Текст книги "Великая смута"

Автор книги: Николай Плахотный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

НАЗАД В ЛЯДОВЕНЫ

Райкомовский разговор продолжился в доме Стойки.

– Мне кажется, я совершенно уверен, – говорил Григорий Павлович, рассекая ладонью воздух, – все это только перемена декорации.

Борис выразился определенней:

– У них все давно расписано-распланировано. Бьюсь об заклад, – на скулах розовощекого богатыря обозначились каленые желваки. – Эти штучки были задуманы не в Госплане СССР, а в тихих кабинетах ЦРУ.

Подумалось, откуда в крестьянском доме такая осведомленность в «государственных делах», о чем помалкивают информационные службы, пресса и прочее. Явилась мысль о народном разуме. Это своего рода ноосфера, олицетворяющая всеобщую мудрость, разум матери-природы. А сельский люд ближе нас к природе.

В жизни все переплетено удивительным образом. Те две великие войны, потрясшие наше Отечество до основания, как и последующие за ними героические будни в восстановительный период, с которыми тоже были связаны и тяготы, и героика, и жертвы, слезы, кровь. Народ же, в общей своей массе, все принимал как ниспосланные небом испытания – покорно, безропотно. Истинно по-христиански. Потому с высоты прожитых лет тот отрезок истории воспринимается (ежели не примешаны личная корысть или политические предубеждения) как вынужденная целесообразность. Блага, по законам неба, даром не даются – от каждого требуют посильных затрат.

Не обнесла судьба горькой чашей и крестьянский род Стойко. Без единой царапины прошел дороги войны Павел Васильевич. Погиб же от вражеской пули в мирное время, в ста метрах от своего двора.

Шло заседание правления колхоза. Обсуждали хозяйственные вопросы: как лучше и быстрее собрать урожай силами только что организованной сельхозартели. Засиделись допоздна. Повестка дня исчерпана. Председатель встал из-за стола. В сей момент раздался оглушительный выстрел и звон разбитого стекла. Как подкошенный сноп упал Стойко на руки подоспевших товарищей.

Убийцу быстро нашли. Им оказался некто Сергеевич, односельчанин, в прошлом агент румынской жандармерии, известной в народе как «сигуранция». Наемный убийца понес заслуженную кару. Не сговариваясь – так уж как-то само собой вышло, – что в Лядовенах старались не упоминать имени презренного. Его предали анафеме.

Но вот повеяли новые ветра. Стали в стране переиначивать собственное прошлое. Тут-то и вынырнул словно из-под земли сын Сергеевича. Да с кучей претензий на несправедливость. Родителя своего выставлял как непреклонного борца с ненавистным сталинским режимом. Требовал безоговорочной реабилитации и очищения от политической грязи его «доброго имени». И себя не забыл. Как чадо невинно репрессированного требовал компенсации (в денежном выражении, с процентами) за моральный и материальный ущерб. И разумеется, государственное обеспечение в виде повышенного пенсиона.

Такая постановка вопроса вызвала в Лядовенах и смех, и переполох. Рассуждали по-житейски:

– Помалкивал бы «отпрыск», так он еще и выхваляется. Как бы то ни было, но ведь батька его невинную душу сгубил.

Что правда, то правда. Но и другая есть правда: за все прошлые годы никто и никогда – ни по злобе, ни по пьянке – не попрекнул сынка за родительский грех. Впрочем, и дружбы никто не водил. Костакэ рано овдовел, жил бобылем, держался особняком. Когда же жизнь в конце 1980-х взбаламутилась, вспомнили о трагической кончине первого своего председателя колхоза Стойки. Теперь уже без всякого пиетета. Тут и имя его убийцы вдруг воссияло. Вдруг и «отпрыск» поднял голову. Сергеевич-младший забегал, засуетился. Его стали приглашать в Кишинев, где он, обливаясь потом, перед телекамерами во всю клеймил сталинский режим и его пособников. Потом сделал Костакэ заявление: дескать, следовало бы смельчаку-патриоту (уже не убийца, а мститель!) хотя бы скромный памятник поставить.

«Откуда взялся этот морок?» – подумал я про себя. Затем вопрос повторил вслух в доме Стойки. Мужчины молча переглянулись. За всех ответила Надежда:

– Зачем оно вам? Все равно до конца не докопаетесь.

Григорий Павлович изрек резко, по-молдавски:

– Не лезь, женщина, в мужские разговоры!

– Верно, тут много разного понамешано, – сказал хозяин, когда мы остались в комнате втроем.

– Вам бы пожить тут, – подкинул идейку Борис. – Среди местного народа пожить и потолкаться. Материалу не то, что на газетную заметку, на большую книгу хватит.

Так на общем совете и порешили.

Когда из Бельц заявился автомедонт, я отпустил его в Кишинев, до особого распоряжения.

Сам же осел в Лядовенах.

ПО КРУГУ

По селу ходил кругами, не вступая с начальством в контакты. Поначалу посетил производственные объекты, обследовал все торговые точки. Никто не обращал на меня внимания. Только однажды возле чайной поманил пальцем участковый милиционер Попа:

– Ты уже вернулся? – спросил он, прищуря правый глаз, словно целился из «Макарова».

Я не стал служивому портить легенду:

– Так точно, товарищ старший лейтенант. Два раза уже к вам являлся. Не заставал.

– Ну ладно, гуляй себе пока, – молвил Попа как бы покровительственно.

Каждый день я менял маршрут. В зной тянуло под полог дубравы, где можно было полакомиться поздней земляникой. Ветер разносил по окрестности хлебный дух поспевающих злаков. Со дня на день ждали начала жатвы. Самая трудная и вместе с тем самая желанная крестьянская работа. Я ее тоже люблю. И если предоставляется возможность поучаствовать в страде, стараюсь не упустить счастливый случай.

Я топал пешкодралом по пыльному проселку. На повороте, у лесополосы обогнал меня старенький грузовичок. Проехав с десяток метров, резко затормозил.

– От шефов, что ли? – крикнул водитель.

Я не стал темнить:

– Корреспондент. Материал собираю.

– Ого! Ребята будут сильно рады, – открыл дверь кабины и смахнул с сиденья пыль. Взял с места в карьер.

Среди золотого пшеничного разлива возник изумрудный островок – табор механизаторов. С ранней весны и до снега колхозная братва днюет здесь и ночует. Теперь же вокруг было тихо, как на кладбище.

Возле каптерки стояла длинная, врытая в землю скамья. При необходимости на ней могла бы разместиться футбольная команда с запасными игроками и массажистами. В стороне красовалась затейливая беседка, со всех сторон увитая виноградной лозой.

Я раздвинул тяжелые плети. Казалось, ненароком заглянул в пропавшую янтарную комнату. И воздух был какой-то особенный. Сильно пахло медом. Я дышал и надышаться не мог.

Несколько минут наслаждался в одиночестве ароматом, тишиной, покоем. И в один момент все пропало: загудели, зафурыкали и зафырчали моторы. Стало дымно, чадно. И крикливо.

Пришлось выйти из засады. К этому времени колхозная братва оккупировала скамью. Мое появление несколько охладило пыл и страсти.

– К нам вот пресса пожаловала, – озорно представил меня подвозчик мой и тезка.

Отреагировали спокойно. Только один из группы, в чистой и хорошо сидевшей на плечах спецовке (похоже, бригадир), метнул в мою сторону острый взгляд, после чего последовал легкий кивок. На скамье возникла незаметная подвижка. В ряду грузных тел образовался прогал. Меня приглашали в компанию.

Всегда беру с собой в дорогу гостинцы. На сей раз в кармане оказалась нераспечатанная пачка «Мальборо». Пустил ее по кругу. В то время курево было в жутком дефиците, – и мужская половина села поголовно перешла на махру.

– Хороша «мальборка», – заметил седоусый мош Якоб, бригадный сторож. – Однако одесский «беломорчик» все же получше.

Никто и не спорил.

Бригадир со знанием дела осведомился:

– С заданием или по сигналу?

– Ехал мимо, приглянулось ваше село. Решил узнать, что за люди тут живут?

– Труженики обыкновенные.

– Работать спокойно не дают, под руки толкают, – зло проговорил бровастый дядя с шапкой курчавых волос.

– Арсений, не выступай, – оборвал бригадир оратора. – Рекомендую, – проговорил дружески и качнув головой в сторону курчавого, – один из лучших наших механизаторов. Теперь же чуть было без дела не остался. Комбайн у него скопытился.

Комбайнер смачно выругался и потянулся к пачке за другой сигаретой.

Третьего дня Арсений через час работы остановился. Сгорел редуктор топливного насоса. Колхозные спецы обзвонили все районные службы – безрезультатно. Нет на складах такой детали, дефицитная она. Уже собрали нарочного в Таганрог, на комбайновый завод. В последний момент агентурная разведка донесла: делу готов помочь мош Михай. Его внучатый племяш Андриаш недавно демобилизовался из армии, служил в Германии. И там как раз началось разоружение советских войск и передислокация частей. Чтобы зря не пропадать народному добру, комбат под личную ответственность разрешил солдатам взять с собой сувениры-дембеля, на сумму не более чем на сотню рублей. Андриаш под завязку набил вещмешок железками, уверенный, что все потом в колхозе сгодится. Между прочим, в той торбе оказался и остродефицитный редуктор.

– Спасибо конверсии, – ввернул только что вошедшее в оборот непонятное словцо комбайнер. – А то хоть в подсобники иди.

Сидевший на чурбаке сторож назидательно сказал:

– В колхозе не пропадешь!

И тезка мой, похоже, полемизируя с кем-то, обронил:

– Нам некоторые мозги пудрят: «Кончайте свой колхоз. Разбирай имущество. Прибирайте земельку к рукам. Хватит спины на начальство гнуть».

– Провокации.

– Во-во.

– Ты гляди, кто эту гадскую агитацию распушает? Которые лошадь в каруцу (телегу) запречь не умеет.

– Да подголоски у них те, которые с того берега Прута на нашу сторону переправились, – уточнил, зло глядя в пространство, парень в тельняшке и рваных джинсах.

Разговор как неожиданно возник, так и угас. Вечерело. Пора уж по домам. Кто оседлал свои мотоциклы. Большинство же разместилось на полуторке Николая. Мне была оказана честь: место в кабине, рядом с бригадиром. Покатили с ветерком.

По возможности я старался не докучать хозяевам своим присутствием. После завтрака, прихватив холщовую торбочку с подорожником, уходил бродяжить без определенного плана. По случаю уборочной жизнь в селе перестроилась на боевой лад. Конторы опустели. Иные службы были на замке. Все трудоспособные так или иначе приспособились к хлебоуборке. Большая часть копошилась на токах: то перелопачивая, то перетаскивая с места на место доставляемое из-под комбайнов сыроватое зерно.

Руководил процессом, конечно, председатель колхоза, но издалека, аж из Москвы. Дело в том, что Михаил Георгиевич Думбровану был депутатом Верховного Совета СССР. А как раз шла сессия. Рассматривались исторические вопросы: как жить дальше? Куда идти? Крестьянская душа Думбровану разрывалась на части. Дважды в сутки (в обеденный перерыв и поздно вечером) звонил в Лядовены, требуя подробного отчета о проделанной работе и тут же внося необходимые коррективы. На следующее утро, все от мала до велика, были в курсе указаний Думбровану. Осколки их долетали и до моих ушей. Программы были совершенно конкретные, зримые. «Возле Гадючей балки пшеницу не трогать, руки оторву». «Семена суданки отсортировать сегодня же, до обеда». «Хлеб на заготпункт не отправлять до моего распоряжения». Были также пожелания чисто личного характера, вроде отеческого пожелания: «Советую Корлетяну со свадьбой не торопиться». Оно, конечно, из Москвы видней: что, как, куда и с кем?

Обратной информации, что нового в Кремле и вокруг него, никакой не было. Только однажды сказал: «Завтра, после обеда глядите телевизор». И что вы думаете? На утреннем заседании в Кремлевском Дворце съездов выступал сам Михаил Георгиевич. Все в Лядовянах на разные лады пересказывали друг другу речь председателя. И заканчивали одинаково: «Наш Михей всем им там дал прикурить!»

Очень хотелось мне с Думброваном познакомиться. Посидеть рядом, поговорить о делах, о жизни. Не удалось. Наши пути резко разошлись. Когда я возвратился в Москву, Михаил Георгиевич накануне укатил в свои Лядовены. А вскоре Молдова на весь мир заявила о своем суверенитете, откололась от Союза. Так мы с председателем и не свиделись.

Лядовены – село большое, старинное, в некотором роде историческое. Есть свидетельства, здесь была ставка Потемкина. Останавливались Суворов и Кутузов. Кстати сказать, в борьбе за освобождение Молдовы от турецкого ига местные ополченцы выступали единодушно на стороне русской армии.

То давно прошедшее время казалось почему-то очень близким. Спластавшись, годы образовали сплошной монолит, в нем блестками сверкали радостные моменты бытия. В основной же массе – чернота на блекло-сером фоне. Лишь в последние полвека жизнь на этой земле мало-мальски наладилась. Народ обустроился, приноровился к новым порядкам и требованиям, казалось, только живи. Но откуда-то явились умники и принялись хаять на все лады то, что молдаване с превеликим трудом, надрываясь, смогли сделать с помощью России.

Так рассуждали в Лядовенах люди здравомыслящие под впечатлением странных событий и не менее странных слухов. Недоумевали, терялись в догадках: кому это взбрело в голову ломать и коверкать устои. Да и во имя чего? От добра, сказано, добра не ищут. Лишний раз только небеса тревожить и гневить.

Надо сказать, колхоз имени Кирова крепко на ногах стоял. В восемьдесят девятом, как потом его нарекли «переломном» году, хозяйство реализовало собственной продукции на восемь с лишним миллионов рублей. По тогдашнему курсу семь миллионов долларов. Теперь таких деньжищ не зарабатывает весь Рышканский сектор (район). Вот от чего ушли. А к чему пришли? Об этом позже.

На взгляд жителя средней полосы России, молдавское село производит выгодное впечатление. Тут не так резко чувствовалась пресловутая грань, разделяющая город и село, которую советская власть пыталась стереть или хотя бы зашпаклевать.

Многое узрел я своими глазами. И с каждым днем проникался все большим и большим уважением к хозяевам этого малого клочка нашей планеты, который они, не разгибая спины, возделывали своими руками и в конце концов неплохо оборудовали и приспособили для совместного проживания.

Поймал себя на мысли, что на глаз трудно определить статус Лядовен: то ли село городского типа, то ли городок сельской глубинки. Улицы ухоженные, длинные и прямые. Дома от проезжей части отделяли выстроившиеся шпалерами в ряд деревья исключительно фруктовые. Красиво и практично.

Этим принципом здешние хозяева руководствуются и в большом и малом. В жизни ведь все взаимосвязано, одно из другого вытекает. Чистота, порядок в личном дворе поддерживается на улицах и имеет продолжение – в полях, в садах, на грядах, фермах, мастерских и т. д.

В конторе случайно я застал колхозного экономиста Наташу Думбровану. Не знаю ее происхождения и биографии, но обликом своим эта молодая женщина напоминала вятскую красавицу. И речь ее была соответствующая: слышался волжско-вятский акцент. Вместе с тем она превосходно владела молдавским.

С первых же фраз обнаружилось, что я имею дело с классным специалистом, наделенным к тому же большими полномочиями от коллектива. Еще узнал, что сельчане Наташу уважительно называют домоводкой, как буквально и переводится с греческого слово «экономист».

– Хозяйство наше как добрый конь на все четыре ноги подковано, – спокойно, без бравады и в то же время с достоинством сказала Думбровану. И в моем воображении сразу же возник образ не лихого скакуна, а гривастого коняги-тяжеловеса, запряженного в тяжелую крестьянскую каруцу.

Своими глазами видел я оснастку трудового коллектива. Наташа же выдала мне, так сказать, статистическую объективку. Живая цифирь из колхозного гросс-буха перекочевала в мой блокнот.

Теперь, за письменным столом, я ту информацию переосмыслил, и она мне кажется романтической. Судите сами. Среднее по размерам хозяйство (5860 гектаров пашни) имело по нынешним меркам неправдоподобно великий моторный парк. Тракторов было 78 разных модификаций, причем все на ходу. Комбайнов (зерновых и силосоуборочных) насчитывалось более пятидесяти. Автогараж имел свыше шестидесяти грузовиков. Славилось Лядовены и стационарами. Сортировочный пункт был оборудован мощностями для переработки 300 тонн зерна за смену. Мощная мельница выдавала муку двенадцати сортов. Была также крупорушка, маслозавод. Был ремонтный цех по восстановлению сельхозтехники. Гордость колхоза – консервный комбинат, он выдавал двадцать видов баночной продукции, не считая солений. Хозяйство имело право выхода на всесоюзный продовольственный рынок. Лядовенские консервы особенно полюбились северянам.

Все отрасли были прибыльными. В том числе и животноводство. От каждой коровы в год надаивали 5400 килограммов молока. В последнее время обострилась проблема сбыта животноводческой продукции. Потому встал вопрос строительства собственной перерабатывающей базы. Выходить на рынок уже с готовой продукцией. Под это дело уже был взят льготный кредит.

– А там поглядим, как дальше быть, – многозначительно и как бы с вызовом проговорила Наташа. – Только б шушера разная не мешала работать.

Что и кого имела она в виду, не ясно было.

Лядовенцы жили с размахом, но расчетливо. Деньги в банке не копили – пускали в оборот. И не только в производство вкладывали: украшали жизнь, облагораживали социальную сферу. Таким образом поддерживая равновесие между общественными и личными интересами, между материальным и духовным. В Лядовенах две школы (на полторы тысячи учащихся), больница (на сто коек), плюс амбулатория и отлично оборудованный реабилитационный центр. Два очага культуры – дворец и клуб. Тоже два детсада (комбинаты). Впечатляющих размеров торговый комплекс. Кроме универмага, гастронома и хозмага, в него входили ресторан и кафе. В селе свое пошивочное ателье второго разряда и комбинат бытового обслуживания. К красотам и достопримечательностям относится рукотворный парк, в нем насчитывается более полуста пород деревьев, среди них экзотические. Рядом с парком еще один комплекс – спортивно-оздоровительный. Колхоз содержит на балансе четыре футбольных команды. Сборная участвовала в соревнованиях на первенство республики.

Короче, село жило полнокровной жизнью, в трудах и заботах. Обитатели его не помышляли ни о каких переворотах, тем более о низвержении законной власти. Но случилось то, о чем не догадывался даже Нострадамус: жизнь по всем швам стала давать трещины. Поговаривали: дескать, все это дела рук нечистой силы. И начинаешь верить.

Впрочем, политических проблем с колхозным экономистом мы никаким краем не касались. Под конец она, смущаясь, спросила:

– Долго ль собираюсь гостевать в Лядовенах?

Я ответил: до конца недели, если Москва не отзовет. А уже был четверг.

Наташа грустно улыбнулась:

– Впервые встречаю корреспондента, который никуда не бежит.

– Заверяю: я не посланец КГБ.

В глазах «домоводки» вспыхнул голубой огонек:

– Я в том уверена. Народ же беспокоится.

Мы посмеялись – и разошлись.

ДЫМ БЕЗ ОГНЯ

За ужином крестная со вздохом обронила:

– Скоро Гриши Лядова мама должна приехать. Надо бы могилку прибрать.

Всезнайка Валентина внесла ясность:

– Бабка Ляна уже побывала там.

Хлебнув глоток чаю, хозяин сказал:

– Сорок шесть лет минуло уже с того черного дня.

Судьбе угодно было соединить братскими узами далекий уральский город Пермь и село на берегу Реута.

31 мая сорок четвертого года в небе над Стрымбе произошел неравный бой. Краснозвездного сокола атаковали три крестоносных стервятника. С двумя наш справился. Третий же, вынырнув из-за тучи, выпустил в хвост несколько снарядов из скорострельной пушки. Стальная птица вспыхнула как факел и, теряя форсаж, беззвучно, по касательной падала на землю. Потом взрыв. Тишина. А через минуту-другую, как ни в чем ни бывало, в небо взвились невидимые жаворонки. Ангельскими голосами пропели осанну в честь бесстрашного сокола.

Так воссияло над землей имя молодого пермяка Григория Лядова. Правда, к тому времени он уже успел прославиться. Двумя годами раньше в небе над Сталинградом, мстя за погибшего друга, совершил воздушный таран вражеского «юнкерса», за что удостоин был звания Героя Советского Союза. Бой над тихоструйным Реутом был для бесстрашного летчика роковым, последним. Отдавая дань уважения подвигу гвардии капитана Лядова, его похоронили в центре села. Через год на могилу сына приехала его матушка Таисия Андреевна. Привезла холщовый мешочек родной землицы и саженцы необыкновенных роз, которые цветут с весны до глубокой осени.

Никто уже не помнит, кому первому явилась мысль переименовать село Стрымбе – присвоить имя героя, «отдавшего свою жизнь за счастье людей, которых никогда в глаза не видел». Так записано в резолюции митинга по случаю имянаречения села. Произошло это в мае 1966 года. С тех пор через две весны на третью приезжала Лядова из далекой Перми на сыновью могилку. Колхоз всячески пытался Таисии Андреевне материально подсобить. Нет и нет! Пробовали хотя бы дорогу оплатить. Она и тут увернулась от льготы, заявив, что билет ей покупают добрые люди в оба конца.

Я намеренно оттягивал свой отъезд, чтобы встретиться с Лядовой. Однако в ту осень она так и не объявилась. Большинство полагало: не иначе как старушка занемогла. А бывший бригадир полеводов Михаил Григорьевич Котос (ему сам предколхоза всегда при встречах первый руку подает) в уличной компании возле кафе сказал, как отрезал:

– В дурную погоду добрые люди по гостям не ездят.

Разумеется, бадя Михай имел в виду политические дрязги и кутерьму, охватившие в ту пору Молдову.

Ситуацию немного прояснил парень в джинсовой куртке, усыпанной множеством заклепок и с самокруткой в углу рта. Зло кривя губы и странно скособочясь, выдавил из себя:

– Гады разные повылазили. Хитрюги, хамельоны лупоглазые!

Судя по всему, речь шла о конкретных людях, однако по какой-то причине имена не назывались. Звучали местоимения: «он», «они», «эти». Напрашивался вывод: значит, дело сугубо внутреннее, не для посторонних ушей.

Словно весенний ручей, с поворотами и водоворотами, течет уличный разговор. И еще выверт вспять. И не вообще, а с конкретикой:

– И этот наш туда же! Изображает из себя чемпиона мира по гребле, а его самого соплей перешибешь, – с каменным выражением на лице проговорил под дружный смех кузнец Спринчану. Для пущей убедительности с помощью большого пальца шумно высморкался.

Возникла короткая пауза, чтобы оценить и прочувствовать шутку, таящую в себе особый смысл и подтекст, доступные восприятию информированной части местного населения. И сразу же, как ни в чем не бывало, заговорили об уборке, о положении дел на току, куда привезли сырое зерно.

Откуда-то выскочил комбайнер верхом на мотоцикле. Притормозив, крикнул:

– На сушилке пахнет жареным!

Уличную компанию с места будто ветром сдуло. Разбежались кто куда: меры принимать. Не приведи Бог, до Москвы, до Думбрована дойдет. О последствиях страшно даже подумать.