Текст книги "Подготовка к экзамену"
Автор книги: Николай Дементьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Николай Дементьев
Подготовка к экзамену
1
Шла по Невскому, натыкаясь на встречных, как слепая. Боялась поднять голову. Сами собой сжимались плечи, спиной ощущала холод, точно сейчас был не май, а слякотная зима. Затылком чувствовала взгляд Виктора, его всегдашнее напористое упрямство. Еще успела на секунду удивиться, как раньше все нравилось мне в нем, даже казалось, что вот именно таким – энергичным и волевым – настоящий мужчина и должен быть, а сейчас поняла, что это не энергия и воля, а простое упрямство, унижающее и меня, и его самого.
И как мы с Виктором вдруг оказались у Московского вокзала? Значит, ехали в метро от «Парка Победы», делали пересадку у «Технологического института», а я, выходит, ничего этого не заметила…
По-прежнему молча пересекли Литейный, в туннеле под землей прошли Садовую, слева остался Казанский собор… А я все ждала, что вот сейчас Виктор заговорит, и я не выдержу, уступлю ему, как всегда, и все у нас с ним будет по-старому, как полгода назад. И так мне хотелось этого, так хотелось!..
Почему же у меня горячо в груди, и спотыкаюсь на ровном асфальте, и люди, дома, автомобили видятся мне неотчетливо, словно через матовое стекло? Ведь ничего такого особенного в школе сейчас не случилось. Ну, Людочка Кусикова при всем классе объяснилась Виктору в любви. Так мы и до этого знали, что она влюблена в Виктора, а я-то уж лучше других: Людочка – моя подруга. Виктор в ответ на ее признание начал смеяться, потом при всем классе объявил, что любит меня. Казалось бы, мне надо быть без ума от счастья, как принято говорить в подобных случаях, а я сильно испугалась. Людочка отчаянно заревела, бросилась к раскрытому окну, точно хотела выброситься с пятого этажа. Виктор успел схватить ее за плечи, легко оттащил от окна, усадил за парту. Гладил своей сильной рукой ее пышные локоны, улыбался, говорил протяжно и насмешливо:
– Не плачьте, мадам Кусикова, то ли еще в жизни бывает.
И тут с Людочкой случилась настоящая истерика, нам даже пришлось держать ее – так она билась. Варвара Глебова, староста нашего десятого «А», принесла в кружке воды, Виктор стал поить Людочку. Но пить она не могла, у нее стучали зубы о кружку. Подняла глаза, увидела, что это Виктор ее поит, отчаянно сморщилась и плюнула ему в лицо. Виктор вытер ладонью щеку, улыбаясь, не спеша поднял кружку и вылил воду Людочке на голову. Мы молчали в растерянности, а Людочка вдруг перестала плакать, подняла мокрую голову и долго, как-то удивленно смотрела на Виктора, потом спросила шепотом:
– Плахов, а ты вообще-то человек? – Помолчала, все вглядываясь в него, и так же шепотом спросила: – А может, ты орангутанг или другое какое млекопитающее?.. – Она больше не плакала, даже достала кружевной платочек, вытерла лицо.
– Да нет, – сказала презрительно Варвара, – робот он. Робот, который ничем решительно не отличается от станка-автомата.
А низенький и слабосильный Петька Колыш вдруг подскочил к Виктору и дал ему пощечину. Виктор, по-прежнему спокойно улыбаясь, сграбастал Петьку своими ручищами, перевернул, уселся на учительский стул, положил себе на колени и стал шлепать, как ребенка.
Не знаю, чем бы это вообще кончилось, потому что все ребята кинулись на Виктора… Даже не помню, как мне удалось вытащить его в коридор, увести из школы…
Виктор, как обычно, держал, меня под руку, молча шел рядом и улыбался так, будто ничего решительно не случилось. Когда мы с ним уже вышли на Невский, я сделала вид, что хочу поправить туфлю и освободилась от руки Виктора. А прежде ведь была так счастлива, когда он держал меня под руку.
Так молча, и прошли весь Невский. Я все пыталась успокоиться, говорила себе, что ничего страшного не случилось, что я по-прежнему люблю Виктора и он меня любит… А может, даже и лучше, что он вот так прямо и даже резко ответил Людочке? Ведь было бы еще хуже, если бы в ответ на ее признание, он стал вилять, обнадеживать Людочку. Но только зачем эта выходка с водой?
Нет, получается, что случилось… Да, случилось! Ведь впервые неожиданно в Викторе Плахове, которого я люблю, мне открылся совсем другой человек. Даже не знаешь теперь, на что он, Виктор, способен, чего можно ждать от него!
– Эх, выкупаться бы сейчас!.. – протяжно и мечтательно проговорил Виктор.
Тут я обнаружила, что мы с ним сидим на скамейке на стрелке Васильевского острова, напротив – Петропавловка, у каменных стен ее бастионов – ряды загорающих, и кто-то плещется в воде у берега. Сначала я как-то машинально поглядела па широченную гладь Невы. Местами она золотилась под солнцем острыми звездочками, а вообще была серо-сиреневой, какой до этого я никогда ее почему-то не видела. Зимний дворец со своими белыми колоннами и статуями, неподвижно отражавшимися в воде, показался мне низеньким и игрушечным. А строгая, как на чертеже, решетка Летнего сада, густая зелень деревьев за ней, четкая и длинная набережная, облицованная гранитом, уставленная ровной цепочкой матово-белых круглых фонарей, будто нанизанных на невидимую прямую нить, были очень красивы. Как-то уж очень красивы, и от этого мне стало хорошо.
– Хоть и не столица, – сказала я, – а все-таки очень красив наш Ленинград, да?
– Ничего… – равнодушно ответил Виктор. Как обычно, я не поняла, просто ли безразлична ему красота города или он притворяется. Я осторожно покосилась на него. Он сидел, вольно раскинувшись всем своим больший и сильным телом на скамейке, закинув ногу на ногу, опираясь локтями на спинку, курил, щурясь от солнца и дыма сигареты. Лицо у него смугло-матовое, и нос с горбинкой, и волосы пышные, густые, курчавые, и скулы высокие, на щеках аккуратные бачки, а глаза большие, черные, влажные. Ресницы длинные, девичьи, кончики их загибаются кверху. Рот тоже красивый, вон даже сигарету сейчас Виктор держит как-то очень изящно. И плечи у него широкие, рубашка туго, без единой складочки натянулась на высокой груди. И ноги длинные, сильные, брюки по моде в обтяжку, сандалеты модные, блестят на солнце… Нет, просто с ума можно сойти, как он красив!
– Выкупаемся? – спросил Виктор и поглядел на меня.
Я кивнула поспешно и почувствовала, как снова на миг сжалось сердце, – в глазах его был какой-то стеклянный, непроницаемый блеск, точно за ними ничего нет, как у манекена или куклы. Неужели он уже успел забыть решительно все, что произошло всего два часа назад в классе?
– Слушай, – спросила я, – а почему ты вылил воду на голову Людочке?
Он сначала поглядел на мои ноги, еле прикрытые коротким подолом платья, – я даже покраснела, – потом слегка усмехнулся.
– Ну, не знаю… Пить-то Кусикова не могла, а чего мне было с водой делать?
Он встал, выбросил окурок через парапет набережной, взял меня за руку, и мы пошли к мосту через Невку.
– Вот столкну экзамены с твоей помощью, – оживленно заговорил Виктор, – и закатимся мы с тобой на юг, а? Покупаемся, как надо, это уж точно, а?
– Да, – кивнула я, хоть и не очень понимала, как это я могу закатиться на юг, когда надо сдавать приемные экзамены в вуз. И опять сказала: – Ведь Людочка тебя по-настоящему любит…
– Да брось ты ревновать! Наплевать мне на нее, любит – не любит… – и добавил неожиданно, точно каким-то чудом догадался, о чем я думаю: – И не бойся, не вру.
Я искоса глянула на него: да, сомневаться в искренности его слов не приходилось, ему не было никакого дела до Кусиковой. И я решилась, спросила негромко, будто мимоходом:
– А что, если в один прекрасный день тебе вот так же будет и на меня наплевать?
– Ну, опять за ту же нитку потянула…
И тут я от неожиданности оторопела. «Опять за ту же нитку потянула…» Неужели я когда-нибудь уже говорила ему, что не уверена в нем, боюсь, как бы он не разлюбил меня? Нет, никогда у нас с Виктором не было такого разговора. Откуда же тогда у него это «опять»? Неужели оп понял это уже давно по моему поведению?
– Ты что? – Виктор дернул меня за руку.
Да, вот сейчас глаза у него живые, и даже обычная человеческая глубина в них появилась. Вызванная, к сожалению, простым любопытством.
– Да нет, что ты!
Опять моя проклятая тихость!..
– Вот черт! – снова искренне огорчился он. – А в чем же ты купаться-то будешь? Может, попросить тебе у кого-нибудь купальник?
– Чужой противно надевать.
– Да, это верно, – он даже остановился, напряженно размышляя.
– Может, один выкупаешься, а я посижу? – предложила я.
– Так вдвоем же веселее!
– Да и вода еще холодная.
– Ну, это ерунда, здоровье у тебя нормальное. Деньги у тебя есть?
Если уж Виктору чего хочется, он себе в этом не откажет.
– Есть сколько-то.
– Ну, и у меня пятерка: купим вон в том ларьке какую-нибудь дрянь, выкупаемся и выкинем.
– Ладно, – вздохнула я, не выдержала, добавила: – С тобой не пропадешь.
– А ты думала!
Как я только буду существовать без Виктора? Ну а с ним что у меня будет за жизнь?.. И я снова тяжко вздохнула. Он глянул на меня, спросил:
– Ты что? – и захохотал весело, громко; он раскачивался, приседал и все хохотал, хохотал, глядя на меня.
А у меня на глазах выступили слезы.
– Пыль попала… Сейчас пройдет…
Я стала тереть глаза кулаками.
– Ну и потешно же ты ревешь! Да не обижайся, я просто еще ни разу твоих слез не видел.
Мне почему-то вспомнились есенинские стихи: «Ты меня не любишь, не жалеешь, разве я немножко не красив…» Вот и красива я, все девчонки в школе завидуют, а трудно рассчитывать мне на простую человеческую жалость и понимание со стороны Виктора. Жестокий он. Неужели действительно у нас с ним уже все кончилось?
– Слушай, а вдруг я сейчас утону? – спросила я его.
Ты-то? Не смеши! Плаваешь не хуже меня.
– Ну мало ли… Несчастье какое, судорога, инфаркт…
– А я-то зачем? Вытащу, не трусь.
Вот и этого он не понимает или делает вид, что не понимает. Совсем плохо мое дело, совсем!
– Ну ладно, давай купим вон в том ларьке какую-нибудь дрянь, – сказала я. – Выкупаемся и выкинем.
– Вот так-то лучше, – Виктор снова заулыбался.
Интересно, а Хлестаков, к примеру, обладал способностью по-человечески, всерьез и надолго огорчаться? Кажется, это было несвойственно уважаемому Ивану Александровичу. Вот и у моего Виктора Александровича легкость в мыслях необыкновенная.
Около ларька под широким полотняным тентом никого не было, за прилавком сидела пожилая женщина, читала книгу, сдвинув большие очки на самый кончик носа.
– Товарищ продавец, – насмешливо-официально сказал ей Виктор, – подберите, пожалуйста., моей красавице какой-нибудь купальничек подешевле.
Женщина медленно подняла голову от книги и поглядела на Виктора. Сначала лицо ее было отрешенно-задумчивым. Глядя поверх очков, она перевела глаза с Виктора на меня, и вдруг лицо ее ласково и добро заулыбалось, покрылось частыми морщинками. Это было привычно мне: почти все вот так с удовольствием глядели на нас с Виктором, когда мы были вместе. Потом удивленно мигнула, будто только сейчас расслышала слова Виктора, спросила негромко:
– Зачем же подешевле, она и действительно красавица!
– Для однократного пользования, – просто пояснил ей Виктор. – Выкупаемся и выбросим.
Женщина перестала улыбаться, лицо ее как-то отвердело, сделалось, сердитым, почти злым. Не оборачиваясь, она протянула руку себе за спину, взяла с полки какой-то пестрый купальник, бросила его на прилавок перед нами, заговорила возмущенно:
– Вот она, нынешняя молодежь! Ни вещам, ни людям, ни жизни, ни себе цену не знают! «Выкупаемся и выбросим!..» Привыкли готовенькое получать, все у вас в жизни для однократного пользования. Что было до вас, что будет после вас – вам наплевать! Кукушки вы, а не лебеди, прохожие гости Земли!
– А вы интеллектуалка, тетенька! – ничуть не смущаясь, ответил Виктор – Спасибо за ликбез.
И, не глядя на купальник, бросил на прилавок деньги. У меня от смущения горели уши.
Как она сразу поняла. Виктора! Я почти полгода с ним знакома и только теперь начинаю все это видеть в нем. Мне стало нестерпимо стыдно, я схватила купальник, побежала в кабинку переодеваться. Купальник неожиданно оказался впору мне, и я поняла, что не выброшу его. Когда вышла из кабинки, неся в руках вещи и портфель, Виктор в одних трусах стоял около скамейки, курил, улыбался, гляди на солнце. Стройным, мускулистым, уже красиво загоревшим и сильным был он. Вещи его сложенные аккуратно, лежали на скамейке. Боковым зрением увидела, что две девушки шепчутся, глядя на него.
– Ну в воду! – скомандовал Виктор, схватил меня за руку, и мы побежали к воде.
Я была точно во сне, в первый момент даже не поняла, холодная ли вода. Азартным кролем пошла за Виктором. Плыла, плыла, выдыхая воздух в воду, хватая его раскрытым ртом – краем глаза видела двухслойную сине-голубую полоску воды и неба. И вдруг наткнулась на Виктора. Он улыбался, стоя в воде, глядя на меня. И я тотчас счастливо заулыбалась ему в ответ. Стремительное движение отодвинуло куда-то далеко-далеко все то неприятное, что случилось сегодня в школе, о чем я все время мучительно думала.
Схватилась руками за плечи Виктора и только теперь увидела, что мы с ним были посередине Невы. Вдали сиял шпиль Петропавловской крепости; здания Эрмитажа и Зимнего дворца на другом берегу казались совсем низенькими. Я увидела, что в глазах Виктора пропал стеклянный блеск, они были живыми, а в глубине их появился озорной огонек. Вот за это я любила его. Виктор обнял меня правой рукой, притянул к себе, прижал крепко.
Опомнилась я только тогда, когда нас с головой окатило водой. Раскрыла глаза – метрах в двадцати прошел пассажирский катер, на нем играла веселая музыка, а по-летнему разноцветно одетые пассажиры смотрели на нас и смеялись. Виктор все крепче прижимал меня к себе, точно вообще не видел ни катера, пи людей, но я обеими руками уперлась ему в грудь, с трудом отодвинулась. Решилась, глянула ему в глаза – они были совсем черными и непроницаемыми, снова чужими. Отвернулась поспешно, окончательно высвободилась из его рук, что есть силы поплыла обратно. И тотчас вспомнила Людочку и все, что случилось сегодня в классе; вспомнила, как мы с Виктором молча прошли весь Невский, как я мучилась. Ну, от Виктора, предположим, я еще могу убежать, а от себя самой куда спрячусь?!
Мы вышли из воды, сели на нашу скамейку, и Виктор стал закуривать. Вдруг он негромко и сердито спросил:
– Чего ты дразнишь меня, а? Или у женщин это уж так положено?
И опять мне тотчас стало холодно, сжались плечи. Я опустила голову. «Дразнишь…» И ведь сам понимает, что не дразню. И снова то тяжелое и горькое, что было до нашего купания, подступило ко мне.
Он еще что-то говорил, но я уже не слушала и все не могла поднять голову, посмотреть на него. Дрожать от холода я уже перестала, солнце горячо грело мои плечи, ноги, почти высушило волосы, а я со страхом и все явственнее чувствовала: нет, никогда уже не смогу забыть того, что случилось сегодня у нас в классе! Ни самого этого происшествия, ни горечи, вызванной им, ни, главное, того нового, что неожиданно рассмотрела сегодня в Викторе. Голос его доносился до меня глухо, и слова были неразличимы, будто в ушах у меня оказалась вата, а я испугалась еще сильнее, когда стала сначала смутно, а потом все отчетливее, яснее понимать: нет, не только не смогу никогда забыть всего этого, но даже буду вынуждена что-то делать! Еще неизвестно, что именно, но буду.
Встала, проговорила решительно:
– Ну, пора домой, – и, так и не поглядев на Виктора, пошла в кабинку переодеваться.
2
Высокий красивый парень, чем-то очень похожий отца, только, конечно, моложе его, спрашивал меня, ласково и подзадоривающе улыбаясь:
– Ну, ты первая прыгаешь или я?
Мы с ним стояли на краю высоченной горы, вокруг были только снег, синее небо и ослепительное солнце. А под ногами у нас – глубоченная пропасть, даже не было видно дна ее. И нам с парнем почему-то надо было обязательно перепрыгнуть через эту пропасть шириной чуть ли не в двадцать метров. Мне было страшно, и весело, и счастливо, что парень рядом со мной, что он улыбается мне, глядит на меня… В груди сделалось горячо и уверенно-бодро, я сказала решительно и с вызовом:
– Придется уж мне показать тебе пример!
Сбросила на снег рюкзак, разбежалась и прыгнула, оттолкнувшись изо всех сил. Летела я через пропасть невесомо, легко и странно долго парила, как птица. Даже будто покружилась на той стороне пропасти, выбирая место, куда удобнее приземлиться. Уверенно и крепко встала ногами на стеклянно-синий лед, чуть припорошенный снежком, обернулась к парию, засмеялась от радости, крикнула ему:
– Испугался, герой?
Парень восхищенно глядел на меня, медленно снимая рюкзак с плеч… А я была так счастлива, что не испугалась, что перепрыгнула пропасть первой, что парень никогда уже в жизни не забудет, конечно, этой моей смелости!
И он тоже разбежался, прыгнул, и я сразу же поняла, что он не долетит; в груди у меня все сжалось. Парень летел ко мне тоже долго-долго и стал падать в пропасть, еле-еле успел схватиться руками за каменистый край ее. Я кинулась к нему, схватила его за руки, изо всех сил стала тянуть кверху…
И в это время где-то рядом по-домашнему неправдоподобно задребезжал телефонный звонок. Я успела только удивиться этому, а сама все тянула и тянула парня за руки. И вот он уже вылез, испуганное до этого лицо его стало счастливым, он сказал: «Я люблю тебя, Катя!» – поцеловал меня холодными губами.
А телефонный звонок все дребезжал где-то рядом, парень тоже услышал его – я это поняла по его лицу, – чуть отодвинулся от меня, и я проснулась.
Да, звонил телефон в прихожей. Ну, мама подойдет… Почему мне так радостно и немножко стыдно? Что целовалась? Так это же во сне… А в моей комнате было яркое солнце, на окне – причудливые узоры мороза, сверкавшие, как хрусталь… Да, вот почему радостно: сегодня первый день зимних каникул! Первое полугодие десятого класса я закончила хорошо, на одни, пятерки, и впереди целых десять свободных, дней!
– Проснулась, Катенок? – негромко и ласково спросила мама, заглядывая ко мне в комнату; когда отец в плавании, мама называет меня, как и он, Катенком. – Людочка звонила. Я сказала, что ты еще спишь. Позвонит через полчаса. – Мама улыбнулась, вошла в комнату, села на край постели: – Ну, что сегодня во сне видела?
Я покраснела невольно, ответила!
– Спасла от смерти одного парня, а он тут же в любви мне объяснился… – а что поцеловал, так и не смогла сказать.
– Хороши девичьи сны! – мама тихонько засмеялась.
Я молчала и смотрела на маму, чувствуя, как от меня постепенно уходит празднично-бодрое настроение, – ее побледневшее лицо казалось усталым и осунувшимся, опять, наверно, плохо спала. Она часто прихварывает. Вот и сейчас…
Мама невысокая, худенькая, неприметная рядом с отцом. Его рост – два метра без трех сантиметров, плечи широченные, движения уверенны, как-то особенно надежны. И лицо красивое, мужественное: глаза синие, нос прямой, на широких скулах тугие желваки, рот большой и крепкий, с глубокими складками в углах. И волосы красивые, русые, пышные. Отец – капитан первого ранга, командует большим кораблем, и, когда уходит в плаванье, дома у нас становится напряженно, тихо, почти никто не бывает, и мама ходит по квартире молчаливая, потерянная. Каждое утро, еще до завтрака, бежит на лестницу к почтовому ящику. Сейчас по ее лицу я видела, что и сегодня нет письма от отца.
– Ведь второй месяц!.. – жалобно прошептала мама, и губы ее скривились, как у девчонки; женаты они почти двадцать лет, а мама все не может привыкнуть к длительным отлучкам отца.
Я ласково погладила ее по остренькому, как у девчонки, плечу.
– Перебори себя, мама, перестань волноваться!
– Да, да, да… – послушно и жалобно кивнула мама, посмотрела мне в глаза виновато – Помнишь, у Некрасова? «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…» Может, с отчаянья и я могу это сделать, да только я из тех женщин, которые просто жить не могут, если постоянно, не чувствуют рядом надежного мужского плеча, – и даже заторопилась, точно давно ждала случая выговориться: – И сама не могу понять, почему такая я: или потому, что замуж вышла сразу после школы, не успев поработать, или потому, что твой отец такой сильный и волевой человек… или уж жизнь на мою долю выпала такая жестокая – блокада, война, голод. – Договорила протяжно и растерянно: – Случись что с ним, я просто завяну, как растение без воды. Понимаешь?..
Я кивнула, помолчала, все-таки решилась:
– Может, работать тебе пойти?
– Да я уж и сама думала об этом, даже с отцом у нас разговор был… А только что я умею, куда пойду, да и поздно мне уже начинать… Я вон без отца даже в кино не могу сходить. И все время в тревоге, в тревоге… И ты-то ведь из-за моей нервности страдаешь, а, Катенок?
– Ну что ты!
Взяла маму за руки, стала ласково поглаживать их и вдруг подумала: а ведь мама права. Вот почему, например, я привыкла так самозабвенно мечтать? Порой иногда будто в двух жизнях оказываюсь одновременно, в реальной и параллельно в выдуманной. Больше всего люблю читать про сильных, смелых и бесстрашных людей. А по вечерам заснуть не могу, пока не представлю себе, что я на необитаемом острове или в одинокой избушке посреди дремучего леса. Уж не убегаю ли я в мечту от нашей домашней нервности, когда отец в море?
– Ну, вставай, завтрак остынет, – уже по-другому, буднично сказала мама; она с собой справилась, встала. – Да и в Кавголово, Людочка говорила, вы собирались…
– А хочешь, я не поеду, побуду с тобой?
– Поезжай, поезжай, – и мама пошла на кухню.
Я накинула халат, пошла в ванную. И пока стояла под холодным душем – даже зубы начали постукивать, – а потом хорошенько растиралась мохнатым полотенцем, ко мне снова вернулось радостное настроение, с которым проснулась. Даже вспомнила того пария и то, как оп поцеловал меня во сне.
Побежала в комнату одеваться и причесываться. И, стоя перед зеркалом, с привычным удовольствием подумала: «Да, кажется, я правда красива, ничего не скажешь». Не удержалась, порадовалась, что похожа на отца. И рост у меня метр семьдесят, и фигура хорошая, и ноги стройные, длинные, сильные. Лицо, правда, тоже круглое, как у мамы, но глаза синие, большие, отцовские, и нос прямой, как у него. Вот губы только мамины и на щеках ямочки, но волосы тоже пышные, русые и волнистые, как у отца. Достала из шкафа новый красивый лыжный костюм, надела его, тяжелые ботинки и пошла на кухню.
Когда отца нет дома, мы с мамой едим на кухне. В ней тоже было солнечно, а на столе уже стояла яичница с колбасой и дымились чашки с кофе.
– Вдвоем с Людочкой едете? – спросила мама; она уже сидела за столом; оглядела меня с удовольствием. – Идет тебе, Катенок, этот костюм! Вот удачно, что я бордовый купила, да?
– Да, – я тоже села за стол, стала есть яичницу, она была очень вкусной, как и всякая еда, приготовленная мамой; еле вспомнила, о чем она только что спросила меня, ответила: – Нет, еще Петька Колыш с каким-то новым своим приятелем, нашим будущим одноклассником.
– Ты только смотри, Катенок, осторожнее там с гор катайся! – поспешно заговорила мама, лицо ее сделалось серьезным. – Говорят, каждый день из Кавголова привозят лыжников с поломанными ногами… – Помолчала, придвигая мне чашку с кофе, тоже обеспокоенно спросила: – Что это еще за новый приятель у Пети?
– Какой-то Виктор Плахов. Они поменялись с соседями Колышей, живут теперь в их квартире.
– Ты уж поосторожнее с новыми людьми.
В прихожей зазвонил телефон. Я подбежала, сняла трубку:
– С добрым утром, Люда!
– Все спишь, конечно? – как обычно, капризно спросила Людочка. – А я уж позавтракала и оделась, жду тебя.
– Через десять минут буду, товарищ начальник!
Быстро допила кофе, в прихожей надела пальто, взяла лыжи с палками, а мама в, это время по-прежнему озабоченно говорила за моей спиной:
– Смотри не простудись: по радио объявили, я специально слушала, мороз пятнадцать градусов и ветер северный.
– Ничего, ничего, не волнуйся! – Чмокнула маму в щеку, побежала по лестнице вниз.
Все мы живем по соседству друг с другом, недалеко от метро «Парк Победы», и учимся в одной школе. И если собираемся куда-нибудь идти, то встречаемся у метро, это у нас уж стало традицией.
Еще с другой стороны широкого Московского проспекта я увидела у станции метро Людочку с Петькой и высокого парня. Я перебежала проспект, уже подошла к ним близко и невольно остановилась… Так вот он какой, этот самый Виктор Плахов! На нем был сине-белый лыжный костюм, высокая вязаная шапочка с детским помпончиком. Правой рукой он опирался на лыжи, поставленные в снег торчком, в левой держал сигарету, что-то говорил Людочке, слегка улыбаясь. И стоял он как-то очень легко и ловко, гибко изогнувшись стройным и сильным телом. И черные влажные глаза его в пушистых длинных ресницах, и нос с горбинкой, и курчавые бачки на смуглом лице, и улыбающиеся губы… Не знаю, как это объяснить, но так и веяло от него отчаянной удалью, я даже покраснела. И будто совсем он не чувствовал мороза – пальто на нем не было, не было и рукавиц. А Людочка, очень нарядная в своей беличьей шубке, пушистой шапке из чернобурки, раскрасневшаяся, смотрела на него снизу вверх своими голубенькими глазками с восхищением. Только Петька, как обычно, думал о чем-то своем, и сухонькое длинноносое лицо его было по-всегдашнему отрешенным.
– Ты, Нилова, не можешь, конечно, не опоздать, – тотчас капризно сказала мне Людочка, надувая губы, все поглядывая на Виктора.
– Тихо, Кусик! – сказал ей Петька, протягивая мне руку, по-всегдашнему широко и откровенно улыбаясь. – Познакомься, Катя, с нашим будущим одноклассником.
Я почувствовала, как у меня горят щеки и уши, но все-таки заставила себя поглядеть на Плахова. Он спокойно и прямо смотрел мне в глаза. Чуточку теперь удивило меня его лицо – оно все было странно неподвижным, точно замершим. Ловким и сильным движением выкинул Плахов сигарету – она пролетела метра три, точно упала в урну, – протянул мне руку:
– Виктор.
– Катя…
Рука Плахова была сильной и крепкой, и мне хотелось, чтобы он подольше не отпускал мою руку.
– Ну, поехали, поехали! – сразу же заторопилась Людочка, глянув на меня и на Виктора, и первой пошла в метро.
Я почему-то споткнулась, входя на эскалатор, Виктор тотчас крепко взял меня под руку. Получилось это у него совсем по-мужски, уверенно и надежно. Я сразу же выправилась, хотела поблагодарить его, но почему-то ничего не могла произнести, даже поглядеть на него. Только все так же горели мои щеки и уши, даже в глазах стало туманно…
Потом мы ехали в метро на Финляндский вокзал. Людочка, с Петькой все время что-то говорили весело и громко, но слов я не могла разобрать. А мы с Виктором молчали, и это странным образом сближало нас с ним сильнее любых: слов. Я только никак не могла решиться глянуть на него и без этого знала, что он все время пристально и прямо смотрит на меня, мне опять было и страшно, и радостно, и чуточку стыдно. Вагон качнуло, и Виктор просто и крепко взял меня под руку, опять ничего не сказав. А у меня тотчас сама собой низко нагнулась голова…
Когда на станции «Технологический институт» мы пересаживались на Кировско-Выборгскую линию, Виктор все держал меня под руку, молча шел рядом. Людочка вдруг сильно толкнула меня, я машинально глянула па нее: она улыбалась насмешливо, медленно и выразительно перевела глаза с меня на Виктора. Его лицо было по-прежнему неподвижным, будто все происходящее решительно никак не касалось его. А Петька все так же увлеченно, тоже ничего не замечая, рассказывал что-то о полете на Луну.
На перроне было много народу, почти у всех лыжи, вокруг шум, смех, музыка из транзисторов… Я почувствовала себя сиротливо – Виктор уже не держал меня под руку, смотрел на Людочку, смеялся, отвечал ей, сам говорил:
– Литература там, кино, ну и вся прочая культура необходимы, конечно, человеку, поскольку он давно уже на задних конечностях бегает, только не надо преувеличивать их значение.
– Уж не хочешь ли ты сказать, – тотчас перебил его Петька, – что человек единым хлебом жив в прямом и переносном смысле?
– А почему тогда, Петенька, – все косясь на Виктора, быстро спросила Людочка, – такая тьмуща народу едет сейчас кататься на лыжах? Да и ты сам вон?..
– Эти люди, может, всю неделю сидели за книжками… – начал Колыш, но Виктор перебил его:
– Брось, Петька: жизнь надо принимать такой, какая она есть. О ней можно придумать все, что угодно, и на Луну даже слетать можно, но все это надстроечки. А вот еда, сон, любовь, катанье на лыжах в зимнее солнечное воскресенье – это, дружок, базис, на основе которого возникают и литература, и культура, и полеты на Луну.
– Не путай божий дар с яичницей, Витек… – опять начал Колыш, но на этот раз его перебила Людочка:
– А ты-то сам, Петенька, кушал сегодня утром прежде чем на лыжную прогулку отправиться?
Они говорили еще что-то, я уже не слушала. Виктор опять крепким и надежным движением взял меня под руку. Не знаю, как это у меня получилось, но только вдруг и перрон, заполненный лыжниками, и голоса, смех, музыка, даже Людочка с Петькой отодвинулись куда-то далеко-далеко, остались только я и Виктор. И были мы с ним уже в густом дремучем лесу, а перед нами – высоченный замок, в котором жил страшный и злой волшебник. И я уже знала, что Виктор победит сейчас этого волшебника и мне вообще ничего не грозит, пока Виктор вот так рядом со мной!
Потом мы ехали в поезде, в вагоне было тесно и шумно, и Людочка, Петька, Виктор все о чем-то спорили, а я по-прежнему боялась поглядеть на Виктора и только ждала нетерпеливо, когда он снова возьмет меня под руку, – между нами стояли Людочка с Петькой и мешали Виктору сделать это, я даже сердилась на них.
Но взял он меня под руку только тогда, когда мы вместе со всеми буквально вывалились из вагона в Кавголове, пошли на маленькую дачу Колышей, чтобы оставить там пальто и сумки с едой. Я порадовалась втихомолку, когда вспомнила, что Людочка с Петькой средненько катаются на лыжах, а Виктор – наверняка замечательно, и все у нас с ним вообще будет удивительно счастливо!
Так и оказалось. Мы оставили пальто и еду в домике Колышей, надели лыжи, пошли. На первом же крутом и высоченном склоне сначала Людочка, а после и Петька упали, а я все летела и летела вперед, и Виктор – я это знала, не видя его, – летел за мной. И то мне казалось, что повторяется мой сегодняшний сон с тем парнем и пропастью, то, что мы с Виктором гонимся за страшным и злым волшебником из замка… Вдруг мне захотелось проверить, спасет ли меня Виктор, если я упаду в пропасть, и я стала сильнее и сильнее крениться на сторону, пока не коснулась снега, не заскользила по нему на боку. Потом закрутилась, перевернулась через голову, все лицо мне залепило приятно-обжигающим снегом. И тотчас надежно-сильные руки Виктора подхватили меня, снова поставили на ноги. Я засмеялась от счастья, а Виктор все продолжал держать меня руками за плечи, и лицо его, глаза – весь он был близко ко мне, стоял почти вплотную. Я знала, что Виктор сейчас поцелует меня, была уже уверена в этом, и в последний момент мне стало так стыдно, что я рывком высвободилась из его рук, снова бешено заскользила вниз по склону.
