Текст книги "Зов Лавкрафта (Антология хоррора)"

Автор книги: Николай Романов

Соавторы: Максим Кабир,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Виктория Колыхалова,Алексей Жарков,Илья Пивоваров,Дмитрий Костюкевич,Елена Щетинина,Евгений Абрамович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Он вышел на площадь и замер. Кажется, здесь собрались все жители городка. Стояли на коленях между огромных костров, воздев руки к громаде леса. Трещали ветки, желтый дым струился меж обнаженных фигур. По спинам и ягодицам скакали неровные блики.

– Иэ, шабнигуэ, – выкрикнул голос из темноты; Фомин узнал Лиду.

– Иэ, иэ, – отвечал народ. Некоторые люди пели одну бесконечную ноту, создавали заунывный аккомпанемент. Беспорядочные звуки со всех концов городка вплетались в этот хор, но те, кто их издавал, не показывались на глаза, и слава богу – увидь Фомин одного из них, сердце не выдержало бы.

Машина стояла там, где ее оставили, никому не нужная. Направиться к ней было бы ошибкой. Воображение нарисовало кадры: люди бросаются под колеса, выбивают стекла, вытаскивают его из салона. Нет уж, лучше переждать. Фомин собрался было отыскать спокойный уголок, но его схватили за руку и скрутили.

– Попался, – произнес над ухом знакомый голос. Ирина Павловна? Фомин оглянулся, но увидел лишь складки плоти на объемном животе. – Он здесь! Сеятель здесь!

Люди замолчали, стали оборачиваться, расступаться. Фомина толкнули вперед, повели сквозь живой коридор. Ноги утопали в траве, из-под ботинок во все стороны шныряли мелкие создания. Дым впивался в глаза, мешал ясно видеть. В какой-то миг Фомин поднял голову и оглянулся. Площадь с кострами и людьми никуда не делась, но вокруг больше не было тьмы. Справа уходил в небо исполинский ствол, шириной, наверное, с добрый квартал. Крона этого чудовища терялась в небесах; упади вниз ветка, она раздавила бы толпу. Вокруг, насколько хватало взгляда, простирались такие же деревья-великаны, их ряды уходили за горизонт. Невозможно, но их гладкие, без намека на кору, стволы омывало солнце. Неземной свет не грел, от него хотелось зарыться в землю.

– Слава Сеятелю, – выкрикнула Лида. Она стояла неподалеку, обнаженная, как и все вокруг. Только сейчас Фомин обратил внимание, что ее груди были перечеркнуты рубцами. Он оглянулся и понял, что шрамы красовались на каждом теле. Мужчин лишили гениталий, женщин – сосков. Вспомнилась Света, постель, раскрытые бедра, а между ними – неровная линия спаянной плоти. Внутренности свернулись в тугой узел. И вот с этой… с этим… я спал?

– Слава Сеятелю, – откликнулись люди. Несмотря на свои увечья, они улыбались. Многие придерживали руками животы. – Сеятелю нашему слава!

Ирина Павловна толкнула его в спину, и Фомин растянулся на скользкой траве. Кожу покалывало. Тем временем Лида продолжала:

– Слава нам, отказавшимся от естества своего. – И снова толпа откликнулась. Лежа на земле, Фомин обхватил голову. Информации было слишком много. Пусть в этой толпе безумцев найдется тот, кто, подобно злодею из фильма, расскажет о замысле, о сути ритуала? Но Фомину не подарили и этой милости. На него попросту не обращали внимания.

– Слава Матери нашей, – воскликнула Лида, и гомон вокруг утих.

– О, Мать наша, – продолжала жрица, обратившись к башням стволов, – благодарим тебя за дары твои. За плоды в садах наших, за тварей в лесах наших, за детей, которых ты подарила нам. Прими же дар от Сеятеля нашего, – с этими словами Лида подняла что-то с земли и бросила – Фомин разглядел бледный комок – в ближайший костер. – И да принесешь нам плоды свои… – окончание фразы потонуло в реве.

Звук раскатился по лесу, оглушил. Люди приветственно закричали. Как они могут радоваться этому существу, оно же раздавит тут всех! Словно отвечая на мысли Фомина, из невообразимой дали послышались шаги, все ближе и ближе. Казалось, задвигались стволы, но нет, это были чьи-то ноги. Фомин разглядел облакоподобную массу над ними, живой дождь, льющийся из ее недр. Он вскочил и понесся прочь, спотыкаясь о лежавших и сталкиваясь с теми, кто еще стоял. Люди валились на спины, агония выкручивала им конечности. Животы вспучивались, ходили ходуном, под кожей что-то вспухало и просилось наружу. Фомин мчался через море стонущей, меняющейся плоти, а шаги сзади приближались с чудовищной скоростью. Этого не может быть, не может быть, вопил голос в голове, но телу было все равно, оно спасалось бегством.

Сзади, заглушая остальных, раздался женский вопль. Кричала Света, надсадно, жутко. Фомин не задержался ни на мгновение. Он миновал последние костры и нырнул в спасительную тьму, отмечая, что стоны позади стихли. Ночь наполнилась звуками бегущих ног. И звуки эти приближались.

Кто-то позвал его на незнакомом языке, сначала один голос, затем все больше и больше, многоголосый, щелкающий, шелестящий хор. Фомин не понимал чужую речь, но вникал в смысл какой-то первобытной частью мозга. В конце концов, это были слова, знакомые каждому отцу.

Нога запнулась о корень. Подбородок проехался по ковру из мха. В глазах сверкнуло, рот наполнился соленым, но Фомин вскочил и продолжил бежать. Он оставлял частички себя на шершавой коре, на острых ветках, на тугой, пахнущей горечью, земле Не останавливаться, ни за что. Сзади догоняли. Он не знал, спасется или нет, как не знал, что стало со Светой. Мыслей не осталось; остатки разума сгорели в кострах, были растоптаны нечестивой богиней. Фомин продирался через ночной лес, а его дети мчались следом.

Александр Матюнин
ПЕРВЕНЕЦ

Шаурма была толстая и жирная, в расползающемся лаваше из которого торчали дольки помидоров и пучки корейской морковки. Пахло жареным и отвратительно вкусным.

Гоша съел бы ее сразу, но Ильич сказал, что это на ужин, а когда у него наступит ужин был решительно непонятно.

Ильич сидел за рулем, выстукивая большими пальцами по пластику ритм какой-то песни, рычащей из динамиков. Как владелец колымаги, он слушал, что хотел, не обращая на Гошу внимания.

Гоша же мучительно размышлял, за какие грехи судьба свела его именно с этим водителем, похожим на старого американского рокера, с коротким ежиком седых волос, с длинными усами, с наколками на костяшках пальцев: «Валя» на правой руке и «Катя» на левой, с мутно-оранжевой «печаткой» и огромным крестом на шее. Всю дорогу – а ехали уже третий час – слушали только «Металлику», «ZZTop», «АС/DC» и иже с ними. Гоша бы и не знал, что это гремит, пыхтит и рычит, но Ильич поучительно рассказывал о группах и объявлял очередную песню.

– Smoke on the water, – хрипло подвывал Ильич, сплевывая в окно. – Afire in the sky… smoke on the water!

Гоша наткнулся на него в небольшой и пыльной закусочной на выезде из Краснодара. В тот момент внезапная идея показалась правильной – добраться до Сочи автостопом. Ильич, покупающий шаурму у загорелого до черноты адыгейца, прямо так и спросил на всю закусочную:

– Кто-нибудь в Сочи едет? Могу подвезти, недорого. Один хрен в ту сторону.

Сидящие в закусочной не изъявили желания выходить под сорокаградусную жару и мчаться хрен знает куда. А вот Гоша, поддавшись внезапному импульсу, спросил:

– Сколько?

– Двести. – Ответил Ильич, закуривая.

– Идет.

– Шаурму будешь? Вкусная, зараза.

Гоша неопределенно пожал плечами:

– Если только за ваш счет.

Ильич ухмыльнулся и бросил адыгейцу за прилавком:

– Заверни еще одну, пожирнее. Худой паренек что-то.

Так Гоша и оказался в старом форде универсале, внутри которого терпко пахло кожей и резиной, вперемешку с запахом бензина и тонкой примесью хвойного освежителя – елочка болталась на зеркальце заднего вида. Колымага едва тянула сто километров в час. Как бы не сдохла среди ночи-то. Что-то у нее в моторе стучало, а при переключении передач – натужно скрипело.

– Я у Заурчика все время покупаю, – говорил Ильич, закуривая дешевую сигарету без фильтра. – Там шаурма, брат, отменная. Заур широкой души человек. Пойми, ему невыгодно плохую шаурму продавать. Мы, водители, сразу подставу чувствуем. Если что – нос сломаем. Понял шутку, да? Адыгеец, а мы ему нос кривой сделаем!

Гоша слабо улыбался. До Сочи оставалось ехать часа четыре. В компании с этим отчаянным любителем «Примы» и хард-рока. Милое дело.

– А ты что там вообще забыл? – спросил внезапно Ильич. Ехали где-то среди полей, на долгом отрезке между станицами и аулами.

– Где?

– Ну, в столице бывших Зимних.

Гоша потер левый висок, собирая кончиками пальцев холодные капли пота. Ответил полуправду:

– С девушкой поссорился. Она там, а я, стало быть, здесь. По телефону личные вопросы не решить, вот и надумал быстро смотаться, все выяснить.

– С девушками, брат, одни проблемы.

– Ага. Вот и надо эти проблемы кому-то решать.

На самом деле Гоша ехал не столько решать проблемы, сколько убедиться, что все бесповоротно кончено. Три дня назад Надя сбросила по мессенджеру сообщение, что пора расставаться. Любовь прошла, Гоша хороший парень, но эта его неконтролируемая агрессия до добра не доведет. Надя устала от внезапных приступов злости со стороны Гоши, от того, что он часто распускает руки и не по делу устраивает ей проверки «на ревность». Теперь, правда, выяснилось, что все по делу… Она и в Сочи-то уехала не в командировку, как изначально говорила, а к новому парню.

Сначала Гоша разбил телефон, швырнув его об стену, перевернул все вверх дном, потом напился с друзьями в кабаке в центре города. Домой добирался пешком, попутно придираясь к каждой проходящей мимо девушке. Говорят, подрался с каким-то парнем у клуба. Гоша точно не помнил, но костяшки пальцев оказались сбиты, так что все может быть, все…

Пришел он в себя только вчерашним вечером, маялся жутким похмельем, напился таблеток от головной боли и решил во что бы то ни стало добраться до Нади и поговорить. Основательно поговорить, по душам. И еще посмотреть в глаза. Любимой и дорогой Наденьке. Убедиться, что назад дороги нет. Сказать какие-нибудь слова (вроде тех, которые больно жалят и надолго остаются в памяти). Уже в дороге Гоша мучительно размышлял, что вообще скажет и как поступить. Набить морду шалаве или отпустить восвояси? Но пока в голову лезли только какие-то глупые мыслишки. Просить прощения он, конечно же, не собирался. Злость до сих пор выжигала что-то внутри каленым железом.

…Ехали до темноты, которая на юге падает внезапно, погружая все вокруг в другой, ночной, мир. Из-за лесополосы вынырнула одинокая заправка, Ильич свернул к ней, притормозил и заглушил мотор. До Сочи оставалось всего сто двадцать километров. Сущие пустяки, если подумать. Гоша, разомлев от хард-рока, размышлял как сразу же по приезду, ночью, отправиться к Наде. Эффектно и неожиданно.

– А теперь ужинать, – произнес Ильич с видимым удовольствием. – Не люблю на жаре есть. Пищеварение из-за этого страдает, знаешь?

На улице действительно стало прохладнее. Черное небо густо усыпали звезды. Гоша выбрался из кабины, прошелся вокруг автомобиля, разминая затекшие косточки. Кругом тянулись поля. Старая автозаправка казалась в темноте окаменевшим трупом сказочного животного. Внутри горел зеленоватый аварийный свет.

Шаурма, конечно, остыла, а сквозь целлофановые пакеты, сморщенные от влаги, проглядывались капельки жира, кусочки рубленого мяса, мохнатые обрезки капусты.

Гоша взял одну, ощущая, какая она здоровенная и тяжелая. Оторвал промасленную бумажку, впился зубами в холодную мякоть.

– Хорошо кусай, в середине самый сок, – посоветовал Ильич. – Заурчик от души напихал всякого.

Гоша последовал его совету. Жир стекал по губам и подбородку. Гоша склонился, чтобы не запачкать джинсы. Пальцы погрузились в размякший лаваш. Языком нащупал что-то продолговатое и шершавое, похожее на волосатую сосиску, отстранился и разглядел среди майонез, кетчупа и овощей гусеницу.

– О, блин!

Шаурма плюхнулась на землю. Гоша ощутил, как поднимается к горлу острая и едкая желчь, вперемешку с непереваренной едой, зажал рот рукой и глубоко, хрипло вздохнул.

Гусеница извивалась в пыли. Была она жирной и блестящей, с жесткой рыжей щетиной и продолговатой головкой, обрамленной ярким гребешком, как у петуха. Два черных глаза торчали на макушке, а еще открывался и закрывался крохотный рот. Шевелились длинные усики, будто что-то искали.

– Сюрприз, да? – усмехнулся Ильич. – же говорю, от души напихал всякого.

В этот момент темнота у обочины пришла в движение. Чьи-то руки крепко схватили Гошу со спины. Мускулистая рука крепко зажала под подбородком, не давая пошевелить головой. Гоша дернулся, но держали его сильно. В затылке вспыхнула боль.

– Отпусти, с-сука!

Ильич шустро поднял двумя пальцами извивающуюся гусеницу и подошел ближе. В длину гусеница была сантиметров десять.

– Вы с ума сошли? – зашипел Гоша. – Какого хрена?

Ильич приблизился. Взгляд у него сделался каким-то совершенно безумным.

– Smokeonthewater, – произнес он негромко. – Вот так и живем тут.

Чужие толстые пальцы полезли Гоше в рот, с силой разжали челюсти, не давая их сомкнуть.

Гоша разглядел, как извивается дрожащее тельце с рыжей щетиной в пальцах рокера, а потом Ильич запихнул гусеницу Гоше между зубов. Гусеница оказалась холодной, покрытой какой-то едкой слизью, напоминающей на вкус лимонный сок. Рот наполнился слюной. Гусеница извивалась с бешеной скоростью, задевая небо и щеки изнутри. Что-то больно кольнуло кончик Гошиного языка. К едкому привкусу прибавился другой – солоноватый. Гоша сглотнул и почувствовал, как что-то вязкое ползет по горлу. Гусеницу он сглотнуть не смог – та ущипнула за щеку изнутри, будто присасываясь. Как пиявка.

Снова кольнуло. И еще раз – больнее. А потом что-то маленькое и острое впилось в Гошин язык и больше не отпустило. Кровь перемешалась со слюной. Зародившаяся во рту боль расплескалась по всему телу, от висков до колен.

Пальцы выскользнули из Гошиного рта.

Гоша завопил.

Ловец с наслаждением наблюдал, как дергается, шипит и вопит Гоша, как из его рта хлещет кровь, вперемешку с рвотой, а еще не остывший от утренней жары асфальт покрывается бурыми пятнами и кусочками непереваренной шаурмы.

Из окровавленного Гошиного рта вывалился и плюхнулся на землю откушенный язык – сморщенный и влажный кусок мяса. В этот момент Гоша как-то сник и обмяк в руках Адепта Темного Бога Гатаноа – Лехи Курносова из Адлера.

Вот и славно.

Щеки у Гоши ходили ходуном, выпирая бугорками и извивающиеся линиями. Это Ребенок Первенца, его частичка, пристраивалась и обживалась в непривычной для себя обстановке.

Ловец закурил – дым в легких успокаивал – затем вернулся к автомобилю и вытащил оставшуюся шаурму. Раздвинул пальцами лаваш, поковырялся в кусочках мяса и овощах, нащупал упругое тельце второго Ребенка. Гусеница затаилась. Частицы Гатаноа знали, когда нужно выбираться наружу, а когда лучше не суетиться. Всему свое время. Когда-то Бог уже допустил ошибку, вступив в открытую войну с людьми. Теперь нужно действовать осторожнее.

– Умница, – шепнул Ловец. – Там и сиди.

Гусеница шевельнулась. Выскользнули хрупкие усики, ощупали пальцы Ловца. От этих прикосновений Ловец задрожал всем телом, чувствуя, как просыпаются в нем другие Частицы Первенца, великого и разрушительного. Они есть в каждом, незримые, древние…

Как же хорошо, да? Как же хорошо…

Гусеница заползла обратно в майонезную мякоть, наваждение прошло, а вместе с ним прошло сильнейшее желание соединить свои Частицы с Частицами других. Великий Бог ждал миллион лет, чтобы собрать себя воедино. И вот этот день близок… Максимально близок!

– Тащи придурка внутрь, – распорядился Ловец, докуривая в два затяга. Пальцы дрожали от волнения. – И следи, чтоб блевотиной не захлебнулся. А то они это умеют.

Адепт кивнул, перекинул Гошу через плечо и понес его в сторону автозаправки.

Кто-то насильно разлепил Гоше веки. В глаза брызнул яркий свет, отозвавшийся болью в висках и внутри головы. Навернулись слезы, потекли по щекам и скопились каплями на подбородке.

– Рано сопли пускать, – раздался голос Ильича. – Ну-ка, глянем, что там у тебя.

Сквозь слезы, в мутном зеленоватом свете Гоша разглядел бородатого седого рокера, склонившегося так близко, что можно было выдавить красноватый прыщик у него на носу. Ильич взял Гошу за подбородок и с силой оттянул вниз нижнюю челюсть. Заглянул в рот. Ухмыльнулся.

Гоша сообразил, что не может шевелить челюстью и совсем не чувствует языка. Зато что-то другое шевелилось во рту. Что-то эластичное и гибкое. Инородное. Оно и заменило язык, точно. К слову, щеки и небо пекло так, будто Гоша хлебнул кипятка и ошпарил все к чертям собачьим.

Он подался вперед и зычно срыгнул желчью. Ильич едва успел отскочить.

– Во имя Первенца, чтоб тебя…

Гусеница во рту извивалась с бешеной силой, лупила по внутренней стороне щек, будто хотела вырваться наружу.

– Дыши ровно, – буркнул Ильич. – Нехрен нервничать. Тебе уже ни к чему.

Гоша проморгался, мотнул головой, оглядываясь. Помещение метра в четыре по периметру, горки ржавых стеллажей в углу, мусор на полу, стойка с кассовым аппаратом, обшарпанные стены. Из людей: какой-то лысый мужик, метра под два ростом в короткой футболке. Ну и Ильич, сука.

Старый рокер снова курил. От запаха дыма Гоше стало еще хуже, он несколько раз сухо отрыгнул. Рвоты больше не было, только потянулась с уголка губы вязкая зеленоватая слюна.

– Вот и отлично, – сказал Ильич. – Выжил. А то одни слабаки в последнее время. Чуть что – копыта отбрасывают. Поколение слабаков, блин. Так никого и не вырастим больше. Слышь, Леха, тебе сколько лет?

– Тридцать семь, – буркнул бритоголовый. В зеленом свете кожа его казалась темной и ненастоящей, будто на гору мышц натянули гидрокостюм.

– Вот. Нормальные люди родились еще в прошлом веке. А все, кто в двухтысячных – брак. Ни рыба, ни мясо.

Зазвонил телефон, Ильич ткнул в Гошу пальцем, мол, не уходи, а сам отошел к окну.

Гоша старался не обращать внимания на то, что у него во рту копошится гусеница. На губах высохла кровь – но это тоже не смертельно. Главное – живой. А это значит что? Значит, всегда есть шансы. В голове тяжело зашевелились разные мысли.

Гоша вырос оптимистом. Много лет он подтверждал один и тот же факт – если веришь в удачу, то удача непременно улыбнется в ответ. Из какой только задницы не вылезал. В свои двадцать шесть успел и с бандитами на районе связаться и проблемы разные порешать в бизнесе. В общем, не мальчик для битья. С тремя чурками один выходил драться, а тут с каким-то рокером не справится?

– …в общем, хрен с тобой, не торопись. Я сам разберусь… – говорил Ильич. – Главное, завершить дело, а остальное не важно. Первенец Ктулху любит тебя и все такое. До встречи.

Гоша попытался пошевелить руками, смотанными за спиной. Услышал хруст скотча. Запястья раздвинулись на пару сантиметров. Ноги тоже были обмотаны чуть ниже колен. Смотали его, лишь бы сразу не убежал. А о дальнейшей перспективе не позаботились. Извращенцы херовы. Людей толком ловить не умеют.

Испытывая азарт, вперемешку со страхом – дикий коктейль, взболтать и не смешивать – Гоша прислонился к стене, чуть изогнулся, нащупал свободными пальцами за поясом нож. Как в фильмах ужасов, блин. Никто не догадался осмотреть его. А он таскал этот нож с тех времен, как наткнулся на кучку гопников в подъезде собственного дома. Нигде нельзя чувствовать себя в безопасности. Тем более, нож всегда хороший помощник в беседе… например, с ухажером его бывшей девушки. Вздумал уводить, сука. Ну ничего, дайте только выбраться отсюда, а дальше поговорим…

Гоша осторожно покосился на того самого Леху. Бритоголовый отвернулся спиной и копошился в старом холодильнике за стойкой. Там стояли банки с минералкой, какие-то бутылки – забытые и покрывшиеся пылью. Внутри холодильника тревожно подмигивала яркая лампочка.

Кончиками пальцев обхватил ручку, потянул и выудил нож лезвием вниз. Перевернул, зафиксировал в правой руке и начал осторожно резать скотч. Тонкие полоски беззвучно лопались. Дело пяти минут. Тем более, никто не смотрит. Чудоковатые похитители.

А потом?

Лопнула еще одна полоска скотча.

В этот момент Ильич убрал телефон в карман.

– Бери его, – сказал он. – Пора ехать.

Бритоголовый отвернулся о холодильника. В руке он держал бутылку пива.

– Прям сейчас?

– Тупой вопрос, Леха. Тупой.

Бритоголовый нахмурил брови, угрюмо кивнул. Бутылка пива осталась на стойке. Он приблизился к сидящему у стены Гоше.

Лохматые остатки скотча мягко сползли по запястьям.

Дыши глубоко.

Во рту зашевелилась гусеница. Холодное тельце скользнуло по внутренней стороне щеки, вызывая очередной приступ рвоты. Гоша смачно рыгнул прямо в лицо склонившемуся над ним громиле, а потом вынул из-за спины руки – левой обхватил Леху за мокрую от пота шею, чтоб не дергался, а правой что есть силы всадил нож ему под ребра.

А потом еще раз.

Ночь обещала быть долгой.

Ловец отвернулся к окну, разглядывая трассу в нескольких метрах от заброшенной автозаправки. В черноте мелькали огоньки фар.

Накладки иногда случались. Кто-то не успевал пересадить Ребенка, и тот умирал среди кусочков мяса и капель жира. Кто-то не находил носителей и хватал первых встречных – бомжей, пьянчуг, детей (материал не самый лучший, поскольку Ребенку надо было выжить, а не помереть внутри носителя). Кто-то не выдерживал стресса, бросал все и пытался сбежать. Служители культа, адепты Бога Гатаноа находили каждого – от них невозможно было укрыться – но время все равно утекало, ночи шли одна за другой.

Вот и сейчас будто специально наложилось одно на другое. Дядя Федя, второй Ловец, застрял где-то у Геленджика. Носитель, которому предназначалась шаурма в пакете Ильича, что-то заподозрил и свалил прямо в поле. Ищи его теперь… Дядя Федя, конечно, справится, найдет и притащит, но это все трата времени, беспокойство, суета. Ильич не любил суетиться.

Поэтому и новоявленный адепт Леха ему тоже не нравился. Бритоголовый суетился. Он думал, что это все игра. Древние боги, дети Первенца, частицы Гатаноа – игра, мать его. А он будто был человеком, читающим правила. Выдумал себе вселенную.

Ильич честно думал, что после сегодняшней ночи избавиться от Лехи. К черту. Надо найти нормального адепта, спокойного и не такого идиота. Боги не любят идиотов.

В душе снова зашевелились Частицы Первенца. Они жаждали собраться воедино. О, как же долго они этого ждали. С тех времен, когда в великой битве людей и служителей Бога люди осквернили храм Гатаноа, разрушили его до основания, а самого Бога расчленили и отправили навечно к звездам – миллион лет прошло или даже больше. Только Ми-го знают, сколько им пришлось прятаться от людей и выращивать Частицы Первенца внутри Адептов и Ловцов…

За спиной послышалась возня, отвлекла от мыслей.

– Что там у тебя? – Ловец обернулся.

Перед ним стоял Гоша – глаза выпучены, на лбу капли пота, а между неровных желтоватых зубов извивается Ребенок. Какой же он красивый. Идеальный. Усики ощупывали губы, дотрагивались до запекшейся крови и желчи. Блестели черные глазки. Открывался и закрывался крохотный рот, наполненный миллионом мелких и очень острых зубов.

Все это Ловец успел заметить за долю секунды до того, как Гоша шагнул к нему и вонзил нож чуть выше пупка.

Ловец ощутил, как широкое лезвие распарывает его плоть, рвет ткани, заходит глубоко внутрь. В животе зародился невероятный жар, от которого волнами разлилась слабость. Подкосились ноги. Ловец хотел взять Гошу за лицо, выдавить ему глаза, сломать нос и сжать череп так, чтобы тот хрустнул. А Гоша несколько раз вытащил и воткнул нож, будто не хотел останавливаться. Будто убийство доставляло ему наслаждение. Выпученные глаза, отвисшая челюсть, слюна, стекающая по подбородку. Ребенок – прекраснейшая частица Первенца! – трепещет во рту.

– Smokeonthewater, – хрипло пробормотал Ловец, вспомнив безбожную юность в Питере, когда лазил по разрушенным безымянным храмам в поисках неизведанного. Нашел же на свою голову. – Последнюю сигаретку дашь выкурить, а?

А потом рухнул на пол.

Гоша переступил через упавшего Ильича. Затекшие ноги плохо слушались. Нижняя половина лица онемела. Гусеница вместо языка… к черту, потом с ней разберемся!

Толкнул плечом входную дверь, вывалился на улицу: из духоты помещения в ночную прохладу. Тяжело и хрипло втянул носом свежий воздух. Огляделся.

Метров тридцать до трассы. Там можно остановить кого-нибудь и попросить помощи.

Как попросить? На пальцах? Любой нормальный водитель, увидев во рту у Гоши извивающуюся тварь тут же свалит к чертям.

Тогда что?

Уехать на драндулете Ильича обратно в Краснодар. Найти больницу. В больнице поймут, как это вытащить. И что это вообще такое.

Гусеница, будто сообразив, что речь идет о ней, снова принялась извиваться. В глубине горла болезненно заныло, грудь вдруг сдавило так, что потемнело перед глазами. Гоша оперся о дверной косяк. Дыхание сбилось. Он часто и громко закашлял, прикрыв рот рукой. Почувствовал, как крохотные усики щекочут разгоряченную кожу на пальцах.

В голове вдруг зародилась мысль.

Надо вернуться во имя возрождения Первенца.

Мысль была настолько странной, что Гоша сначала не понял, как она оказалась внутри его головы. Будто кто-то забросил ее туда. Кто-то посторонний.

Вдалеке зародился шум, темноту разрезал свет фар. По трассе пронесся автомобиль. Гоша наблюдал за ним, пока снова не стало темно и тихо.

В голове закрутилось непонятное.

Гоша подумал, что никогда не лакомился сочным свежим человеческим мясом, завернутым в кожу, как в лаваш.

Ми-го рассказали бы ему о пользе поздних ужинов человечиной.

О, у них на этот счет было много интересных теорий.

Просто возвращайся.

Расскажут.

О, да.

Гоша зашел внутрь автозаправки, под зеленоватый свет ламп, и плотно прикрыл за собой дверь. Гусеница во рту извивалась, скользила по щекам с обратной стороны и касалась усиками губ.

Это была ее идея.

Проголодалась, да?

Сознание словно разделилось надвое. Две мысли, одинаковые по силе убеждения, столкнулись в голове.

Разве тебе не нравится шаурма? Не подделка от Заурчика, а настоящая, свежая, жирная человеческая шаурма в естественной упаковке? Первый сорт!

Надо бежать. Куда угодно. Бежать отсюда.

Или стать новым Адептом.

Х-ха.

Подумай, разве это не прекрасно – поклоняться великому божеству, которое появилось на земле задолго до зарождения разума. Стать тем, кто заглянет в первородные стихии космоса и узрит великого отца – Ктулху!

Гоша разглядел собственное отраженье в мутном окне. Увидел, как длинные усики выскальзывают из его рта и ощупывают онемевшие щеки, подбородок, скулы.

…Если надкусить чуть ниже подбородка, пустить кровь, то наткнешься на такой вкусный кусочек, которого никогда в жизни не пробовал!..

Во рту скопилась слюна. Чужие мысли были невыносимы.

Гоша бросился к стойке, за которой подмигивал яркой лампой холодильник. Ноги сделались ватными. Гусеница, почуяв неладное, забилась в агонии. Перед глазами запрыгали разноцветные огоньки. Гоша, потеряв на секунду ориентир, ударился головой о стену и едва не упал. Нащупал руками стойку, зашел за нее, склонился над холодильником. Задняя стенка у него была зеркальной. На Гошу из зеркала смотрело нечто – веки под глазами набухли черным и оттянулись, кожа пожелтела, на висках пульсировали жилки, а на щеках, вокруг носа проступили темно-синие, почти черные ручейки вен. Ну и самое главное, между зубов…

Сейчас мы тебя…

Гоша протянул руку и двумя пальцами попытался ухватить извивающееся тельце. Получилось не сразу. Ощутил под пальцами пульсирующую плоть, жесткие щетинки. Одно из усиков неожиданно надломилось, и где-то внутри Гошиной головы будто ударили в колокол. Гоша зашатался, стараясь сохранить равновесие. Гусеница едва не выскользнула из пальцев!

Нет уж, теперь не уйдешь!

Выгнув голову, Гоша поднес к лицу руку с ножом. В широком лезвии блестела мигающая лампа. Внутри рта заныло – так болит обнаженный зубной нерв. Гоша захрипел, не в силах сдерживать боль.

А разве есть выбор?

Нож коснулся тельца гусеницы, чуть ниже рыжего гребешка.

Краем глаза он увидел сзади какое-то движение. А потом что-то тяжелое обрушилось на его голову, вышибая к чертовой матери сознание.

Частицы Первенца, кусочки Бога Гатаноа – шевелящиеся гусеницы влажные и темные от крови, похожие на мохнатых глистов – вываливались из живота Ловца, путались в его пальцах, ощупывали грязный пол толстыми слизистыми усиками.

Раздавленная шаурма валялась рядом, и в смеси кетчупа и майонеза корчился Ребенок в безрезультатных поисках носителя. Никого он уже не найдет и попросту сдохнет через несколько минут.

– Простите меня, – плакал Ловец. Гусеницы заползали под рубашку, холодили кожу. Он чувствовал прикосновение их липких тел. – Я не смог…

Вместе с вывалившимися Частицами Первенца он будто потерял душу. Стало пусто и одиноко. За многие десятилетия, что Ловец мотался по стране, наслаждаясь силой, властью и свободой, данной Первенцем, он настолько свыкся с живущими внутри себя существами, что сейчас вдруг с невероятной силой понял всю хрупкость собственной одинокой жизни.

Кто он без них? Оболочка, пустышка, один их миллиардов.

Скрипнула дверь, на автозаправку вернулся Гоша.

Частицы Первенца закопошились, начали присасываться к коже Ловца, болезненно впиваясь острыми зубками. Впрочем, что такое боль по сравнению с ощущением утраты, которое не пройдет теперь до самой смерти? Пусть хотя бы так. Он готов был стать марионеткой, лишь бы продлить мгновения, пока Частицы будут рядом.

Гоша пересек помещение, прошел за стойку.

В это время Частицы начали поднимать тело Ловца. Они будто белые мохнатые насосы, подключенные к волшебному генератору, закачивали в Ловца жизненные соки. Ловец чувствовал, как напрягаются его мышцы, как скользит по венам кровь, как наливаются силой руки и ноги. Гусеницы дрожали от напряжения, перекатывались под одеждой. Потом они вывалились, с треском порвав рубашку. От невероятного давления следом за рубашкой порвался и живот. Вместе с Частицами вывалились внутренности – кишки, печень, кусок легкого, желудок. Все это шлепнулось на пол бурой дымящейся кучей. В ноздри ударил тошнотворный запах. Ловец отстраненно отметил, что пар над внутренностями поднимается, будто дым над водой.

Частицы Первенца опоясали его тело и заставили двигаться. Ловец наступил на собственный желудок. Тот лопнул с чавкающим звуком. Под ногой разлилась жижа вперемешку с непереваренной пищей. Впрочем, Ловец не заметил. В это мгновение он полностью утратил контроль над собственным телом. Им двигали, как марионеткой.

Правая рука сжалась на бутылке с пивом, которую адепт забыл на стойке. Взмах. Гоша начал поворачиваться. Удар. В этом помещении все просто помешаны на ударах сзади.

Носитель тяжело рухнул на пол.

Гоша пришел в себя, когда затекли ноги. Боль растеклась от ступней к коленкам, перекинулась на поясницу.

Мир вокруг, погруженный в черноту, трясся и подпрыгивал, звенел и грохотал. Мерзко пахло выхлопными газами и кислятиной, будто кто-то здесь хорошенько наблевал. Может быть, сам Гоша. От шума мотора заложило уши.