Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 11"

Автор книги: Николай Шпанов

Соавторы: Ричард Коннел,М. Ковалев,Владимир Ветов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

После этого рассказа мне непременно захотелось найти рака-отшельника с актинией. У скалистого мыса, который мы объезжали, я знал одно место, где было много актиний, и предложил профессору остановиться там и поискать. Я подвел лодку к самому берегу. Профессор стал ловить сачком разную мелочь, кое-что сажал в баночки, брал пробы морской воды с разной глубины и то-и-дело вносил заметки в свою записную книжечку; я же в это время вглядывался в разноцветных актиний, надеясь, что среди них попадется то, что мне было нужно. Четверть часа я проискал напрасно и бросил: надо было ехать дальше.

V. Рачки, раки и рачища.

В Портофино мы подплыли к новоприбывшему кораблю, который уже успел причалить к пристани. Его подводная часть была покрыта водорослями, ракушками и слизистыми губками. Профессор наковырял несколько образцов.

– Нашли что-нибудь интересное? – спросил я.

– Да, кое-что; но, к сожалению, не нашел одной эффектной штуки, которую рассчитывал показать вам.

– Вот здесь, по-моему, гораздо больше эффектных тварей! – сказал я, указывая на стоявшую рядом старую барку. Она была облеплена черными раковинами съедобных мидий, среди которых росли причудливые цветы с пучками тонких лепестков на толстых стеблях.

Я указал на них веслом. Неожиданно лепестки сложились и исчезли, юркнув внутрь стеблей.

– Какие странные актинии! – закричал я.

– Это – не актинии, – сказал профессор. – Это – особого рода черви. Их по-немецки называют «морской гвоздикой». Они делают себе твердые трубочки, похожие на стебли, а лепестки– это их жабры, которыми они дышат. Подождите немного, через минуту черви снова высунутся из своих трубочек – «цветы» снова распустятся.

– А какую эффектную штуку вы мне хотели показать на корабле? – спросил я.

– Я думал найти на нем присосавшуюся рыбу «прилипалу». Знаете вы ее?

_{Рыба-прилипала.}

– Я в Крыму видал маленькую рыбку, которая прилипает брюшком к береговым камням. Поймаешь ее, она и в ведре прилипнет к стенке так, что трудно отодрать. В Крыму эту рыбу называют «лептун».

– Это – другое. Прилипала – рыба довольно большая: бывает в целую руку длиной. Это – очень занятный путешественник на чужой счет. На затылке у прилипалы имеется мягкая морщинистая пластинка, которой она и присасывается к кораблям и к большим рыбам, чаще всего к акулам. Кстати, видали вы здесь акул? Нападали они когда-нибудь на купальщиков?

– Акул здесь сколько угодно можете видеть на рыбном рынке. Ведь их здесь охотно едят. Обычно это небольшие акулы, либо гладкие сизые, либо пестрые «акулы-кошки». Здешние акулы совершенно безопасны. Только раз в одной из здешних гаваней я видел объявление: «По случаю появления акул купаться воспрещается». Тогда в гавани стояли иностранные военные корабли; они-то и привели за собой больших акул. Через два дня вместе с кораблями уплыли и акулы.

_{Акула-кошка}

Через четверть часа мы с профессором перешли через прилегающую к пристани площадь и подошли к ресторанчику. Несколько столиков стояло под навесом тут же на площади. Здесь можно было позавтракать, не стесняясь наших мокрых морских костюмов. Посетителей было немного: итальянское семейство с кучей детей, приехавшее, вероятно, из Генуи ради прогулки, да двое англичан-туристов. Хозяин ресторанчика стоял тут же, принимая от дюжего оборванного рыбака корзинку, в которой шевелились огромные раки. Увидев нас, хозяин любезно поклонился:

– Добрый день! Пожалуйте, – сказал он по-итальянски и, секунду пристально посмотрев на нас, повторил то же приветствие по-английски.

– А по-немецки вы не говорите? – спросил профессор.

– Ах, вы немцы! Говорю и по-немецки. В нашем деле на всех языках говорить приходится! – затараторил итальянец, путая немецкую речь с английской.

Я стал рассматривать раков. Это были лангусты – один очень крупный, с длиннейшими, похожими на хлысты, усами, и штук шесть поменьше; кроме того, был еще огромный омар с могучими клешнями, перевязанными проволочкой.

_{Лангуст}

– Как вы их ловите? Где? – стал я спрашивать рыбака.

– Здесь, недалеко. Они в скалах живут, в трещинах. Трудно туда лазить. Намучаешься, пока их наловишь. Ловим их в проволочные верши, в корзиночки. Положишь в вершу приманку: рыбы, линючего краба, а еще лучше – разрезанных: морских ежей, опустишь такую вершу на веревке поздним вечером в трещину пол воду, а утром вынимаешь. Коли посчастливится, вытащишь вот такую штуку!

Рыбак показал на омара. Я попробовал взять его в руки. Тяжелый омар задвигал клешнями и так быстро и сильна захлопал хвостом, что я испугался и выронил его в корзину.

– Не бойтесь: у него клешни завязаны, – сказал, засмеявшись, рыбак.

_Омар

Профессор сговаривался с хозяином! относительно завтрака.

– Сперва вы нам дайте макарон. Ведь в Италии нельзя без макарон! На второе сварите нам вот этого большого лангуста, а потом дайте мороженого и кофе. А пить что вы нам дадите? Ведь хорошего пива у вас нет?

– Такого хорошего пива, какое вы пьете у себя в Германии, мы не имеем. Но кто же в Италии пьет пиво? Я вам дам вина – легкого, недорогого, но такого, какого в Германии у вас, наверное, не найдется.

Когда мы уселись за столик в ожидании завтрака, я попенял профессору за большой расход на лангуста, который обошелся рубля в полтора-два на русские деньги.

– Полноте, друг мой! – сказал профессор. – Все это здесь вдвое-втрое дешевле, чем в Германии.

После моциона мы с жадностью поглощали огромные порции макарон, почти не разговаривая. После макарон на столе появился лангуст, от которого шел пар с запахом морской воды. Огромный ярко-красный рак лежал на блюде, украшенный зеленью и окруженный бордюром из маленьких креветок. Чтобы приняться за лангуста, его пришлось разрезать на четыре части.

– Вот, профессор, – сказал я, взяв свою порцию, – нам с вами подали вместе с самым большим из раков и самых маленьких.

– Относительно лангуста вы почти правы. Это, действительно, – один из самых больших раков. Но относительно креветок вы ошибаетесь. Они далеко не самые мелкие: ведь в зоологии к классу раков относят разных водяных «блох», которые гораздо меньше креветок. Кстати, почему вы не берете себе креветок? Если дожидаетесь меня, то напрасно: я их не ем. Уж очень они похожи на тараканов, – сказал, смеясь, профессор.

– Я тоже не ем, с тех пор, как увидел, как их едят здесь итальянцы. Едят живьем – посыплют солью и глотают!

– Ну, так оставим креветок и будем есть этого вкусного лангуста.

– А скорпионы тоже относятся к породе раков? – спросил я.

– Нет, не совсем. В зоологии их считают более близкими к паукам.

– А какие из раков самые большие?

– Если принимать во внимание только длину тела, то, я думаю, больше всех будут наиболее крупные из омаров. Встречаются огромные – значительно длинней руки. Если же считать и длину ног, то больше всех будут так называемые «морские пауки». Представьте себе колючее, почти круглое, тело, которое еле обхватишь двумя руками, и от этого тела, десять тонких ног по два метра в длину.

_{Какие бывают раки! (Рисунок с фотографии)}

– А их едят?

– Нет. В этом отношении они счастливей лангустов и омаров, которых, люди уничтожают в несметном количестве. В одном Лондоне съедается ежегодно около миллиона отборных, крупных, омаров. Сколько же их съедается по всей земле в консервированном виде?

– А сколько разных пород раков существует на свете?

– О, очень, очень много! Одних крабов различается много сотен видов. Большинство раков – животные морские; гораздо меньшее количество живет в пресных водах, а есть и такие раки, которые отлично приспособились жить на суше и почти совсем обходятся без воды. Есть, например, в тропических странах знаменитый «пальмовый» рак, который лазит по деревьям и питается кокосовыми орехами. Его так и прозвали – «вор кокосов». Этот рак, кстати сказать, по своему строению сходен с теми раками-отшельниками, которые встречаются здесь.

_{Пальмовый рак}

VI. Дафнии и акулы.　

– Ах, как мне хочется найти рака-отшельника с актинией! – сказал я, с трудом доедая свою половину вкусного лангуста.

– Поищите и найдете. Это – не редкость. А вот меня теперь гораздо более интересуют некоторые из таких вот, самых маленьких, рачков, – сказал профессор и, вынув из своего ящичка, поставил на стол баночку с морской водой.

Поглядев на свет, я увидел шныряющих в воде крошечных прозрачных и красных блошек в роде тех дафний, которые водятся у нас в прудовой воде и которыми кормят рыб в аквариумах.

– Ну, что интересного в такой мелочи?! – с недоумением спросил я.

– Не судите легкомысленно, мой друг, – возразил немец. – Это – интереснейшие животные, гораздо более важные для жизни моря, чем огромные лангусты и омары. Ведь они – главное питание всех молодых и мелких рыб. Если бы в морях исчезли, например, киты, для людей это было бы почти незаметно. Но если бы исчезли эти мелкие рачки, получилось бы огромное бедствие – разорение сотен тысяч людей и голод для миллионов. Погибли бы колоссальные стада сельдей, наваги, трески, сардинок, килек и всей той рыбы, которая для миллионов людей составляет основную пищу. Возьмите одних сельдей! Подсчитайте, сколько народу в Норвегии, в Голландии и у вас на Каспийском море живет ловлей сельдей! Подсчитайте всех рыбаков, матросов, всех тех, кто делает снасти для ловли, рыболовные суда, бочки для перевозки; кто занят сушеньем, соленьем, копченьем, упаковкой и перевозкой рыбы. Благосостояние всех этих тружеников зависит от этих маленьких рачков, потому что без них невозможно было бы существование рыб.

– Что же будет, если рыбы поедят всех этих рачков? – спросил я.

– К счастью, это – невозможно. Знаете ли вы, как эти животные размножаются? Если бы сохранялось все их потомство, то от одной такой блошки через два месяца получилось бы больше миллиарда, и меньше чем через полгода вместо океанов была бы густая каша из этих животных!..

_{Морская блоха}

Мы кончили завтрак. Профессор закурил сигару. Подошел хозяин, спросил, довольны ли мы угощеньем, и, увидев баночки профессора, он обратился к нему: – Вы, кажется, интересуетесь зоологией? В таком случае вам, может быть, будет интересно посмотреть одну штучку, которая у меня хранится?

Он побежал к себе и принес огромные челюсти акулы. Белые клинья зубов, наклоненные внутрь пасти, шли двойными рядами и по верхней и по нижней челюсти.

– Вот так капкан! – закричал я. – Должно быть неприятно, чорт возьми, попасть в такие зубки!

Я попробовал надеть челюсти на себя; мои плечи свободно прошли между ними.

– Да, страшная штука! – сказал профессор. – А ведь у живой акулы не два ряда зубов, а вся пасть до самой глотки усажена зубами! Откуда вы это достали? – спросил он хозяина.

– Здесь неподалеку рыбаки убили. В соседнюю бухту заплыла. Попала на мелкое место – рыбаки увидали, накинули веревку; долго с ней возились, но вытащили-таки на берег. Огромная была акула – двадцати четырех метров.

«Неужели итальянец не преувеличивает? – думалось мне. – Двадцать четыре метра – ведь это примерно тридцать пять шагов. Неужели акула была такая?»

На обратном пути мы ехали медленно, и профессор рассказывал мне много интересного про жизнь моря; но, однако, самым интересным мне показался рак-отшельник, сажающий себе на раковину актинию.

VII. Старик не так страшен…

Дня через три после поездки в Портофино мне неожиданно пришлось познакомиться с тем старичком, который встретился мне ночью и которого я прозвал про себя «раком-отшельником».

Дело было в праздник. Профессору Мейеру хотелось купить винограда, но базар уже кончился, а лавки все были заперты.

В надежде, что виноград можно будет купить у кого-нибудь прямо из виноградника, мы с профессором шли по улице, обсаженной платанами. В будние дни здесь, в тени деревьев, обыкновенно сидели кружевницы. Тут можно было видеть женщин всех возрастов, начиная от подростков и кончая девяностолетними старушками, которые ради скудного заработка с утра до ночи перебирали коклюшки и переставляли булавки, выплетая тонкие узорные кружева.

В праздник кружевниц не было. Вместо них по мостовой и тротуарам слонялись мальчишки: одни забавлялись, пуская кубари; другие, играли персиковыми косточками в какую-то игру, похожую на наши русские «бабки»; третьи скакали друг через друга, играя в чехарду. Эта пестрая орава веселых черномазых и черноглазых оборвышей была удивительно живописна…

– Какие милые ребята! – сказал профессор. – Пожалуйста, поговорите с ними, узнайте, ходят ли они в школу, учатся ли естественной истории.

Я обратился к мальчику постарше, лет двенадцати. Тотчас же семь детишек, бросив игры, подбежали к нам.

– Вот, – сказал я ребятам, – синьору-иностранцу хочется знать, учитесь ли вы в школе.

Ребята заговорили сразу в несколько голосов:

– Конечно, учимся! Все учимся! У нас все должны ходить в коммунальную школу. Летом не учимся, а с первого октября школа опять откроется.

_{Ребята заговорили в несколько голосов…}

– А учат вас в школе естественной истории?

– И естественной истории, и зоологии, и ботанике, и арифметике, и географии, и истории, – стали наперебой перечислять ребятишки.

– Как же вас учат зоологии? По книжке? С картинками книжка? Вот синьору хотелось бы такую книжку посмотреть.

– Адольфито, принеси-ка свою книжку, покажи. Тебе близко, – сказал старший из мальчиков одному из товарищей. Тот пустился бегом и юркнул в соседний дом.

– Спросите у этого мальчугана, умеет ли он писать, и попросите его написать свое имя в моей записной книжке, – сказал профессор, показывая на мальчика лет восьми с умными, шустрыми глазками.

– Ты писать умеешь? – спросил я мальчика. Тот, ничего не отвечая, посмотрел на меня с недоумением.

– Да он уже во втором классе! – закричали кругом.

– Напиши мне сюда свое имя.

Мальчик взял карандаш и твердым красивым почерком написал: «Джаннино Скьяффини»…

Прибежал Адольфито и принес свой учебник. Это была третья часть школьной хрестоматии под заглавием «Я все знаю». В ней были отрывки для чтения и краткие очерки разных наук. Довольно много места было уделено географии Италии.

– А покажите, что тут есть из зоологии, – спросил профессор.

В книжке оказались описания и картинки различных животных.

– Вот носорог. Вот страус, – объясняли ребята. – Вот слон! Вот лев – царь зверей! Вот кит. Это – не рыба, а зверь!

– А где бы можно было нам достать винограда? – спросил я ребят.

Немного посовещавшись и поспорив между собой, они объявили, что виноград скорей всего найдется у дяди Мануэле.

– Где это?

– Тут, недалеко. Мы проводим!

Мальчуганы всей компанией повели нас на край города, и мы очутились перед тем самым домиком, у которого я встретил страшного «рака-отшельника». И двери и ставни окна были закрыты. Ребята начали орать в семь голосов:

– Мануэле! Дядя Мануэле! Иди скорей, Мануэле!..

– Он глухой, плохо слышит, – пояснили нам мальчишки, и в закрытую ставню полетел комок земли. Ставня отворилась, и из окна показалась голова старика. Я сразу узнал своего «рака-отшельника», но днем ничего страшного в нем не было.

– Чего вы тут, баловники, разгалделись? – добродушно заворчал он на ребят.

– Вот синьорам винограда надо! – закричали те.

– Ладно, сейчас.

Через минуту старик вышел из двери, отпер примыкавший к домику сарайчик и пригласил нас туда. Сарайчик был полон всякими фруктами, и итальянскими и привозными. Чудесным, сладким запахом пахнуло на нас от этих товаров.

Профессор купил себе кило сладкого винограда и попросил еще красивых ярко-красных плодов японской хурьмы. и веточку южной рябины с крупными ягодами, похожими на румяные яблочки. Мануэле отрицательно замахал пальцем:

– Это – нехорошо, невкусно! Когда полежит месяц, тогда можно есть!

– Передайте ему, – сказал профессор, – что я этого есть не буду, а отвезу домой, в Германию. У нас там это не растет. Потом скажите ему, чтобы он угостил чем-нибудь ребят. Пусть нарежет им арбуза.

Мануэле выбрал небольшой арбуз и нарезал его дольками. Ребята не сразу поняли, что угощенье приготовлено для них; но когда я это им втолковал, они бросились с радостным визгом и стали хватать ломтики арбуза, запихивая их себе в рот, роняя на землю и со смехом отнимая куски друг у друга.

– Ну, полно, дурачки, – ворчал Мануэле. – Тише! Ишь, сколько зря перепортили!

Профессору очень понравилась эта веселая свалка, в которой было гораздо больше детской шалости, чем жадности. Он осведомился, что нравится ребятам больше всего, и попросил угостить их еще кокосовым орехом. На этот раз Мануэле, нарезав куски кокосовой мякоти, стал давать их по очереди и выпроваживал получившего свою долю из лавки на улицу.

Для себя я взял пару душистых бананов. При расчете Мануэле назначил за угощенье ребят так дешево, что я переспросил его, так ли я понял.

– Что же с вас за это брать? – забормотал добродушно старик. Спасибо вам, иностранцам, что угостили наших сорванцов. Вот они на пол нашвыряли. Как же за это с вас брать? Заходите в другой раз. У меня дешевле купите, чем в лавках, и лучше. Ведь в лавки я же поставляю. У окрестных крестьян покупаю, и сюда, в город, приношу.

– А кокосы откуда у вас?

– Кокосы, бананы, американские орехи на пристани покупаю.

– Ну, до свиданья!

– До свиданья. Спасибо вам. Заходите!

Каким милым и добродушным оказался старый «рак-отшельник», так напугавший меня при первой встрече!

VIII. Редкая находка.

Через несколько дней я встретил на базаре Адольфито и Джацнино, с которыми познакомился, когда они провожали меня с профессором к старому Мануэле.

– Хотите вечером в кинематограф пойти? – спросил я их.

– Хотим, синьор!

– Ну, так вот что. Знаете вы раков-отшельников, которые в раковинах живут?

– Знаем. Мы их ловим для насадки, чтобы рыбу удить. На них очень хорошо клюет.

– Поймайте мне такого рака с актинией. Актинию знаете? – Для ясности я нарисовал актинию тросточкой на песке.

– Знаем, знаем! – закричали ребята и со свистом пустились к морю.

Не прошло и четверти часа, как они вернулись с добычей: это были несколько рачков в раковинах и отдельно пара актиний, сидящих на камне.

Я объяснил им, что это – не то, и для наглядности посадил одну из актиний на раковину.

Ребята снова убежали. Часа через два они вернулись. На этот раз добыча была великолепна! Крупный рак сидел в раковине, на которой лепились две больших актинии.

Вечером я праздновал эту находку, сидя в кинематографе между Адольфито и Джаннино. На экране изображалась страшная драма. Юная героиня несколько раз попадала в руки злодеев, которые стремились то сжечь ее, то утопить, то распилить электрической пилой. Однако всякий раз в нужный момент на выручку являлся герой. Мои соседи и все юные итальянцы, наполнявшие театр, были до крайности увлечены: они то свистали и кричали ругательства, проклиная злодеев, то аплодировали герою, поощряя его возгласами одобрения. После драмы на экране появился комический толстяк. Глядя на его выходки и приключения, зрители подняли такой визг и хохот, что не было слышно оркестра..

Мне было очень весело, и я забыл свою досаду на то, что так и не сумел сам найти рака-отшельника с актинией.

КАК ЭТО БЫЛО

К истокам «неведомой» реки

Рассказ-быль М. Ковалева

Через непроходимые дебри Африки, душные малярийные туманы, липкие сети лиан – к неведомым истокам загадочного Голубого Нила. Так шли Ливингстон и Стэнли… Так шли десятки и сотни других полвека назад.

Истоптанный подошвами механической обуви, прокуренный трубами колоний, изрезанный чугунными мечами рельсов и гладкими площадками аэродромов, развенчанный страницами бесчисленных «Бедекеров», лежит теперь «таинственный» черный материк. «Неведомые истоки». Где их найти сейчас?..

А между тем за тысячу сто километров от Москвы, в шести километрах от семидесяти-тысячного промышленного города, рокочут струи речки с никому не известными истоками. Сибирь. Нет, не Сибирь даже. Урал…

Ингерманка – не Голубой Нил. По ее руслу шириной в 10–15 метров никогда не зашлепают грузными спицами колес звонко пыхтящие пароходы. Лесная река поднимает лишь двухпарную шлюпку и сплавной лес. Но не довольно ли и этого?..

* * *

Платите. Белый червонец, две зеленых «трешки» и, канареечный рубль. Касса привычно стукнет компостером, и вы отойдете от нее в гулкий сумрак Рязанского вокзала, сжимая картон билета и мятую бумажку плацкарты – право на проезд в столицу Вотской Автономной Области, город Ижевск.

Молодецки ухнет паровоз, запрыгают колеса на бесчисленных стрелках Сортировочной. До Казани все пойдет нормально. Станционные колокола гулким ударом будут подчеркивать аккуратность расписания, газетчики – предлагать неизменный «Крокодил», а суровый ворчун-проводник– угрожать штрафом неряшливому пассажиру. За пыльным окном побегут поля и перелески, извилистые речки, дымки деревень.

Но за Казанью – не прогневайтесь! Дремучий лесной Урал загородит горизонты, и столетним духом патриархального домашнего житья повеет в вагон. Проводник сядет играть в картишки, намного медленнее застучит перепляс колес, раз пятнадцать подряд взвизгнут оберские свистки над захудалым перроном какой-нибудь станции, прежде чем ответит им паровоз. Чаще услышите вы резкую татарскую и звонкую вотскую (вернее – удмуртскую) речь.

Промелькнет уездный город Вотландии – Можга, или Красный. Трехэтажные дома и электрические шары среди столетних сосен. Город в лесу, основанный при революции, дважды сгоравший дотла и дважды возрождавшийся, как феникс из пепла. За ним – Агрыз. Здесь ваш московский вагон, отцепленный от уходящего дальше свердловского поезда, простоит 12–16 часов в ожидании паровоза на Ижевск.

Небыстро проедете вы эти последние шестьдесят километров новой ветки, связавшей Ижевск с миром во время империалистической войны, когда чудовищно усилившийся спрос на смертоносные изделия его огромного завода дал жизнь новому, буйно растущему городу.

Семидесятитысячная столица Вотской Автономной Области – Ижевск, город контрастов. Кривые избушки прижались к каменным великанам жилкооперации. Обрызганные электричеством клубы и кино в хлопотливом центре заглушают дикую поножовщину на пьяных седых окраинах.

Лучшее в Ижевске – это завод и пруд. Завод – отец, пруд – дитя. Дитя питает родителя.

Много лет назад впервые огласил это место веселый гам завода. Сюда, в непроходимые топи, чудовищную чащу уральской тайги, на песчаные берега реки Ижа, при великой… растратчице народного достояния Екатерине пришли люди. Не своей волей. Дворянская плеть согнала крепостных.

Крепостные мерли от малярии, цынги и голода, «по указу государеву» трудились и охотились… на людей. Бродячее племя вотяков-удмуртов, сломленное штыками и кнутами, лишенное свободы, леса и зверя, покорилось, работало, умирало…

Вырос завод. Разлился пруд. Пруд-озеро – на целых двадцать километров. С юга оно преграждено длинным ребром заводской плотины.

С востока – холмами города, с севера – угрюмыми массивами лесов, с запада– устьем двести лет назад запруженного Ижа и сплавной пристанью Воложка.

Слева от города привычно гудит покоренное озеро в мощных турбинах завода.

День и ночь благодаря упорству тридцати тысяч рук гремят и дымят тяжелые корпуса. Жарким дыханием дыма, пара и электричества дышат железные горла труб и слепые зрачки фонарей.

Здесь – индустрия. А на другом берегу пруда – первобытность. Великий сотневерстный лес, неисследованный, неизученный, лишь у самого берега тронутый ядовитым жалом топора и упорной ступней человека.

– До Ирбита иди, не выйдешь, – говорят старожилы.

– Зачем, и до Тобольска дойдешь, – поправляют другие.

Ижевск – Тобольск. Шестьсот тридцать километров.

Среди леса, в шести километрах от городской окраины, в пруд впадает… река, речка, ручей? – со странно звучным вотским названием – Ингерманка. Откуда вытекает она? Какой длины? За двести лет существования Ижевска никто этого не знал и не интересовался этим. Смешно и грустно. Двести лет…

* * *

Собственно говоря, все это дело затеял Вася Капитан – фабзаяц, охотник, спортсмен, и главное, неугомонная голова. Странное прозвище Васи – результат последнего его увлечения: моторные лодки и глиссера.

Случилось так, что Капитан смутил меня и моего товарища, а Ингерманка прельстила тайной. Сначала не хотелось верить. Но справки и единственная, чудом найденная, карта-трехверстка, где белые пятна с лаконической надписью «лес» расплеснулись на тридцати – сорока километровое пространство, сказали то же…

Двухпарная шлюпка, чайник, котелок, кружки, кусок брезента, пальто и пара теплых одеял – вот каково было наше снаряжение, дополненное двадцатью кило продовольствия, берданкой у одного из нас и маленьким браунингом у автора этих строк.

Выехали рано утром. Пуховые ночные облака разлетелись под первым вздохом утреннего ветра. Стыдливо румянившаяся заря широко улыбнулась, наконец, встающим солнцем, исчезла утренняя прохлада, и первые капельки пота выступили на лбу нашего «загребного». Пруд широко расплеснул вокруг свои стальные, покрытые золотой насечкой утра, воды. Левый луговой берег еще клубился маревом тумана. Косматые сосны вплотную подступили к зеленым холмам правого, и под тенью широких крон скользила наша шлюпка.

_{Выехали рано утром…}

Миновали дом отдыха ижзаводов – легкое досчатое здание, окруженное дремучей колоннадой леса. Вместе с ним исчезли «последние следы цивилизации». Тяжелые деревья нависли над водой. Глинистые обрывы захлестывала перепутанная чаща кустарника. Озеро убегало к горизонтам голубой солнечной гладью вод.

Шесть километров позади. Мы – у цели. Разрывая лес, далеко в берег уходит острозубый залив, весь поросший зелеными стволами камыша, лиственной кашей осоки, серебряными колоколами болотных лилий и золотыми бубенчиками ненюфаров.

Где-то здесь, за зелеными ширмами водной растительности, вливается в пруд таинственная Ингерманка.

Оглядываюсь. Ни души кругом. Вода, небо, лес и камыш…

– Вперед! – решительно командует Вася Капитан.

Нос шлюпки, повинуясь упругому нажиму весел, врезается в зеленый частокол тростника. Хрустя ломаются легкие прутья стволов. Мягко шурша, отклоняются, как цепкие щупальцы, тянут весла и руль. Одна минута – и мы в тисках. Дивная перемена! Мгновенье перед тем широчайший светлый простор окружал нас, и вдруг все исчезло. Под мягким ветром насмешливо шуршит непролазная чаща камышей. Зеленая полутьма кругом, и лишь небо над нами.

– Теперь прямо держи! – важно распоряжается наш командир. – Здесь, брат, заплутаться легко. Где он, берег-то? Гляди, не то сами не заметим, как назад выйдем.

Я – у руля. Встаю, надеясь ориентироваться. Тщетно. И берег и пруд исчезли. Зеленые тонкие стволы отгораживают нас от всего мира. Надламываю один у самой поверхности воды. Нескоро меряю «четвертями». Три метра И это – не считая подводной части. Здесь, где весло не достает дна. Ого-го!..

Плывем напролом. Грести трудно. Руль ежеминутно цепляется за крепкие подводные корни. Управлять все равно нельзя. Снимаем его, сплошь опутанный зеленью. Штук тридцать огромных черных пиявок присосалось к крашеной доске.

– Тсс!.. – таинственно шипит загребной, останавливая в воздухе занесенные весла. Показывает на что-то. Смотрим. В двух-трех метрах от нас у самой поверхности мутной воды неподвижно застыло цилиндрическое тело огромной рыбы.

– Щука! – шепчет Вася Капитан.

– Сом! – оспаривает загребной и тянется за берданкой. Освобожденное весло звонко плюхает в воду. Тяжелый хвост с хорошую лопату величиной стремительно расплескивает сияющие брызги. Громадная рыба исчезает под злобную перебранку обвиняющих друг друга гребцов…

Плывем, вернее, ползем, пробивая зеленую чащу. Полчаса, час… Конца не видно.

– Заблудились!..

Предположение превращается в уверенность. Спорим о направлении, продолжая грести. Понижаясь, отступает тростник. Вода – светлее и чище. Перед нами – низкий топкий берег. Лес расступился от него в обе стороны, сливаясь под острым углом в глубине. Треугольник болота разрезан лентой тихо журчащей ясной воды. Мы – у устья Ингерманки. Широкое ее русло, наполненное мерной жизнью течения, пролегает через болотные берега. Там и здесь река усеяна топкими кочками островков. Это внушает подозрение. Пройдем ли?

Четверть часа отдыха, бутерброд, кружка кваса – и мы продолжаем путь. Вася Капитан в картинной позе героя стоит на носу, готовый веслом измерять фарватер. Я гребу. Недавний загребной – у вновь надетого руля. Медленно, но решительно входим в русло.

– Четыре! Четыре! Три! Четыре! – как заправский наметчик, выкликает Вася. – Пять! Пять! Да ну, нажми, чего ползем!.. Видишь, глубоко… Под табак! – эффектно бросает он, наконец, до самой рукоятки погружая в воду длинное весло.

Разгибается. Я наваливаюсь на весла. Шлюпка ускоряет ход. «Трах!..» Резкий удар и… стоп! Рулевой и я с шумом срываемся на досчатое дно. Капитану приходится хуже. Он делает изящное сальто и… плашмя падает в воду. Платает Вася хорошо, вода тепла, лодка рядом, и мы только смеемся, потирая ушибы.

Между тем над водой показывается иссиня-белое лицо. Широко открытый рот отчаянно выдавливает:

– Помо…

_{Над водой показывается иссиня-белое лицо…}

И голова снова скрывается. Вода кипит и баламутится, словно под нею идет ожесточенная борьба. Бледнеем. Лодка кренится на сторону. Я протягиваю весло, товарищ – берданку. Капитан вновь показывается над водой и хватается за эти соломинки спасения.

– Тяните!.. Сильнее!.. Держит!.. – истошно кричит он.

Дергаем изо всех сил. Под водой раздается странный треск, и Вася, как пробка из бутылки, выскакивает из коварных вод Ингерманки.

– Что с тобой?.. Кто держал? – испуганно любопытствую я.

– Сом… акула… кит! Почем я знаю? – раздражается Капитан, отряхиваясь от ручьями текущей с него воды. – Вообще какая-то гадость!

Смотрим с сомнением. Рулевой тщательно приглядывается к воде, опускает в нее руку, что-то тянет, надуваясь от непомерного усилия, и говорит серьезно:

– Китов здесь не водится. Это меч-рыба. Помогите! Держу за хвост!

Помогаем. Над водой показывается огромный сук тяжелой липкой коряги.

– Черный дуб! – невольно вскрикиваю я.

В прозрачной воде смутно виден гигантский круглый ствол, на который и налетела наша шлюпка. Одну из древних ветвей великана, боровшуюся с нашим командиром, мы подтащили к себе.

Инцидент исчерпан. Впрочем, нет. Брюки Васи (в объяснение таинственного треска) разодраны надвое.

Под его возмущенные чертыханья обходим едва не погубивший нашу экспедицию, погребенный на дне реки многотысячный клад. Из-под самого носа шлюпки то-и-дело взлетают пестрые кряквы. С четким клекотом уносится вдаль длинноносая цапля. Сколько здесь плавающей дичи! Охотничий рай!

«Бах, ба-бах!» – трижды грохочет берданка в руках раздевшегося для просушки платья Капитана.