Текст книги "Пароль — «Брусника»
(Героическая биография)"

Автор книги: Николай Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

«Значит, придется идти с ним», – решила Мария.

Они шли долго: Генка то шел сам, мелко семеня рядом с ней, то просился на руки. Их ни разу не задержали полицаи, и у Марии стало легче на душе. Наконец Белорусская улица, здесь явочная квартира. Взять мину – недолгое дело, теперь предстоит самое главное – донести ее до дому.

Мария взяла маленькую черную коробочку, начиненную смертью, и положила се в шаровары к мальчику. Она посадила ребенка себе на плечи и крепко держала его одной рукой за ногу, придерживая сползшую к резинке шаровар мину. В другой руке Черная несла корзинку с детскими вещами. Благополучно прошла три четверти дороги, еще недолго, только пройти Бетонный мост – и будет Кузнечный переулок, а там и дом…

У моста оживление: группа полицаев и немцев задерживает и обыскивает всех без разбора.

Что делать? Повернуть некуда и нельзя, тогда обязательно привлечешь к себе внимание. Значит, надо идти прямо к патрулю.

– Геночка, милый, плачь, а то нас убьют, – попросила мальчика Мария.

А тот не хочет плакать, а наоборот, смеется.

– Геночка, плачь, очень надо! – еще раз попыталась уговорить его Мария. – Плачь, а то нам плохо будет.

Но разве объяснишь трехлетнему ребенку, что от его поведения зависит их жизнь!

Тогда Мария сильно ущипнула его за ногу. Удивленный и обиженный малыш громко заплакал.

– Это немец тебя штыком уколол, – прошептала Мария, – сейчас еще больнее уколет.

При виде людей в немецких мундирах мальчик зашелся криком.

– Иди сюда, обыскивать буду, – позвал Марию полицай.

Черная послушно пошла к нему.

Генка вцепился обеими руками ей в волосы и кричал изо всех сил.

– Брось своего щенка, – разозлился полицейский, – и подойди ближе.

Осипова сделала еще несколько шагов. Генка вырывался из ее рук и бил ногами по ее шее. Мария почувствовала, как мина выскальзывает из его шаровар, еще немного – и она упадет.

На крик ребенка подошел второй полицай, видимо старший.

– Что здесь происходит? – спросил он. Посмотрел на женщину, с трудом удерживающую плачущего мальчишку, и неожиданно сказал:

– Давай сюда, что несешь.

Мария безропотно протянула корзинку, полицейский поковырялся в ней и вернул.

– Проходи!..

Мария быстро прошла мост, сняла ребенка со своих плеч и положила мину под тряпье в корзинку. Как она дошла до дома, она не помнила. Наверное, не она вела Генку, а он ее… Поднялась к себе на второй этаж и замертво повалилась в чем была на постель. Несколько часов она не могла сказать ни слова. Вечером пришел человек с завода и унес мину. Задание было выполнено. Мария ничего не рассказала Лиде, но та поняла, что было трудно. Когда на другой день Мария собралась идти, Лида сказала ей вслед:

– Всегда будешь брать Генку, когда надо, так и знай!..

Мария ничего не смогла ей ответить: горький комок застрял в горле.

Хотя Черная старалась быть предельно осторожной, все-таки ее квартира попала на заметку. Трудно сказать, почему так произошло: вероятнее всего, постарался кто-то из соседей.

Однажды поздно вечером, когда Мария шла домой, ее встретил малознакомый человек. Он явно ждал ее, хотя делал вид, как будто он что-то исправляет в своем велосипеде.

– Немедленно уберите из города дочку. Сегодня же и сами уходите. Если вас не найдут, то ее возьмут заложницей…

Он поставил ногу на педаль велосипеда, оттолкнулся от земли и уехал. Мария сразу поверила ему, хотя с трудом могла вспомнить его имя – Володя. «Володя-водопроводчик»!

Уже наступила ночь, а ночью отправлять девочку она не могла. Тамара спала, а Мария так и не сомкнула глаз до рассвета. Она нашла немного овсяной муки и испекла из нее лепешку – больше в доме ничего не было. Рано утром она разбудила дочку, отдала ей лепешку и пачку сахарина – все свое богатство.

– Сейчас ты пойдешь на завод «Октябрь» к тете и там останешься. В город ни в коем случае не возвращайся, я тебя сама найду или кого-нибудь пришлю, когда будет можно. И никому не говори, куда ты идешь.

Тамара, уже привыкшая ничего не спрашивать и только выполнять поручения, повиновалась. Мария окинула взглядом дочь: ей трудно было удержаться от слез – маленькая, худенькая, с тонкими косичками, в поношенном платье, один ботинок порван, на лице только и есть что глаза, да и го не детские, а глаза человека взрослого, повидавшего многое. Ей бы бегать с подружками в школу и в кино, а не идти одной за сто тридцать километров через весь этот ад. Мария нашла в себе силы улыбнуться, расцеловать дочь и тихо, чтобы никто не заметил, вывести ее на лестницу. Потом Мария бросилась к окну и стояла до тех пор, пока маленькая детская фигурка не скрылась из виду. О том, что Тома добралась до места благополучно, Мария узнала только через несколько недель…

Почти сразу за девочкой ушла и Мария. Но прежде она разбудила Лиду и сказала, что уходит и придет теперь неизвестно когда.

– Всем говори, что я уехала, кажется, в Слуцк и что ты больше ничего не знаешь, мы с тобой в ссоре, – предупредила она соседку. – А я к тебе людей буду присылать, когда надо. Тот, кто будет у тебя спрашивать: «Не продаются ли кожаные подметки?», а потом: «Нашла ли Маруся Юрика?» – это значит – мой человек.

Так и договорились. Только Мария вышла и пошла не переулком, а огородами, как к дому подъехала машина с гестаповцами. Они опоздали на несколько минут, но этого было достаточно, чтобы Черная смогла скрыться.

Каждую ночь Мария ночевала в новом месте: в общежитии на Заславской, или у Стефановичей, или еще у кого-нибудь. Приходилось ей ночевать и в чужих и в «ничейных» сараях, укрываясь своим старым, видавшим виды пальто. Но несмотря на все трудности Осипова продолжала руководить своей группой и выполнять сложные задания.

Обстановка в городе усложнилась: фашисты стали вводить еще более строгие порядки, например, теперь обязаны были явиться на регистрацию цыгане (они тоже по плану гитлеровцев должны были быть уничтожены). Пришлось перейти на нелегальное положение и Рафе Бромбергу – его паспорт, где четко стояла национальность «цыган», больше не был защитой. Вместе с Марией Рафа прятался и у Николая Дрозда и в других местах. Уйти из города Рафа мог только после того, как выполнит важное задание – сделает карту города с нанесенными на нее вражескими объектами.

Задание было очень ответственным и сложным: план города с разведданными с нетерпением ждали в партизанском отряде капитана Никитина, откуда он должен был быть переправлен на Большую землю. Рафаэль позвал братьев Сенько и разъяснил им задание.

– Надо, ребята, сделать все, что можно и что нельзя. Очень это важно, – так закончил он свой инструктаж.

Возражений не последовало – надо, значит надо. Решили действовать планомерно: у Рафаэля была карта-путеводитель города, изданная еще до войны. Разбили карту на квадраты, и каждому члену группы был поручен определенный участок. Потом все данные Бромберг должен был свести на эту карту. Братья Сенько ушли, чтобы сообщить задание своим помощникам, а Рафаэль с товарищами занялся своим участком.

На сбор сведений ушло несколько дней. Зато картина получилась ясная: на плане четко обозначалось расположение воинских частей, батарей, складов, важных военных объектов, несколько позже этот план был передан на Большую землю, и советские летчики знали, куда бросать свой смертоносный груз.

Теперь Рафаэль мог готовиться к уходу в партизанский отряд: он еще раз встретился с товарищами, выполняющими его задания, сказал им, с кем они дальше будут держать связь и от кого получать дальнейшие распоряжения (для связи с отрядом вместо него остались братья Сенько). Запомнил и, кроме того, записал на крохотном клочке папиросной бумаги последнее донесение и попрощался с семьей. Проводить в отряд Бромберга и еще двоих взялась Мария, которая хорошо знала дорогу.

До отряда добрались без каких бы то ни было осложнений, если не считать бесконечного напряжения, в котором находились подпольщики: все они прекрасно знали, что если попадут к немцам или полицаям, то живыми им не быть. Для вынесения смертного приговора было более чем достаточно того, что у всех у них было оружие, не говоря о плане города и остальном.

Партизаны встретили Бромберга радушно, как своего. Здесь был его старый знакомый Костя Трегубов – связной, не раз приходивший к нему на Заславскую, а так как отряд на три четверти состоял из минчан, то Рафаэль увидел много знакомых.

– До чего я рад, ребята, что вижу всех вас, – говорил Рафа, пожимая протянутые к нему со всех сторон дружеские руки. – До чего здорово видеть кругом человеческие лица, а не эти поганые морды с оловянными глазами. Можно хоть душу отвести.

А Марии предстоял обратный путь.

– Ты, Рафа, пока в отряде останешься, а потом, когда командир скажет, вернешься в Минск, так что, наверное, скоро увидимся. Помни, никакой самодеятельности – дисциплина прежде всего…

Черная ушла не оборачиваясь, а Рафа долго смотрел ей вслед. Он не знал, что расстаются надолго – война разбросает их в разные стороны.

Сведения и карта были доставлены Бромбергом своевременно: их передали связному с Большой земли, находившемуся в это время в отряде.

Командир позвал к себе Рафаэля и сказал ему, что он вместе с отрядом перейдет линию фронта и поступит в распоряжение Центрального штаба партизанского движения. И там уже получит дальнейшее задание.

Отряд продвигался к линии фронта – надо было войти в Витебскую зону, а оттуда пробиться на Большую землю. Шли медленно, с боями. За это время Рафаэль еще больше сблизился с Трегубовым, они стали друзьями.

Однажды разведчики сообщили, что по шоссе Лепель – Ушачи идет немецкая медицинская машина с медикаментами, конечно, под охраной, но не очень сильной.

Решение было принято сразу:

– Сорок пять человек идут на эту операцию, – объявил командир.

Повел группу сам капитан Никитин.

Пошли на задание и Бромберг с Трегубовым. Бесшумной партизанской походкой шли бойцы по лесу. Это уже стало привычкой – идти как тень, не оставляя за собой следов и не производя никакого шума. Не отставал от товарищей и Рафа: правда, он иногда оступался, и под его ногами трещали сучья.

Наконец вышли к шоссе. Залегли вдоль дороги, надежно укрывшись за деревьями, стали ждать. Ждать вообще нелегко, а когда ждешь ответственного боя – то труднее в десять раз. Рафа лежал с автоматом и косился на Трегубова. Константин замер, не отрывая глаз от дороги. Наконец послышался шум моторов – едут!

Впереди шла санитарная машина, следом за ней полуторка с пятнадцатью солдатами. Партизанские автоматы застрекотали разом – четыре гитлеровца упали на дорогу. Остальные залегли за машиной. Снайперскими выстрелами убили шофера санитарной машины и офицера, сидевшего рядом с ним. Вскоре было покончено и с остальными фашистами. Партизаны собрали все оружие, вынесли медикаменты из машины.

Вдруг опять раздался шум. С пригорка дорога просматривалась далеко.

– Идут одиннадцать машин! – крикнул кто-то.

Быстро решили: часть партизан с оружием и медикаментами отходят, остальные до команды задерживают врага.

Партизаны снова залегли в засаду. Первая машина резко затормозила перед перевернутой полуторкой. Солдаты выскочили на шоссе. Короткое замешательство, подъехали и остановились остальные. Партизаны пока ничем не выдавали своего присутствия, но солдаты растянулись цепью, приготовившись прочесывать лес. Тогда по команде никитинцы открыли огонь. Немцы тоже залегли по другую сторону дороги – притаились, видимо выжидая, что будет дальше.

– Отходить! – пошла по цепи команда.

Партизаны начали скрываться в лесу, когда Костя Трегубов привстал на одно колено и бросил гранату в группу немцев, залегших в придорожном кювете. Взрыв! В воздух полетели комья земли и клочья одежды. Трегубов не успел уйти. Автоматная очередь прошила ему грудь, и он рухнул на землю.

– Костя, ты жив? Можешь идти? – подполз к нему Рафа.

Тот молчал. Бромберг прислонился к его груди: сердце бьется – значит, жив. Он взял товарища на руки, поднялся во весь рост и понес его, шатаясь от тяжести. И немцы, и партизаны перестали стрелять от неожиданности. Рафа перебрался через кювет, вот он уже на краю опушки, а там дальше надежный лес и товарищи, которые прикроют. Шаг, еще шаг… И тут Рафаэль зацепился за что-то и упал, не выпуская из рук Константина. Немцы очнулись от растерянности и открыли огонь по лежащим. Собрав все силы, Бромберг рукой перехватил Константина поперек груди и пополз. Одной рукой держать неподвижное, ставшее чугунным тело было трудно. Взвалить себе на спину Трегубова Рафа не хотел, уж очень низко и рядом свистели пули. Тогда Бромберг схватил зубами воротник полушубка Константина, мертвой хваткой прижал рукой его тело и пополз к лесу. Так он добрался до деревьев. Здесь их ждали партизаны. Раненого Трегубова капитан Никитин приказал отправить в заградотряд бригады Дубровского, где был госпиталь. Бромберг доставил его по назначению, потом догнал свой отряд и вместе с ним двинулся к Большой земле.

Рафаэлю не пришлось вновь вернуться в Минск. Партизанский центр решил иначе, и Бромберг встретился с Черной только после войны.

Несколько изменилась работа и у Марии. Теперь она подчинялась и получала задания от Логойского подпольного райкома, где секретарем был Иван Матвеевич Тимчук. По решению райкома Мария была связана с партизанским отрядом капитана Кеймаха, дяди Димы. Не раз приходилось Марии ходить пешком в отряд, а до него было шестьдесят километров, и, отдохнув несколько часов, возвращаться обратно. Часто товарищи предлагали Марии отдохнуть подольше, но она всегда отказывалась.

– Отдыхать будем после победы, – отшучивалась Осипова, – а сейчас работать надо. – И женщина уходила твердой походкой и, только уже скрывшись из виду, позволяла себе замедлить шаг или идти прихрамывая, чтобы щадить стертые до крови ноги. Такого ценного разведчика, как Мария Черная, старались беречь: ей строго-настрого запретили самой носить и раздавать листовки или сводки Информбюро, а также лично принимать участие в любой рискованной операции, не согласовав свое участие с подпольным райкомом. У нее были свои очень важные задачи, и она должна была их выполнять. Непосредственную связь с отрядом Черная держала через Петра Алисионка, Дядю Петю, бывшего председателя колхоза. Это его младшего брата, работавшего по заданию подпольщиков полицаем, «посватала» Мария Нине Марчук.

Чаще всего для встречи с Марией Дядя Петя приезжал на Заславскую к Николаю Прокофьевичу Дрозду. Каждый раз Николай Прокофьевич дежурил во дворе, делая вид, что занимается домашней работой, а в переулке находилась его дочь Реня, которая тоже следила, не появятся ли откуда-нибудь подозрительные люди. Много оружия доставил в отряд на своей подводе Петр Алисионок в сопровождении Осиповой. Вместе они выполняли очень ответственное задание – выводили из лагеря военнопленных.

Очень спокойный и выдержанный, Петр Алисионок был надежным товарищем и не терял самообладания в самых сложных положениях. Мария знала, что на него можно во всем положиться и, что было очень ценным, он сразу понимал и, если было нужно, поддерживал любую ее выдумку.

Было много рискованных моментов в работе подпольщиков, но в памяти особенно ярко запечатлелись некоторые. Одним из таких эпизодов Осипова считает доставку оружия партизанам из Грушевского поселка. Задание было поручено двоим: ей и Петру Алисионку. На дно телеги положили мешок с патронами, винтовки, а сверху навалили всевозможный железный лом. Весь этот груз засыпали сеном и накрыли подстилкой. Петр правил лошадью, а Мария сидела рядом с ним. Не торопясь, телега ехала по городу. Подпольщики тоже внешне были спокойны, но нервы их были напряжены до предела.

Проехали Московскую улицу, выбрались на Советскую – и вдруг резкий, как удар хлыста, окрик:

– Стой!

Алисионок натянул вожжи, лошадь послушно остановилась. К телеге подошел полицейский.

– Слазь с подводы! – грубо обратился он к Черной.

Мария не растерялась, хотя чувствовала, что сердце вот-вот выскочит из ее груди.

– Не могу, ноги так болят, что с места стронуться сил нет.

К телеге подошел немецкий офицер, стоявший рядом с какими-то узлами. Не иначе, как в них была награбленная добыча, которую им нужно было срочно увезти. Он недовольным тоном что-то сказал полицейскому, видимо распекая его за задержку.

Полицейский подошел поближе к Марии и начал за руки стягивать ее с телеги. В этот момент вмешался Петр, так спокойно и вежливо, что полицейский отпустил женщину:

– Господин полицай, будьте ласковы, не трогайте мою сестру, у нее ноги больные, еле ходит. Вот приехали показаться доктору. А вещи ваши, если надо куда подвезти, то пожалуйста.

Немец согласился. Петр и полицай погрузили узлы на подводу.

Лошадь плелась еле-еле, и тут вдруг Мария услышала какой-то звон: по-видимому, звенели железки, ударяясь друг о друга. Осипова плотнее уселась на мешок с патронами.

Полицай насторожился.

– Что это у вас звенит? – недоверчиво спросил он.

Мария с вызовом посмотрела на него.

– Оружие! – с усмешкой ответила Мария.

– Ты, чертова баба, ври, да знай меру, – рассердился полицай, – нашла с кем шутки шутить.

– Не обращайте на нее внимания, господин полицай, – вмешался Алисионок. – Дура-баба, что с нее взять!

Осипова объяснила:

– Понимаете, пан офицер, – теперь она обращалась к немцу, – жить-то ведь нужно. Мой муж, кузнец, делает из разных железок что может, а потом продает. Вот сейчас в город приехали, в развалинах брат железа набрал, теперь домой повезем.

Полицай и офицер не удостоили ее ответом, видимо поверив сказанному.

– Куда теперь ехать прикажете? – спросил Алисионок, когда они доехали до конца улицы.

Полицай небрежно показал пальцем – во двор… СД!

«Попались! – замерла Мария. – Что теперь делать?!»

Единственно, что ей оставалось, это с невозмутимым видом сидеть на подводе с оружием.

Полицай нагрузил на Петра узлы, сам взял те, которые были полегче, и они понесли их к зданию. Немец тоже куда-то ушел. Осипова осталась одна, а всюду, куда ни кинь взгляд, люди в немецкой форме. Мария недолго пробыла одна. К телеге подошло несколько полицейских.

– А ну-ка слезай! Нам нужны подводы.

– Никуда не слезу. Мне господин офицер разрешил, я больная, – уперлась Мария.

– Слезай, кому говорю! Вернем твою подводу часа через два. Подождешь.

– Что с ней разговаривать, – вмешался второй. – Тащи ее, и все.

Мария запричитала, заголосила. Она вцепилась обеими руками в телегу и кричала изо всех сил.

Из здания выскочило несколько немцев, подошли поближе.

Мария заметила одного чином повыше и продолжала плакать, адресуясь уже к нему.

– Больная я! Брат меня к врачу привез, а сейчас он вашему господину офицеру вещи понес. Мы всегда немцам помогаем, мой муж тоже в полиции работает, только сейчас он на дежурстве. Прикажите, чтобы лошадь не трогали…

Черная обратила внимание, что немец пристально смотрит в угол телеги, где стояла корзина с яйцами.

– Господин офицер, скомандуйте, чтобы нас выпустили. А я вас отблагодарю.

В это время подошел Петр. Он низко поклонился офицеру и передал ему в руки корзинку. Офицер что-то сказал полицаям, и Марию с Петром выпустили за ворота…

Некоторое время они ехали молча, потом Алисионок сказал:

– Ну и наволновался я за тебя, Мария. Несу узлы, а сам все думаю, как ты там, а когда твой голос услышал – прямо ноги отнялись. Стою как столб, а полицай злится, в спину меня толкает. Мол, неси, не задерживай. Чего я только не передумал. А потом, когда вышел, увидел, ты сидишь, а вокруг тебя фрицы, решил, что придется отстреливаться…

Мария молчала, да и что она могла сказать, когда за эти страшные минуты ей пришлось пережить такое, что иному не выпадет за целую жизнь.

– Все обошлось, – повторила она слова Петра. – Сошло благополучно.

Еще одно задание Мария будет помнить всю жизнь. Подпольный райком поручил Черной вывести из лагеря большую группу военнопленных. В этот раз, кроме Дяди Пети, ей помогали и другие товарищи. Среди них были Иван Толстиков, бывший военнопленный Михаил Иванов и волжский немец Андрей (так его представили Марии), много сделавший для подпольщиков. Освобождение военнопленных из лагеря Масюковщина было его последним заданием в городе – после этого он уходил в партизанский отряд.

Операцию наметили провести 20 марта 1943 года, руководить ею должна была Осипова. Этот мартовский холодный день ничем не отличался от других дней, но для тех, кто находился в лагере и знал, что сегодня решается его судьба, он был особенным. В этот день, как обычно, колонны пленных под конвоем отправились на работу. Одни шли пешком, подгоняемые грубыми окриками и пинками, другие, предназначенные для работы в более отдаленном районе, грузились на машины. В морозном чистом воздухе далеко разносились лающая немецкая речь и ворчание моторов.

Не отставал от других конвойных и этот среднего роста немецкий солдат, выстраивающий в аккуратную колонну изможденных людей, одетых в рваную военную форму. Старались заслужить одобрение начальства и его помощники. Наконец колонна вышла из лагеря и послушно зашагала к окраине города. Конвоиры и полицаи не спускали глаз со своих подопечных, подгоняли и покрикивали на отстающих. Правда, отстающих почти не было, все старались идти как можно быстрее. Встречные прохожие меньше, всего могли предположить, что конвоиры и полицаи, охраняющие пленных, всего лишь несколько часов назад вместе с командиром партизанского отряда в последний раз обсуждали предстоящую операцию. Впереди колонны на некотором расстоянии шел одетый в крестьянскую одежду мужчина. Это был Петр Алисионок. Он нес на спине белый мешок с большой темной заплатой, заметный издалека, своего рода маяк, на который ориентировалась колонна. Петр шел размеренной походкой человека, привыкшего много ходить, и белый мешок мерно раскачивался в такт его шагам. Мария тоже держалась в отдалении от замыкающих колонну, и надо было обладать необыкновенной проницательностью, чтобы признать в этой скромной женщине командира группы.

Колонна вышла из города, не вызвав ни у кого никаких подозрений: обыкновенная картина – пленных гонят на работу. Дорога довела до поворота и вильнула в сторону на тропинку. Пленные, теперь шедшие в колонне по одному, должны были быть очень внимательными, чтобы не сбиться с пути.

Тропинка раздвоилась. Алисионок уверенно пошел прямо, за ним потянулись остальные. Почти все, кроме одного, который машинально свернул вправо.

Этот один был Михаил Иванов. Он, как и все, шагал в колонне и нес небольшой, но тяжелый мешок. Никто, кроме Марии и Петра Алисионка, не знал, что в этом мешке находились патроны, которые надо было доставить в партизанский отряд. Драгоценную ношу доверили Михаилу – проверенному, надежному человеку.

Иванов шел медленно, задумавшись. Дорога, петляющая среди деревьев, напомнила ему тот страшный путь, когда его вместе с другими военнопленными гнали в лагерь смерти Малый Тростенец. Перед его глазами, как кадры фильма, промелькнули бараки, огромные овчарки со злыми человеческими глазами и наглые морды охранников. Вспомнил он, как его, обессиленного и полуживого, под гогот и грубые шутки солдат несла на спине тоненькая, сгибающаяся под тяжестью его тела женщина, вырвавшая его из рук смерти. Вспомнил он, как, тяжело опираясь на плечо своей спутницы, делал он первые шаги заплетающимися от слабости ногами по упругой, покрытой листьями и сосновыми иголками земле. Правда, тогда пахло листвой, хвоей и тем неповторимым терпким запахом, который бывает только в осеннем лесу, а сейчас пахло морозом, скрипел снег под подошвами и густые ели сердито отряхивали белые лапы. Михаил помотал головой, чтобы отогнать непрошеные мысли, и вдруг остановился, как будто наткнулся на невидимое препятствие. Он был один!

Не маячил впереди белый с темной заплатой мешок на широкой спине Дяди Пети, не шли рядом товарищи.

«Где же все? – растерянно подумал он. – Куда же идти дальше? Наверное, я отстал, а остальные ушли вперед».

Михаил сделал несколько шагов по дороге. Пусто. Нет ни души. «Вернусь до развилки, наверное, они там», – решил Иванов и повернул назад. Из-за деревьев на него выскочил человек в немецкой форме и кинулся к нему. Михаил выхватил нож…

В колонне никто не заметил, что Иванов пошел другой дорогой. Все были слишком поглощены одним желанием: скорее добраться до своих. Через некоторое время Мария обратила внимание, что в колонне нет Михаила. Она замедлила шаги, отстала. Надо узнать, что с ним.

– Андрей, – приказала она конвоиру. – Иванов отстал. Проверь, не пошел ли он не в ту сторону.

Андрей бегом помчался выполнять приказ, он знал, что надо как можно скорее найти товарища. Если он пошел другой дорогой, то она приведет его в немецкий гарнизон. Чтобы выиграть время, Андрей побежал напрямик, сокращая расстояние, и вскоре увидел идущего по дороге человека с мешком на спине.

– Иванов! – позвал он громким шепотом. Кричать нельзя – рядом враги.

Михаил не услышал.

– Стой! – еще раз попытался остановить его Андрей и одним прыжком выскочил на дорогу. Он едва успел увернуться от ножа и отскочить в сторону.

– Меня Маруся послала, – с трудом переводя дыхание, сказал он.

Рука с ножом опустилась, недоверчивые глаза уставились на Андрея. Несколько мгновений Михаил раздумывал над услышанным. Потом взгляд его потеплел, он узнал в немце подпольщика.

– Еще немного, и ты притопал бы в гарнизон, – продолжал Андрей. – Там бы с тобой поговорили…

– Не пришлось бы разговаривать, – спокойно сказал Иванов, – убил бы первого, кто сунулся, а потом себя…

Коротким путем догнали остальных.

– Надо быть внимательнее, – с укоризной сказала Михаилу Осипова, – не время мечтать…

Иванов смущенно молчал, он не мог объяснить Марии, какие мысли заставили его утратить контроль над собой. Осипова больше не укоряла Михаила, видимо, поняла, что творится в его душе.

– Ну ладно, со всяким может случиться, – подбодрила она Михаила. – Только больше не теряйся.

К Осиповой подошел Алисионок посоветоваться, как идти дальше: впереди дорога, на которой большое движение, а ее надо обязательно пересечь. Решили опять идти колонной.

– Колонна, подтянись, конвойные и полицаи охранять пленных, – скомандовал Алисионок. – Сейчас будем переходить магистраль.

Едва колонна продвинулась на несколько метров, как появились три машины с немцами. Визг тормозов, передняя машина остановилась.

– Кто такие? Откуда? – спросил офицер.

Андрей отрапортовал по форме, предъявил документы.

Ничто не насторожило гитлеровцев, и они уехали. Колонна пересекла магистраль и скрылась в лесу. Уже начало смеркаться, когда решили остановиться и передохнуть. Мария смотрела на своих спутников. Бледные, даже несмотря на мороз, лица; люди замерзли, но держатся хорошо – никто не показывает виду, как дорого ему дается эта бодрость.

– Недалеко деревня Малиновка, а в ней много полицаев, – предупредил Алисионок. – Что будем делать, Мария?

Осипова еще раз оглядела товарищей: конечно, им надо отдохнуть, погреться, поесть. Хорошо было бы переночевать в теплой избе, но нельзя – провалится вся операция.

– Ты, Петр, Андрей и Ваня Толстиков, идите в деревню к старосте, – решила она. – Предупредите, что идет колонна с пленными и что для сопровождающих офицеров нужны лошади и подводы. Шесть штук. Договоритесь и придете за нами.

Так и сделали. Ждать пришлось довольно долго, тем более что каждая минута ожидания тянулась как час.

Никто не разговаривал, тишину нарушал лишь скрип снега под ногами переминающихся от холода замерзших людей да приглушенный кашель. Послышались приближающиеся быстрые шаги.

– Кто идет? – спросила Мария.

– Свой, – коротко ответил Андрей.

Он доложил, что в деревне срочно готовят шесть подвод для «господ офицеров» и ждут дальнейших распоряжений.

– Ваня был у меня за переводчика, – сообщил Андрей, – так здорово он переводил, что староста как ошпаренный бегал.

Мария не могла удержаться от улыбки – Иван Толстиков в роли переводчика! Это надо было придумать: из трех отправленных в деревню товарищей он был единственным, кто не знал по-немецки ни одного слова.

Колонна пришла в деревню, когда было совсем темно. Быстро все погрузились на подводы (староста постарался, дал лучших лошадей) и тронулись в путь. Женщины совали пленным хлеб, сало, все съестное, что было под руками, с ненавистью глядели на полицаев и конвойных; видно было – дай им волю, не уехали бы живыми фашистские помощнички. Мария ждала подводы за околицей, села на последнюю, низко опустила платок до бровей, подняла воротник полушубка – незачем, чтобы чужие глаза видели ее лицо.

Лошади резво бежали по дороге, только скрипели полозья, попадая на голую смерзшуюся землю. Скоро будет и Острошицкий городок. Если его минуют незамеченными, то дальше добираться будет легче. Уже недалеко свои.

– Луна-то какая! – нагнувшись к Марии, прошептал сидевший с ней рядом партизан.

Действительно, десять часов вечера, а светло как днем: яркая луна старательно освещает белую землю, заглядывает во все уголки. Не вовремя она вышла, может сорваться операция! Резкий трубный сигнал тревоги со стороны городка вдруг разорвал морозный воздух. Потом еще раз! Еще!

– Тревога!

У Марии сжалось сердце.

«Неужели что-то заподозрил староста в Малиновке и предупредил полицаев в Острошицком городке? Неужели где-то совершили промах? – Она мысленно перебрала все с самого начала. – Нет, действовали правильно. Здесь что-то другое; может, кто-нибудь увидел быстро несущиеся подводы с людьми и сообщил гитлеровцам? Ясно, что пока ехать дальше нельзя».

Передняя подвода остановилась. Алисионок соскочил с нее и торопливо подошел к Осиповой.

– Ехать дальше нельзя. Надо проверить, почему тревога, я пойду в разведку.

– В разведку пойдем вдвоем, – сказала Мария.

Она была права: немолодой мужчина в крестьянской одежде и женщина с узелком, идущие по дороге в город, вызовут меньше подозрений, чем одинокий путник. Петр не возражал: Осиповой виднее, она знает, что говорит и делает.

Быстро раздали винтовки Ивану Толстикову, Иванову, Андрею и еще нескольким надежным людям: они проследят, чтобы никто из деревенских возчиков не тронулся с места, а в случае необходимости примут нужные меры Все ждут возвращения разведчиков или специального распоряжения и только потом действуют.

Мария и Петр пошли по направлению к городку, как вдруг Алисионок остановился.

– Пошли обратно, Мария, – спокойно сказал он.

Осипова вопросительно взглянула на него.

– Я вспомнил, в городке детский дом, и это сигнал отбоя, а не тревога.

Разведчики все-таки подождали еще немного, но кругом все было тихо: Петр оказался прав.

Как можно быстрее старались промчаться через городок, а то собаки начали так лаять, что гитлеровцы могли поднять настоящую тревогу. Но вот городок остался позади, дорога снова повела в лес. Проехали лес – вдали показалась деревушка, притаившаяся в низине. Дальше возчиков нельзя было брать: отсюда начинается путь к партизанам, который им знать не положено. Мужиков всех собрали вместе, и Алисионок с Толстиковым объявили им такое решение.