Текст книги "Будь моим сыном"

Автор книги: Николай Печерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Глава седьмая
БУСИНКА

Парторг ушел, и тетка Василиса сразу заскучала. Она слонялась по избе, поправляла на кроватях подушки, одергивала марлевые занавески, гоняла полотенцем звонкую, залетевшую на запах борща осу.

– Ах ты ж боже ж мий! Та як же воны там, мои хлопчики в бригаде? Та ж воны голодни там, мои риднесеньки!

Обещала она побыть дома, пока вернется мать, но не утерпела. Положила в корзину ломоть сала с розовой жилкой посредине, несколько головок чеснока, оглядела избу долгим взором, будто бы бросала ее навсегда, и смущенно сказала Ваняте:

– Ты тут пиши, а я пишла. Нехай трактористы чесночку погрызуть. Там же таки в мене гарни хлопчики... Ты ж тут дывысь, Ванята, хозяйнуй...

Вышла из дома степенной осанистой походкой. За плетнем украдкой поглядела вокруг и припустила под горку мелкой торопливой рысцой.

Ванята закончил письмо, сделал самодельный конверт-треугольник и вышел на крыльцо. Почтовый ящик был недалеко, висел посреди улицы на старом с оборванными проводами столбе.

Он опустил письмо и снова пошел домой. Солнце тянуло к вечеру. В небе зарумянилось киноварью летучее облачко. От реки, не нарушая строя, шли сытые, довольные судьбой гуси.

Скоро вернется со своей работы мать. Ванята согрел для рукомойника воды, вынул из шкафчика миски и ложки, нарезал от каравая ломтики хлеба.

Потом он решил сделать матери сюрприз. Вытащил из чемодана портрет отца и повесил его в комнате на видном месте. Тут сразу стало теплее и уютнее, запахло своим, родным домом. Ванята глядел на портрет отца и размышлял, как ему теперь вести себя и стоит ли намекнуть матери о своем разговоре с правнуком деда Егора. Впервые по-настоящему пожалел он, что нет рядом друга и собеседника. От таких бесконечных дум не трудно спятить или вообще забыть свой собственный голос.

Ванята побродил по избе, а потом представил на миг, будто бы он тут не один, а рядом с ним – верный и бесценный друг Гриша Самохин. Ванята посмотрел на мнимого Гришу, сделал печальное лицо и, стесняясь самого себя, сказал ему для начала:

«Вот, Гриша, какие у меня дела. Понимаешь?»

«А чего понимать? Все нормально!» – ответил Гриша»

«Разве это нормально! – возмутился Ванята. – Не знаешь, а говоришь...»

«Зря паникуешь, – спокойно и убежденно ответил Гриша. – А Сашка Трунов – дурак. Я из твоего письма сразу все понял».

«Это верно, что дурак, – согласился Ванята. – Я тоже так думаю...»

«Чего ж тогда мучаешься?»

«Все-таки... Прокурору, говорит, отец его про нас написал».

«Пускай пишет. А только лично я твоему Сашке ни капли не верю. Сначала щеку себе перевязал, потом отцу про тебя набрехал. Ты ж не бил его?»

«Пока нет. Толкнул только...»

«Эх, ты! – сказал Гриша. – Даже постоять за себя не можешь! Я бы этого Сашку в порошок! Понял? »

«Тебе хорошо говорить! Я ж тут новый. Только приехал...»

«Ну и что? А если тебя в космос пошлют – на Венеру. Тогда как?»

«Полечу. Чего мне...»

«Полетишь?! Знаю я тебя, мочалу! Там знаешь как надо, на Венере? »

«Скажи, раз ты такой умный!»

«Там надо вот как... смотри как!»

Незримый Гриша Самохин вытянулся в струнку, вскинул ладонь к виску и сказал:

«Там надо вот так: «Привет, граждане Венеры! Я из СССР!» Понял?»

«Ну, понял...»

«Ничего ты не понял! Только туман напускаешь. Когда уж человеком сделаешься?»

«Сделаюсь. Я ж тебе сказал...»

«Ну, скорей делайся! А то ждать уже надоело...»

Друзья помолчали. Ванята собрался с мыслями и снова напомнил Грише:

«Ты, Гриша, все-таки посоветуй, что мне делать с этой историей? Ты ж друг. Я твой крючок всегда помнить буду!»

«А что делать! Я тебе сказал: плюнь и разотри».

«Не говорить, значит, матери про Сашкину болтовню?»

«Спрашиваешь! Молчи, и все. Мало что лопух этот придумает! Если хочешь, я сам все в нашем колхозе узнаю и напишу тебе. Ладно?»

Ванята не успел ответить верному и суровому другу, попросить, чтобы он поскорее написал письмо. Хлопнула дверь, и на пороге появилась мать. Сбросила белую косынку, поправила сбившиеся на лоб волосы и сказала:

– Здравствуй, Ванята. Я тебя сегодня еще не видела.

– Здравствуй, мам!

– Кормить станешь?

– Ага. Уже разогрел борщ.

Ванята смотрел на мать. Она ему нравилась. Впрочем, не только ему. В деревне ее называли красавицей. Ванята видел красавиц только в «Огоньке». Пышные дамы в строгих платьях, с блестящими сережками в ушах, особого впечатления на него не производили. Мать его была совсем иной. У нее смуглое продолговатое лицо, чуть-чуть вздернутый тонкий нос и черные непроглядные глаза. Если даже внимательно посмотреть в них, все равно не увидишь зрачков»

На плече у матери густая, золотистая, как вязка лука, коса. Над этой косой и вообще над всей головой бежало легкое, пышное пламя тонких курчавых волос»

Дед Антоний, с которым Ванята ездил на ферму, называл мать курносой. Мать сердилась, но Ванята догадывался – ей приятно. Кому не приятно, когда посторонние люди говорят вот так...

Мать прошлась по комнате и заметила на стене портрет отца. От ресниц ее пали на щеку густые синие тени. Тоненькие губы ее вздрогнули и поджались, будто увидела она что– то неприятное и обидное.

– Зачем это? – спросила она Ваняту. – Мы же в чужом доме...

– А пускай, – деланно рассмеялся Ванята. – Тетка ничего не скажет. Она добрая.

Мать подошла к стене, сняла портрет, задумчиво вытерла стекло рукой и подала Ваняте.

– Спрячь! Будет своя изба, тогда... Не надо, Ванята...

Мать пошла в сенцы, долго гремела там медной непослушной шляпкой рукомойника. Вернулась она с полотенцем на плече. Уголки глаз, там, где прижались тонкие морщинки, влажно поблескивали.

Ужинали Пузыревы молча. В тишине избы глухо стучали о края мисок деревянные ложки. Тикали часы, разделяя на кусочки бегущее вперед время. Ваняте было обидно и грустно. Он думал о матери, портрете отца, который сняла она со стены, о странных порядках и условностях, подстерегающих человека в чужом доме.

Ну кому он помешает, этот портрет!

Портрет всегда, всю жизнь, висел перед глазами Ваняты. С ним был связан для Ваняты близкий, доступный образ отца. Где-то в уголочке памяти Ваняты засела вкрадчивая надежда: ему казалось, будто отец его живой, и в одночасье придет к ним домой.

Разве мало бывает неожиданных случаев. Может быть, отец выбрался из тайги. Долго лежал на поляне, окунал красное с обгоревшими бровями лицо в ручей. Потом поднялся и поковылял по дороге. Попутная машина подобрала путника, отвезла в больницу. Отца вылечили. На лице его остались страшные рубчатые шрамы. Он посмотрел перед уходом из больницы в зеркало и сразу же закрыл глаза. Он не хотел возвращаться домой вот таким изуродованным к остался навсегда в Сибири. Вспоминал мать, Ваняту и тихо шептал: «Не поеду, не могу я...»

Но дороги, как бы далеко ни разбегались они по белу свету, все равно приводят человека к родному порогу. Вернется и Ванятин отец. Откроет дверь, поглядит на мать, на Ваняту, на свой портрет возле окна и сразу расцветет.

«Молодцы, Пузыревы! – скажет он.– Значит, не ошибся я. Спасибо вам и, пожалуйста, простите. Виноват я...»

Ванята подождал, пока мать доест борщ, по-хозяйски собрал миски, бросил туда корки хлеба, ложки и только тогда спросил:

– Приходили на меня жаловаться?

– Ну, приходили...

– И ты что – поверила?

– А то я не знаю тебя. Дня без драки прожить не можешь. Такого там сраму набралась!

– Так он же первый! Я разве хотел?

– Ну тебя! Так на тебя рассерчала! Думала, приду домой и вздую, чтобы знал... потом уже парторг рассоветовал. Сам, сказал, поговорит. Чего ты сцепился с Сашкой этим?

– Так просто... я ничего, а он...

– Молчи уж лучше! У всех дети как дети. Ты только... Как горох, от тебя все отскакивает.

Мать устало провела рукой по лицу, подняла глаза на Ваняту.

– Можешь ты хоть раз вникнуть или не можешь?

– Конечно, я всегда...

– Не дерись ты с ребятами. Будь человеком! Обещаешь, что ли?

– Так я ж не дрался! Я тебе все объяснил...

Мать махнула рукой, поднялась из-за стола.

– Что с тобой говорить? Дикий ты человек! Давай лучше спать. Ноги уже не носят.

Ванята разделся и полез под одеяло. Лежал, прислушивался к ночным шорохам и ждал, когда мать снова заговорит с ним, спросит о чем-нибудь или сама расскажет о своей ферме или о том, что сулит им теперь жизнь в Козюркине.

Мать выключила свет, и комната спряталась в темноту. Прошло немного времени, и Ванята заметил в черной глухой пустоте крохотную золотую искринку. Она бегала взад-вперед над материной кроватью, тихо и вкрадчиво тикала. Это тайком от всех раскачивалась на маятнике заглянувшая в окно вечерняя звезда.

– Как там на ферме? – не вытерпел наконец Ванята.

Мать вздохнула.

– Запустил все Трунов этот. Телята худющие, грязные... Мне самую плохую группу дали. Прямо страх!

– Зачем же ты взяла?

– Кому ж их? Все одно выхаживать. Телочка там одна в дождь простыла. Кашляет и кашляет. Так уж ее жаль! Бусинкой зовут...

– Ты ее, что ли, так назвала?

Мать промолчала. Но Ванята догадался – кличку теленку дала мать. В прежнем их селе тоже так было – коровам и бычкам давали вначале скучные, серые клички. Были там и Лысухи, и Маньки, и Рябухи, и Брухатки и даже легкомысленный одноглазый бык Прогресс.

Потом все переменилось. Вечером по улице, как пятнисто-белая туча, важно шло колхозное стадо. Колхоз, где мать работала дояркой, продавал больше всех теплого, пахнущего лугом молока, густых тягучих сливок, желтого вкусного масла. И все это давали материны Бусинки, Зорьки, Касатки...

Мать долго не могла уснуть, тихо, так, чтобы не услышал Ванята, вздыхала.

В селе подняли лай собаки. Сначала тявкнула одна, за ней другая, а потом пошло... Собачий лай перекатывался с одного края в другой, смолкал на минуту и разгорался с новой силой. В этом разгулявшемся хоре были и дисканты, и теноры, и альты, и тщедушные фальцеты, и суровые деловые басы. Кто знает причину этих ночных концертов? Может, начала его какая-то мнительная собачонка, а может, приползла из посадок к сараям и вспугнула всех наглая желтоглазая лиса...

А сон между тем знал свое дело. Походил вокруг Ванятиной кровати, взобрался без спросу на подушку и прильнул к горячей щеке.

– Разбуди завтра пораньше, – уже сквозь сон сказал Ванята, – Парторг велел. Ладно, мам?

И, не дождавшись ответа, тотчас уснул.

Ночи бывают короткие и длинные. Этой не было ни конца ни краю. За окном лил дождь, гулко, будто кто-то ссыпал в кучу сухие поленья, гремел над самой крышей гром. Ванята проснулся в третий или четвертый раз и увидел в блеске молний мать. Она сидела на кровати и надевала чулки.

– Чего ты, мам?

– Спи давай! – донеслось из темноты.

– Ты куда?

– На Бусинку погляжу. Как бы в окно дождя не намело. Стекло там побитое.

– Не пущу я тебя, – твердо сказал Ванята. – Спи – и все! Слышишь?

Мать продолжала одеваться. Тогда Ванята поднялся и еще решительней сказал:

– Я тоже пойду. На дворе вон чего!

Он быстро натянул штаны, рубашку, стал искать под кроватью носки.

– В сенцах тетки Василисы плащ висит, – сказала мать. – Надень.

Кроме плаща, Ванята нашел в сенцах фонарь «летучую мышь», посветил матери, пока она запирала дверь, и вместе с ней шагнул в черный мокрый двор. Желтый кружок огонька тускло освещал вязкую, уплывающую под ногой дорогу. Мать послушно шла за Ванятой, ступая в его след.

– Правее держи! – оборачиваясь, кричал Ванята. – Правее!

Сейчас, когда шел он впереди, освещая дорогу другим, он ничего не боялся – ни темноты, ни глухого, ревнивого бреха собак в подворотнях, ни ярких, рассыпающих вокруг синие зарева и гулкие громы молний.

– Правее держи!

Скоро в блеске молний возник на холме длинный приземистый сарай. Вокруг, тычась мордами в изгородь, бродили коровы. Ветер распахнул одну половину ворот сарая, и коровы разбрелись по двору.

Пряча глаза от дождя, жалобно и терпеливо мычали. Мать и Ванята с трудом загнали коров на место и побежали к телятникам – узеньким, как пеналы, решетчатым загородкам в конце сарая. Ванята сразу же увидел Бусинку. Рыжая телочка лежала на голом полу. В окно били наискось холодные и дымные, как туман, струи дождя. Бусинка жалобно смотрела на Ваняту. Маленькое острое ухо ее с белыми волосками внутри тихо и нервно вздрагивало.

– Неси солому! – закричала мать. – Солому неси!

Ванята нагреб в углу сарая охапку соломы, спотыкаясь на выщербленном полу, побежал к матери. Она склонилась над Бусинкой, крепко и торопливо растирала ее платком, как растирают после купания детей в холодной избе.

– Сюда, Ванята! Сюда неси!

Мать накрыла телочку соломой, сидела на корточках перед ней, приговаривала:

– Не дрожи, Бусинка. Ну не надо, ну спи, хорошая!

С улицы затекал через порог темный ручей, подкрадывался к стойлам. Ванята разыскал в углу лопату, пошел к двери.

– Погоди, я сейчас! – обернулась мать.

– Я сам! Чего ты!

Он прикрыл дверь, огляделся в темноте. Вода разлилась озерком возле коровника, выплеснулась через край, бежала быстрым сердитым ручьем.

Ванята начал копать для него новое русло. Земля раскисла только сверху. Лопата выворачивала щебень и мелкие булыжники. Дождь наотмашь хлестал в лицо, стучал по брезентовому капюшону плаща. Ручей не хотел менять русло, злился, клокотал возле Ванятиных сапог.

– Вот я тебя сейчас! – цедил сквозь зубы Ванята, – Я тебя!

Новое русло становилось глубже и шире. Ручей поклокотал еще немного, подумал и плеснул в канавку, вырытую Ванятой, первую пригоршню воды.

– Я тебя! – крикнул Ванята. Взмахнул лопатой, поскользнулся и плашмя упал в грязь. – Ты, значит, так!

Ванята яростно ковырял землю, разговаривал с ручьем, как с живым, как с хитрым, злым противником.

– Так ты вот как! Дудки! Не выйдет!

И ручей сдался. Повернул в свое новое русло, быстро побежал прочь от коровника.

Дождь припустил еще сильней.

Глава восьмая
МАРФЕНЬКА

Ванята простился с матерью на взгорке. Она повернула направо, к ферме, а Ванята – налево, туда, где стоял на пустыре новый кирпичный дом и толпились какие-то мальчишки и девчонки.

Ванята пригляделся и вскоре узнал в толпе своего тезку Ваню Сотника и правнука деда Егора Сашку с белой повязкой вокруг щеки.

Он подошел к конторе, тихо и смущенно поздоровался.

Ребята ответили вразнобой, как солдаты-новобранцы. А правнук деда Егора Сашка Трунов вообще отвернулся и стал что-то шептать двум рыжим, удивительно похожим друг на друга мальчишкам. Те посмотрели на Ваняту и прыснули в ладони.

Ванята начал знакомиться с козюркинскими ребятами. Среди них оказалась и девочка с простым, редким именем – Марфенька. Девочка была в сером платье и коричневом берете, напоминала гриб подберезовик. На щеку Марфеньки падал тонкий светлый косячок волос. Она сдунула волосы со щеки, подала руку Ваняте и сказала:

– Теперь у нас два Ивана. Один Ваня, а другой – Ванята. Тебя так всегда звали?

– С самого начала...

Марфенька улыбнулась.

– Меня тоже – с начала. Теперь в одном классе учиться будем. Правда?

– Ну да... то есть, откуда ты знаешь?

Марфенька повела глазом в сторону Вани Сотника.

– Понял?

– Понял. Он со станции нас привез... А этот, который с бинтами, он тоже про меня рассказывал?

Марфенька улыбнулась еще шире.

– Ага. Это ты ему зуб выбил?

Голос Марфеньки был вкрадчив и тих. Похоже, ей очень хотелось, чтобы зуб Сашке высадил именно он.

– Врет Сашка, – неохотно ответил Ванята. – Я только поговорил с ним по-свойски...

Марфенька разочарованно поджала губы. Но потом снова улыбнулась, дунула в сторону на волоски, упавшие на щеку, и сказала:

– Это ничего! Еще успеешь. У нас его все бьют...

– Рыжие тоже бьют? – спросил Ванята, указывая на мальчишек, которые стояли возле Сашки.

– Эти нет... это братья Пыховы. У них отец тракторист. Их Сашка с толку сбивает...

Церемония знакомства продолжалась. К Ваняте подходили всё новые мальчишки и девчонки, перебивая друг друга, начали дополнять и уточнять Марфенькин рассказ о рыжих братьях.

– Законные парни!

– Шахматисты!

– Поют, как звери!

– Живую рыбу едят!

Кроме этих важных подробностей, Ванята узнал, что отец и мать Пыховы любили своих сыновей со страшной силой. И пеленали вместе и нянчили. Посадит тракторист Пыхов Кима на одну руку, а Гришу – на другую и идет по селу, будто на ярмарку или выставку достижений. Все вокруг смотрели и завидовали:

«Рыжие, а вон как уважает!»

Многое еще узнал бы Ванята о братьях Пыховых, но тут на пороге появился парторг Платон. Сергеевич. Медленно сошел он с крылечка и направился к ребятам.

– Ну что? – сказал он. – На свеклу пойдем?

– Пойде-ом! – хором завопили ребята.

Из всех бед, которые живут на земле, самое страшное и неприятное – одиночество. Ванята уже знал это. Он кричал вместе со всеми. Даже громче других.

– Пойде-ом!!!

Ванята немного жалел, что надел белую рубашку. У козюркинских ребят был какой-то особый взгляд на амуницию. У одних были перешитые с большого плеча солдатские гимнастерки, у других – футболки с наляпанными от руки цифрами, третьи, так же как Ваня Сотник, нацепили комбинезоны. С таким непонятным простому смертному шиком одеваются, пожалуй, лишь охотники да заядлые рыбаки. Им сам черт не брат. Была бы только за плечом отличная двустволка, гибкое, трепетное удилище в руке да консервная банка с рубчатыми, вьющимися вокруг пальца червями.

– Построй ребят, – сказал парторг Сотнику.

– И не подумаю! – тихо, почти про себя, сказал Сотник. – Чего я им?

Но парторг расслышал или, скорее всего, догадался, что пробурчал Сотник.

– Ты опять? Забыл про наш уговор? – спросил он.

– А я чего? Слова уж сказать нельзя!

Ваня Сотник отступил несколько шагов в сторону, поправил двумя руками ремень на комбинезоне и крикнул:

– По двое разбери-ись!

Марфенька толкнула локтем Ваняту.

– Видишь, он какой?

– Какой? – не понял Ванята.

Марфенька молчала. Глаза ее округлились и казались изумленными.

– По двое разбери-ись!

Вокруг поднялись шум и суета. Каждый норовил пролезть вперед, в голову колонны. Но Сотник быстро наводил порядок, строил колонну строго по росту. Он выдергивал за руку низеньких и гнал их на левый фланг. Подошел он и к Ваняте.

– Иди туда! – сказал он.

Ванята не пошевелился. Пусть только попробует взять за руку! Пусть тронет!

Страшную драку, которую, возможно, не видывало еще Козюркино, отвела Марфенька.

– Не трогай Ваняту, – сказала она. – Пускай стоит здесь.

Брови Сотника сошлись на переносице, по лицу пробежала быстрая тень. Но он отошел от Ваняты, не сказав ему больше ни слова.

Ваняте стало обидно. Марфенька могла подумать, будто он в самом деле мочалка, испугался какого-то хвастуна и зазнайки.

А дело шло своим чередом. Парторг рассказал, что они будут делать в поле и кто назначен их бригадиром. Но этого он мог и не говорить. Персона эта стояла на виду у всех в синем комбинезоне и матросской тельняшке.

Парторг пошел вдоль строя, остановился возле Сашки Трунова.

– Болит? – спросил он, указывая глазами на пухлый и уже замусоленный бинт.

– Боли-ит! – простонал Сашка.

Платон Сергеевич поморщился, будто бы у него созревал за щекой шикарнейший флюс. Потом пришел в себя и веско, как врач на приеме, сказал:

– Разрешаю работать без повязки. Если есть время – сними...

И больше ни слова, ни звука. Приложил руку к старенькой потертой кепке и кивнул бригадиру: трогайте, мол. Жмите на все педали,

Ваняте он улыбнулся издали, как будто бы извиняясь, что не представил его обществу. Но Ванята и не обижался. Может быть, так даже лучше...

Они шли по тихой, бегущей в поля дороге. Недавно тут прошел колесный трактор. По бокам виднелись четкие, глубокие ямки от шипов. Дорога была похожа на темную, только что проявленную пленку.

Утро подымалось яркое и чистое, как бывает всегда после грозы. Казалось, всего было сверх меры, сверх того, что может принять земля, – и золотого, льющегося из-за леска света, и пронзительной небесной голубизны, и седой, лохматой от дождя травы.

И радости тоже. Она несла Ваняту на своих невидимых крыльях – сильных, порывистых, легких.

За лесной полоской показалось свекольное поле. Справа и слева белели кофты пропольщиц, сверкали на солнце тяпки. На самой обочине поля, будто распустившийся мак, стояла в красной косынке какая-то девушка.

– Это наша Нюська, – сказала Марфенька и улыбнулась так широко и радостно, что вмиг исчезли с ее щек круглые ямочки.

– Какая Нюська? – спросил Ванята.

– Агроном. В этом году институт окончила. Теперь она Анна Николаевна. Такая стала – даже трактористы боятся!

Марфенька вскинула свои голубые глаза на Ваняту и вдруг вздохнула.

– Я ей вот как завидую, Нюське...

– Почему?

– Знает она все. И вообще красавица. Ты кому-нибудь завидуешь?

– Я никому не завидую, – сказал Ванята.

Марфенька рассмеялась.

– Вре-ошь!

– Вот еще...

Марфенька удивленно посмотрела на человека, которому чужды живучие, как пырей, людские слабости, и сказала:

– Тебе хорошо! А я всем завидую! Чем лучше человек, тем больше завидую, Даже Ване Сотнику...

– Ха! – выдохнул Ванята. – Чему завидовать?

– Не знаю. Я не умею объяснять...

Марфенька прикусила губу, подумала минуту и спросила:

– Ты «Чапаева» видел?

– Ну да, – сказал Ванята.

– Я тоже видела. Несколько раз. На коне, А бурка, как туча...

Ванята пожал плечами.

– Что ж, по-твоему, Сотник – Чапаев, да?

– Нет, он не Чапаев, – задумчиво сказала Марфенька. – Сотник – он другой. Он...

Марфенька запнулась, не умея объяснить Ваняте, кто же такой Сотник и что он из себя представляет.

– Ты чего нахмурился? – спросила она, – Обиделся, что я про Сотника так говорю?

Спросила, но ответа не ждала. Только смотрела вдаль и улыбалась. Видимо, и сама точно не знала всего, что связано с мальчишкой в синем простом комбинезоне.

Молча шел Ванята рядом с Марфенькой. Конечно, Марфенька загнула со своим сравнением. Но все равно ему было завидно, что есть на свете люди, о которых так тепло и преданно думают девчонки, похожие на лесной гриб подберезовик.