Текст книги "Буревестник"

Автор книги: Николай Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Не задумываясь Степанян бросил свой самолет вверх, в облака. Пике. Метко сброшенные бомбы точно накрывают цель. Огромное пламя, кажется, достает до неба, и гулкий взрыв оглушает. Вместе с батареей Нельсон Степанян уничтожил и склад горючего…

Такие дни были не редкостью у штурмовиков. Летчики работали добросовестно, и лучшей наградой для них была благодарность земли. Что могло быть приятней для воздушных бойцов?

11

Степанян воевал дерзко. По его определению, дерзость эта складывалась из трех частей: точность, опыт и ненависть. Ненависть к врагу. Дерзкий летчик стал известен всей Балтике. На его текущем счету было уже немало уничтоженных самолетов. Нельсон как-то уж очень ловко умел привлекать к себе внимание противника, заставлял его демаскироваться. Много огневых точек было уничтожено отважным летчиком.

– Когда я летаю, то выманиваю немцев шоколадом, – шутил он. – Я им покажу кусочек, а они за мной летят. Вот тут-то я их и угощаю. Даю им попробовать сладкого.

Надолго запоминали фашисты такое угощение. По особенно стал известен Степанян после одного задания.

…Он летел к линии фронта. Обычно он пересекал ее, прорывая зенитный заслон, но сегодня у него совсем другое задание. Он должен пролететь не сквозь нее, а вдоль, над нею, чтобы вызвать на себя весь ее огонь и точно засечь вражеские батареи.

Степанян был опытным летчиком со многими десятками боевых вылетов за плечами, и он знал, что его ожидает. Скорее всего он не вернется, но слова эти были пустыми и как бы не касавшимися его.

Пора набирать высоту. Самолет задрал нос и полез вверх. Выше, еще выше, чтобы набрать высоту для пикирования. Вон она, эта линия, ненавистная петля. Пора. Штурмовик резко идет вниз. Перегрузка дает себя знать, но мысль работает четко и стремительно. Он вышел из пике метрах в пятнадцати от земли и перевел машину в бреющий полет. Он знал, что летит слишком низко для вражеских зениток, но зато сотни автоматов поливали его огнем. Он мчался в сплошном ливне трассирующих пуль, но не сворачивал в сторону. Именно этот ливень подсказывал его направление.

Как одиноки были его пулеметы в этом море вражеского огня! Но его пули доходили до цели. Он знал это, чувствовал. Он видел, как очереди штурмовика выковыривали немцев из окопов, буквально выбивали их оттуда.

Машина то и дело вздрагивала, но мотор продолжал реветь грозно и спокойно. Это была даже не разведка, это был какой-то вихрь, пронесшийся над немецкими позициями и людьми внизу; наверное, казалось, что не один, не два, а множество самолетов поливают их свинцом.

«Задача была выполнена блестяще», – так резюмировала этот необыкновенный полет газета «Красный Балтийский флот» 16 октября 1941 года.

Когда штурмовик приземлился на родном аэродроме, Степанян выключил мотор и несколько минут сидел в кабине не шевелясь. Потом молча вылез, посмотрел на пробоины в крыльях и в фюзеляже и пошел докладывать. Считать пробоины было некогда, впереди еще много работы… Именно работы: тяжелой и смертельно опасной, но в то же время и нужной. Потому что ее никто не может делать за тебя, и ты ее никому не можешь передоверить. Каждодневные будни и каждодневные подвиги. Вылет. Короткий отдых. Опять вылет. Снова отдых. А если не хочется отдыхать и душа снова рвется в бой, потому что еще много фашистской нечисти ходит по нашей земле? А если товарищ не вернулся с задания, тот, чей самолет ты привык видеть рядом со своим, товарищ, чья койка стояла рядом с твоей и чьи письма ты читал и перечитывал, переживая вместе с ним каждую строку? Что делать тогда, когда кажется просто невозможным удержаться и не сесть за штурвал? И приходится сдерживаться, сдерживаться изо всех сил.

И Нельсон ждал. Он научился сдерживаться и учил этому других. Особенно молодых, которым многое казалось простым и которые считали, что основное – это совершить подвиг… Они верили Степаняну, вернее – старались верить, когда он говорил, что нельзя «лезть в самое пекло», хотя молодежи казалось, что он нарочно охлаждает их воинственный пыл, а сам не соблюдает этого золотого правила. Действительно, то, что делал Степанян, восхищало молодых, но оно не было примером осторожности. Ему ничего не стоило вести машину прямо на открывшую огонь зенитную батарею и точным ударом заставить ее замолчать. Причем летчик не торопился уйти с поли боя. Он делал это только тогда, когда окончательно убеждался, что эта батарея уже больше никогда не будет бить по нашим самолетам.

Они даже знали об одном случае, когда Степаняну здорово влетело от командира.

А было это так…

…Группа штурмовиков обнаружила колонну фашистских танков. Еще издали летчики увидели темные движущиеся точки. «Цель впереди!» – предупредил командир Герой Советского Союза Николаи Челноков. Теперь главное – не промахнуться. Самолеты пошли на снижение. Совсем низко прошли они над шоссе. Пора!

Гитлеровцы прекрасно видели приближающуюся к ним все ближе и ближе «черную смерть». Стена огня, о которой, кажется, не было ни одной бреши, встала перед ИЛами. Автоматы, зенитки, пулеметы – все было пущено в ход. Но недаром Челноков считался мастером штурмовки по наземным целям. Его имя было хорошо известно немцам, и они старались избегать встречи с ним, так как знали, что она вря дли повторится, разве только на том свете.

Да, на текущем счету Николая Челнокова, защищавшего свой родной Ленинград, где он жил, рос и учился, были десятки уничтоженных танков, автомашин, большое количество живой силы противника.

Многие летчики учились у него, мастера-аса, перенимали опыт и умение.

В группе Челнокова был и Нельсон Степанян. Впереди шла машина командира, трассирующие ленты пуль тянулись за его самолетом. Все ближе и ближе рвутся снаряды. Зенитки работали вовсю! Вот штурмовики резко взметнулись вверх и как будто ушли в сторону. Не дав фашистам опомниться, второй заход! Удачно! На шоссе крутятся подбитые танки и факелами горят автомашины. Приятно, когда видишь дело своих рук!

Но фашисты не хотят признать себя побежденными: их снаряды продолжают искать наши штурмовики, и Нельсон видит что еще немного – и вражеские зенитки уничтожат машину Челнокова. Надо выручать товарища. Степанян спускается все ниже и ниже. Земля совсем близко. Вот они-совсем рядом, тонкие стволы, безжалостно жалящие огнем. Точно в цель ложатся бомбы, брошенные летчиком. Замолчала одна зенитка… вторая.

Нельсон почувствовал настоящий азарт. Он несся как смерч с одной только мыслью: «Бить как можно больше!» Он не заметил, что его самолет почти вплотную подошел снизу к самолету командира… Челнокову понадобилось все его умение, чтобы в самый последний момент, в какую-то долю секунды, он смог сманеврировать, и бомбы, сброшенные им, пролетели буквально перед носом самолета Степаняна.

…Позже на земле он стоял перед командиром, вытянув руки по швам, а тот, хмуро глядя на пилота, медленно и как бы нехотя спросил:

– Скажи, Степанян, о чем ты думал по время боя?

О чем? Как вспомнить этот горячий, стремительный клубок мыслей и чувств, что владел им в небе, как распутать его? Да и возможно ли это? Он почувствовал, как кровь приливает к его щекам.

– О чем? – настойчиво повторил командир. – Можешь сказать, о чем?

– Нет, – с трудом вымолвил Степанян.

– А ты обязан, – вдруг горячо сказал командир, почти выкрикнул. – Обязан, понимаешь? Когда ты в бою, когда каждое мгновенье решает, кому отправиться на тот свет, тебе или врагу, ты обязан быть холодным и расчетливым. Что толку в одной лишь храбрости, когда гибнет пилот? Ты понимаешь, Степанян?

Глаза командира настойчиво глядели в его глаза, глядели тревожно и вопрошающе.

Что сказать? Командир прав, тысячу раз прав. Храбрость и холодный расчет. Расчет и храбрость. Подчинить чувства разуму, заморозить их в себе на время боя. Но как это не просто…

– Так точно, товарищ командир, – медленно сказал Степанян и увидел, как теплеют глаза Челнокова, как уходит из них тревога.

– Хорошо, Нельсон, – устало сказал командир. – Считай, что сегодня ты второй раз родился. Иди отдыхай.

Но Нельсон продолжал стоять. Как это не просто – переделать себя, стать другим. Подавить в себе то, что мешает. Он вспомнил слова, когда-то слышанные им: хочешь быть беспощадным к врагу – научись прежде быть беспощадным к себе. Ну что ж, он научится. Он всегда умел учиться тому, что было необходимо…

12

Боевые товарищи уважительно называли Нельсона – Балтийский орел, и много теплоты вкладывали они в эти слова. Немцы же произносили их с ненавистью и страхом. Для многих фашистов встреча с Балтийским орлом стала последней, а если кто и уцелел, то запомнил ее на всю жизнь.

…Шло время. Метроном войны отбивал счет секундам, сражениям, жизням. К победе вела крутая долгая дорога. За каждый подъем приходилось платить человеческой кровью и страданиями. И люди платили. Они знали – другого пути нет. Они шли на все и побеждали.

Время шло в боях, в коротком отдыхе, о ожидании вестей из дому. Здесь, на фронте, недели не делились на привычные, последовательно идущие друг за другом дни – понедельник, вторник, среда… Так же они перестали делиться на ночь, утро, день, вечер. Шел совсем другой счет: на уничтоженные самолеты и корабли и, наконец, на живых и мертвых. И часто мертвые еще продолжали жить среди живых: на их имя еще приходили вести от родных, а их аккуратно сложенные треугольниками письма, где они беспокоились, спрашивали и любили, каждый раз с новой силой ранили сердца уже знавших печальную правду о близких…

Но в то время, пока человек живет, он не может без шутки, без хорошей песни, без дружеского разговора, когда хочется поделиться с близким человеком своими мыслями и тревогами, и вот в такие минуты товарищи шли к Нельсону: они знали, что он поймет и в чем-то поможет и будет легче и спокойнее. А спокойствие очень важно, особенно для летчиков во время боевого задания, когда все чувства должны быть собраны в тугой клубок и не должно быть места ми сомнениям, ни тревогам. Степанян любил людей, он не мог долго быть одни, таким он был всегда. И когда он ходил в учлетах, и когда стал инструктором, и теперь здесь, на фронте. Он как-то особенно хорошо умел чувствовать настроение собеседника, вызвать его на откровенность. Правда, далеко не всегда он бывал ласков и сдержан. Он мог вспылить и сказать резкое слово, но, как правило, он сердился за дело, а если кого-нибудь и обижал зря, то всегда первым старался загладить свою вину. Товарищи любили Нельсона и охотно прощали ему такие срывы. Ему многие хотели подражать, о первую очередь, конечно, молодые. Им нравилась смелость Степаняна, его умение быстро ориентироваться в обстановке. Да Нельсона и самого тянуло к молодежи, и он с удовольствием принимал участие в их спорах при обсуждении различных приемов боя. Степаняну нравилось, что молодежь искала новых путей, а не шла по проторенной дорожке, даже если она и ошибалась. Он всегда внимательно выслушивал своих учеников, объяснял им, доказывал, а главное, всегда знал, когда кого надо подбодрить, а когда и сдержать. Особенно некоторых, не в меру горячих.

– Я человек не суеверный, – говорил он, улыбаясь. – Но запомните, никто сразу не становится мастером. Для летчика очень важны четыре вылета: первый, третий, седьмой и тринадцатый. Вот как только вернешься с тринадцатого, значит все. Теперь можешь считать себя асом и летать абсолютно спокойно!

А за Нельсона можно было поволноваться. Он летал в любую погоду, а, как известно, погодой Балтика не балует.

Был такой случай, о котором потом всегда рассказывали новому пополнению. Дождливый день. Все пронизано холодным, влажным ветром. Как темные, плохо выстиранные и отжатые полотнища, низко над землей висят облака. Ветер гонит по серому морю тяжелые свинцовые волны Они то распадаются пенистой россыпью, то поднимаются темными валами и пытаются как можно дальше лизнуть берег. Туман такой, что люди кажутся бледными призраками. Без метеорологической сводки ясно – лететь нельзя.

А разведка донесла: обнаружены вражеские транспорты. Что делать?

Погода все больше и больше ухудшалась, туман явно покровительствовал врагу и надежно закутывал в свою мутную пелену корабли.

Командование колебалось. Уж очень рискованно посылать сейчас кого-нибудь на боевое задание. Трудно, почти невозможно найти движущиеся транспорты в такую погоду, а самолет может потерять ориентировку – и тогда конец.

Но в то же время нельзя не попытаться уничтожить врага.

Решено было послать для штурмовки только один самолет.

Степанян летит сам.

Когда он подошел к своему самолету, то техники, оживленно обсуждавшие обстановку, замолчали.

– С хорошей вас погодой, ребята! – спокойно сказал Степанян.

«Неужели все-таки полетит?» – подумали все.

…Его самолет как будто растворился в облаках. Люди еще долго стояли и смотрели в хмурое небо, потом молча разошлись. Всем было тревожно, а погода, как назло, ухудшалась и ухудшалась.

Только очень опытный летчик мог рискнуть на этот вылет, не только опытный, но и бесконечно отважный. В такую погоду вести тяжелый самолет на малой высоте! Самолет одномоторный, и если двигатель откажет, то все! Спасения быть не может. Его просто неоткуда ждать. А если бой и будет повреждена машина, тогда тоже верная смерть. Так и так вернуться шансов мало. А потом ведь надо точно возвратиться на аэродром, а при такой погоде эта задача более чем сложная. Степанян все это знал, и знал очень хорошо. Но сейчас, как и часто о бою, и не только о бою, а в какие-то ответственные минуты его жизни, им овладел азарт. Та азартная ярость, которая обостряла все его чувства, помогала ему и делала его неуязвимым.

Он продолжал полет. Привычный рев мотора, казалось, растворялся в белесой мгле. На мгновение ему почудилось, что все это лишь странное видение.

Как он, заводской парнишка, вдруг очутился между небом и морем за штурвалом боевой машины и летит, выискивая врага?

Степанян улыбнулся. Конечно, человек привыкает ко всему, даже к боевым будням, когда то и дело недосчитываешься товарищей и думаешь, когда наступит твой черед. Но уж очень, наверное, неожиданным был переход из теплых мирных дней, из прекрасных довоенных дней с их тысячами не оцененных по-настоящему радостен в суровый мир войны. И нет да нет какая-нибудь из тысяч ниточек, тянувшихся из тех невообразимо далеких дней, заставляла с предельной остротой вспоминать прошлое.

Но сейчас было настоящее. Из прошлого оставался лишь один он, Нельсон Степанян, когда-то рабочий парнишка с нефтеперегонного завода, а теперь летчик-штурмовик. Теперь были влажные хлопья тумана, проносящиеся мимо него, холодное море где-то внизу.

И это было главное…

Он должен найти транспорт противника – это сейчас его основная задача. Казалось, все сосредоточилось в одном желании: увидеть. И Нельсон пристально всматривается в белую темноту. Что это? Какие-то бледные теин, слегка напоминающие размытые, как на плохо вышедшей переводной картинке, силуэты кораблей.

Транспорты! Вот они где, наконец! Степанян выбрал самый крупный из них. До воды, кажется, осталось несколько метров. Нельсон видит людей, испуганно мечущихся по палубе. Зенитки начинают свою смертоносную работу. Самолет окружен кольцом тусклых вспышек – это рвутся снаряды. Кольцо разрывов сужается…

«Спокойно! Спешить нельзя, – думает Нельсон, – Атаковать можно только один раз!»

Секунды тянутся медленно, их можно мерить километрами…

Нельсон сбросил бомбы. Сначала как будто ничего не произошло, только транспорт вздрогнул. Вздрогнул, как живое существо, которое чего-то испугалось. На палубе появилось пламя, но как-то робко и нерешительно, как бы пробуя свои силы. А потом могучий огненный столб разрезал туман и высоко взметнулся к недовольному, хмурому небу. Дым плотным покрывалом прикрыл то, что мгновеньем раньше было кораблем. Нельсон еле успел выровнять самолет, так его тряхнуло. Вдруг огромная волна, как стеклянная стена, возникла из моря, и… транспорта не стало.

Сейчас оставалось не менее трудное – вернуться на родной аэродром. Но недаром Степанам был первоклассным штурманом, его умение, его изощренная интуиция выручили его и сейчас.

…Самолет уверенно приземлился. Со всех сторон к нему торопились люди.

Они бежали, чтобы встретить его, порадоваться, что он вернулся живым и невредимым.

«Когда-то очень давно тоже так было, – пронеслось в голове Нельсона, – так же ко мне торопились товарищи, чтобы убедиться, что все обошлось хорошо».

Степанян мысленно перенесся в Баку, когда он, совсем еще молоденький парнишка, далеко заплыл на лодке в море. Море было таким спокойным к ласковым, что казалось – иным оно быть не может. Нельсон уходил все дальше и дальше. Неожиданно, как что всегда бывает, погода переменилась. Как будто кто-то разбудил могучую стихию и она стала потягиваться и разминаться после сна, стараясь стряхнуть с себя лень и безмятежность. Поднявшиеся волны безжалостно кидали лодку, и Нельсону стоило большого труда держать курс к берегу. Только его упрямство и желание во что бы то ни стало выжить и дойти помогли ему. Когда он подходил к берегу, навстречу ему бежали взволнованные друзья…

Степанян оторвался от своих мыслей.

– Я же говорил, что хорошая погодка, – сказал он подбежавшим техникам. – Только в нее и летать…

– В такую погодку летают только одни буревестники. – сказал кто-то.

С тех пор и стали звать Нельсона Степаняна Буревестником, так и стало это его вторым гордым именем…

…После полета надо обязательно отдохнуть, собраться с мыслями, просто посидеть и помолчать. В памяти Нельсона с фотографической точностью снова возникает поднявшаяся к небу гигантская волна и вставший на дыбы вражеский транспорт. Такое никогда не забудешь! А потом возвращение в белом как молоко тумане, когда твой главный помощник – какое-то шестое или даже седьмое чувство…

Обо всем этом он когда-нибудь расскажет сыну, а тот, широко раскрыв темные, как у отца, глаза, будет не перебивая слушать. Но это наступит еще не скоро, когда кончится война, а сейчас поговорить со своими можно только в письме, да и то в коротком – на длинное нет времени, да и вряд ли нужно зря волновать родных описанием такого полета: им и так трудно.

И летит в Ташкент, где в это время находилась семья Степаняна, очередное лаконичное письмо с вопросами о сыне, о жизни в тылу, о себе там написано немного: «Здоров, воюю нормально».

Почему скромность украшает героев? Возможно, она свидетельствует о каком-то потаенном запасе неизрасходованных душевных сил, отсутствующих у человека беззастенчивого? Возможно, она нужна окружающим героя людям, чтобы обеспечить доступ к его сердцу? Возможно. Достоверно же известно только, что Нельсон Степанян обладал ею в полной мере. Прежде чем застыть в бронзе и граните, он выковал в себе характер Человека с большой буквы. Героизм – это не причина, а следствие высокой морали коммуниста. Нельсон Степанян был коммунистом.

13

Степанян «воюет нормально», именно так, как надо воевать: яростно и безжалостно, но спокойно. А Степаняну трудно было быть спокойным: сама его энергичная натура требовала быстрых решений. Но Нельсон сдерживался, он знал, что в бою спокойствие и выдержка – важное оружие. Глядя на Нельсона, всегда можно было узнать, что он недавно вернулся с боя: сильнее становился акцент, голос звучал громче, походка – энергичнее и быстрее. Он с увлечением рассказывал товарищам о прошедшем бое, хвалил кого-то, кого-то ругал…

Все знали, когда Степанян возвращался с задания, он всегда собирал свое звено и только после этого возвращался обратно.

Боевые ордена украшают грудь отважного летчика: орден Красного Знамени и орден Ленина свидетельствуют о его боевом мастерстве. О его делах появляются лаконичные заметки и газетах. Вот что мы читаем в «Правде» от 17/VIII 1942 года.

«Группа самолетов, ведомая капитаном т. Степаняном, обнаружила три транспорта противника. Несмотря на грозовую облачность и плохую видимость, летчики атаковали врага. На транспорте, груженном боеприпасами, водоизмещением в 3 тысячи тонн, произошел сильный взрыв. Транспорт затонул».

А было это так.

…Обыкновенный августовский день на Балтике. Серый, туманный. Море тоже какое-то недовольное: шумит, бросает белые грязные лохмотья пены на берег. И как всегда, ветер. Степанян ведет свою машину над Финским заливом, привычно внимательно приглядываясь к темной поверхности воды. Только очень опытный летчик может обнаружить цель в такой обстановке. Вдруг Нельсон заметил вражескую шлюпку. Конечно, это не цель, достойная штурмовика, но трудно удержаться от искушения отправить на тот свет хотя бы нескольких гитлеровцев.

Через несколько секунд все кончено. Уже ничто не нарушало темной глади залива.

Вернувшись на свой аэродром, Нельсон рассказал товарищам о своем трофее.

В ответ послышался общий смех. Действительно, штурмовой удар по такому объекту! Кровь бросилась в лицо Степаняну (он не переносил насмешек). Он и сам, конечно, знал, что это не цель, которой стоит гордиться, но он привык говорить все, не думая о производимом впечатлении. Да, так оно и было – потопил шлюпку!

– Товарищ командир, прошу разрешения на свободную охоту. – обратился он к командиру части.

Тот разрешил. И вот снова летит Нельсон над заливом, пристально всматриваясь в даль.

Свободную охоту разрешают не каждому, а только очень опытному и умелому летчику. Потому что он сам ищет цель в своем полете, не зная заранее, какая это цель и где он ее найдет. Это поиск. Найдешь цель – атакуй, но можно ее и не найти… Меняя направление полета. Степанян не отрывает глаз от горизонта. Кажется, повезло! Вдали показались движущиеся силуэты. Корабли! Покачиваясь на волнах, идут вражеские транспорты.

«Три транспорта. – автоматически отмечает летчик. – Самый крупный в центре».

Степанян направляется к желанной цели. Самолет все быстрее и быстрее несется вниз, повинуясь каждому движению рулей. К самолету, как цепкие жадные руки, потянулись трассы зенитно-пулеметных очередей. Ловко маневрируя, Степанян сбросил несколько бомб. Расчет был точен – поражен самый большой корабль. Взрывная волна яростно подхватила машину Степаняна и подбросила ее. Наши истребители охранявшие самолет Степаняна, шли намного выше, но и они почувствовали удар, такой силы была взрывная волна. Видно, транспорт вез боеприпасы, иначе не было бы такого эффекта.

Степанян на мгновенно потерял сознание, ему даже показалось, что он летит вниз, в разъяренное море. Но это ему только показалось. Руки сами делали свое дело, и вот машина снова выровнялась.

Вражеский транспорт, аккуратно разломившись на две части, уходил в воду. Кормы уже не было видно, а нос задирался кверху, как будто транспорт хотел еще раз вдохнуть свежий морской воздух.

Теперь можно было уходить: экипаж и груз надежно похоронены в море.

Самолет Степаняна приземлился на аэродроме.

Нельсон вылез из кабины и против обыкновения молча пошел к товарищам.

– Ну как, можно поздравить с новой шлюпкой? – поинтересовался кто-то.

– Спасибо. Шлюпку потопил, да заодно и транспорт, – сдержанно ответил Нельсон.

Но он не мог долго оставаться серьезным или сердиться на друзей. Он снова заулыбался и, уже смеясь, рассказывал какие-то подробности боя.

А через несколько дней он отправил домой письмо, адресованное жене, но посвященное сыну Вилику:

«Пусть простит он мне, что я не мог поздравить его с днем рождения (14 августа) и послать ему подарки. Но зато в честь своего сына я обрушил несколько сот килограммов бомб и тысячи патронов на гитлеровских бандитов, возмущающих покой нашего народа, и потопил транспорт водоизмещением и 3-тысячи тонн…»

Много вылетов совершил Нельсон Степанян, и, наверное, почти о каждом из них можно было бы рассказать особо. Ведь не случайно в октябре 1942 года летчику гвардии капитану Нельсону Георгиевичу Степаняну присвоили звание Героя Советского Союза.

Наградой для него был и недолгий отпуск, и Степанян поехал повидать родных в Ереван, туда же должны были приехать его жена и сын, он также решил завернуть в Баку, где прошла его юность.

14

…Баку. Степанян остановился у своей тетки в старой крепости. После грохота войны его оглушили тишина, покой, неподвижность. Странными кажутся ему узкие улички, взбирающиеся по крутым склонам, небольшие дома с крошечными двориками, заметный издалека ханский дворец с его минаретами и крепостной стеной. Нельсон снова почувствовал себя мальчишкой, тем любознательным тихим пареньком, который много лет назад приехал сюда из родного Еревана.

В квартире тетки мало что изменилось со времени его отъезда из Баку. Все та же скромная обстановка, все так же, хотя, пожалуй, сильнее скрипят ступени, ведущие в ее квартиру. Они здорово расшатались, эти ступеньки, ведь по ним прошли уже, наверное, много тысяч шагов. А вот дворик стал еще меньше, совсем крохотным, это потому, что Нельсон отвык от таких масштабов. Ведь его глаза привыкли к морю, к его бесконечным просторам, а здесь все ежа-то и собрано на крохотном пятачке. По двору бесшумно пронеслась кошка, за ней другая… Так вот, наверное, будет всегда. Он помнит, что его в детстве всегда поражало обилие кошек, носившихся как угорелые по двору и не обращавших ни на кого внимания… В узких небольших комнатах тетки мебель расставлена так же, как и раньше. Старая тахта, до которой усталый Нельсон с трудом добирался вечером и где он спал как убитый, по-прежнему стоит на том же месте. Стол, покрытый белой скатертью, фотографии на стенах, время, кажется, прошло мимо них, не задев их своим безжалостным крылом. Хотя и здесь есть перемены: на старинном буфете стоят его, Нельсона, фотографии и лежит аккуратно сложенная пачка писем. Знакомые треугольнички – это его письма, по ним он может проследить свой боевой путь.

Конечно, приезд Нельсона был для всех его родных и соседей большим событием. В эти дни негде было повернуться в маленьких комнатках Лалазаровых. А ребята, те просто сидели на ступеньках и ждали, когда, наконец, выйдет герой. Степанян прекрасно понимал их волнение, и хотя он почти никогда не надевал ордена и медали, а носил колодки, тут он надел их все и в парадной форме спустился вниз к мальчишкам. И здесь, в маленьком дворике, произошла первая встреча-интервью с боевым героем. Потом всяких встреч было много – Степанян, казалось, был нужен всем: школам, заводам, предприятиям, но такой второй встречи не было. В какой-то степени это была встреча с детством, с юностью, когда человека интересует осе, когда он задает прямые вопросы и требует на них такого же прямого и честного ответа.

Мальчишки замерли и в немом восхищении уставились на живого героя. Конечно, было бы лучше, если бы он был огромного роста, какой-нибудь необыкновенный. Но перед ними стоял невысокий человек со слегка усталыми темными глазами. Обыкновенный человек. Совсем как их отцы или старшие братья. Совсем такой же. Но он был героем, и Золотая Звезда не оставляли повода для сомнений. И мальчишки взрослели за это короткое мгновение и начинали понимать, что героизм не удел необыкновенных людей, как в растрепанных приключенческих книжках, а что-то гораздо более близкое, но оттого не менее величественное.

А Нельсон, инстинктивно понимая, что творилось сейчас в ребячьих душах, стоял молча и торжественно, вытянувшись, словно на параде, словно докладывал самому высокому начальству. Да, собственно, так и было. Разве не по приказу этих вихрастых ребятишек защищал он Родину? Почему же, как положено, не отрапортовать командиру после выполнения приказа.

Нельсон поднял руку к фуражке и громко проговорил:

– Разрешите доложить: воюю нормально. Техника и живая сила противника уничтожаются исправно.

И никто из мальчуганов не рассмеялся. Завороженно глядя на летчика, они молча кивнули, словно принимая рапорт, так серьезен был с ними Степанян. И лишь когда он широко улыбнулся, они стайкой набросились на него, теребя и ощупывая. Нельсон долго рассказывал им о войне, о товарищах, о самолетах. Когда же беседа кончилась, он поднялся к себе наверх и только вечером поехал на другую официальную встречу, где его ждали.

…Эта встреча была для Степаняна особенно важной и приятной – встреча с рабочими нефтеперегонного завода, откуда он ушел в авиацию. Еще задолго до назначенного часа приехал он на завод. Подъезжая, обратил внимание на то, как изменилось все вокруг. Выросли новые дома, протянулись подъездные пути, засверкали на солнце нефтехранилища. Наверное, если бы не помешала война, вдвое бы разросся нефтяной город, не меньше…

Нельсон не сразу вошел в клуб, где должен был проходить торжественный вечер. Он пришел в свой старый цех, здесь когда-то его учил Виктор Иванович Циплаков. Цех тоже стал другим: чище и светлее. И совсем другие в нем работали люди. Да не только в этом цехе, а вообще на всем заводе. Если раньше здесь было мужское царство, то сейчас на заводе преобладали женщины и молодежь. На рабочем месте Степаняна трудился молодой парнишка, напомнивший Нельсону его юность. Почти никого нет из старых товарищей – все на фронте, некоторых уже нет в живых.

По территории завода Нельсон шел долго – его останавливали почти на каждом шагу. Наконец он миновал гигантские кубы, которые не раз чистил. «Горячая была работка», – невольно улыбнулся он, вспомнив пятидесятиградусную жару внутри куба.

А вот наконец-то знакомое лицо: Аршак Саркисов! Он начинал работать вместе с Нельсоном. Правда, Аршак был токарем, но, как правило, и он вместе со Степаняном лазил в жаркие кубы. Сейчас это уже не тот ловкий, увертливый юноша, а плотный мужчина. Теперь Саркисов занимает ведущее место в цехе.

Приятно встретить товарища молодости, да еще в такой торжественный день.

Наконец Степанян дошел до клуба. Зал был уже переполнен, люди стояли в проходах – почти весь завод собрался сюда, чтобы приветствовать своего героя.

Говорилось много речей, много хороших, искренних слов в адрес Степаняна. Тот молча слушал и, как всегда, сидел несколько в стороне.

Наступила очередь Степаняна.

– Мне легче убить тысячу немцев, чем произнести хорошую речь, – так начал он свое выступление.

А дальше он говорил о том, как героически сражаются советские люди на Ленинградском фронте, с увлечением рассказывал о летчиках Балтийского флота. А о себе он сказал немного, в основном отвечал на вопросы.

* * *

Быстро пролетели дни в Баку, дни, заполненные до краев. Потом Ереван. Здесь такие же встречи, десятки дружеских рукопожатий и обожающие глаза мальчишек. Нельсон рад, что видит своих стариков, но его беспокоит отсутствие жены и сына. Ведь они наверняка должны были уже получить его письмо о том, что он едет в Ереван и ждет их там. Но он не учел одного: письма шли совсем не так, как в мирное время, и его долгожданное письмо задержалось в пути. До конца отпуска Степаняна осталось всего четыре дня, когда он получил сообщение из Ташкента.