Текст книги "Зов Лавкрафта (Антология хоррора)"

Автор книги: Николай Романов

Соавторы: Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Виктория Колыхалова,Алексей Жарков,Илья Пивоваров,Дмитрий Костюкевич,Елена Щетинина,Евгений Абрамович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

– У вас, как у заправской гиены, чутье на то, где можно поживиться, – на этот раз она была серьезна, и – хвала Создателю! – эта жуткая ухмылка не поползла дальше.

Я кивнул:

– Такая работа. Я успел за десять минут до прибытия пожарного расчета.

– В то время, как вы спешили полакомиться новостью, тот парень – я забыла его имя, то ли Дэвидсон, то ли Дональдсон – бегал и будил жителей близлежащих домов, – покачала она головой. – Там погиб ребенок, вы знаете?

Я снова кивнул:

– Да. И я написал об этом. Я даже побывал у него в больнице, перед тем как он…

– Чтобы ваша статья выглядела законченной, – она нервно и злобно стряхнула сигаретный пепел. – И была идеальной.

Я пожал плечами. Она была права. Получилась хорошая статья: языки пламени вздымаются в ночное небо, пробивая себе путь через неподвижную июльскую духоту; четырнадцать пожарных рукавов изрыгают потоки воды; пропотевшие и закопченные пожарные оттаскивают в сторону истерично вопящего сторожа склада… Наутро я вместе со всеми ходил по расплавленным, искореженным банкам, навечно похоронившим в себе ленты, которые никогда не увидят люди. Сорок тысяч негативов и отпечатков! Пятьдесят семь грузовиков вывозили их прочь – они были уже ни на что не годны, только на то, чтобы извлечь из них немного серебра. FoxFilm лишился своих фильмов, а все мы – куска истории. Огромного куска.

Я украл одну такую банку – комок плавленого металла – спрятал за пазуху и прошел мимо полицейских, делая вид, что разговариваю с найденным котенком. Что толку бонзам FoxFilm от нее? Серебра на пять центов? Что не успело сгореть – то разложилось, нитратная пленка придирчива и капризна. Я поставил этот комок на полку – и своим любопытным гостям отвечаю, что это предмет современного искусства. И я не вру.

– Там, в огне, погибла большая часть ваших картин, – ответил я. – Я не хочу начинать спор о моральных ценностях, но мне кажется, что для мира эта утрата серьезнее, чем какой-то подросток.

– Вы знаете, что он – и его брат – продолжали гореть, пока бежали вниз по улице? Их мать несла на руках их маленькую сестричку – а мальчики бежали, взявшись за руку и горели, горели… Горели!

Последнее слово она выкрикнула с таким надрывом, что я услышал, как лопнули ее голосовые связки.

– Вы говорите так, словно чувствуете вину за происшедшее, – мягко сказал я. – Но там ведь были не только ваши картины, но и Ширли Мэйсон, Уильяма Фарнума… Не только вы дали пищу тому костру.

Она криво усмехнулась.

– Официальное расследование установило же, что пленки самовоспламенились, – продолжил я. – Я понимаю, вы думаете, что причиной тому мог стать один из ваших фильмов… Может, да, а может, и нет. Не надо переживать. Пусть мертвецы хоронят своих мертвецов.

Она захохотала – громко, истошно, закинув голову так, что кожа на шее лопнула и разошлась, обнажив сизую гортань и белесые мышцы.

Я почувствовал, как краска стыда заливает мне лицо, а мороз ужаса продирает спину.

– Это вы хорошо сказали, – заметила она, отсмеявшись. Кожа вокруг зияющей раны на шее хлопала с каждым произнесенным словом и напоминала жабры. Она казалась огромной рыбиной, которая не уснула в положенный срок и теперь бесцельно наматывает круги в тазу, а ее товарок давным-давно извлекли и швырнули на шипящую маслом сковородку. – Пусть мертвецы хоронят своих мертвецов. А может быть, – тут она наклонилась ко мне так близко, что сквозь мяту, шоколад и смородиновые листья до меня донесся удушающе-сладковатый запах тления. – Может быть – и не хоронят.

– Вы сказали – Герберт Уэст, – я сделал вид, что делаю пометки в блокноте. – Что вы можете о нем рассказать?

Я никак не мог заставить руку не дрожать. Упомянув это имя – здесь, при ней, – я вновь завис над той бездной, которая открывалась передо мной всякий раз, когда кто-то из моих собеседников раскрывал рот и выталкивал это короткое, похожее на отрывистый собачий лай, имя – Уэст. Гав-Гер-гав-берт-гав-Уэст. Мне казалось, так лаяли сами псы ада.

– Я? – она подняла левую бровь. Тщательно подведенная тушью, та поползла вверх огромной жирной гусеницей. – Я? А разве вам кто-нибудь еще рассказывал о нем?

Я сделал таинственное лицо и многозначительно кивнул.

– Идиот, – она раздраженно выдернула из мундштука окурок и стала вставлять новую сигарету. – Идиот, болтливый идиот.

– Я?

– Ну вы-то само собой, это же у вас показатель профпригодности, – небрежно бросила она. – Идиот тот, кто рассказал вам это. Кто это был? Бела? Борис? Мэйбл? Бастер? Роско? Да нет, толстяк промолчал бы… Хотя… это могла быть месть за то, что Герберт не смог ничего сделать с Вирджинией. Но Роско сам виноват. Он слишком поздно позвал его. Да и эта холодная ванна, в которую они ее погрузили… Герберт потом говорил, что окоченение пошло слишком быстро, препарат застаивался в венах, большая часть его потом попросту вывелась из организма – и в итоге Роско лишь оттягивал неизбежное. Но нет, нет… он бы не стал так мстить, это слишком мелко… Уоллес, Уоллес Рид? Но Герберт тогда сразу предупредил, что голова слишком разбита, что пострадал мозг, что Уолли не будет таким, как прежде. И Уолли это передали, когда тот вернулся… Он должен был понимать. Многие же понимали!

Я почувствовал, как холодеют мои ноги и руки. Кажется, я тоже начал понимать. Понимать то, о чем она говорит… Как мало я знал – думая, что обладаю разгадкой величайшей тайны Голливуда! Я и помыслить не мог того масштаба, которого достигли опыты Герберта Уэста!

А она тем временем продолжала, погрузившись в липкий, мертвенный омут воспоминаний. И в поиск проболтавшихся.

– Нелл Инс? Но она уехала в Европу, вряд ли вы бы нашли ее. Да и на что ей жаловаться! Она же сама была на той яхте, когда Томаса перемкнуло. Герберт объяснял, что его препарат несовместим с алкоголем и наркотиками – тем более в таких количествах, которые потребляли в Голливуде. Он пытался адаптировать его – но на все нужно время, много времени… Томас надирался в ту ночь на яхте Уильяма Херста – шампанское, устрицы, соленый миндаль, явно еще и кокаин. Нелл сама плакалась, что у него снесло крышу и он пытался выгрызть Чарли Чаплину верхнюю губу!

– За… зачем? – пискнул я. Голова шла кругом, и мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание. А может быть, я его уже потерял.

– Он бормотал, что Чарли некуда будет цеплять его сраные усики, – она небрежно махнула рукой. – Я понимаю его – зависть, зависть к более красивому, богатому, успешному и – более живому. Я понимаю его. Но нельзя же так грубо. И я понимаю Херста. Когда на твоих глазах режиссер пытается обглодать лицо актеру… это еще не настолько привычно для Голливуда. Представляю, как быстро Уильяму нужно было сообразить – кого выбрать. Отца вестерна или маленького бродяжку? По сути дела, в тот момент у него в руках была судьба кинематографа. И Уильям нажал на спусковой крючок.

– Но я сам писал о том, что это был сердечный приступ, – пробормотал я. – Я знаю обо всех этих спекуляциях вокруг смерти Имса, о том, что это могло быть пищевое отравление, обострение язвы… да и то, что его мог застрелить Херст, я тоже знаю! Только говорили, что это Чаплин пытался увести у него Мэрион Дэвис, и Херст хотел убить Чаплина, но перепутал впотьмах его с Инсом…

Она визгливо забулькала. Я догадался, что это был смех.

– Перепутать Инса и Чаплина? Херст был прекрасным охотником и умным человеком. Даже вы бы в темноте не перепутали этих двоих. Инса нужно было остановить – и Херст его остановил. Быстро и радикально, – она вздохнула. – Препарат Герберта был слишком хорош. Инс остановился не сразу – только потом, в больнице. Был бы препарат чуть хуже – не стало бы всех этих пересудов и сплетен.

Мне было дурно. Картина, встававшая перед моими глазами, была слишком ужасна. А еще – слишком большая. Нужно было отойти в сторону и взглянуть на нее издалека – чтобы увидеть всю. Чтобы понять все.

А она все говорила и говорила. Словно отравилась моими вопросами – и теперь блевала ответами.

– А может быть, Олив? Олив Томас? Она всегда была глуповата. Умница Герберт вытащил ее оттуда вместе с мужем после первой автокатастрофы – и то, лишь потому, что Мэри Пикфорд на коленях умоляла его спасти ее брата и сноху. Но дура Олив не поняла с первого раза. И нам пришлось убрать ее со сцены. Все равно она играла плохо, брала миловидным лицом – но что взять с «девушки Зигфелда», правда?

Я кивнул. Во рту у меня стояла густая горькая слюна.

– И даже после этого она не обрела хоть сколько-нибудь мозгов. Какого черта она стала наведываться в театр «Новый Амстердам»? Захотелось вспомнить юность и блеск славы? Теперь она проходит по разряду «мертвая актриска, чей призрак шарашится по местам боевой славы»…

На моих глазах она из великой дивы, женщины-вамп, превращалась обратно в дочь закройщика из ателье и постижера. В босоногую еврейскую девочку из штата Огайо. Слова, манеры, даже взгляд – изменились, словно вся выучка, весь лоск только что сошли с нее, как сходит полуразложившаяся кожа.

– Или Макс, – вдруг сказала она.

– Кто? – не понял я. Слишком много имен снежной лавиной свалилось на меня за этот час. Но среди них не было имени «Макс».

– Макс Шрек, – пояснила она. – Я слышала, что после того, как он – все, он перебрался сюда, в Америку.

Карандаш выпал из моих оледеневших пальцев. Я вспомнил Макса Шрека. Актера в общем-то одной роли, пусть даже потом их случилось больше дюжины. Той роли, где самой запоминающейся деталью была не бледность и не пергаментная иссушенность кожи, а широкие, мощные, выступающие кости черепа. Казалось, что о скулы, подбородок и надбровные дуги того персонажа можно было порезаться. Такое лицо не создашь ни одним гримом.

Граф Орлок.

«Носферату: симфония ужаса».

– Я слышала, что он пристрастился пить кровь, – сказала она, наблюдая за мной. – Что-то сдвинулось в его мозгах, и он стал считать себя вампиром. Это правда?

– Н-нет, – машинально произнес я. – Н-не знаю. Виски. Виски он пьет. Кровь – не знаю. И это был не он.

– Да и ладно, – она махнула рукой. – Остановимся на этом. А то я буду перебирать имена до следующего утра.

– Их было… так много? – сипло спросил я.

Она лишь улыбнулась.

– Вы не представляете.

– И я на экране видел… мертвецов?

– Как правило, да. Изредка – еще живых. Если это были ранние фильмы. И то – не всегда. Потому что кое-кто, – она грустно усмехнулась, – мог помереть еще на пробах. И тогда продюсеры звали Герберта. И он приходил. Кивал, что-то говорил нежным, тихим голосом – и приступал к работе.

Мне казалось, что я плаваю в мутной, липкой жиже. Мне было нехорошо. Хотелось лечь на пол – на пушистый мягкий персидский ковер – и сдохнуть. Но мне казалось, что она тотчас позовет Герберта, чтобы тот поднял меня из мертвых – только для того, чтобы она дорассказала эту историю.

– До двадцать пятого года он брался за всех, – сквозь муть и туман пробивался ее голос. – Даже недельной давности. У «FoxFilm» даже была своя команда гробокопателей. Я уж не помню, как они значились в штате… но именно они выкапывали и поставляли Герберту будущих – но безвременно почивших – звезд.

Она вздохнула.

– Славные годы. Тело трехдневной давности не надо было даже гримировать – свет и пленка удачно скрадывали все дефекты кожи, а особенность актерской игры – Ли Страсберг, какого черта ты свалился на наши головы со своим Станиславским? – позволяла блистать на экране даже с отмершими нервными окончаниями. А теперь… теперь если у живого и здорового случается похмелье – уже вызывают команду гримеров и пляшут вокруг вприсядку: иначе будет заметен любой изъян.

– Я видел мертвецов… – растерянно повторил я.

Она пожала плечами.

– Не только вы. Миллионы зрителей по всему миру.

– Я видел мертвецов…

Медленно – я слышал, как хрустят ее кости и суставы, как хлюпают прогнившие внутренности – она встала и подошла ко мне. Меня окутал запах застоявшейся воды и мертвых насекомых.

– Ничего страшного, – она зашла ко мне за спину и положила руки мне на плечи. Тонкие холодные и липкие пальцы пробежали по моей шее, забрались в волосы – словно огромные насекомые. – Ничего страшного. Мы поняли, что людям это не понравится. Дурацкие предрассудки, но что поделать? Мы поняли это слишком поздно. Мы не смогли уничтожить все. Свезти все пленки с картинами «питомцев Уэста» на склад в Литтл-Ферри было невозможно. Слишком накладно, слишком шумно. Кроме того – кто знает, где бродят десятки копий? Я внимательно следила за этой… акцией. И позаботилась о том, чтобы как можно больше моих фильмов нашли успокоение там. Кто-то был не сильно озабочен этим – и у него там оказалось всего одна-две картины. Или ни одной.

– Я и сейчас вижу мертвецов, – прошептал я.

По тому, как дрогнули ее пальцы, я понял, что она пожала плечами.

– Ну да. И не только вы. Думаю, что таких фильмов сейчас около полусотни. Или сотня. Не помню. Мне неинтересно было считать. Обратитесь к Оливии.

– Какой?… – простонал я.

– Де Хэвилленд, конечно же, – в ее голосе прозвучало удивление. – Вы что, еще кого-то знаете?

– Она что… тоже?

– Какой-то инцидент на съемках «Унесенных ветром», – коротко ответила она. – Я не в курсе. Но говорят, что Герберт случайно оказался в этот момент на площадке. И поэтому… ее перерыв длился лишь пару часов. Можно считать, что ничего и не было.

В ее вздохе я услышал зависть.

– Оливия очень умная, хорошая и правильная девочка. Она бережно обращается со своим телом. Мне кажется, что она переползет и в двадцать первый век, и все вокруг будут восхищаться – великая звезда Золотого Века Голливуда все еще с нами!

Ее пальцы дрогнули – и острые ногти вонзились мне в шею. Я подумал о трупном яде.

– Она может блистать в свете, – прошипела она. – Ей не надо еще раз уходить, как нам – потому что, видите ли, она уже плохо выглядит! Эта милая, хорошая, правильная девочка проживет для всех лет сто, а то и больше! Она скрупулезно собирает информацию обо всех нас. Наш бухгалтер. Счетовод. Словно питается нами.

– Она мне ничего не говорила, – быстро предупредил я.

Над моей головой раздался короткий смешок.

– Разумеется. Оливия вне подозрений. Не как жена Цезаря – но как сам Цезарь.

Ногти впивались мне в шею. «Тошнота, судороги, отек легких», – я стал вспоминать симптомы отравления трупным ядом. Только какие из них – при попадании в кровь, а какие – в желудок? Облизывать свою визави я не собирался, но эти ногти… я чувствовал, как что-то пульсирует у меня в шее.

– Кстати, я обманула вас, – вдруг сказала она.

– Что?

– Ну, когда сделала вид, что не знаю вас. Я слышала о вас раньше. Мне говорили, что вы хороший репортер. Очень хороший.

– Спасибо, – сказал я. Я не понимал, к чему она клонит.

– Один из лучших, – она словно не обращала внимания на мои слова. – Юркий, пронырливый, умный… насмотренный. Умеете втираться в доверие. Есть свои люди в нужных кругах.

Я нервно улыбнулся. Я люблю лесть и обожаю, когда меня оценивают по достоинству, но это… это было странно. И еще меня волновал трупный яд на кончиках ее ногтей.

– Я так и не поняла, что вы хотели узнать, – заметила она. – Вы задавали так много вопросов. Делали вид, что знаете все – хотя не имели представления даже о самом простом. Начальном. Исходном. Это тоже талант, да. Я сразу заметила это. Я умею замечать подобное.

Я дернул головой.

– Я…

– Неважно, – она сдавила пальцы еще сильнее. Я почувствовал струйки крови на своей шее. Я попытался высвободиться, но она держала меня железной хваткой. Мертвой хваткой. – Неважно. Вы очень хороши. Вы лучший. И со временем станете еще лучше. Еще и еще. Вам нужно только время.

Я попытался привстать, но она жестко пресекла это.

– А нам нужен такой, как вы, – продолжила она ровным голосом. – Нам нужен тот, кто будет писать о нас, говорить о нас, напоминать о том, что мы были – и есть. Но зачем искать такого, как вы – когда вы сами пришли ко мне.

– Спасибо, – зачем-то поблагодарил я. Картины отека легких стояли перед моими глазами и мне казалось, что я уже ощущаю что-то вроде судорог.

– Не стоит, – ответила она. – Мы подумали, что ждать дольше не следует. Герберта может не оказаться рядом в нужный момент. Мы решили, что надо устроить этот нужный момент тогда, когда Герберт будет рядом.

– Что? – страшное осознание нахлынуло на меня. – Что вы хоти…

Хруст моих собственных позвонков перебил меня. Язык онемел и повис тряпкой. Перед глазами сгустился багровый туман.

Комната поплыла и перевернулась.

Я понял, что упал со стула.

А потом появился он.

Невысокий и худощавый. Светловолосый и голубоглазый.

Вместе с ароматом перестоявших цветов.

И тихим-тихим голосом.

И кипящей адской серой, которая вливалась в меня, источала жар в моих венах, поднималась смрадом к моим ноздрям, ядовитым облаком клубилась в моих легких.

И последнее, что я услышал перед тем, как переступить черту, было хрипловатое грудное контральто женщины-вамп:

– А все-таки, с каким вопросом вы пришли ко мне?

Вот так-то, мой дорогой.