Текст книги "С третьей попытки"

Автор книги: Николай Слободской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

6

Драматический эпизод, ознаменовавший начало последней части нашей истории, разворачивался без видимого участия известных читателю персонажей, но приблизительно в том же районе, где жила главная героиня. Так что дом, о коем пойдет речь, располагался на той же улице, что и школа, в которой она учительствовала. Самый обыкновенный дом – построенная уже в восьмидесятые типовая девятиэтажка, протянувшаяся чуть ли не на целый квартал. Примыкавшие почти впритык к ней два дома более старой постройки и металлическая ограда бывшего детского сада, занятого с некоторых пор подозрительными частными лавочками медико-оздоровительного профиля, отгораживали замкнутое со всех сторон пространство, войти куда можно было с любого угла, но въехать – только через узкую арку, прорезавшую девятиэтажку насквозь[4]4
  Это существенная деталь описываемой диспозиции. Так что рассказывающий мне сию историю не поленился набросать на бумажке схематический план места действия.


[Закрыть]. Обычный городской двор с детской площадкой – налицо песочница и сваренная из водопроводных труб городушка для гимнастических упражнений (лазалка, как говорят дети), – с непременными стоящими там и сям лавочками и с довольно жиденькими, уже облетевшими по случаю поздней осени кустиками. Стандартная картинка уютного городского двора периода позднего совка, которая сегодня уже не вызывает особой гордости у проживающих здесь горожан, в массе своей переехавших сюда из еще более невзрачных мест обитания, а то и прямо из сельских изб. Жизненные стандарты разительно изменились, и в своих мечтах большинство теперь вовсе не связывает будущее с тусклым прозябанием в таком доме, а видит себя в увитом виноградными лозами дворике скромного двухэтажного особнячка на берегу Адриатического – или, в крайнем случае, самого синего в мире Черного – моря.

Около двух часов дня в описанный двор въехал сверкающий черным лаком навороченный джип, на которых разъезжают лишь крутые ребята, обычно не удостаивающие своими визитами жильцов подобных домов. В это время во дворе почти никого не было, только на лавочке сидели и вяло обсуждали вчерашний бразильский сериал две пожилых женщины и совсем уж ветхая старушка. Кроме них дворовая общественность была представлена двумя возившимися в песочнице карапузами, небольшой стайкой девочек младшего школьного возраста, галдевших в сторонке около нарисованных мелом на асфальте монстриков, и компанией мальчишек, того же возраста, время от времени проносившихся через двор с истошными воплями, размахивая пластмассовыми пистолетами и автоматами. Эта мирная картинка была нарушена появлением плохо вписывающегося в нее джипа, завернувшего сюда из какой-то другой жизни. Но нарушена не надолго. Бандиты пожаловали. Чего им тут? – без особой тревоги в голосе заметила одна из женщин. Мальчишки, привлеченные видом роскошной машины, потаращились на нее из отдаления, поспорили, какой она марки, и опять умчались. Вот и вся реакция случайных зрителей на поворотное в нашей истории событие.

Правда, при взгляде со стороны, ничего особенного и не происходило. Трое приехавших мордоворотов вышли из машины, после чего разделились: тот, что помладше, остался у джипа и закурил, а двое постарше вразвалочку направились ко второму с краю подъезду девятиэтажки. Вид у них был специфический, и, надо полагать, причислившая их к бандитам женщина была права – у всех визитеров это было, что называется, на морде написано. Причем трудно было предположить, что они пытаются как-то скрыть и замаскировать свою принадлежность к указанному привилегированному сословию. Скорее, напротив, своим прикидом, манерой держать себя, жестами и прочими трудно определимыми, но легко распознаваемыми на глаз деталями поведения они всячески старались подчеркнуть свое радикальное отличие от окружающих, всех этих лохов, способных служить только кормовой базой для настоящих людей, но не представляющих для них ни малейшего интереса. У одного из приехавших – возможно, старшего среди них по званию – на шее поблескивала и пресловутая золотая цепочка[5]5
  Мне всегда было интересно, говорит ли толщина и массивность этой цепи о положении ее владельца в своей среде, о его ранге и заслугах. То есть служит ли вес такого украшения своеобразным знаком различия, по которому можно судить о значимости того, на чьей шее красуется цепь? Или же это определяется лишь индивидуальными вкусами и финансовыми возможностями носителей этих цацек? К сожалению, среди моих знакомых нет никого, кто мог бы дать ответ на этот вопрос, а обращаться за разъяснениями к кому-то с такой цепью на шее я не решаюсь. Рискованно, на мой взгляд. Вдруг он расценит мой интерес, как проявление нездорового любопытства. Лучше уж я останусь в неведении.


[Закрыть]. Конечно, бандиты – кто ж еще? Но ни о каких грабеже, разбое или бандитских разборках с мордобоем, поножовщиной и стрельбой речь, по-видимому, не шла. Всё было тихо и мирно.

Оставшийся у машины браток, покурив, сел за руль и развернул свой джип носом к выезду из двора, полистал журнальчик и затих в ожидании своих напарников. Они появились минут через сорок. Нельзя сказать, что они выбежали из подъезда, но видно было, что спешат. Хлопнули дверцы, и джип сорвался с места. Еще минута, и они бы благополучно скрылись – и не было бы никакой нашей истории. Всё кончилось бы банально, и произошедшее в этом сером доме не вызвало бы ни у кого интереса. Ну, завели бы дело, помусолили бы его без видимых результатов какое-то время и отправили в архив. А что можно было бы сделать? Была какая-то подозрительная троица – их никто толком и не разглядел – и что? Даже неясно, имеют ли они какое-то отношение к расследуемому делу – не одни же они заезжали во двор за эти несколько дней. А сколько людей пешим ходом сюда заходило? Типичный висяк, как (если верить телевизору) выражаются милиционеры. Но фортуна переменчива, и кому, как не бандитам, знать об этом ее свойстве. На этот раз им серьезно не повезло.

Заторопившийся водитель джипа не успел, вероятно, вовремя среагировать, и их автомобиль крупно зацепил большой мебельный фургон, который, въезжая во двор, как раз в этот момент частично просунулся через арку. Ба-а-мс! Машины остановились, и затем неудачливый бандитский шофер со страшным скрежетом на пару метров сдал назад. Вся троица выскочила из джипа, и виновник автотранспортного происшествия воочию убедился, что смятое крыло цепляет за колесо. Чтобы ехать дальше, его надо как-то отогнуть или просто оторвать вовсе. Очень некстати в создавшемся положении. Тем не менее, поторопившимся смыться побыстрее браткам это еще не грозило никакой катастрофой. Вряд ли шофер фургона, также понесшего некоторый ущерб, и сидевшие в его кабине два мужичка рискнули бы качать права и требовать возмещения убытков от грозных на вид бандюг. Несмотря на всякие там монтировки и гаечные ключи, они явно не имели шанса выйти с победой из стычки с таким противником. Скорее всего, им пришлось бы взять вину за столкновение на себя и, в конечном итоге, заплатить за ремонт покуроченного джипа – право всегда на стороне больших батальонов[6]6
  Рискну привести здесь еще один неплохой, как мне кажется, анекдот:
   Столкнулись на дороге «Джип Чероки» и «Мерседес». Водители вышли из своих машин, огляделись, и один из них растерянно спрашивает:
   – А где же «Запорожец»? Кто платить-то будет?


[Закрыть]. Еще несколько минут, и после кратких переговоров, исход которых был бы фактически предрешен, крутые ребята укатили бы на своем крутом джипе с оторванным крылом – ищи их, свищи. Да и кто бы их искал? А водителя фургона они и сами найдут.

Но черная полоса для попавших в нашу историю Тимошиных бойцов на этом еще далеко не закончилась. Кто-то из жильцов, наблюдавших за любопытной ситуацией из окна, не поленился позвонить в рядом находящееся отделение милиции и сообщить, что во дворе такого-то дома назревает серьезная разборка, которая может привести к тяжким телесным повреждениям ее участников, если не хуже. Так что, не успел бандитский старшой еще записать данные о фургоне и его шофере и сформулировать свои условия, на которых он настойчиво предлагал разрешить возникший инцидент, а его реальный виновник – водитель джипа – еще возился с погнутым крылом, пытаясь восстановить нормальную подвижность колес, как в арку протиснулся сержант милиции, а за ним и два омоновца с автоматами наперевес.

– О-о-о! Какие люди! – дурашливо радушным тоном приветствовал бандюг сержант, узнавший среди них своего старого знакомца. – Крендель! И какими это ветрами тебя занесло? Ведь это же не ваш район.

Ясно, что с прибытием на место столкновения омоновцев ситуация переменила знак, и было уже нереально надеяться сорвать с лоха возмещение за вину своего растяпы-водителя. Однако и в этот момент для вляпавшихся в переделку бандитов еще не всё было потеряно. Достаточно было признать вину своего водителя, и, чтобы не связываться с длительной канителью (вызов гаишников, составление протокола и т.д.), урегулировать вопрос на месте. Разбитая у фургона фара, поцарапанное крыло – ну, на сколько это может потянуть? Пары сотен баксов за глаза хватит. Чепуха. Быстро сообразив всё это, старшой пробормотал нечто примирительное заметно приободрившемуся водителю фургона и уже готов был полезть в карман за бумажником. Еще чуть-чуть и вся напряженность ситуации сошла бы на нет. Понятно, что на последовавшей за этим бандитской «летучке» Тимоша, вероятно, наложил бы на провинившегося водилу солидный штраф за халатность в управлении автотранспортным средством, которая привела к значительному повреждению дорогостоящего автомобиля и поставила под угрозу выполнение боевого задания. Легко бы не отделались и старшой со своим напарником – они ведь тоже напортачили. Может, старшого и разжаловали бы в рядовые бойцы или еще как-то наказали. Но всё это было бы пустяками, по сравнению с тем, что последовало на самом деле. Трудно противостоять закону чередования светлых и темных полос в жизни каждого из нас. Никакая рациональная стратегия здесь неприменима. Всякий, с кем произошла какая-либо неприятность, может ожидать от судьбы и других пакостей – раз пошла такая полоса, – но, с чем они будут связаны и откуда ждать опасность, предсказать невозможно. Ясно только одно: пришла беда – отворяй ворота. Остается только надеяться, что полоса эта долго не продлится и сменится на более светлую, приносящую успех и удачу во всех твоих делах. Так вот, в описываемом случае темная полоса, в которую угодили братки, еще только разворачивалась и гарантировала им всё большие передряги.

Дотошный сержант, которого что-то, по-видимому, насторожило в поведении бандитов – возможно, ему показалась подозрительной именно уступчивость этого самого Кренделя и его явное желание побыстрее уладить конфликт, – велел омоновцам обшмонать, на всякий случай, бандитского старшого и его подручных и не спускать с них глаз – пусть ждут. Водителю фургона, успевшему получить от Кренделя две зеленые бумажки и внутренне бурно радующемуся тому, что так удачно обернулось дело, было сказано заехать во двор и тоже никуда не отлучаться. Сам же милиционер, недолго побеседовав с расположившимися на лавочке женщинами, отправился в указанный ему подъезд. Вышел он оттуда минут через десять, и его серьезный озабоченный вид говорил о том, что ему удалось наткнуться на нечто заслуживающее пристального внимания. В подъезде он, как можно предположить, нашел свидетелей, которые что-то видели и что-то слышали. Например, крики и звуки падения чего-то тяжелого (мебели?), доносящиеся из квартиры на четвертом этаже, где проживал некий иностранец, с неделю назад снявший это жилье у Людмилы – хозяйки квартиры, обитавшей где-то в другом месте. На настойчивые звонки и стук в двери попавшей под подозрение квартиры никто не отвечал, и сержант, сопоставив этот факт с нетерпением братков, стремящихся побыстрее убраться куда-нибудь подальше, резонно заключил, что дело здесь не чисто.

Из своей патрульной машины он по рации вызвал на предполагаемое место происшествия оперативную группу и сообщил выясненный у соседей телефон Людмилы, чтобы предупредить хозяйку и доставить ее на место. Сам же сержант со своими подчиненными отконвоировал задержанных бандитов вместе с их джипом в отделение милиции. Туда же, по указанию милиционера, пешком отправился и водитель фургона.

И часа не прошло, как прибывшие по указанному адресу оперативники вместе с захватившей свои ключи Людмилой перешагнули порог заподозренной квартиры. Достаточно было беглого взгляда в комнату, чтобы главный в этой группе скомандовал:

– Стоп. Тормозим. Ерошкин, давай по соседям – понятые нужны.

Не вдаваясь в детали (которых я, впрочем, и не знаю), открывшаяся их глазам картина в основном сводилась к следующим немногочисленным, но красноречивым фактам. Посреди комнаты стоял стул, и к нему скотчем были примотаны руки и ноги смуглого усатого мужчины в возрасте приблизительно сорока лет, в котором хозяйка квартиры признала своего арендатора. С первого взгляда было ясно, что этот человек мертв и что уже поздно приступать к мерам первой помощи, способным вернуть его к жизни. Врач тут же констатировал смерть от удушья, что было полностью подтверждено при последующем вскрытии тела. Найден был и полиэтиленовый пакет со следами слюны, который бандюги надевали на голову своей жертвы, не выдержавшей, в конечном итоге, пытки и скончавшейся от недостатка кислорода. Личность покойного была сразу же установлена со слов хозяйки квартиры, хоть и потрясенной увиденным, но еще больше, по-видимому, испуганной грозящими ей карами за отсутствие у жильца временной прописки[7]7
  Вероятно, здесь надо было бы написать временной регистрации. Но чем отличается регистрация от бывшей прописки, никто, по-видимому, объяснить толком не может. Да и кого, в своем уме, могут интересовать такие бюрократические тонкости, в то время как жильцов почем зря режут и душат, не взирая на наличие у них постоянной прописки или отсутствие временной регистрации.


[Закрыть]. Надо сказать, что свидетельство нежданно-негаданно попавшей в лапы милиции Людмилы было, пожалуй, и излишним. Лежавший на столе паспорт, фотография в котором прямо указывала на его покойного владельца, убедительно сообщал, что погибший был гражданином Республики Молдова Штефаном Мунтяну. Еще один интересный официальный документ, найденный в квартире, свидетельствовал, что этот самый Мунтяну намеревался вступить в брак с гражданкой РФ Чебаковой А.В. и подал совместное с ней заявление в районный ЗАГС. Бракосочетание было назначено по истечении месяца после даты подачи заявления, но молдавский бедолага не дожил каких-то три недели до радостного дня. Как его путь пересекся с Тимошиными бойцами и что они от него вымогали, было неясно, но исход такого пересечения судеб оказался для приезжего жениха фатальным. Правда, и для схваченных – можно сказать, ин флагранти[8]8
  In flagranti – на месте преступления (лат.). Красивое выражение. Жалко было бы его не использовать.


[Закрыть] – братков оно тоже ничего радостного не сулило.

Беспорядок в квартире – валявшийся на полу телевизор, пустой чемодан, вещи из которого были вывалены на диван, и так далее – не оставлял сомнений в том, что прикручивание жертвы к стулу не обошлось без некоторой борьбы и что бандиты подвергли временное жилище своей жертвы обыску, хоть и поверхностному, но не оставившему без внимания ни кухни, ни даже совмещенного с ванной туалета. По крайней мере, крышка сливного бачка была снята и валялась на полу. Тщательный обыск, проведенный уже милицией, не обнаружил в квартире никаких денег, ценностей, оружия, наркотиков и тому подобного. Не найдены были и отпечатки пальцев задержанных братков, с тоской ожидавших в райотделе своей участи, – подтверждая репутацию профессионалов, они не поленились воспользоваться перчатками. Однако и в этом их ждал удар с неожиданной стороны – на долларах, изъятых у старшого (и даже на тех двух сотнях, которые ему пришлось отдать шоферу фургона), обнаружились отпечатки, принадлежащие покойному Мунтяну. Как видно, черная полоса, в которую угодили бандюги, и не думала заканчиваться.

Собственно говоря, следствие по делу об убийстве иностранного подданного (гостя нашего города, как именуют таких личностей в газетах) можно было считать законченным. Тяжкое преступление было раскрыто по горячим следам в рекордно короткий срок, и дело – после уточнения некоторых деталей и оформления необходимых документов – можно было хоть завтра передавать в суд. Как бы ни отрицали подозреваемые свою причастность к смерти Мунтяну, это ничем не могло им помочь. Суду и не требовались их признания. Всё было очевидно, ясно как на ладони, и приговор – в соответствии со степенью участия каждого из пойманной троицы – был уже фактически предрешен. Милиционеры могли праздновать очередную победу над растущей преступностью, а бдительный сержант мог справедливо рассчитывать на похвалу начальства и повышение по службе.

Если бы этот – рядовой в условиях большого города – криминальный эпизод так и закончился: труп погибшего Мунтяну в запаянном гробу или в виде урны с прахом отправили бы на родину, бандюги пошли бы на кичу, а сержант стал бы старшим сержантом, я бы, наверняка, никогда и не услышал о нем. С какой стати он стал бы предметом досужего любопытства? Что в нем такого примечательного? И, как я уже говорил, никакой нашей истории из жизни просто не появилось бы на свет. Однако очень быстро возник в этом деле ничем не предвещаемый поворот, заставивший следователей взглянуть на события с совершенно иной точки зрения. (Хотя я ничуть не сомневаюсь, что проницательный читатель ожидал этого поворота с самого начала сей главки, а сопоставив национальность погибшего и фамилию невесты, окончательно убедился в безошибочности своих предположений).

Угрюмо молчавшие и вяло отнекивающиеся поначалу соучастники убийства, достаточно быстро поняли, что такая отработанная и нередко успешная стратегия поведения в данном случае не может принести им никаких выгод. Следователям и так всё было преподнесено на блюдечке – ни в каких добровольных признаниях в обмен на обещания учесть их при формулировании обвинительного заключения они не нуждались. И наиболее, видимо, смышленый из этой троицы, а потому и запевший первым, старшой попытался найти иные пути, дающие надежду на смягчение будущего приговора.

– Да мы ведь не хотели его кончать, – начал он гнуть свою новую линию, дающую, как ему казалось, хоть какую-то перспективу в создавшихся условиях. Для этого ему пришлось предварительно признать, что в указанной квартире они были, жильца оной связали, найденные в квартире полторы тысячи зеленых и тощую пачечку рублей забрали, после чего стали допрашивать этого гада, слегка его придушивая и затем возобновляя доступ кислорода. Ясно было, что, отступив с исходной позиции я тут ни при чем и ничего об этом не знаю, которую уже невозможно было отстаивать, он пытается найти какую-то другую линию защиты:

– Это же нечаянно вышло, что он вдруг затих... и готов. Здоровый на вид мужик... Не собирались мы до этого доводить. Можно сказать, несчастный случай (на производстве – ехидно добавил записывающий его слова в протокол милиционер)... Кто ж знал, что так выйдет. Не надо было ему молчать – ясно ж было, что не поможет это. Вот и доупрямился... Ну, конечно, и мы перестарались. По неопытности... В первый раз ведь...

– Ну да, ну да, – криво усмехнулся допрашивающий. – Ты, Крендель, новичок в таких делах. Кто ж этого не знает? Ладно. Ты эту лирику до суда побереги – может, адвокат и воспользуется. А ты вот что скажи: чего вы от него добивались? О чем он молчал-то?

– А то вы сами не знаете? – хмуро отбрехнулся старшой. – Не о чем тут говорить.

– Э, нет! Так не пойдет! Начал объяснять, почему так вышло, – вот и растолкуй всё до конца, чтобы и нам ясно было.

– Вы ж знаете, что это за тип – чего еще объяснять?

– Погоди. Какой тип? О ком ты?

– О ком, о ком – о жмурике этом. Вы что ж, в самом деле, думаете, что он молдаван?

– Та-ак... И кто он, если не молдаванин?

Озадаченный и уже не уверенный в правильности избранной линии защиты Крендель помолчал, помычал что-то себе под нос, но загнав сам себя в тупик, не нашел другого выхода:

– Пескарь это. Хоть кого спросите. Он. Который в прошлом году с чужими денежками смылся. Хоть и говорили, что он помер, а он – вот он. Но теперь уж точно – помер.

7

После столь радикального превращения иностранного подданного в хорошо известного городской милиции Пескаря и после того, как следователи связались с тем райотделом, в котором было возбуждено, а потом закрыто первое дело об убийстве В.Чебакова, а новое дело забрали в городскую прокуратуру, на первый план, естественно, вышла наша героиня. И заняла собой всю сцену.

К этому времени с взятых «на горячем» Тимошиных подручных было уже выжато всё, что только возможно. Собственно, вся эта добавочная информация сводилась к смутному указанию на то, что местонахождение Пескаря выдала бандитам некая баба, позвонившая кому-то из связанных с Тимошей людишек. Что за баба и что еще она говорила, младший из повязанных братков сказать не мог. Да и откуда ему это знать? Ребята болтали – вот и весь сказ. Даже эту (не столь уж, вероятно, и существенную) деталь вымучили из него после длительного допроса, на котором балбеса убеждали не сердить следователя и рассказать всё как есть. Ты же не был в квартире – вот и не бери на себя лишнего. Тебе и без этого постараются навесить. Дружки-то твои не молчат, выкручиваются. Вот и ты не строй из себя... Глядишь, и снисхождение тебе какое будет. Но что из него можно было выжать? Ясно, что Тимоша с ним своими планами делиться не стал бы. Старшой, вероятно, уже раскаялся, что невольно выдал ментам неизвестную им до тех пор тайну, и молчал как рыба. Ничего не удалось добиться и от его партнера по расправе с попавшим им в лапы неудачливым аферистом. Тот вообще ничего не знал и не ведал: Какой Пескарь? Не знаю я такого. Да и настолько ли важно для расследуемого дела, что они знали и чего не знали? И так ведь всё ясно.

Никто даже не пытался допрашивать Тимошу, который мог бы, по-видимому, многое прояснить по существу дела. Во-первых, бессмысленно. Каких показаний можно было от него ожидать? Ну, скажет что-то вроде уже слышанного: Кто это Чебаков? А, этот... Так он же умер недавно, как я слышал – и что дальше спрашивать? А во-вторых, вряд ли кто-то из рядовых служителей закона решился бы вызывать на допрос столь известную в городе авторитетную персону. Не тот уровень. Такие решения принимаются, надо полагать, в гораздо более высоких кабинетах.

Принимая всё это во внимание, приходишь к выводу, что единственным источником ценной дополнительной информации оставалась наша героиня, и за нее взялись по полной программе.

Поначалу Анна Владимировна не собиралась раскрывать свою роль в предшествовавших событиях и пыталась свести ее к минимуму. Она, конечно, опознала своего мужа в покойнике, приехавшем в Россию по паспорту Мунтяну, – куда ж ей было деваться: у Пескаря в городе были сотни знакомых. Но даже в этом доверия ей уже не было. Она ведь уже участвовала в опознаниях, и первые два не вызвали ни у кого сомнений, но известно же, к чему это привело. А посему процедуру повторили еще несколько раз, пригласив для этой цели бывших служащих пескаревских магазинов и его близких знакомых. Не поленились вызвать из другого города и двоюродного брата Пескаря, который также удостоверил личность покойного, и тем самым окончательно была официально подтверждена смерть несчастного Виктора Чебакова. Вышедшая из доверия вдова получила и третье свидетельство о его смерти. На этот раз уже не подлежавшее никаким исправлениям и переписываниям. С третьей, так сказать, попытки Пескарю удалось, наконец, действительно умереть – и теперь уж навеки. Через некоторое время урна с его прахом была захоронена в той же самой могиле, где лежали результаты первых двух попыток, а дата на памятнике была еще раз исправлена, и таким образом, сообщаемые – и здесь, и в официальных документах – сведения о В.Чебакове были приведены в соответствие с фактическим положением дел. Каков бы он ни был, и каких бы грехов ни висело на этом герое рассказываемой здесь истории, но, погибнув от рук своих бывших «компаньонов», он ушел от суда людского и теперь может лишь надеяться, что Господь будет милостив к нему.

Пришлось Анне Владимировне, допрашиваемой в качестве свидетельницы по делу об убийстве, признать и то, что она подавала документы в ЗАГС с целью еще раз зарегистрировать брак со своим мужем, но уже выступавшим под именем Штефана Мунтяну. А что ей оставалось делать? Она и не пыталась опровергнуть этот факт – ведь копии ее документов лежали в ЗАГСе, а сотрудники сего учреждения указывали именно на нее, как на женщину, что всего лишь несколько дней назад приходила к ним вместе с гражданином Молдавии, чтобы подать совместное заявление о регистрации брака. Что было, то было – тут не отопрешься.

Однако, рассказывая о своих действиях на предыдущих этапах и о своих контактах с мужем, она надеялась отделаться благостными сказочками. И ничего-то она не знала, и всё было точно так, как она объясняла в милиции, вернувшись из Кишинева. Но веры ей уже не было: каждое ее слово подвергалось сомнению и вызывало кучу дополнительных вопросов, которые запутали и сбили бы с толку любого, будь он даже чист как стеклышко. Допрашивали ее подолгу и не один раз, стараясь изловить на всяких оговорках и противоречиях и угрожая уголовной ответственностью за дачу заведомо ложных показаний. Совершенно вымотанная и запуганная она, в конце концов, смирилась и поведала то, о чем поначалу изо всех сил стремилась умолчать. Да и могла ли обычная учительница противостоять опытным специалистам своего дела, привыкшим раскалывать матерых преступников? Ясно, что никакого другого выхода у нее просто не было. Даже удивительно, что на первых допросах она еще смогла какое-то время выкручиваться и сопротивляться нажиму следователей.

История, которую вдова Пескаря[9]9
  Трижды вдова Советского Союза, как неуклюже пошутил всё тот же мой знакомый, имея в виду, что свидетельства о смерти были выданы в двух странах, бывших до тех пор республиками в составе СССР.


[Закрыть] в конечном итоге выложила допрашивающим, заметно отличалась от ее первоначального варианта. Надо сказать, что от облика невинной женщины, ставшей жертвой не зависящих от нее обстоятельств, почти ничего и не осталось – рыльце у нее оказалось в густом пушку. С другой стороны, может быть, и не стоит слишком впадать в обличительный раж – еще неизвестно, как бы мы с вами, читатель, повели себя, оказавшись на ее месте. Я, по крайней мере, не могу, положа руку на сердце, утверждать, что в подобном случае ни на йоту не отступил бы от закона. Ну, а вы уж сами за себя решайте.

По словам Анны Владимировны, события складывались следующим образом. Приблизительно дней за десять до звонка кишиневского капитана полиции ей по домашнему телефону позвонил сам Пескарь. Хотя она в этот момент ничуть не сомневалась, что ее муж погиб от руки бандитов, и давно его уже оплакала (так она, по крайней мере, утверждала), она сразу же узнала его голос и, конечно, в полном смятении чувств обрушила на него груду вопросов: где ты? что с тобой? как это понимать? и так далее. Но Пескарь ничего объяснять не стал, велел ей молчать (видимо, опасался прослушки телефона), а на следующий день к двум часам прийти на переговорный пункт главпочтамта – он ее вызовет и расскажет, что да как. Так и вышло. Ее муж, так неожиданно воскресший из мертвых, весьма невнятно объяснял, почему до сих пор не давал о себе знать, а вопрос о том, как его обручальное кольцо оказалось у похороненного под его именем трупа, и вовсе оставил без внимания (о том, что его признали умершим, он откуда-то уже знал), но зато настойчиво убеждал не бросать его в беде и сделать то, чего он от нее просит. Муж (или уже бывший муж – как, с юридической точки зрения, трактовать их брак после появления свидетельства о смерти одного из супругов, мне не вполне ясно) уверял растерянную и ничего толком не понимающую Анну Владимировну, что ни на минуту не забывал о ней и что передряги, в которые они попали, скоро закончатся и всё уладится. Надо только немного потерпеть и предпринять необходимые действия, после чего они заживут еще лучше прежнего. Пескарь как всегда был напорист, не слушал никаких возражений (не боись – всё получится) и дал подробные инструкции, как ей себя вести и что говорить в молдавской полиции. И своего добился: она, несмотря на страх и сомнения, согласилась сделать то, о чем он просил (если можно было назвать это просьбой – Пескарь ничуть не сомневался, что она выполнит его поручение).

Тут, разумеется, возник важный вопрос: зачем Пескарь добивался, чтобы его еще раз признали умершим, – ведь он уже числился по разряду покойников и знал об этом. Но добиться от допрашиваемой какого-то осмысленного ответа не удалось. Либо она всё же что-то знала (или хотя бы догадывалась), но говорить об этом упорно не хотела (непонятно только, чем это могло ей повредить, а если не могло, то зачем ей сохранять Пескаревы тайны – уж ему-то теперь и вовсе ничего не грозило). Как ее не выпытывали, она продолжала твердить, что не знает, в чем тут дело, и единственное объяснение, пришедшее ей на ум (а она и сама много на эту тему размышляла): значит он и там впутался в какие-то опасные махинации. Либо надо ей поверить и считать, что осторожный Пескарь не стал делиться с ней своими соображениями, целями и планами. Как рассказывала Анна Владимировна, муж и раньше никогда не посвящал ее в свои дела и в связанные с бизнесом заботы: он, хоть прямо так и не говорил, но – ясно же – считал, что не бабье это дело. Он сам всё решал – куда и когда мы поедем, какую машину покупать и прочее, не говоря уже о его финансовых или производственных проблемах, – а меня он только ставил в известность: сделаем то-то и так-то. В принципе, могло быть, конечно, и такое. И хотя следователи не верили на слово этой ненадежной – как они уже убедились – свидетельнице, но проверить истинность ее высказываний и прижать ее было нечем, так что вопрос зачем? так и остался повисшим в воздухе.

Как читателю уже известно, затеянная Пескарем афера с опознанием прошла без сучка и задоринки. (Особенно раздражала следователя выдумка с этой самой Нюсей: гладенько так, психологически убедительно – не прикопаешься. Капитан-то в Кишиневе, наверное, радовался: как он удачно наткнулся на того, кого нужно. Вот сукины дети! И дамочка эта – всё разыграла как по нотам... Актриса... И теперь, может, то же самое – а мы опять уши развешиваем). С мужем наша героиня виделась в Кишиневе очень кратко: поговорили минут двадцать перед самым ее отъездом. Пескарь, якобы, так ничего ей, в сущности, и не объяснил. Он бурно благодарил ее за помощь, уверял в своей неизменной любви, туманно обещал какие-то златые горы в недалеком будущем: ты не пожалеешь, что не оставила меня в беде, я скоро тебя заберу и заживем тогда по-настоящему... И еще… И опять о том, что они никогда не расстанутся, что он понимает, как ему повезло с женой... И… Но по существу, обещал только, что он вскоре свяжется с ней: жди – уже недолго осталось. По словам Анны Владимировны, она уже не верила тому, что говорил ей муж. Для нее не прошли даром те долгие месяцы, когда она всё больше и больше уверялась в том, что Виктор сбежал – даже не предупредив о своем намерении – и оставил ее на произвол судьбы. Смылся, – говорила она, – а ты тут, как хочешь, так и выкручивайся. И квартиру, и машину... Ничего мне не оставил. Хорошо хоть старая квартирка на мне была записана. Как можно после такого ему доверять? Правда, потом – когда его будто бы нашли – я себя сильно себя осуждала за такие мысли, но ведь, как выяснилось, не напрасно я так думала. Так ведь оно и оказалось. Потому она пропускала, можно сказать, все мужнины слова и обещания мимо ушей: Жить он без меня не может, ну как же! Понадобилась я ему – вот он и вспомнил. Но теперь всё! Не услышу я больше про него – и ладно. Я уже привыкла быть одна, проживу как-нибудь. Я ему помогла, когда попросил, – не могла отказать: муж всё-таки, но теперь я ему больше ничего не должна. И от него мне ничего не надо. Будем считать, что мы так необычно развелись – с помощью свидетельства о смерти.