Текст книги "Пригорьевская операция"

Автор книги: Николай Шараев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

ДОБРАЯ СЛАВА

Здравствуй, родной лагерь!

олонна второго эшелона прошла только половину пути до Волконщинского леса, когда наступил рассвет. Нас это не смутило: немногочисленные гарнизоны оккупантов в окружающих деревнях нас не пугали, а в том, чтобы остаться незамеченными, не было особой нужды после боя. Беспокоило только появление немецких самолетов. Несколько раз пролетали они над колонной на предельно малой высоте. Правда, нас пока надежно укрывала пелена густого тумана.

Взяться за оружие пришлось лишь в конце пути, да и то надобности пустить его в ход не возникло… Полевая дорожка привела колонну к деревне Бехово. Коротченков знал, что в ней стоят гитлеровцы, но был почти уверен, что в бой с партизанами они ввязываться не станут. И действительно, мы прошли через Бехово совершенно спокойно. Пальба там началась после того, как наша колонна скрылась в тумане.

– Предприимчивый офицер командует этим гарнизоном, – с ехидной улыбкой заметил Коротченков. – В опасный бой не полез, шкуру свою сберег, а по начальству доложит, что не пустил партизан в деревню…

Туман постепенно редел. Подул легкий, но холодный ветер. Выбиваясь из последних сил, лазовцы приближались к опушке леса, сулившего тепло и отдых.

Навстречу высыпала толпа. Это был наш первый эшелон. Товарищи бежали навстречу, обгоняя друг друга, шумно радуясь нашему приходу. Но, увидев наши почерневшие, измученные лица, увидев обледеневшую одежду, сразу умолкли, словно почувствовали себя виноватыми. Бережно принимали они носилки с ранеными, освобождали плечи пулеметчиков от их драгоценной ноши, поддерживали тех, кто готов был свалиться от усталости.

И от этой дружеской заботы у людей теплело на душе, светлели лица, легче казался пройденный путь.

Особенно был взволнован капитан Клюев. Тревога не покидала его с той минуты, когда он с основными силами бригады оставил Брянское шоссе. Увидев внушительные размеры подходившей колонны, капитан сразу понял: ничего страшного не случилось, второй эшелон удачно вышел из боя. И все же Клюева мучила мысль: правильно ли он поступил, отойдя с шоссе и не дождавшись остальных.

– У нас все в порядке, – доложил он Коротченкову. – Прибыли в лес часа три назад. Люди отдыхают.

– У нас тоже все в порядке… – как-то неопределенно произнес подполковник. – Пришлось вот искупаться в Воронице…

– А мост? Я ведь оставил, как было приказано, взвод для его охраны.

– Гитлеровцы получили подкрепление и отбили мост.

– Значит, я поступил неверно?! Нельзя было отходить. Надо было идти к вам на помощь.

– Ты выполнил приказ и поступить иначе не имел права! – отрезал Коротченков. – Тумана могло не быть… Достигнув вовремя леса, ты вывел людей из-под возможного удара.

– А что могло быть с вами? – с испугом спросил Клюев.

– Не будем гадать, капитан, – сказал Коротченков более миролюбиво. – Если обстоятельства вынуждают рисковать, то лучше рисковать только частью сил!

– Понимаю, – дрогнувшим голосом сказал Клюев. – Но я очень беспокоился за вас…

Слушая разговор начальника штаба с заместителем командира бригады, я не сразу обратил внимание на необычный вид Алексея Данильченко. Всегда веселый, полный юмора, готовый лукаво улыбнуться по малейшему поводу, начальник разведки был явно растерян, подавлен.

– Что случилось, Алексей?

– Тоня осталась в Пригорье, раненная, – ответил он, потупившись.

– Почему не вынесли? Где был командир взвода Игумнов? Расстрелять за это мало!

– Никто не виноват, комиссар… Тоню тяжело ранило в конце боя на станции. Девушку перевязали и понесли трое бойцов. С ними была и ее подруга Шура Мишечкина… Тоня страшно стонала. Ребятам часто приходилось останавливаться, чтобы раненая могла передохнуть. Она очень просила оставить ее… Дать несколько лимонок и оставить… Никто, конечно, не думал выполнять просьбу. Но у деревни неожиданно попали под сильный огонь. Двое ребят было убито… Третий оставил Тоню с подругой около какого-то сарая и пошел за подмогой. Тут ранило и его. Парня подобрали без сознания. В себя пришел только на пути к лесу. Возвращаться было уже поздно…

В бригаде не было случая, чтобы раненого оставили на поле боя. Времени между моментом ухода 1-го и 3-го батальонов к Брянскому шоссе и захватом моста противником прошло немало. Подруга Тони могла добраться до партизан, охранявших мост, и с их помощью отправить раненую в санчасть.

Мы подождали, пока подтянулась колонна, проверили всех раненых. Тони среди них не оказалось. Надо было принимать срочные меры, чтобы спасти девушек, если они еще живы.

– Разрешите, товарищ комиссар, я поеду на розыски, – горячо предложил Данильченко. – Командир бригады прислал подводы для раненых и верховых лошадей вам и подполковнику.

– Лошадей ты получишь. Но одному ничего не сделать.

– Можно вдвоем с Игумновым или Шумаевым.

Отпускать на рискованное дело двоих, даже таких сильных, ловких и смелых партизан, как Данильченко и Игумнов, было безрассудно. Я предложил Алексею поскакать в лагерь, взять десяток конников и с ними ночью проникнуть в Пригоры. Коротченков согласился с этим планом и тоже отдал своего жеребца. Данильченко и Игумнов скрылись в лесной чаще.

– Молодец у нас начальник разведки! – сказал подполковник, глядя вслед. – Готов на любой риск, чтобы спасти свою разведчицу. Таким и должен быть командир, тогда люди пойдут за ним в огонь и в воду.

– Ты абсолютно прав, Тимофей Михайлович. Таким качеством Данильченко, по-моему, обладает. Но в данном случае дело не только в этом. Он любит Тоню.

– Любит, говоришь? Вполне возможно… Тоня славная девушка. Я и сам…

– Догадываюсь! Племянница Кузнецовой тоже прекрасная девушка.

– Да, комиссар. Я люблю Лину! А впрочем, не время сейчас об этом. – Тимофей Михайлович в упор посмотрел на меня. – Ты ведь знаешь о моем горе – жена скончалась, дети осиротели… Будущее покажет, что к чему.

Мы подошли к жарко пылавшим кострам, освободились от обледеневшей одежды, завернулись в чьи-то сухие шинели и мгновенно уснули.

Несколько часов отдыха и горячая пища вернули людям силы. Опасаясь последствий ледяного купания в Воронице, Коротченков приказал трогаться в путь, не дожидаясь темноты. К полуночи бригада вступила в родной лагерь.

Спасение Тони Фигловской

Командир бригады живо откликнулся на просьбу Данильченко. В группу конников приказано было отобрать самых отчаянных ребят, выдать им выносливых лошадей, трофейную форму и оружие.

В тот же вечер группа Данильченко, покрыв почти половину пути от лагеря до станции, остановилась в небольшом перелеске, чтобы дать передышку лошадям и выработать точный план действий.

В полночь конники достигли деревни Пригоры. Данильченко приказал спешиться и послал одного бойца в разведку. Вернувшись, он сообщил, что немцев по эту сторону реки нет, мост не охраняется, часовых нигде не видно. Вначале это показалось неправдоподобным, но, поразмыслив, Данильченко пришел к выводу, что гитлеровцы пока исключают возможность нового налета партизан и потому ведут себя беспечно.

Подтянув группу к ближайшему дому, Данильченко вдвоем с разведчиком осторожно взошел на крыльцо.

Хозяйка дома, узнав, что перед ней партизаны, охотно рассказала о том, что творится в их деревне, ответила на все вопросы. Только вот о девушках-партизанках не упомянула ни словом, видно, и впрямь ничего не слышала о них.

Извинившись за причиненное беспокойство, Данильченко намекнул, что партизанам может потребоваться подвода. И тут же получил от доброй женщины разрешение взять подводу: «Все равно, родимый, без дела стоит в сарае. Лошади-то давно как нет».

На прощание Данильченко подробно расспросил, как незаметно попасть на другой край села, и сердечно поблагодарил женщину за помощь.

Оставив двух партизан присматривать за лошадьми и готовить подводу, он с остальными пешком зашагал вдоль деревни в сторону станции. Где-то здесь, на окраине деревни, должен быть сарай, возле которого оставил Тоню с подругой сопровождавший раненую партизан.

Чуть в стороне от широкой с кюветом дороги, по обе стороны которой стояли крестьянские избы, Данильченко заметил постройку, непохожую на жилье. Подав знак, чтобы ребята шли вслед, Алексей осторожно направился к постройке.

Широкие тесовые ворота сарая были чуть приоткрыты Вокруг тишина… Но вот Данильченко показалось, что он слышит частое, прерывистое дыхание. Шепнул об этом стоявшему рядом партизану. Тот отрицательно покачал головой. Данильченко снова прислушался: кто-то дышит! Окликнуть? Опасно. Да и молчать дальше нельзя. Какой-то внутренний голос твердит: здесь, здесь…

– Тоня, Шура! Это я, Данильченко. Привел за вами партизан.

– Мы здесь, ребята, – послышался слабый девичий голос…

На обратном пути партизанам во всем сопутствовала удача. Тоню бережно перенесли к месту, где были оставлены лошади, удобно устроили на пахучем сене, укутали одеждой. Данильченко сел за ездового.

Когда ночь над землей сменилась солнечным днем, смельчаков надежно укрыл родной лес.

Двойной праздник

6 ноября 1942 года Коротченков подготовил к утреннему сеансу связи донесение Западному штабу партизанского движения о результатах Пригорьевской операции. Вызвав начальников штабов батальонов и отдельных подразделений, он еще раз уточнил все данные и в назначенное время представил на подпись следующую радиограмму:

В ночь на 5 ноября бригада имени Сергея Лазо совершила налет на станцию Пригорье. В ночном бою истреблено 370 гитлеровцев. Уничтожено 2 воинских эшелона, 17 самолетов, 40 бронетягачей, 4 вагона с военным снаряжением, 13 автомашин, 6 мотоциклов, два вещевых склада, сенобаза, мельница с локомобилем. Взорваны и уничтожены огнем здания станции и все станционные сооружения. Участвовавшая в операции рота 2-й Клетнянской бригады взорвала вблизи станции 2 железнодорожных моста. В итоге налета станция Пригорье выведена из строя минимум на 5 дней. Потери бригады – 20 убитых и до 30 раненых.

Жизнь в лагере кипела. Отдохнув по два-три часа, врачи вплотную занялись ранеными. Затем стали готовиться к поголовному осмотру «купальщиков», чтобы вовремя предупредить серьезные простудные заболевания.

На штабной и батальонных кухнях готовили сытный завтрак и обед. Один за другим прибывали председатели сельсоветов из партизанского края бригады с подводами, груженными подарками от населения. Тут было все, вплоть до солидных посудин с крепким самогоном: праздник есть праздник.

С утра до вечера дышали благотворным жаром партизанские бани. Среди заядлых парильщиков шел нескончаемый спор: какой веник лучше – еловый или сосновый. Большинство сходилось на том, что париться такими вениками все равно, что лежать голому в муравейнике. Но как бы там ни было, из бани все выходили сияющие.

Неутомимо занимались своими кропотливыми делами политработники. Им было о чем потолковать с людьми, которые за дни похода не слышали ни одной сводки Совинформбюро. Готовила праздничный номер редакция боевого листка. Секретарь партбюро Винокуров, отказавшийся лечь в санчасть, несмотря на сквозное пулевое ранение в ногу, вызвал к себе на совет редактора Белова и обсуждал с ним, как лучше осветить бой в Пригорье. Радист Макаров со своей помощницей готовился принять в передачах ТАСС доклад на торжественном заседаний в Москве…

7 ноября партизаны выстроились на поляне большим полукругом. Ровно в десять часов утра, когда в Москве начинался парад советских войск, командир бригады Кезиков открыл торжественный митинг. Поздравив личный состав с двадцать пятой годовщиной Великой Октябрьской революции, он передал слово мне. Я рассказал о торжественном заседании в Москве. Дал оценку местной обстановке. Подвел некоторые итоги боевых действий бригады. И закончил призывом беспощадно мстить немецко-фашистским захватчикам.

Хотели выступить еще два партизана, но этому помешало неожиданное вторжение радиста Чуприна. С сияющим лицом он подбежал к нашей импровизированной трибуне и вручил командиру срочную радиограмму. Кезиков быстро пробежал ее, передал мне и с волнением подал команду:

– Внимание! Слушай телеграмму Военного совета фронта!

– Кезикову, Шараеву, – громко прочитал я.

Поздравляем вас и ваших партизан и партизанок с крупной победой, одержанной на станции Пригоръе. Всех отличившихся в бою представить к награде. Желаем дальнейших успехов в вашей славной боевой деятельности.

Смерть немецким оккупантам!

Военный совет Западного фронта.

– Слава советским партизанам! Ура! – крикнул Кезиков.

– Ура-а! Ура-а! Ура-а! – подхватила тысяча голосов.

Партизаны разошлись по землянкам в предвкушении праздничного обеда. Несмотря на старание Лазарева сохранить в секрете свои хозяйственные тайны, все давно знали, что к обеду будет «горючее». Кое-кто опасался, что всем не хватит по стопке. Больше всех, конечно, беспокоился Бронебойный. Вокруг него, как всегда, собрались любители побалагурить.

– За себя-то я не боюсь, – с серьезным видом уверял он окружающих. – Мы с Бородой земляки: в одной республике родились. А вам надеяться не на что. Считайте сами. Командирам надо – надо, хозяйственникам… можно бы не давать, но они сами возьмут. Политработникам, вообще-то, не полагается. Но командирам выпивать без них неудобно – вместе в бой, вместе и за стол… А возьми, к примеру, докторов. Им никуда без спирту. Ну и раненых тоже надо повеселить. А там разведчики, автоматчики. Откуда ж остальным взять? Борода тебе не винокуренный завод!

Но щедрость людей, приславших праздничные подарки, была безграничной. Зря волновался Николай Бронебойный. Всем хватило, да еще и осталось, на всякий случай.

После обеда все высыпали из землянок. Увидев Кезикова, Лазарев бойко отрапортовал:

– Товарищ комбриг! Музыкальная команда явилась в полном составе: старшина хозчасти Миронов, оружейный мастер Филиппов, медсестра Антонина Григорьева и один баян…

– Невелика команда, – улыбнулся Кезиков.

– Будет больше! Дайте только начать.

– Ну начнем.

И поплыли над лесом задушевные русские песни…

Лишь к вечеру угомонился лагерь. Партизаны разошлись на отдых. Бдительно несла охрану караульная рота: для нее праздник начнется только завтра.

А сегодня Данильченко вместе с разведчиками и начальник санчасти со своим персоналом готовились принять ночью самолеты для эвакуации раненых. Первой отправят Тоню Фигловскую, ей срочно необходима сложная операция. Запросили помощь с Большой земли. Утром была получена радиограмма:

Ночью ждите самолеты. Сигнал опознания площадки – номер семь. Попов.

Все было готово к приему самолетов. Погода стояла летная. Но в штабе никто не уснул, пока над лагерем не раздался знакомый рокот наших крылатых друзей.

Кто заменит Коновальчука?

Начальник штаба бригады Коротченков внес совершенно неожиданное предложение – назначить командиром 1-го батальона командира отделения младшего лейтенанта Николая Майорова. Кезиков недоуменно пожал плечами. У меня это предложение также не вызвало энтузиазма. В бригаде были офицеры с большими званиями, проверенные на командовании взводами и ротами. Советуясь между собой, мы отдавали предпочтение бывшему десантнику старшему лейтенанту Андропову. Но Коротченков утверждал, что лучшей кандидатуры, чем Майоров, просто не найти – толковый офицер, человек большой воли.

Кезиков вызвал Майорова в штаб, познакомиться поближе. На просьбу рассказать о себе Майоров ответил более чем кратко: украинец, комсомолец, служил в армии, партизанить начал в Дорогобужском районе… Разговор о выдвижении на командный пост встретил без тени смущения, но и без особой радости.

– Если дадим вам взвод, справитесь? – спросил комбриг.

– Справлюсь.

– А роту?

– Тоже справлюсь.

– А батальон?

– Батальон? – Майоров немного подумал. – Справлюсь и с батальоном.

– Ты, я вижу, парень смелый, – с некоторой иронией сказал Кезиков.

– А на войне нельзя быть несмелым, – спокойно ответил Майоров.

– Ну хорошо, иди, мы подумаем.

Мне показалось, что за скупой односложностью ответов Майорова, за его прямотой, которую легко можно было принять за нескромность, скрывается много пережитого. Отправился в 3-й батальон, чтобы узнать о нем поподробнее. Ребята, бывавшие с Николаем Майоровым в боях, рассказывали легенды о его смелости и смекалке, утверждали, что младший лейтенант заколдован от немецких пуль. Необычным было и само появление его в отряде…

Расположить Майорова к откровенности мне помог случайно заданный вопрос:

– Что вы слышали в Дорогобуже о Деменкове и Симоновой.

– О Дусе Симоновой? – встрепенулся он. – А вы ее знаете?

– Очень хорошо! До войны работали вместе. А в мае встретились в партизанском крае…

– Я и не думал, что вы там были, – с удивлением сказал он. – Дуся замечательная девушка!

Завязался душевный разговор. Тут я и узнал, что родился Николай Майоров в селе Александровка, Херсонской области. В раннем детстве потерял отца и мать. Воспитывался в детском доме в Одессе. В 1934 году вступил в комсомол. С пятнадцати лет начал трудиться. Работал слесарем, а потом токарем в одесском трамвайном депо. Без отрыва от производства окончил одесский машиностроительный техникум. В 1939 году был призван в армию, служил в полку связи, где его и застала война.

Боевое крещение Майоров получил под Оршей. С боями прошел почти всю Смоленщину. Особенно помнил тяжелые бои под Рудней и у Соловьевой переправы на Днепре.

В районе Вязьмы часть, в которой служил младший лейтенант, попала в окружение. После нескольких безуспешных попыток вырваться из вражеского кольца, пересечь линию фронта, он решил идти в знакомый по прежним боям район, искать связи с местными патриотами. Где-то недалеко от переправы через Днепр случайно встретил девушку, назвавшую себя Дусей. Она посоветовала остановиться в деревне Купелище.

Здесь оказалось много таких, как Майоров. С ними установили связь начальник дорогобужской милиции Деменков и секретарь райкома комсомола Симонова, занимавшиеся сколачиванием партизанских отрядов. Вскоре в деревне возник партизанский отряд «Ураган» во главе с Калугиным и Деменковым. Николай Майоров являлся одним из его организаторов. Он был бесконечно благодарен сероглазой Дусе, которая помогла ему найти свое место в борьбе. Командование отряда все чаще отмечало Николая как смелого и находчивого партизана, четко выполнявшего все задания. Когда по указанию подпольного райкома партии отряды «Ураган», «Дедушка» и другие объединились в 1-ю партизанскую дивизию, Майорову предложили занять пост помощника начальника связи. Но он упросил оставить его на прежнем месте – командиром взвода. Хотел своими руками бить ненавистных захватчиков.

В конце мая 1942 года немецкое командование решило любой ценой ликвидировать Дорогобужский партизанский край. Против группы войск генерала Белова и партизан было брошено до четырех пехотных и одна танковая дивизии. Ведя кровопролитные бои, партизаны постепенно оставляли населенные пункты и отходили в леса.

Находясь в самом центре боя, в районе деревни Бражино, Майоров со своим взводом попал под сильную бомбежку, был контужен… Пришел в себя ночью. Вокруг никого. Добрался до глубокого заросшего оврага и решил ждать рассвета. Утром обнаружил в овраге трех своих бойцов. От них узнал: гитлеровцы не только заняли все окружающие деревни, но и плотным кольцом охватили лес, куда отошли партизаны.

Снова встал вопрос, как выбраться с занятой врагом территории. Не сумев пробиться в окруженный немцами лес, Майоров и его товарищи решили двигаться на восток, к линии фронта. Но и тут их постигла неудача: наткнулись на противника у реки Угры. От попытки перейти фронт пришлось отказаться.

Из газет, которые довольно регулярно доставлялись в партизанский край, Николай знал, что в Брянских лесах все шире разгорается пламя партизанской войны. Вместе с другом Петром Кравченко решил пробираться на Брянщину. Имевшаяся у них немецкая топографическая карта обрывалась районом Рославля. Сюда и решили держать путь, чтобы потом перебраться в Брянские леса.

Немало пережили тревожных дней и ночей, пока добрались от Угры до южной границы Смоленской области, до последней точки, имевшейся на карте. Друзья упорно шли к намеченной цели и наконец встретили партизанский отряд.

Правда, встреча эта поначалу была не из приятных. Партизаны застали Майорова и Кравченко за обедом в одном из домов деревни Тросна, быстро обезоружили и арестовали обоих. Автомат, пистолет, карта и компас немецкого производства, найденные у задержанных, тоже свидетельствовали отнюдь не в их пользу.

Майорова и Кравченко привели в лес, в штаб отряда Озернова. Задержанные горячо доказывали, что пришли из Дорогобужского партизанского края. Но отряд Озернова не имел связи с Большой землей, там ничего не знали о дорогобужских партизанах. Многие вообще не поверили Майорову и Кравченко: «Что с ними возиться? Типичные шпионы. Пришли из Рославля, а не из Дорогобужа. Расстрелять, и делу конец!»

Но Озернов и Свиридкин не торопились с выводами: решили оставить обоих в отряде, хорошенько проверить. Вначале их использовали на работах по кухне. Оружия не вернули. Строго следили за каждым шагом. Майорову было страшно обидно, но терпел: понимал, осторожность – закон партизанской жизни.

Зато как ликовал, когда его и Кравченко взяли на боевую операцию и вручили им трофейные винтовки с одной обоймой патронов. Храбрость новичков в первом бою сняла с них всякие подозрения. Вскоре Майоров получил пулемет, а после стычки с оккупантами в селе Корсики был признан одним из лучших пулеметчиков.

Так по пути в Брянские леса Николай Майоров нашел партизанскую семью на Смоленщине и стал в этой семье своим, уважаемым человеком.

…Командование бригады единодушно утвердило младшего лейтенанта Майорова командиром 1-го батальона. Комиссаром батальона одновременно был назначен капитан Балькин. Развернувшиеся вскоре крупные бои с гитлеровцами подтвердили правильность нашего выбора.