Текст книги "Буревестник"

Автор книги: Николай Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

…В судьбе и характерах Нельсона Степаняна и Николая Васильевича Пысина много общего. Они оба представители одного поколения. Будучи совсем молодым Пысин, стал летчиком, он пошел в авиацию по призыву комсомола. У Николая была своя заветная мечта – хотелось стать полярным летчиком. Потом курсантов перевели в Ейск, в Морское авиационное училище. Прошел год – и Николай Пысин уже лейтенант в фуражке с крабом, которая ему очень идет. Получено назначение на Тихоокеанский флот, где он служит в разведывательной авиации, летает на морских летающих лодках МБ-Р2 и МС-2. Так продолжалось до 1943 года. Война застала его на Дальнем Востоке. Наверное, получилась бы целая тетрадь из тех рапортов, в которых он просил об отправке на фронт. Вместе с ним рвался на фронт и его друг Петр Кошелев. Ответ обоим был один: «Не время, когда надо будет – пошлем». Такое время поступило в мае 1943 года.

Лаконичными фразами Пысин рассказывает о себе. Но даже из этих похожих на краткую характеристику слов уже можно составить о нем представление. Взять хотя бы только отправку на фронт. Невольно вспоминаешь Нельсона Степаняна и его друга Михаила Клименко, которые так же настойчиво уговаривали военкома и доказывали ему, что их место только на фронте.

– А как вы воевали дальше? – спрашиваем у Николая Васильевича.

– Как все, – спокойно отвечает он и снова переводит разговор на Степаняна.

– Я не был знаком с Нельсоном Степаняном до 1943 года, – задумчиво говорит он. – Знаю только, что он начал воину на Черном море.

Николай Васильевич прав: хотя Степаняна сначала послали на Балтику, буквально через несколько дней его с группой летчиков перебросили на Черное море.

А было это так. Прибыв на Балтику, Нельсон попал в эскадрилью, где командиром был опытный ас Николай Васильевич Челноков. Степаняну повезло: командир ему попался стоящий – опытный, боевой и к тому же воспитавший на своем веку не один десяток настоящих летчиков. Нельсон много слышал о нем от товарищей и был рад, что попал именно к нему. Поэтому Степанян так обрадовался, когда узнал, что он и еще несколько человек вошли в группу, возглавляемую Челноковым к направляющуюся в Воронеж за новыми самолетами ИЛ-2; необходимо было как можно быстрее освоить их и перегнать на Балтику. Тогда, в самом начале войны, одноместные ИЛ-2 считались новой техникой и летать на них начинали только умелые летчики, мастера своего дела.

Группа балтийцев прибыла в Воронеж, где их ждали новенькие самолеты. Но радость летчиков была преждевременной – готовые к вылету машины предназначались не для них, а для черноморцев.

– Придется подождать дни три, пока подготовим машины для вас, – объявили Челнокову, – а вы пока тут осваивайтесь, отдыхайте.

Особенно отдыхать не пришлось, да, по правде сказать, и не хотелось; какой может быть отдых, когда идет война? Приказ командования пришел своевременно: «Отогнать десять готовых самолетов на юг, а тем временем машины для Балтики будут готовы».

Челноком первым опробовал самолет. Проверил его скорость, маневренность, технические данные. Машина хорошая – проста в управлении, намного лучше вооружена, чем предыдущие. Командир внимательно проследил, чтобы каждый летчик как следует проверил предназначенный ему самолет, заставил каждого сделать несколько полетов, в том числе на полигон. Наконец все проверено, все в порядке – теперь можно лететь.

Но группе пришлось изменить маршрут – в пути их догнал приказ: немедленно идти под Кременчуг, где сосредоточилось много техники и живой силы противника.

Самолеты пошли на задание. Уже издали были заметны черная пелена дыма и яркие огненные полосы и вспышки – горел город Крюков, подожженный гитлеровцами. Вокруг города раскинулись поля с неубранными стогами сена. Бросился в глаза странный и непривычный контраст между горящими зданиями, затянутыми траурной дымной вуалью, и аккуратно сложенными стогами. Степанян смотрел вниз, и ему на память пришла другая, чем-то похожая на эту картина.

…Их лагерь разместился под Кулешевкой, где проходят ученья. До чего же давно это было, наверное, прошла целая вечность! На поле такими же рядами, как эти стога, стояли палатки. Его палатка напротив той, где живут Фира и Ирина… Нельсон невольно улыбается. Он не может вспоминать без смеха эту «выставку»: «Равняйтесь на самых аккуратных», которая так рассердила девушек. Они ведь тогда поссорились с Фирой и даже не разговаривали. Поссорились в первый и единственный раз. Что-то она делает сейчас? Наверное, сидит с Виликом к говорит малышу что-нибудь тихое и ласковое. Да, как все это теперь далеко и кажется таким невероятным! Хорошо бы хоть минутку побыть дома, посмотреть на своих…

Вдруг Степанян увидел трассы пушечных и пулеметных очередей. Стрелял Челноков. Как будто кто ждал этих выстрелов, как будто это был сигнал к наступлению: поле, такое спокойное и мирное, вдруг ощетинилось зенитными пушками. Из стогов сплошными потоками полились пулеметные очереди. Земля мстила небу за то, что ее посмели побеспокоить. Только наметанный глаз опытного командира мог заметить хитрую маскировку противника и разоблачить его.

Бой начался.

Степанян весь напружинился, собрался. Для него сейчас важно одно – не отстать от товарищей и точно поразить цель. Бой был короткий, но жестокий. Челноков, наведя панику у фашистов, увел свою группу на Кременчуг. Дошли благополучно, если не считать, что в фюзеляже самолета командира была огромная дыра от осколочного снаряда и десятки осколков впились и тело машины. Не многим лучше выглядели и другие самолеты.

Техники начали приводить о порядок машины, тщательно «штопать» их, готовить к следующим встречам с врагом. Челноков подошел к Степаняну.

Тот сидел недалеко от своей машины и сосредоточенно смотрел куда-то вдаль.

– Что, Нельсон, получил боевое крещение? – негромко сказал командир.

Степанян ничего не ответил. Челноков опустился рядом с ним на теплую, еще не остывшую от дневного солнца землю. Ему было понятно это состояние, когда толком не знаешь, что произошло и очень трудно разобраться в том, что с тобой происходит. Он сам испытал все это, когда был в своем первом бою, еще на Финском фронте. Тогда он тоже так сидел, молчал и думал.

– Послушай, Батя, – Степанян назвал командира так, как его называли старые летчики, – ведь я сегодня первый раз в жизни убивал людей. Убивал и думал при этом: надо попасть точно, чтобы ни одна пуля не пропала зря. И я не жалею об этом – это они заставили меня убивать, а таких выродков нельзя оставлять на земле…

Нельсон снова замолчал.

– Ты прав. Нельсон, сейчас надо твердо знать одно – это не человек, а зверь, и твой долг уничтожить его, чтобы твоему сыну никогда не пришлось бы воевать. – Челноков положил руку на плечо Степаняну. – А сейчас иди отдохни.

Степанян крепко запомнил этот разговор, хотя и нелегко было ему по-новому осмысливать мир. И потом, когда он уже был опытным командиром, он всегда старался после первого боя поговорить с новичками и подбодрить их. Он понимал, как это трудно мирному человеку правильно понять страшный, но справедливый смысл приказа: «Убей врага»…

Снова группа Челнокова получает новое задание – разбомбить противника на переправе через Днепр. Летчики старательно «прочесали» большой район, но нигде врага и его следов не обнаружили. «Не может быть, чтобы гитлеровцев нигде не было», – подумал Челноков и решил вернуться на то памятное поле со стогами, где произошел бой. Он не ошибся и на этот раз: немцы со свойственной им педантичностью снова привели поле в первоначальный вид, и золотистые стога опять красиво поблескивали на солнце. Но эта идиллическая картина уже не могла обмануть летчиков. Бой начался. И здесь Нельсон впервые увидел, как гибнет товарищ. Только черный столб дыма остался на том месте, где только что был самолет…

Бой кончился, и группа ушла по направлению к Полтаве. И здесь вечером Степанян еще раз понял, как важно, когда с тобой рядом есть старший товарищ, который все понимает. Нельсон хотел что-то сказать, но Челноков мягко прервал его.

– Смерть надо переживать молча! – только и сказал он.

Степаняну многое стало ясно: на фронте другая жизнь, другое мерило горя – лучше ничего не говорить о погибшем, а посидеть и помолчать или вспоминать о нем так, как будто он вышел, но обязательно вернется. И это он тоже навсегда запомнил.

Прошло уже больше недели, когда летчики, наконец, довели машины до Черного моря. В пути пришлось несколько раз останавливаться и запасаться горючим. Наконец долгожданное море – задание выполнено, самолеты доставлены по назначению.

Но тут группу ожидала неожиданная новость. По распоряжению командования И. В. Челнокова отправили обратно в Воронеж за самолетами для Балтики (его там ждали другие летчики), а Степаняна с товарищами оставили на новых машинах на Черном море.

Все были очень расстроены – еще бы, привыкли к командиру, чувствовали себя с ним просто и в то же время надежно. А теперь надо расставаться. Особенно переживал Степанян.

– Что же, Батя, вас «уводят»? Неужели нельзя нам тоже на Балтику? – горячился он.

Но и он и командир прекрасно понимали, что все это напрасные сожаления: приказ есть приказ и надо его выполнять. Так и остался Нельсон на Черном море и стал воевать уже в одесском небе, хотя в душе по-прежнему считал он «своим» полком тот полк на Балтике, где он начал свой боевой путь.

…Энергично наступают немцы, стараясь уничтожить все на своем пути. Они идут на любые преступления: расстреливают мирное население, разрушают и сжигают дома. Применяют «живые щиты» при наступлении – идут в атаку, прикрываясь женщинами и детьми. Ведут себя как последние бандиты. Темная вражеская сила двигалась по советской территории. Зловещим чернильным пятном расползается гитлеровская армии на карте страны…

Чувство ненависти охватило Нельсона. У него, у человека, отличительной чертой характера которого была доброта, утвердилась только одна четкая и острая мысль, не дававшая ему покоя ни днем, ни ночью, – уничтожать врага! Уничтожать как можно больше!

А вражеские полчища наступали, стараясь использовать свои временные преимущества. С запада на Одессу шла румынская кавалерия, за ней артиллерия, мотопехота, танки. Фашисты рассчитывали на молниеносную войну, и такое жесточайшее сопротивление было для них неожиданностью. Сопротивлялись и земля, и море, и небо. На помощь нашим наземным войскам была брошена авиация. На каждого летчика падала огромная, сверхчеловеческая нагрузка, выдержать которую, казалось, было просто невозможно. Но это только казалось. Люди делали все и даже сверх того, что нм было приказано делать. Никто не жалел ни своей жизни, ни сил. Время приобрело совершенно другое значение. Оно стало главным. Оно уже не измерялось годами, как раньше, когда человеческая жизнь, казалось, не имела предела. Теперь счет шел в лучшем случае на часы, а то и на минуты и секунды. Судьба человека решалась мгновениями, и это знали все. Знали и все равно шли на все, чтобы уничтожать фашистскую нечисть.

Энтузиазм мирных дней превратился в ярость военных будней. Те, кто умел достойно трудиться, учились умело и отважно воевать. Снова учеба, снова преодоление отсталости, на этот раз в военном деле, в той области, где враг был особенно подготовлен и вооружен. Сказывались ошибки руководства в первые дни войны. Сказывалась молодость, отсутствие опыта, отсутствие техники и знаний. Вчерашние рабочие и крестьяне сражались с армией, руководимой опытными военачальниками. Технике, создаваемой всей Европой, противостояла техника молодой Советской республики. Опыту завоевателей – страстное стремление победить. Наглости – отвага.

Тяжелы первые дни войны. Горьки долгие месяцы поражений. Невыносимо смотреть на откатывающуюся на восток армию. Больно и обидно. Но враг не учел одного: война стала общим делом, она касалась каждого, воина стала всенародной!

Враг встречал наши самолеты жестоким заградительным огнем, но ничто не могло помешать отважным воздушным бойцам. Среди них был и Нельсон. Вот когда пригодилось его мастерство и подготовка, полученная еще до войны. Ведь еще тогда, в то далекое мирное время, он считался одним из лучших инструкторов на курсах высшего пилотажа.

С самого начала Степанян уже проявил себя. Он прорвался через огненную завесу зенитных снарядов, спикировал на вражеские позиции и сбросил бомбы. Высоко в небо взлетели осколки разбитых орудий, как факелы запылали танки.

Каждый воздушный бой, в котором участвовал Степанян, дорого обходился врагу. Он действовал так напористо, смело и стремительно и в то же время так виртуозно, что его стали посылать на выполнение самых трудных и ответственных заданий. И он выполнял их блестяще, не жался себя. А ведь каждый боевой вылет требовал от летчика предельного напряжения сил, собранности и умения. Нельсон многое умел, но он старался уметь и знать еще больше. Он всегда с вниманием присматривался к действиям товарищей, узнавал у них подробности боя, поведение противника, его тактические приемы.

– Нельзя думать, что противник слаб и беспомощен. Лучше его переоценить, чем недооценить, – всегда говорил он.

Это было для Нельсона непреложным законом, и так он поступал всегда.

9

…Надолго запомнился Степаняну один из боев. Запомнился, наверное, потому, что был он одним из первых, потому что впервые младший лейтенант Степанян испытал несравнимое ни с чем чувство ненависти к врагу, воплотившееся в холодный расчет. Этот бой запомнился, наверное, и потому, что дал летчику уверенность в своих силах, без которой немыслимо побеждать. Возможно, еще и потому, что был жаркий мирный день в июле и разморенная зноем пшеница так лениво переливалась внизу, что сама мысль о враге, топчущем эту мирную теплую украинскую землю, на мгновение показалась ему странной, нереальной, словно тягостный сон.

Но мысль эта мелькнула и ушла, растворилась, словно белостенный хуторок, только что оставшийся позади штурмовика. Земля неслась навстречу ИЛу, расчерченная геометрическими узорами колхозных полой. Для истребителей и бомбардировщиков земли может быть неторопливой, плавной, но для штурмовика, привыкшего к малым высотам, она всегда стремительная и близкая.

Может ли летчик вспомнить свои мысли после боя, когда еще разгоряченный устало вылезает из кабины? Наверное, нет, потому что в бою мысли несутся с той же скоростью, что и набегающая земля. Тогда весь он, до последней клеточки тела, напрягается, ожидая главной минуты – схватки с врагом. Некогда подумать о чем-нибудь, вспомнить – время для штурмовика сжимается о плотнейшие грохочущие секунды. Но независимо от волн младшего лейтенанта где-то в глубине его подсознания жили и образы мирной жизни: ослепительный в лучах солнца Баку, прикосновение теплой ладони жены, вопрошающие глаза сына. Эти образы – безмолвные спутники пилота – не мешали, они помогали ему.

Внезапно он заметил впереди широкую, похожую на плотное облако завесу пыли и одновременно боковым зрением увидел, как ведущий слегка покачал крыльями.

– Атакуем, – услышал он в шлемофоне голос командира, но и без команды он знал, что надо делать.

Облако быстро росло, и опытный глаз летчика уже отчетливо различал огромную колонну фашистских войск, растянувшуюся километра на два. Шла румынская кавалерия, артиллерия на конной и автомобильной тяге, бронетранспортеры, танки. Прекрасная цель для штурмовика!

И опять он затруднился бы ответить на простой вопрос: о чем думал он в оставшиеся до боя секунды, да и думал ли он вообще о чем-нибудь. Ведь он не был уже просто парнем, родившимся двадцать восемь лет назад в маленьком городке Шуша. Не только его ИЛ, но и он сам были оружием, нацеленным на врага, и все служило лишь этой цели. Колонна внизу уже ощетинилась короткими вспышками: начали работать зенитные пушки.

Потом уже Нельсона спрашивали не раз и молодые летчики и журналисты: страшно бывает о бою? И он всегда недоуменно пожимал плечами. Он просто не мог ответить на этот вопрос. Ему не хватало времени в реве мотора и бешеной пляске земли подумать о том, боялся ли он. Наверное, все-таки он не боялся, потому что страх сковывает человека, потому что страх – это сомнение. А он в бою не сомневался. Наоборот, в нем всегда жила твердая уверенность, что его бомбы и пули точно накроют цель. Об остальном он не думал. Об остальном думать было некогда.

…Первый заход. Справа, слева, снизу, сверху загустевший воздух вспыхивает взрывами зенитных снарядов. Штурмовик качнуло. Еще раз. Как в странно замедленном фильме, Нельсон видит лошадей, в смертельном ужасе сбрасывающих седоков, скатывающиеся в кювет фигурки людей, Еще какая-то малая доля секунды – и под ним бронетранспортеры и танки. Ему даже кажется, что он слышит злобный рев их моторов. Пора. Всем телом он чувствует, как бомбы отрываются от ИЛа, и каким-то особым чувством угадывает, что они легли в цель.

Крутой вираж. Спело-желтая стена пшеницы встает на дыбы, закрывая небо. Второй заход. Теперь уже это не та колонна, только что бесконечной лентой тянувшаяся по украинской земле.

Два танка горят, третий слепо вертится на одной гусенице и замирает. Лежит на боку бронетранспортер, и – кажется ли это Нельсону – задранные в воздух колеса все еще продолжают крутиться.

Яростная радость охватывает его, яростная и холодная. Пора. Снова бомбы отрываются от штурмовика, и тут же звук глухих тугих разрывов догоняет его – цель поражена.

Бомбы кончились, но Нельсон продолжает заходы. Он видит на дороге огромный фургон и шестерку измыленных лошадей, мчащихся во весь опор. На крыше фургона и по бокам четкие красные кресты. Рука, потянувшаяся к гашетке пулемета, замерла. Красный крест… Штурмовик с ревом проносится почти нал самой крышей фургона, лошади в ужасе дергают, и неуклюжая повозка валится на бок, переворачивается и замирает на обочине. То ли потому, что летчик видел красный крест, то ли потому, что уж очень странно выглядел этот фургон, лежащий колесами кверху, но он развернул самолет и снова пошел к нему на бреющем полете.

Размахивая руками, из перевернутого фургона выскакивали офицеры и полуголые женщины. Красный крест на передвижном румынском публичном доме!.. Еще один вираж. Теперь спокойно, не торопиться. Пальцы на гашетке. Бегущие фигурки падают в такт биению пулемета. Пусть этот святотатственный красный крест превратится в множество деревянных крестов.

Четыре лошади остались лежать у фургона, а две разорвав постромки, помчались по пшеничному полю, оставляя за собой волнующийся, словно от кораблей, след. За ними устремились и другие лошади, сбрасывая седоков, перепрыгивая и ужасе через горящий металл.

Нельсон еще раз нажал на гашетку, но пулеметы и пушки молчали. Кончились боеприпасы. Прижимаясь к земле, он повернул к аэродрому и тут заметил, что уже изрядный табун, голов триста, не меньше, мчится по направлению к линии обороны наших войск.

Возможно, еще и поэтому запомнил Нельсон Стенании этот бой над степью. Запомнил, когда сообразил, что превратился из воздушного бойца в воздушного пастуха. Штурмовик-пастух, гонящий ревом своего ИЛа вражеских коней – это бывает не часто… И потом еще много дней товарищи спрашивали его:

– Нельсон, кого пригонишь сегодня?..

Вспоминал он и другой бой. Бой за переправу на Днепре. Днепр… Красавец Днепр, не раз воспетый писателями и поэтами. Наверное, каждый школьник знает и помнит знаменитые гоголевские слова: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои… и будто голубая зеркальная дорога без меры в ширину, без конца и длину реет и вьется по зеленому миру…»

И в этот раз была так же величава красавица река, но только несла она свои воды не по «зеленому миру», а по миру, полному крови, гари и огня. Гитлеровцы во что бы то ни стало стремились форсировать Днепр, утвердиться на его берегу. Уже смеркалось. От берега, занятого фашистами, отчалило несколько паромов с гитлеровцами. На воде негде укрыться, это не лес. И немцы это прекрасно понимают. Гитлеровские зенитные батареи начинают работу. Свист и грохот снарядов. Еще бы, летит «черная смерть», как называют они наши ИЛы, эти черные горбатые машины, покрытые толстой броней. Наши самолеты не теряют времени. Ведь штурмовик недолго может находиться над целью. В его распоряжении находятся считанные секунды. А ему надо с ювелирной точностью сбросить свой смертельный, груз, чтобы он попал как раз на объект атаки. А эти объекты бывают различных размеров, иногда очень небольшие. И часто они не стоят на месте. Они двигаются, стараются увернуться от бомб, как эти лодки и понтоны, которые со всей возможной скоростью стремятся преодолеть широченную реку, называемую теперь на военном языке «водной преградой».

Степанян и еще два штурмовика работали слаженно. Казалось, что их машины неуязвимы для противника. Точными, рассчитанными до доли секунды движениями они сбрасывают бомбы. Взрыв!.. Взметаются вверх фонтаны воды, идут на дно оглушенные и раненые враги, а с теми, кто пытается добраться до берега, расправляются уже наши пехотинцы. Почти для двухсот гитлеровцев этот день стал последним днем пребывания их из земле, а для младшего лейтенанта Степаняна и его двух товарищей это был обыкновенный рабочий день, и таких дней предстояло им еще не мало.

Несмотря на огромные потери, противник продолжал наступать. Как черные змеи, ползли его войска по нашей земле. Враг чувствовал, что ненавистью к нему пропитано все: даже земля, по которой он шел, горела и взрывалась под его ногами. Воевали все – молодые и старые, женщины и дети. Началась священная партизанская война…

Нельсон Степанян получил очередное задание. Как всегда, он рассчитал и разметил маршрут на карте, нанес наиболее характерные ориентиры. Записал время полета по этапам, расстояние, высоту, курс – все, что облегчало ориентировку и помогало точно выйти на цель.

На этот раз воздушный бой был недолгим. Штурмовики были почти над целью, когда немецкая зенитная артиллерия вступила в действие. Советские летчики пошли в пике и открыли пушечный огонь, а выходя из пике, сбросили бомбы. На земле разгорелся пожар. Значит, поработали не зря! Вот заметались о панике черные фигурки – хорошо, сейчас мы вам еще добавим! Нельсон, увлекшись боем, не заметил, как зенитный снаряд пробил крыло самолета. Степанян продолжал штурмовку. Взрыв! Еще взрыв! Наверное, здесь находились цистерны с горючим. Теперь можно возвращаться! Пулеметная очередь раздалась совсем рядом, и острая боль, прошила ногу. Немецкие истребители зашли в хвост его самолета. Еще пулеметная очередь! Отказывает руль поворота. Приходится продолжать полет на плохо управляемом, горящем самолете. Высота уменьшается. Еще, еще…

Раненый летчик очнулся уже на земле. Взял карту. Сверился. Судя по всему, он за линией фронта, в немецком тылу. Надо быть предельно осторожным, чтобы не попасть к врагу. Попробовал встать, тяжело опираясь руками о землю. С трудом поднялся. Все равно надо идти, идти во что бы то ни стало! Волоча ногу, сделал шаг, потом еще одни, другой. Так он и двигался, считая каждый шаг. Но недаром Нельсон верил, что он везучий – счастье не изменило ему и на этот раз – встретились партизаны. Они помогли Степаняну прорваться к своим, а здесь, несмотря на его протесты, пришлось отправиться в госпиталь в Харьков. Почти целый месяц он боролся с врачами, доказывая, что его место не здесь, а среди боевых товарищей. По все-таки двадцать дней его заставили провести на больничной койке. Наконец выписка!

И Степанян просит направить его на Балтику.

10

Балтика… Суровая Балтика… Седые морские волны с вечным шумом катятся на низкие берега. Туман. Ветер. Кажется, что ничего не может быть здесь близким и понятным для человека, родившегося на юге и привыкшего к радостной солнечной природе. Но Степанян не чувствовал себя здесь чужим, он на месте. Он давно мечтал попасть в Ленинград, повидать этот замечательный город, о котором он столько слышал и читал. Хотя тысячи километров пролегли между Баку и Ленинградом, но они связаны между собой тесными узами. Нельсон хорошо помнил, как еще в 1932 году на завод, где он работал, пришло письмо от рабочих ленинградского завода «Красный путиловец». Они обратились к нефтяникам с призывом встретить XV годовщину Октября новыми трудовыми победами.

«Мы, краснопутиловцы, – писали ленинградцы, – штурмовавшие последнее правительство буржуазии в Зимнем дворце, дравшиеся на всех фронтах с помещиками и капиталистами за землю, за заводы, фабрики и промыслы, зовем вас, бакинские нефтяники, бороться за новые успехи в борьбе за нефть, за социализм».

Специальная делегация ленинградских рабочих приехала в Баку и вручила нефтяникам два боевых знамени, под которыми они брали Зимний. Эти знамена были переданы на два лучших предприятия, одним из которых был завод, где работал Нельсон.

Виктор Иванович Циплаков тогда собрал молодежь и рассказал им о письме рабочих с Путиловского завода. Больше всего Степаняну запомнились и понравились слова – «баррикады нефти». Обращаясь к нефтяникам, ленинградцы выражали уверенность, что «под боевыми знаменами путиловцев на баррикадах нефти вы повторите славные победы на баррикадах Зимнего дворца». И действительно, нефтяники с честью одерживали победы на своих нефтяных баррикадах. Еще тогда Нельсон для себя твердо решил обязательно побывать в Ленинграде, в этом замечательном, знакомом с юношеских лет городе. Он несколько раз собирался поехать, первый раз, когда послали его по путевке в Москву, но тогда не успел – слишком много впечатлений было в Москве, тем более что тогда он был не одни, а вместе с Фирой. Как далеки сейчас от него были его Фира и Вилик! Они в Ташкенте, куда им пришлось эвакуироваться. Отец и мать Нельсона в Ереване, а брат воюет где-то, даже нет адреса полевой почты. А он, Нельсон, под Ленинградом. Всех разбросала война, скомкала, перевернула всю жизнь. Ну ничего, все придет в норму, только надо действовать, а не рассчитывать на другого. А когда прочел Степанян в газете «Ленинградская правда» письмо-клятву бакинцев работать так, чтобы «самолеты и танки Красной Армии, могучие корабли Балтики, охраняющие подступы к Ленинграду, никогда не испытывали недостатка в высококачественном бензине и первосортных маслах» – воспринял он эти строки как напоминание ему с честью держать марку родного города.

Здесь, под Ленинградом, Степанян снова встречается со старыми товарищами, со споим командиром Николаем Васильевичем Челноковым.

Он ждал этой встречи давно, думал о ней, когда лежал еще в госпитале. Поэтому, когда он узнал, что полк на прежнем месте, он так торопился на аэродром на свидание с товарищами, что даже не побрился как следует.

Вот появились черные точки самолетов. Ближе. Еще ближе. Теперь это уже не точки, а знакомые горбатые машины. Самолеты уверенно пошли на снижение.

Нельсон торопится к первому самолету – здесь должен быть командир.

Он не ошибся, ведущий – Челноков. Не спеша он выходит из кабины, неузнающим взглядом смотрит на бегущего к нему летчика в унтах к нескладной куртке и вдруг:

– Нельсон, родной! Ты ли это?

– Батя!

Летчики крепко обнялись, расцеловались, похлопали друг друга по плечам и спине.

– Ты чего это не бреешься? Всего щетиной ободрал, – сурово, чтобы скрыть волнение, сказал Челноков. – Забыл, что всегда надо быть в форме?

Степанян молча стоял и улыбался; наконец-то он опять дома, в своем полку, среди товарищей.

– А ты вроде как постарел, – задумчиво сказал Челноков, внимательно оглядев стоявшего перед ним летчика. – Стал совсем, совсем другой. Смеяться-то ты хоть не разучился?

Нельсон улыбнулся и сразу стал похож на прежнего, потеплели глаза и разгладились морщины.

– Смеяться я никогда не разучусь. А изменился и здорово. Сам вижу. Если бы ты знал, как и их ненавижу! Просто места себе не нахожу от злости. Хорошо, что я, наконец, здесь…

Им было что вспомнить и о чем поговорить…

Начались суровые военные будни. Будни, которые забирают тебя целиком. Когда каждая минута на учете, когда нельзя принадлежать самому себе даже самую крохотную частицу времени. И так каждый день, а в этом твоя работа, твой долги твоя совесть. Трудно поверить, что человек может выдержать все это и остаться человеком с чувствами и мыслями. После каждого полета необходим отдых, но какой может быть отдых, когда перед глазами стоит многострадальный и героический Ленинград.

Гитлеровцы всячески пытались уничтожить город Ленина. Они обстреливали его из дальнобойных орудий, бомбили с воздуха, все сильнее и сильнее стягивали петлю блокады. Фашисты надеялись задушить город голодом, но все их попытки были тщетны. Город – обескровленный, но не сдавшийся – жил и сражался. Это был уже не просто город, а город-фронт, и помощь ему шла отовсюду.

Однажды Нельсон вместе с товарищами шел на задание. Внизу раскинулись проспекты и улицы великого города.

Да, Ленинград не был похож на столицу Армении с ее ослепительным солнцем и глубокими фиолетовыми тенями. Величественный и прекрасный, проплывал он сейчас под Степаняном сквозь клочья тумана. Решительная суровость его опустевших проспектов заставляла сердце Нельсона сжиматься.

Вот купол Исакия, вот простор Марсова поля. Не верилось, не хотелось верить, что враг может стоять на самых подступах к городу, может с холодной жестокостью посылать снаряд за снарядом в жилые кварталы. Мысль была чудовищной, противоестественной, но он, Нельсон Степанян, знал, что от нее не уйти, ибо линия фронта, не раз встречавшая его яростным зенитным огнем фашистских батарей, была ему слишком хорошо знакома. Порой он испытывал физически нестерпимую ненависть к этой линии, гигантским удавом опоясавшей город; он видел ее во сне, эту линию, очерченную вспышками артиллерийских залпов. Теперь он летел к ней, к этой линии…

Облака, низкие, рваные облака нависли над заливом. Только опытный летчик, уверенный в своем мастерстве, мог рискнуть продолжать полет. Тяжело ощущая каждый метр всем телом, как будто бы не мотор, а он сам поднимал самолет, Степанян набрал высоту до пятисот метров. Его машина шла рядом с машиной командира. Незаметно для врага все соединение достигло намеченной цели, и огненный шквал обрушился на противника. Беспорядочный огонь растерявшегося врага не мог остановить штурмовиков. «Уничтожены огромные скопления живых сил врага» – было написано позже в донесении. Сотни гитлеровцев сменили временный адрес своей полевой почты на постоянную прописку в ленинградской земле. Но что это? Нельсон вдруг увидел, как уцелевшая вражеская батарея поливает свинцом машину командира.