Текст книги "С третьей попытки"

Автор книги: Николай Слободской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

С третьей попытки

от редакции:

Представляем вашему вниманию повесть Николая Слободского «С третьей попытки». По любопытному совпадению это его третье произведение. С его предыдущими двумя романами, а также с детективами других авторов, вы можете ознакомиться у нас на сайте, где заодно можно и поддержать выход новых книг.

Если кто хочет поддержать нашу работу, загляните в наш блог http://deductionseries.blogspot.com или в нашу группу Вконтакте – vk.com/deductionseries

Вступление

Всё это случилось сравнительно недавно. В прошлом или, может, позапрошлом году. В наши, так сказать, дни. Я узнал об этой истории от одного своего знакомого, а он, в свою очередь, услышал ее из уст своего давнего приятеля, имеющего какое-то достаточно близкое отношение к милиции и к органам следствия. Сам он ничем подобным, насколько я понял, не занимается, и то ли преподает в школе милиции, то ли работает в одной из обслуживающих их ведомство лабораторий – что-то в этом духе, – а посему имеет многочисленные знакомства среди тех, кто непосредственно расследует всякие уголовные преступления. Вот таким длинным извилистым путем дошла до меня эта любопытная история, так и просившаяся, чтобы ее запечатлели на бумаге.

Читатель, знакомый с моими предыдущими детективами, может ожидать, что автор пойдет по уже накатанному пути и сделает услышанный им случай сюжетной основой для пухлого детективного романа. Сразу скажу: ничего этого не будет. Начиная свое повествование, я предполагаю написать рассказ (ну, может, небольшую повестушку) на криминальную тему и вовсе не замахиваюсь на детективный роман. И у такого моего решения помимо свойственной мне неприязни к длительному ежедневному труду (а я на собственном опыте убедился, что сочинение романа требует значительного труда и немалой усидчивости – одним полетом фантазии здесь не обойтись) есть и объективные причины.

Во-первых, детективность попавшего в мои руки сюжета вызывает определенные сомнения. История эта, конечно, запутанная и бестолковая, но загадочной и даже абсурдной ее можно назвать лишь в самом конце, когда она сумела озадачить даже много повидавших и ко всему привычных милиционеров, занимавшихся расследованием гибели ее главного героя. А до того никаких обстоятельств, требовавших вмешательства Великого сыщика, в ней не просматривалось. Он в это дело и не вмешивался. Без него всё обошлось, и разумный смысл в поведении действующих лиц обнаружился сам собой при известии о некотором скрытом до тех пор факте. И лишь после этого луча истины, осветившего события с неожиданной стороны, история обрела свою литературную завершенность. Однако я не вполне уверен, что подобный сюжет можно назвать детективным.

Во-вторых, я вряд ли смог бы построить на нем полноценный роман, слишком уж я далек от того, о чем повествует рассказанная мне история. Описываемые события происходили в отдаленных от нас краях – в одном из крупных городов на Волге. Что-то вроде Нижнего Новгорода или, может, Волгограда[1]1
  Тут я слегка засомневался относительно того, как сейчас называется этот город. Не возвратили ли ему одно из его исторических названий? Всё же мне кажется, что он так и остался Волгоградом.


[Закрыть], Самары. Но дело, разумеется, не в этом. Главное в том, что я совершенно не знаком со средой, в которой разыгрывались события. Стороной прошла мимо меня вся эта стремительно возникшая и пышно расцветшая vita nuova, якобы буржуазная, а на поверку представляющая собой противоестественный, казалось бы, сплав богемно-уголовной тусовки и партийно-хозяйственного актива советского образца. Нигде и ни в чем я, слава богу, не сталкивался лицом к лицу с этими самыми новыми русскими. Мне совершенно непонятны ни их нравы и развлечения, ни мотивы их поведения, ни они сами, среди которых я не в состоянии отличить секретного агента от поп-звезды, и бывшего секретаря горкома от криминального авторитета или православного публициста – все в малиновых пиджаках и в золотых цепях, согласно господствующей в их кругу моде. Чужая, далекая от меня жизнь. Ничего я в ней не знаю, не ориентируюсь в ней, и у меня нет ни малейшего желания в этом разбираться. А потому моя попытка написать об этих людях роман, как-никак предполагающий более или менее живописные картинки, детали, подробности быта, характерные словечки, неминуемо привела бы к появлению в тексте разнообразных ляпсусов и к отсутствию у автора уверенности в том, что он пишет. Очевидно, что мне не стоит и браться за роман, основанный на таком материале. До меня дошла лишь сюжетная канва этой – наверняка, богатой разнообразными оттенками и яркими красками – истории. Вот ее-то я и постараюсь изложить в своем рассказе, обращая внимание, в основном, на логику событий и сознательно жертвуя полнотой их описания.

На этом я заканчиваю свое – мне кажется, не лишнее здесь – вступление и могу переходить к делу.

1

В истории, какую я хочу рассказать, два действующих лица – Она и Он. Все остальные – не более чем статисты, исполняющие эпизодические роли, на них можно было бы пригласить кого угодно. Нет ни ее подруг, ни его приятелей или хотя бы собутыльников или каких-то друзей детства. Ни одним словом не упоминаются родственники главных героев[2]2
  Вынужден просить читателя о снисхождении: всё же один его дальний родственник появляется на сцене. Однако это происходит в самом конце, и сей эпизодический персонаж, на мгновение вынырнувший из небытия, лишь бледной тенью проходит по обочине повествования. Неудивительно, что он выпал из моей памяти.


[Закрыть]. А ведь должны же были они существовать в реальности. Вероятно, и существовали. Но в рассказанной мне истории им и прочим друзьям и знакомым не уделено ни малейшего внимания – ее участниками они не стали. В действие были вовлечены лишь два этих центральных персонажа, и только на их взаимоотношениях и происходящих с ними событиях концентрируется весь интерес.

При том речь вовсе не пойдет об одном из вариантов любовной истории. Здесь не найти ничего похожего ни на «Дикую собаку динго», ни на «Бэлу» или «Гранатовый браслет», ни даже на «Леди Макбет Мценского уезда» (история-то, как я уже говорил, криминальная). Вполне возможно, что у наших героев и были некие романические чувства друг к другу. Учитывая, что уже много лет они были связаны, как раньше выражались, узами брака, нетрудно предположить, что какая-нибудь любовная история – счастливая, печальная, а может, и сопряженная с африканскими страстями и сладострастными восторгами – имела здесь место. Если и не в описываемый период их жизни, то в их прошлом. Однако наша история совершенно не интересуется этой стороной дела. Какие там были чувства? И были ли они вообще? Об этом мне ничего не известно. Да и не важно всё это.

Тем не менее, кое-что сказать об этих героях необходимо. Осветить, так сказать, предысторию описываемых событий, чтобы смысл их был сразу же понятен читателю. Так как душевные побуждения и мужа, и жены, их чувства и мечты остались вне поля зрения рассказчиков, я поневоле вынужден ограничиться лишь бытовой стороной их жизни, видимой окружающим, и кратко описать их социально-экономический статус (если уместно использовать здесь это выражение, редко попадающее в художественную литературу). Сначала я – по возможности кратко – опишу героиню, принимая во внимание, что почти всё последующее повествование будет связано с ней и её поступками. А затем чуть более пространно опишу ее мужа. Такой дифференцированный подход к главным действующим лицам вполне, по-моему, оправдан, если учесть, что практически всё, касающееся нашего героя, относится к предыстории событий, в то время как в самой истории он играет роль покойника, и, следовательно, от него не приходится ожидать каких-либо значимых действий.

Замуж наша героиня вышла незадолго до окончания пединститута, и, приняв при регистрации фамилию мужа, из Ани Коломойской превратилась в Анну Владимировну Чебакову. Ни юная Аня, ни Анна Владимировна, видимо, не блистали какой-то особенной красотой, но люди, встречавшиеся с ней в более зрелом ее возрасте, говорили о ней, как о женщине с приятной внешностью, способной задержать на себе мужское внимание, и с ровной, благожелательной манерой общения. Был ли ее будущий муж очарован ею или всё происходило как-то иначе, сказать невозможно, но как бы то ни было, он остановил свой выбор на ней и предложил ей руку и сердце. Вновь образованная ячейка общества была самой обыкновенной советской семьей, и навряд ли кто-то, глядя со стороны, мог бы заметить в этой семейной паре нечто особенное и выбивающееся из привычного ряда. Жена работала в школе – преподавала то ли иностранные языки, то ли русский и литературу, – муж, за несколько лет до того окончивший какой-то технический вуз, тоже где-то трудился на инженерной должности. Их семейные доходы, если даже и несколько превышали среднестатистический уровень подобных молодых семей, то всё же не настолько, чтобы бросаться в глаза и чтобы стоило об этом специально упоминать. Всё как у всех.

Но к началу девяностых, то есть в те бурные годы, которые вошли в историю под именем «перестройки», положение этой семейной пары (детей у них, насколько я понял, не было) быстро и радикально изменилось. Он – Анин муж, Виктор Чебаков (его отчество осталось для меня неизвестным) – в считанные годы из рядового совслужащего (ИТР, так сказать) превратился в бизнесмена новейшей формации. Какой-то кооператив при конторе, в которой он до того протирал штаны, затем один из первых в городе видеосалонов (пусть за этой вывеской скрывалась всего лишь каморка, вмещающая десяток зрителей, но денежки-то потекли), потом пара ларьков на барахолке (это уже после девяносто первого) – шаг за шагом, и вот уже совсем другой социальный статус. Не наемный работник, прозябающий на скудном государственном жалованье, а один из хозяев жизни, буржуй, советский Мистер Твистер. Конечно, не надо преувеличивать – владельцем заводов, газет, пароходов он в одночасье не стал, как некоторые его современники и соотечественники (для этого надо было стартовать с другого уровня), но на фоне подавляющего большинства своих бывших сослуживцев, перебивающихся с хлеба на квас и не знающих, куда им теперь приткнуться, он выглядел уже весьма значительной персоной и вовсе не собирался останавливаться на достигнутом.

Жена его, правда, первые годы как была, так и оставалась рядовой учительницей, но это уже просто по инерции. Её зарплату, которую и платили-то нерегулярно, муж мог в любой момент вытащить из своего бумажника (а мог и две, и три, если бы потребовалось!), так что экономическая необходимость в ее учительских трудах напрочь отпала – никакого влияния на семейный бюджет они уже не имели. А посему, когда они переехали из своей однокомнатной квартирки в задрипанном микрорайоне в роскошные – иначе не скажешь (высокие потолки, огромные прихожая и кухня, евроремонт и так далее) – четырехкомнатные хоромы на одной из центральных улиц и ездить на работу Анне Владимировне стало слишком далеко, она уволилась из своей школы и ни в какую другую устраиваться не стала. И муж давно склонял ее к этому, да и она, по-видимому, не слишком отстаивала свое право на труд.

Я думаю, читателю ясно, что никто мне ничего подобного не рассказывал, и это я сам – по своей привычке – пытаюсь домысливать, примеряя себя на место героини. И мне кажется, я более или менее понимаю мотивы ее поведения. И до того обычная советская школа по царящей в ней атмосфере неуклонно приближалась к дурдому, а в те годы и вовсе покатилась вниз по лестнице, ведущей вниз. Общество окончательно убедилось, что образование ничего существенного не дает в борьбе за материальное благополучие и что, даже если ты, в конце концов, станешь профессором (высшая степень образованности в обыденном понимании), то это вовсе не гарантирует тебе прожиточный минимум. Не в этом, оказывается, счастье! И дети – чуткий барометр социальных настроений – восприняли этот тезис как руководство к действию (тем более, что он идеально совпадал с их испокон веку существовавшим нежеланием делать уроки и вообще открывать скучные учебники). Если кто помнит, согласно социологическим опросам школьников, чуть ли не половина подростков в те годы собирались в будущем стать бандитами и валютными проститутками и на этом пути завоевать себе место под солнцем. Не надо, конечно, слишком уж доверять всем этим внезапно расплодившимся «социологам» и раздувающим такие темы журналистам (многие из них и сами-то недалеко ушли от упомянутого идеала), но то, что подобная общественная тенденция существовала, отрицать не приходится. Вот и рассказывай таким детям про Чацкого с товарищем Нетте или про склонение количественных числительных! А потому естественно предположить, что потерявшая необходимость ежедневно ходить на работу учительница вполне могла махнуть рукой на это дело, разочаровавшись в избранной ею профессии (если, разумеется, она когда-то считала преподавание своим призванием).

Как бы то ни было, к началу нашей истории Анна Владимировна уже несколько лет нигде не работала и пребывала в статусе «домохозяйки» (воспользуюсь этим откровенно совковым термином, поскольку не знаю, как принято сегодня именовать жен успешных бизнесменов). Она уже, надо полагать, достаточно освоилась в этой новой для нее реальности. Привыкла к сытой, обеспеченной жизни, к покупкам нарядов и украшений, к ужинам в модных ресторанах, к посещениям всяких там бутиков, косметических салонов, концертов с приезжими знаменитостями и к прочим – совершенно неизвестным мне – радостям жизни женщины, имеющей богатого и не страдающего излишней скаредностью мужа. Будем считать, что такая жизнь ее вполне устраивала и ничего другого она от нее не ожидала. Выпал ей в жизненной игре счастливый номер, вот она и пользовалась теми благами, которые принесло ей удачное замужество.

2

Теперь я должен более подробно охарактеризовать, насколько смогу, второе действующее лицо рассказываемой истории – Виктора Чебакова – будущего покойника, вокруг которого и оказалась заверчена вся интрига. По имени-отчеству к нашему герою обращались, видимо, только его подчиненные и какие-нибудь официальные лица или случайные знакомые, а в более тесном кругу друзей и недругов, в котором он вращался, Виктор был известен под кличкой «Пескарь» (или, как вариант, «Витя-Пескарь»). Прозвище это приклеилось к нему в некие незапамятные времена, когда о его будущей бизнес-карьере не было еще и речи, но сохранилось до его последних дней. За глаза его никто иначе и не называл. Во всяком случае, до меня эта история дошла как примечательное описание не столько жизни, сколько смерти Вити-Пескаря. Можно только догадываться, почему он стал «Пескарем»? Казалось бы, ему естественней было бы называться «Чебаком», но давние Витины приятели, давшие ему это прозвище, решили по-своему. Вероятно, определенную роль в этом сыграли как его внешний вид (мордастенький такой, с некоторой – заметной уже в юности – округлостью форм), так и его живость, юркость, скорее присущие именно этой рыбке, чем более плоскому, инертному и вялому на вид чебаку.

К моменту своей первой смерти Пескарь уже сильно раскрутился, даже если сравнивать не с застойными временами, а с теми первыми годами, когда они переехали в новую квартиру. Он был уже хозяином довольно крупного магазина, в котором продавались ставшие обыденностью компьютеры, видео– и оргтехника, а также единоличным владельцем парфюмерного и занимавшего почти весь нижний этаж большого здания магазина хозтоваров, по-прежнему носившего «старорежимное» название 1000 мелочей. Продолжали функционировать (даже увеличившись в числе) и появившиеся в начале его бурной карьеры ларьки, торговавшие всякой «мягкой рухлядью»: от вьетнамских маек и неясного происхождения пуховиков до шикарных кожаных курток, дубленок и норковых шуб. При этом его торговые точки ориентировались теперь не столько на розницу, сколько на мелкий опт, снабжая своим товаром приезжавших в город коммерсантов из области. Ясно, что в этом конгломерате предприятий крутились уже серьезные деньги, по сравнению с которыми расходы на жизнь, на ежедневные потребности и прихоти, включая развлечения начинавшей входить во вкус Витиной жены, составляли лишь незначительную долю контролируемых Пескарем капиталов. Но самой известной частью всей этой «микроимперии» был ресторан «Три пескаря», с вывески которого посетителям приветливо улыбались лиса Алиса и кот Базилио, – этакая современная харчевня, не поражающая размахом, но довольно популярная среди окрестного жулья, чиновников средней руки и прочих баловней судьбы, имевших возможность обедать, ужинать и праздновать свои юбилеи и деловые успехи в такого рода заведениях. Наверное, доходы с этого ресторанчика не делали погоды в общем обороте принадлежащих Пескарю коммерческих предприятий, но это была его, так сказать, визитная карточка. Всякий человек со стороны, поинтересовавшийся: кто это такой – Чебаков? – неминуемо получил бы ответ: ну этот, который «Три Пескаря». Здесь была Витина «штаб-квартира», здесь проще всего было его застать, здесь назначались деловые встречи, велись нескончаемые переговоры, улаживались конфликты, обсуждались всяческие «бизнес-планы», передавались из рук в руки дипломаты с изрядными суммами, подписывались и тут же «вспрыскивались» контракты... А впрочем, не буду морочить читателю голову – я уже сознался, что ничего про эту жизнь не знаю и пишу о ней по канве, усвоенной из телевизионных передач. Однако ясно, что нечто подобное происходило и на самом деле.

Предвосхищая будущие события, чрезвычайно интересно было бы узнать, подоплеку столь стремительного взлета этого самого Пескаря. Из грязи, можно сказать... ну пусть не в князи, но в число каких-то купцов I гильдии или даже боярских детей, то есть в круг тех, кто уже достаточно близко соприкасается с настоящими князьями и боярами нашего времени. Он ведь уже и в мэрии имел каких-то влиятельных знакомых и даже туманно намекал на свои планы заняться политической деятельностью – в горсовет что ли собирался баллотироваться? То есть пер и раздувался прямо как на дрожжах. Вот и возникает вопрос: как ему это удавалось? Ну, активный, шустрый, в любую щель без мыла пролезет, но ведь таких молодцов полно в любой конторе и их на два порядка больше, чем хлебных мест, на которые они стремятся протолкаться. Конечно, Пескарь и до того как-то умел пристраиваться невдалеке от начальства. Он, видимо, не связывал своих планов на будущее с полученными в институте профессиональными знаниями (да и были ли они?), а больше напирал на общественную активность: всякие там смотры самодеятельности, спартакиады, ленинские зачеты, студенческие стройотряды и так далее. Сам он, ясное дело, не пел, не танцевал, с шестом не прыгал и, тем более, не махал топором на строительстве какого-нибудь откормочного цеха, но в организации всех этих комсомольско-молодежных инициатив и начинаний Витя был не последним человеком. Во всём он участвовал (хоть и не на первых ролях), что-то планировал, координировал, контролировал и готовил отчеты, мотался туда и сюда, так что за студенческие годы успел объездить полстраны. И при этом, естественно, всегда был на виду. Не только институтские проректоры и деканы хорошо знали этого студента, но и в комсомольских райкоме и горкоме он постоянно фигурировал в каких-то планах и отчетах. В президиумах он, пожалуй, сидел крайне редко, но вот чести пожать при знакомстве ручки тех, кто по праву занимает места в президиуме, удостаивался регулярно. Такой вот хорошо известный в советское время типаж. Достаточно было в рассказанной мне истории употребить словосочетание комсомольский деятель, чтобы я мог, не сомневаясь, вставить в известную с юных лет картинку никогда не виденного мною Пескаря. Можно предполагать, что и, попав на завод, он продолжал двигаться по намеченной и уже протоптанной дорожке, с присущей ему энергией участвуя в деятельности заводских общественных организаций.

Правда, из того, что нам известно, можно заключить, что его кипучая деятельность и способность быть на виду не приносили ему каких-то заметных дивидендов. Что-то он всё же, по-видимому, получил: и при распределении после защиты диплома он попал на крупный завод в областном центре (а не поехал, как многие, на Камчатку или в полюбившиеся мне Березники), и свою первую квартирку он получил как молодой специалист (а большинство имевших тот же статус так и осталось ни с чем). Но пробиться на хотя бы маленькую начальственную должность ему за все эти годы не удалось, и настоящая карта поперла к нему лишь с началом «перестройки». Правда, опять же можно сказать, что основными козырями, накопленными Пескарем за предшествующие годы, были его обширные знакомства на самых разных уровнях общественной пирамиды. Главным образом, в том самом слое «комсомольских активистов» и прочих молодых прохиндеев, на всё готовых, но при этом еще не обремененных наличием в биографии судимости по уголовному делу, которые и стали первичным массовым кадровым резервом при переходе на квазикапиталистические рельсы в нашей стране.

И всё-таки трудно отделаться от подозрения, что в истории восхождения Вити-Пескаря из грязи в купцы I гильдии, нам остаются не видны какие-то важные пружины. Уж очень быстро и гладко произошла эта метаморфоза. Так и подмывает предположить, что была у нашего героя некая, если не мохнатая лапа, то, по крайней мере, влиятельная ручонка, которая сообщила ему первоначальный импульс и придала достаточное для отрыва от земли (от грязи) ускорение, а затем на последующих этапах оберегала его от многочисленных опасностей. И в самом деле: не пристрелили Пескаря еще на подступах к строительству его «микроимперии» и не обобрали до нитки, размахивая утюгом и паяльником. В отличие от многих Витя счастливо избежал этой участи. И милиция им не заинтересовалась, а ведь ни для кого не секрет, что всякий наш бизнесмен (на любом уровне богатства) повинен, по меньшей мере, в отношении нескольких статей уголовного кодекса, не говоря уже о прочих строжайших инструкциях и предписаниях властных инстанций. Без нарушения этих записанных в законе и подзаконных актах норм (молчу уже о моральных нормах) никакая деятельность у нас просто невозможна – законы сочиняют опытные люди, и они всё заранее предусмотрели. Не протиснуться через эту сеть, ни за что не зацепившись, – и, если ты начал что-то делать, значит, ты уже на крючке. Можно брать любого и сажать его на какой тебе заблагорассудится срок. Но ведь не вмешивалась милиция в Витину карьеру и не тыкала носом в его мелкую (а может, и крупную – это как посмотреть!) уголовщину. И налоговая инспекция его особенно не прижимала, хотя, наверное, могла бы, если бы захотела. Избежал он – до поры, до времени – всех таких напастей. Видно, ворожил ему кто-то, обладающий серьезными возможностями в этом плане.

Ясно, что все такие вопросы можно снять одной фразой: Пескарю просто везло. Может ведь кому-то повезти, и не один раз, а несколько раз подряд в самых разных ситуациях? Может, конечно. С этим не поспоришь. Однако жизнь показывает, что если попристальней присмотреться к тем из «везунчиков», о ком мы можем хоть что-то узнать, то в большинстве случаев окажется, что «повезло» этому заинтересовавшему нас типу гораздо раньше, чем он попал в наше поле зрения. Он родился в нужном месте, в нужное время, и его папа (или мама, или дядя, или друг детства, или папа его жены – а часто и все они вместе) занимает в социальной структуре некую позицию, которая дает ему широкие возможности влиять на ход событий в какой-то сфере жизни[3]3
  Мне понравился анекдот на эту тему, услышанный несколько лет назад:
  Новый русский приходит к старому еврею и говорит...
  – Папа, дай денег!


[Закрыть]. Так у председателя Госконцерта (или как он там называется?) дочка, наверняка, обладает исключительным голосом, что обеспечило ее певческую карьеру и позволило стать солисткой популярной группы, претендующей на участие в конкурсе «Евровидения». Ну и так далее. (Всем нашим так называемым «социологам», «политологам» и всяким другим «бизнес-аналитикам», озабоченным долгосрочными экономическими прогнозами на основании данных Роскомстата и Международного банка развития и тому подобной ерундой, следовало бы в первую очередь детально выяснить, кто на ком женат и чем занимаются их дети, двоюродные братья, племянники и прочие родственники и свойственники, а также их однополчане и друзья по преферансу. После составления такой карты родственно-клановых связей истинная структура общества, в котором нам выпало жить, стала бы намного прозрачнее и логичнее). Однако про Пескаря ничего подобного не известно – его родителям, родственникам или однокашникам по школе и институту рассказчики не уделили ни малейшего внимания. Но, может, что-то здесь всё же было?

Мой знакомый, непосредственно пересказавший мне занятную историю упадка и разрушения Пескаревой империи и последовавших за этим событий, предполагал, что еще со студенческих лет Витя (попавшись, вероятно, на каком-то прегрешении, грозившем исключением из комсомола и из вуза) был завербован КГБ. Или – как вариант – имел близкого родственника, тесно сотрудничавшего с этой организацией. В таких рассуждениях, безусловно, есть свой резон. Можно не сомневаться – это ведь видно невооруженным взглядом, – что почти все деятели, всплывшие на поверхность в ранние перестроечные годы, были ставленниками этой очень скупо рекламирующей свою деятельность «конторы», да и вся пресловутая «перестройка» подготавливалась в ее недрах и шла под ее контролем. И сам Михаил Сергеевич ориентировался в своей партийной карьере на Андропова, входя в его ближайшее окружение, и те, кого он потом, став генсеком, тащил на самый верх, были из той же самой команды. Неудивительно, что получивший такую закалку наш первый демократически избранный президент, всей душой приверженный общеевропейским ценностям и правам человека, при случае не пренебрегал и саперными лопатками в качестве средства переубеждения еще не доросшей до этих ценностей публики. Точно такими же гуманистами и демократами были и его ближайшие сподвижники, вытащенные им на высшие посты государственной власти, а затем возглавившие ГКЧП. Ну и по нисходящей: практически все известные глашатаи и прорабы перестройки были детьми и внуками командиров чоновских отрядов, зарубежных спецкоров «Комсомольской правды», ТАСС и АПН или тех неизвестных широкой публике трудяг, что несли свою нелегкую службу в советских посольствах и торгпредствах, всяких там Комитетах защиты мира, организациях ЮНЕСКО, Институтах США и Канады, Комитетах по делам печати... и так далее и тому подобное. Несть числа таким конторам и конторкам (что и созданы-то, главным образом, для трудоустройства этих детей и внуков, размножающихся без сталинских отстрелов в геометрической прогрессии), уже сама принадлежность к которым свидетельствует об истинном роде занятий индивида с не меньшей достоверностью, нежели предъявленное служебное удостоверение в темно-вишневых корочках. Бесчисленное множество таких «детей юристов», окончивших МГИМО, Академию внешней торговли или Институт восточных языков и тому подобные вузы, ринулись в открытые Горби и его командой шлюзы и создавали «политические партии», выступали в советах всех уровней, вещали с экранов о новом мышлении и возвращении к светлым идеалам русского предпринимательства. Однако их активность вовсе не ограничивалась созданием такого идеологического прикрытия происходящей социальной трансформации. Аналогичные процессы шли и в малозаметной для рядового гражданина экономической сфере. Передача власти и финансовых рычагов управления от замшелых партийных чинуш той руководимой кураторами из КГБ новой поросли, о которой идет речь, шла полным ходом. Так что первыми легальными советскими «коммерсантами» становились не столько бывшие деляги и фарцовщики, сколько скромные завлабы, кэвээнщики, активисты «комсомольского прожектора» и тому подобные выходцы из народной гущи, давно сотрудничавшие с могущественной организацией, которая, вырвавшись из-под партийного контроля, претендовала на первое место в новой структуре государственной власти. Почему бы и не предположить, что обсуждаемый нами Пескарь так же, как и многие его соратники по комсомольской деятельности, воспользовался давними связями и, ввязавшись в опасные авантюры, был незримо опекаем людьми в погонах, которые направляли и контролировали всю его «коммерцию»? Это хорошо объяснило бы его удивительную везучесть.

Вполне возможно, что так оно и было. Но есть, однако, и существенный факт, плохо вписывающийся в доморощенную конспирологию моего знакомого. Пескарь, вне всякого сомнения, был теснейшим образом связан с одной из городских криминальных группировок, возглавляемой местным уголовным авторитетом, известным под кличкой «Тимоша». Никто не говорил о близком приятельстве этого откровенного бандита, имевшего соответствующую родословную и личную биографию, с внешне вполне респектабельным и законопослушным Пескарем, ни разу не побывавшим под судом и следствием. Вероятно, они как-то контактировали между собой, но этих отношений не афишировали. Тем не менее, тот факт, что братки из Тимошиной ОПГ облюбовали в качестве места своих постоянных встреч и дружеских застолий уже упомянутую харчевню Три пескаря – днем там мог столоваться кто угодно, но попозже вечером, туда не стоило соваться посторонним, все столики были заранее «заказаны» для своих, – неопровержимо свидетельствовал о существовании каких-то серьезных соглашений между этими высокими договаривающимися сторонами. Но еще более важным подтверждением альянса «Пескарь-Тимоша» служило то, – хорошо известное компетентным органам – обстоятельство, что почти все крупные Пескаревы сделки обеспечивались кредитами Волго-Камского инвестиционного банка, в котором Тимошины подельники были главными акционерами и распорядителями финансовых операций. Ясно, что взаимоотношения упомянутых сторон далеко выходили за рамки обычного «крышевания» и основывались на неких совместных деловых проектах. Что-то они, по-видимому, совместными усилиями «отмывали», «отжимали» и проворачивали. Возможно ли, чтобы стоявшие за плечами Пескаря чекисты смотрели сквозь пальцы на его заведомо противозаконные махинации в сговоре с матерыми уголовниками и даже поощряли такую «коммерцию»? У меня нет уверенного ответа на такой вопрос, но мой пресловутый знакомый, выслушав мои сомнения, просто отмахнулся от таких аргументов, сказав: «Ну и что? Может, у Тимоши был тот же самый куратор, что и у Пескаря?»

Откуда я могу знать, возможно ли это или вовсе невероятно? Всё, что я слышу и вижу в последние десять лет, не дает мне ни малейшей возможности разобраться в происходящем, да и острого желания выяснить подоплеку этой жизни у меня не возникает. Как я уже говорил, что чекисты, что воры в законе, что православные иерархи, что звезды эстрады – все они настолько далеки от меня и настолько чужды – словно жители каких-то далеких африканских стран – моим обыденным понятиям, что делать о них какие бы то ни было предположения, я не решаюсь. Что в их среде возможно, а что совершенно непредставимо? Бог их ведает!