицо ее снова было откровенно растерянным, я удовлетворенно засмеялась.
Коньяк – его оказалось целых три бутылки – разливала Клавдия Сидоровна, Александр Викторович щедро и быстро раскладывал по тарелкам закуску. Одетыми за столом были только Анна Степановна, ее муж, Григорий Афанасьевич, и я, Плаховы оставались в пляжных костюмах. Они говорили что-то, Анна Степановна и Григорий Афанасьевич сидели молча, вежливо улыбались. Клавдия Сидоровна налила полную большую рюмку коньяку Виктору, засмеялась:
– Пей, орленок, до вечера выспишься! – Тотчас подняла свою – Ну, за наступающее лето! – И выпила первой.
Выпили и остальные, только я чуть отхлебнула из рюмки. Александр Викторович стал опять поспешно и жадно есть. Пока остальные закусывали, Клавдия Сидоровна налила снова. Теперь уж, готовясь к ответному тосту, поднял свою рюмку Григорий Афанасьевич, сказал негромко:
– Мы вот с Анной… – он покосился на меня, вспомнил, наверно, мои слова, договорил: —благодарим гостей-хозяев и предлагаем выпить за хорошую погоду, за урожай, чтобы на столе всегда было так вот!
Снова все выпили, только Анна Степановна чуть отхлебнула из своей рюмки, как и я.
Не знаю, сколько прошло времени, так сильно я задумалась. Опомнилась от необычной тишины за столом и злого голоса Григория Афанасьевича. Он успел уже сильно захмелеть. Встретилась с его светло-серыми глазами, увидела побледневшее лицо с напрягшимися желваками на скулах, крепко сжатые тяжелые кулаки, лежавшие на столе. Он говорил размеренно и четко:
– Девушка ваша, – кивнул на меня, – назвала вас – хозяева-гости. Не знаю, само это у нее вышло или умная она, а только первый раз в жизни я такое слышу. Погоди, Анна, дай сказать! Знаю я, что он директор какой-то гостиницы, что ты, – сказал он Клавдии Сидоровне, – зубной техник, я не об этом, – губы его покривились, передохнул прерывисто, снова заговорил раздельно: – Но вот что я хочу спросить: что вы за люди? Как можно быть хозяевами и тут же гостями? Откуда вы такие взялись?
– Хватит, Гриша, хватит!.. – останавливала его Анна Степановна.
Александр Викторович, не прекращая жевать, захохотал:
– Живи, Анна, пока живется!
– Но Клавдия Сидоровна негромко и властно проговорила:
– Марш! – и указала Анне Степановне и Григорию Афанасьевичу на дверь. – Марш, марш!
Анна Степановна по-мужски сильным движением обняла мужа за талию, легко подняла его со стула, повела к двери.
Я посидела еще за столом, точно медленно просыпаясь… А Плаховы уже снова громко и весело хохотали, говорили о чем-то совсем другом, будто ничего решительно сейчас не случилось. Я терпеливо подождала, пока на минуту за столом замолчали, сказала вежливо:
– Извините, я сейчас… – встала, пошла.
Незаметно выбралась из дому, кинулась на станцию.
Ехала в Ленинград, затиснутая в уголок переполненного вагона. Мне приятно было видеть вокруг себя веселых, отдохнувших за воскресенье людей, слышать музыку, голоса – я точно выбралась снова в привычную и надежную, по-человечески осмысленную жизнь. Почувствовала наконец чью-то руку на своем плече, услышала дружелюбный мужской голос:
– Что случилось, девушка?
И только тут поняла, что плачу.
8
Перед Майскими праздниками, как обычно, не предупредив нас с мамой, приехал отец, и в нашем доме сразу же все преобразилось.
Сначала я сквозь сон услышала в прихожей радостный голос отца:
– Со встречей вас, милые вы мои женщины!
Выскочила из постели, в одной рубашке выбежала в прихожую. Отец стоял посреди нее, высоченный, по-всегдашнему уверенно-спокойный, ласково улыбался своими густо-синими глазами. Мама, уже одетая, заложив назад руки, пристально глядела па него, и губы ее сильно дрожали.
– Со встречей! – повторил отец, протягивая к нам руки.
Мама тотчас облегченно заплакала, кинулась к отцу. Он обнял ее, поцеловал. Подбежала я, он подхватил одной рукой меня, второй – маму и, держа нас на руках, как маленьких, а мы крепко обнимали его за шею, пошел в комнату, шутливо декламируя:
– «Мороз-воевода дозором обходит владенья свои!..»
И я вдруг заплакала как мама, хотя никогда со мной такою не случалось при встрече отца. Он внимательно глянул на меня, сказал по-прежнему весело:
– А кого-то ждут подарки! – и опустил нас с мамой на пол.
Мама тотчас бережно и ласково взяла большую руку отца в свои руки, все смотрела на него, улыбаясь сквозь слезы. И он снова обнял ее, поцеловал. А я поспешно побежала мыться и одеваться, только все почему-то не могла перестать плакать.
Когда вошла в столовую, стол уже был накрыт и отец с мамой сидели рядышком, держась за руки, как школьники.
– Возьми в прихожей чемодан, Катенок, – сказал мне отец, чуть подольше, чем обычно, задерживаясь главами на моем лице.
Я побежала в прихожую… Неужели отец уже знает все про Виктора? Неужели мама написала ему об этом? Сама я только в одном письме мельком упомянула о Плахове, просто упомянула…
На полу в прихожей стоял небольшой новый чемодан. Я подхватила его, вернулась в столовую. Отец только кивнул мне на чемодан, я поставила его на стул, раскрыла. И сразу же увидела банлоновый костюм, такой же, как у Клавдии Сидоровны. Засмеялась от радости, взяла его, побежала к себе в комнату переодеваться.
И так ведь при каждом возвращении отца! И откуда только он знает, что именно мне надо подарить?
Надела костюм – он, конечно, был совершенно впору мне. И как только отец всегда помнит, в своих многомесячных плаваниях о том, что мне нужно!
Прибежала в столовую, крутанулась перед родителями.
– Ну, ну, – сказал отец, с удовольствием глядя на меня.
Снова побежала к себе в комнату, чтобы переодеться в форму, не опоздать в школу. Сразу после возвращения отца у нас дома не принято рассказывать о том, что было во время его отсутствия. Кажется, что все это мелко по сравнению с самим фактом его благополучного возвращения. И он сразу тоже почти ничего не рассказывает нам с мамой о прошедшем плавании. Только после из его рассказов мы узнаем, где он был, что видел, какие происшествия случились на корабле…
Снова вспомнила короткие и внимательные взгляды отца и вдруг решила, что сейчас же сама расскажу ему о Викторе.
Отец уже успел умыться, сидел за столом в гражданских брюках и белой рубашке, волосы его еще были темными от воды. Мама разливала кофе, отец смотрел на нее спокойно и ласково. Как он должен был устать за плавание, как рад снова оказаться дома, с нами! Села на свое место.
– Ну, Катенок?.. – негромко спросил отец.
– После зимних каникул в нашем классе появился новый ученик Виктор Плахов, – ответила я.
– Отец подождал еще, все глядя на меня, но я ничего больше почему-то не могла сказать ему о Викторе, тогда он глянул на маму. Она кивнула ему, чуть заметно поморщилась. Отец оказал быстро:
– Ну, давайте пить кофе, – и придвинул к себе чашку.
И я тотчас успокоилась, мне стало ясно: отец понял, что я хотела сказать. Я благодарно улыбнулась ему за то, что сам он ничего не спросил меня о Викторе. Вот только что ему скажет мама, пока я буду в школе?
Быстро выпила кофе, побежала в школу. На первом же уроке шепнула Виктору:
– Капитан Нилов вернулся!
– Кто это? А, понял.
Я решила, что сегодня же после уроков обязательно приведу Виктора к нам домой, познакомлю с отцом.
Весь школьный день думала об этом, тревожилась: понравится ли Виктор отцу? Даже на уроках слушала невнимательно, а когда мы с Виктором вышли из школы, предложила ему будто между прочим:
– Зайдем к нам, – даже пояснила вроде Александра Викторовича: – Сегодня обед у нас – первый класс!
Виктор кивнул согласно, а у меня неожиданно горько сжалось сердце: он уже успел забыть о возвращении отца! И не заметил, значит, что я весь день была не такой, как обычно…
Только глянув на отца и маму, я сразу же догадалась, что без меня они о Викторе не говорили. Отец встал, протянул Виктору руку.
– Ну, давай знакомиться.
А я вдруг увидела взгляд мамы: она молча и настороженно следила за Виктором и отцом. Виктор пожал руку отца, сказал весело и просто:
– Катя говорит мне сегодня: «Капитан Нилов вернулся!» А я вначале даже и не сообразил, кто это…
По глазам отца нельзя было понять, понравился ли он ему.
– Курить можно? – почему-то спросил Виктор, тоже садясь рядом с отцом на диван; раньше он курил у нас дома, не спрашивая разрешения.
Отец кивнул, подвинул пачку сигарет, лежавших на журнальном столике.
– Ого! – сказал Виктор, рассматривая пачку: – «Честерфилд»! В Англии были?
– Был.
Виктор посмотрел на отца уже с откровенным восхищением.
Мама вздохнула, пошла на кухню.
– Дело к экзаменам идет? – весело спросил отец.
– А крепкие! – проговорил Виктор, глубоко затянувшись, переспросил, точно не расслышал: – Что? А, да! – И развел руками: – Деваться некуда: надо как-то спихнуть.
«Так, так…» – опять молча кивнул ему отец, глянул на меня, отвел поспешно глаза.
Обед, как и всегда при возвращении отца, был праздничным. Виктор первым потянулся к бутылке коньяка, налил нам с мамой в маленькие рюмки, себе и отцу – в большие. Я глянула на отца, но ни он, ни мама ничего не сказали Виктору.
– Ну, с возвращением! – сказал Виктор, поднял свою рюмку, выпил коньяк, стал есть.
Я заметила, что отец с мамой почему-то стараются не глядеть на Виктора. Он снова хотел налить себе. Мне стало стыдно за развязность Виктора.
– Хватит! – не утерпела я. – Ведь уроки еще надо делать!
– Действительно, хватит, Виктор! – твердо проговорил отец.
– Ну, какие уж теперь уроки по такому случаю? – добродушно возразил Виктор. – Спишу завтра.
И действительно, заниматься нам в этот день не пришлось. Виктор ушел домой. Я села за уроки.
Вечером у нас собрались гости, как всегда это бывало по возвращении отца, но я не могла заставить себя выйти к ним. Весь вечер пролежала одетая на своей постели, притворяясь, что сплю.
Дождалась, когда гости разошлись – было уже два часа ночи, – вышла из своей комнаты. Отец с мамой сидели в столовой. Обернулись, услышав мои шаги.
Я спросила отца:
– Годится Виктор для военной службы? – И по глазам отца тотчас увидела, что он понял мой вопрос.
– Смотря для какой… – негромко ответил он и вздохнул устало: – Она ведь тоже разная – военная служба.
– Ну вот к тебе на корабль приходит пополнение – как бы ты принял Виктора?
– Обычно. – И отец чуть прищурился.
– Ну ладно… Что ты думаешь о Викторе?
– Да я ведь и вижу-то его в первый раз…
– Нет, говори все!
– Да! – сказала мама.
– Пришлось бы повозиться как следует, чтобы сделать из него настоящего моряка. С одной стороны, понимаешь ли, Катенок, и здоров он, это сразу видно. То есть физически здоров, я хочу сказать. А морально… – и чуть усмехнулся, договорил: – У меня на корабле работа тяжелая и сложная, ошибаться никто из экипажа не имеет права, а нравственный уровень Плахова…
– Договаривай все!
– Целый вечер она мучилась, ждала этого разговора, – сказала мама.
– Трудный случай, Катенок! – ответил отец и стал глядеть прямо в глаза мне, прищурился еще сильнее: – У меня ведь служба какая? Кого мне пришлют, с теми я и обязан работать, понимаешь?
– Ну а если бы ты мог выбирать себе экипаж?
Отец смотрел все так же пристально на меня, ответил спокойно и ровно:
– Виктора Плахова не взял бы, – и тотчас будто начал извиняться: – У нас ведь, понимаешь, случаются ситуации довольно серьезные…
– Хватит, Костя! – остановила его мама.
– Спасибо… – прошептала я, повернулась, снова пошла к себе в комнату.
Разделась аккуратненько, легла. Но всю ночь не могла заснуть, не торопясь и последовательно вспоминала все случаи, поступки и слова Виктора. Никогда наперед прямо-таки невозможно угадать, как Виктор поступит в том или ином случае. И никак не понимает он того, чего не хочется ему понимать… Но одновременно с этим (опять-таки по-своему, конечно) Виктор – натура цельная, моментами даже симпатичная мне… но в чем-то самом главном все-таки чуждая… Никакого определенного вывода у меня так и не получилось, но, когда я, стараясь заставить себя уснуть, принималась, как обычно, мечтать, все мои привычные мечты, раньше успокаивающие меня: и жизнь в одинокой избушке, затерянной в дремучем лесу, и необитаемый остров – теперь почему-то рассеивались, как только я включала в них Виктора. Уже одно появление его вносило жестокость и грубость.
Попробовала успокоить себя тем, что за Виктора просто надо бороться, что неисправимых вообще нет. Но как бороться за Виктора? Вот если бы Виктор оказался на корабле отца, стал бы поздно или рано вести себя как положено. Как это сказала Варвара? Да: «Поскольку он не в безвоздушном пространстве живет, он должен в соответствии с общепринятыми правилами реагировать на окружающую среду, чтобы она допускала его существование в ней, не отталкивала его…» А пока внутренний мир Виктора мне чужд и во многом непонятен, даже неприемлем для меня! Может я и смогу постепенно привыкнуть к этому, если буду долго рядом с Виктором. Но никогда, наверно, Виктор не станет родным для меня, а я для него.
Все сидела на постели, сжавшись в комочек, крепко-крепко обхватив голову руками, увидела, что в комнате уже почти совсем светло. Долго, не меняя позы, глядела на окно: снизу оно было сиренево-темным, сверху – розово-светлым. Наступило утро. Очень болела голова…
Вот все эти события и раздумья, связанные с Виктором, – и совсем мелкие, и более значительные – привели меня постепенно к тому, что я поняла: буду что-то делать. Еще неизвестно, что именно, но буду.
По вечерам отец с мамой, как и всегда, ходили в театр или в кино, в гости, а когда оставались дома, кто-нибудь обязательно бывал у нас. Из-за подготовки к экзаменам я не могла, как раньше, ходить вместе с ними, сидела у себя в комнате, готовилась. Вместе со мной по-прежнему занимался и Виктор.
В предыдущих классах он, видимо, учился средне, потому что, повторяя пройденное, я часто обнаруживала у него досадные пробелы. И мне самой из-за этого приходилось возвращаться к уже известному. Это было и утомительно, и неинтересно мне, но я терпеливо и настойчиво снова и снова возвращалась к старому материалу, чтобы Виктор не попал впросак на экзаменах.
