Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 11"

Автор книги: Николай Шпанов

Соавторы: Ричард Коннел,М. Ковалев,Владимир Ветов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

XIX. Пять дней на Кап-Вреде.

Я, конечно, не могу успокоиться, прежде чем не узнаю обстоятельств пятидневного пребывания Чухновского на Кап-Вреде. Жалко смотреть на кинооператора Блувштейна, у которого совершенно посерело и без того далеко не румяное лицо. Еще сильнее согнулась его сутулая спина, и понуро глядят из-под надвинутого на лоб шлема огромные уши. На правах сожителя Блувштейна я первым выслушиваю его рассказ:

– Ну, дорогой Николай Николаевич, вы, конечно, знаете обстоятельства нашего полета, но вам едва ли известно, что наши продовольственные запасы были крайне ограничены. Вооружение было самое мизерное. У нас была на всех одна винтовка и десять обойм патронов. Имелся и примус, однако, как водится в таких случаях, он был испорчен. Помните ведро, в котором вы нагревали нам снег перед стартом? Увы, оно оказалось не луженым, а освинцованным, и мы в первый же вечер, поев из него, принуждены были глотать молоко как единственное противоядие, имевшееся в нашем распоряжении. Аптечку мы, конечно, забыли на «Красине». К счастью ни на ком из нас отравление не сказалось, кроме бедняги Шелагина, у которого появились боли в животе.

Мы не имели представления о том, сколько времени потребуется «Красину» на спасение групп Мальмгрена и Вильери. Наше продовольствие с трудом можно было растянуть на несколько дней; Чухновский телеграфировал вам, что у нас хватит припасов на две недели, только для того, чтобы понудить вас, не заходя за нами, итти прямо к замеченной группе… Необходимо было пополнить наши запасы охотой.

Я забыл вам сказать, что как только мы сели и выяснилась полная невозможность взлететь, Джонни Страубе вытащил из кармана десять червонцев и, прыгая на одной ноге, весело заявил: «Ну, ребята, деньги есть – по двадцати целковых на брата – по целых сорок крон! Если у медведей цены такие же, как у норвежцев, то мы будем сыты и, быть может, даже сумеем приодеться». Однако лавок на Кап-Вреде медведи не построили, и нам пришлось отправиться в глубь полуострова в поисках пищи. Недалеко от берега, поднимавшегося ровными террасами от моря, мы заметили серый силуэт рогатого зверя. «Единорог»… – прошептал Страубе.

Распластавшись на животе, мы ползли по глубокому снегу к «единорогу», который спокойно шел по ущелью. При ближайшем рассмотрении «единорог» оказался полярным оленем. Страубе выстрелил. Олень остановился, повернул голову в нашу сторону. После второго выстрела он побежал. Еще шесть патронов выпустил Страубе ему вслед, Наконец девятым патроном он свалил оленя. Мы вскочили на ноги и, утопая по пояс в снегу, бросились к лежащему зверю. Однако он поднялся и, припадая на колени, стал карабкаться на утесы. Я выхватил у Страубе винтовку и последним патроном второй обоймы добил оленя.

_{Страубе выстрелил… Олень остановился, повернул голову в нашу сторону…}

Невозможно было вдвоем дотащить тушу оленя до самолета. Решили, что Страубе пойдет за людьми, а я останусь охранять тушу от посягательств птиц и медведей. Для этой цели в моем распоряжении имелся один патрон, и думаю, что если бы действительно явился медведь, то мне пришлось бы входить с ним в сделку с уплатой за оленя червонцами Страубе или позорно удирать. К счастью, вместо медведя я увидал второго оленя. После недолгого колебания я выпустил в него мой единственный патрон. Вы знаете, что я далеко не блестящий стрелок. Однако на этот раз я оказался почти Теллем: олень упал, судорожно дергая ногами. Мне пришлось проделать неприятную операцию добивания зверя финским ножом. Это не прошло мне даром. Миниатюрное копыто оленя раскровянило мне левую ногу. Наградой послужили мне вот эти рога.

Я до сих пор с содроганием вспоминаю гнусную операцию свежевания оленьих туш. Зато мы надолго были обеспечены свежим мясом. Если, бы мы не забыли взять с собой соль, мы питались бы совсем не плохо. Мы пробовали варить суп из пресной воды, но оленье мясо без соли отвратительно. Джонни предложил употреблять для супа морскую воду и принялся усердно черпать консервной банкой воду из полыньи. Когда мне пришло в голову попробовать, не слишком ли горчит морская соль, то я остолбенел… Вода была абсолютно пресной и в ней не было и сотой доли тех привкусов, которыми изобилует наша красинская «пресная» вода! То же самое повторилось, когда мы достали воду на уровне нижней кромки ледяного покрова. Так продолжалось до глубины двух метров. Наконец с большим трудом нам удалось достать соленую воду. Не скажу, чтобы этот суп был вкусен. Морская соль по вкусу напоминала английскую соль из аптеки нашего добрейшего Анатоликуса…

В общем было бы не так плохо, если бы можно было спать. У нас не было спальных мешков. Спать на снегу – мокро и холодно. Мы пробовали спать в самолете, но это также оказалось невозможно, так как металлические стенки казалось излучали мертвящий холод. Кроме того, кабины самолета так малы, что приходилось Складываться перочинным ножом. Вы представляете меня и Алексеева[10]10
  А. Д. Алексеев, летчик-наблюдатель, – человек огромного роста.


[Закрыть]), спящими вдвоем в кабине длиною в полтора метра?.. За пять суток мы, вероятно, проспали не больше пяти часов.

На третьи сутки над нами со стороны Кингсбея прошли три самолета, не заметив нас, На обратном пути один из самолетов заметил нас и сделал над нами два круга. Это был швед. Через пять суток мы увидели трех человек, приближавшихся к нам со стороны моря. Это были Нойс, Матеода и Альбертини, притащившие нам большие нарты с запасом теплых вещей и продовольствия. Все это посылала нам «Браганца», которая не смогла к нам подойти.

_{Через пять суток мы увидели трех человек, приближавшихся к нам со стороны моря…}

Нам было даже немножко досадно, когда часа через два после прибытия Нойса подошли Юдихин и Кабанов. Так и не удалось нам попробовать заморских лакомств!.. Ну, а теперь спать, спать и спать!.. Будьте добры, посмотрите, чтобы не сломали, поднимая на борт, штатив моего аппарата. Теперь это не просто штатив – это радиомачта, на которой была натянута антенна нашей аварийной станции на Кап-Вреде…

Блувштейн отправился в каюту врача, где и заснул, не раздеваясь, прямо на полу. Его койка была занята спасенным итальянцем.

XX. Хельмар Нойс.

За столом кают-компании между красивым худощавым Альбертини и смуглым, как мулат, чернобородым Метеода сидел человек, напоминавший героя клондайкских рассказов Джэка Лондона. Ростом выше среднего, коренастый; иссиня-багровое лицо оттенено пятнами нависших рыжих бровей; плоские белесые вихры волос. Из-под воротника брезентового пиджака выглядывала толстая вязаная фуфайка, а из рукавов торчали крепкие узловатые, поросшие рыжими волосами, пальцы. Это был норвежец Хельмар Нойс, проводник группы лыжников с «Браганцы», шпицбергенский охотник.

_{В кают-компании сидел человек, напоминавший героя клондайкских рассказов Джэка Лондона..}

Сын рыбака, Хельмар провел свое детство в Анденесе, крошечном поселке на крайнем севере Норвегии. Поселок этот прилепился на голом неприютном мысе у подножия маяка Анденес. Когда Хельмар научился ходить, ему была предоставлена полная свобода. Целыми днями бродил он по прибрежным камням… Лишь в очень бурные дни маленького Хельмара привязывали длинной веревкой к забору, чтобы мальчика не смыло приливной водой. Десяти лет Хельмар уходил уже со своими сверстниками в море на несколько миль. Лицо его рано стало краснеть под действием соленого ветра. Скоро пришла пора ходить и на настоящую ловлю на моторном боте отца, а зимою бегать на лыжах за 12 километров в окружную школу.

Мореходная школа в Тромсе была преодолена молодым Нойсом без особого энтузиазма. Подначальное плавание на промысловых судах было Нойсу не по душе. Его смущали в портах рассказы о том, как вольно и широко живут «настоящие» люди: каждый из них сам себе хозяин, господин своего времени и желаний. Такими людьми были, по словам рассказчиков, охотники и контрабандисты. И когда у молодого Хельмара Нойса, по причинам, известным лишь ему и полиции, появилось в биографии пятно, из-за которого полиция захотела лишить его права свободного передвижения, он, недолго думая, в компании двух таких же крепких, пропитанных ветром и жаждой свободы, молодцов отправился на Шпицберген. Нойс сделался охотником. Два ружья, сани и восемь собак составляли его движимость, а недвижимость он создавал себе сам сооружая избушки-зимовья через каждые 40–50 километров. Спустя год Нойс имел одиннадцать таких зимовий. В них складывались запасы продовольствия, патроны, теплые вещи.

Лишь здесь, на толстом снежном покрове, на скользкой поверхности ледяных рек-глетчеров, Нойс по-настоящему оценил ту лыжную тренировку, которую получил мальчуганом, бегая ежедневно за 12 километров в школу. Теперь ему приходилось преодолевать огромные расстояния: налегке он проходил до 80 километров в день. Колоссальная трата энергии, какой требует такая жизнь, восполняется хорошим питанием, так как на своих базах охотники содержат самые питательные продукты. В погребенном под снегом зимовье после тяжелого трудового дня они подкрепляются вяленым мясом, рыбой, овощами; нередко они лакомятся ананасами и персиками, конечно, в консервах. Эту роскошь они могут себе позволить, так как Шпицберген представляет собой неисчерпаемый источник богатств. Основное– это песцы, медведи и олени. У Нойса выдавались годы, когда он отправлял своим контрагентам на материк до 110 песцов, 170 оленей и 8 медведей. Это вполне обеспечивает его и семью, продолжающую жить в Тромсе.

В день отъезда из Тромсе у Нойса родилась дочка, о росте которой в течение семи лет он судил по письмам жены. Через семь лет он поехал домой на побывку. Однако родина ему не понравилась. Узкие, сдавленные стенами домов, улицы, мощеные дороги, электричество и телефоны – все это так стесняло его, что, пробыв некоторое время с семьей, он снова уехал на шпицбергенские просторы. Через несколько месяцев он узнал из письма жены о том, что у него родился сын…

Прошло еще шесть лет. За все это время Нойс ни разу не побывал на родине. Он утверждает, что жизнь на Шпицбергене стала для него вполне нормальной, и его не тянет в город. Нойс считает, что, пробыв на Шпицбергене тринадцать лет, он может позволить себе остаться там еще на двенадцать лет. Лишь когда придет пора выводить на жизненную дорогу сына, он вернется в город.

Жизнь на Шпицбергене полна опасностей. Человека окружает зыбкий коварный снег. В прошлом году с Нойсом был следующий случай. Увлекшись песцовым следом, Нойс перешел границу надежного снега и очутился на крутом склоне горы. Неожиданно снежная корка, лежавшая на льду, поползла под ногами Нойса. Вскоре он очутился в снежной лавине, неудержимо катившейся к фиорду. Нойс стремглав летел вниз, уцепившись за сани и запутавшись в клубке из ремней и собак. Снег, нарастая, давил с огромной силой. Из глотки раздавленных лаек ручьями лилась кровь; Нойс также почувствовал вкус проступившей из горла крови. Грудь его была продавлена… Лавина докатилась до берега. Нойс остался беспомощно лежать в куче снега и обломков, среди трупов собак. На другой день его подобрали товарищи. Не больше полугода давала себя знать кровавая мокрота, сломанные ребра быстро срослись, и все пошло попрежнему.

_{Нойс стремглав летел вниз…}

Такую жизнь Нойс вел бы и по сегодняшний день, если бы капитан Свердруп (известный полярный мореплаватель) не вызвал его для участия в экспедиции, отправлявшейся на поиски Нобиле. Нойс двинулся в путь вместе с охотником Тонбергом. С ними было десять собак. 13 июня они высадились в глубине Валенберг-Бея. Затем они на лыжах пересекли ледяное плато Норд-Остланда. Путь в 60 километров проделали в сутки… Передохнув в Репс-Бее, двинулись по льду к острову Скорсбю. 15 июня они достигли его и соорудили продовольственную базу. 16-го они уже на Кап-Платен, где также оставляют базу. 17-го вернулись на Скорсбю. Передохнув день, прошли на Норд-Кап, где в проливе Беверли-Стрит в миле от берега увидели затертую льдами «Браганцу». Сунулись было к «Бра-ганце», но лед оказался сильно подвижным; итти с собаками было невозможно. Пришлось вызывать дымовыми шашками помощь с «Браганцы».

_{Нойсу с товарищами пришлось вызывать помощь с «Браганцы» дымовыми шашками.}

До 23 июня стоял непроглядный туман. Как только он разошелся, Нойс покинул «Браганцу». Его новыми спутниками были альпини (горные стрелки) Матеода и Альбертини. Решено было итти навстречу Мальмгрену. В тот же день все четверо пришли на Скорсбю. Здесь разбились на две партии: норвежцы пошли на Кап-Вреде, миновали Драгер-Бей, пересекли Кап-Платен; итальянцы же пересекли полуостров Кап-Платен у его основания. 25-го все сошлись на восточном берегу полуострова. Следов группы Мальмгрена не было обнаружено.

Снова разошлись: норвежцы пошли поперек залива Довэ, а итальянцы – вдоль берега. Но, как предсказывали норвежцы, пройти берегом альпини не удалось, и пришлось возвращаться в поисках следа норвежцев, которых они и нагнали 28 июня на. острове Репс. Дальше пошли уже вместе. Альпини – бравые ребята и прекрасные лыжники – убедились, что в незнакомых условиях им трудно работать одним. К востоку от мыса Брун наткнулись на островок, которого не было на карте. Они решили, что впервые его посещают, но неожиданно обнаружили склад провианта и письма командира альпийских стрелков Сора, сообщавшего, что он пробивается дальше по направлению к Нобиле.

30 июня покинули островок и пошли к Ли-Смиту. Однако они не смогли дойти до него: путь преграждал огромный ледник; морем его обойти было невозможно, так как под действием сильного ветра лед делался ненадежным. Пришлось возвращаться ни с чем. У Кап-Вреде нашли письмо возвращавшегося из-за болезни глаз Ворминга, которого и нагнали у Беверли-Бей. 6-го июля их всех подобрала «Браганца».

Ha-днях «Браганца» получила уведомление, что на Кап-Вреде сидит новая группа, нуждающаяся в подкреплении продовольствием, – группа Чухновского. «Браганца» немедленно двинулась к группе, но льды оказались ей не под силу. Снова взялись за Нойса. Впрягшись в нарты с теплыми вещами и продовольствием, он с двумя итальянцами двинулись к мысу Вреде. Однако на их пути встала необычайной ширины полынья (как потом оказалось, – след «Красина»), и им пришлось сделать большой крюк…

Нойс пришел к нам на борт с таким видом, словно совершил небольшую прогулку. Сидя в кают-компании, добродушный, краснощекий гигант с аппетитом уничтожал одно блюдо за другим, после обильной порции спирта он просиял и, потирая багровые руки, удовлетворенно вымолвил: «Gut»…

(Окончание в след. №)

МЕЖДУ МОРЕМ И ПУСТЫНЕЙ

Рассказ В. Ветова

Настоящий рассказ является результатом поездки в Мангишлак, предпринятой беллетристом В. Ветовым и художником В. Голицыным летом текущего года по специальному заданию редакции «Всемирного Следопыта». Тт. Ветов и Голицын обследовали побережье Каспийского моря и, между прочим, осмотрели ряд маяков, в том числе и тот, о котором идет речь в этом рассказе. Иллюстрации, сопровождающие рассказ, сделаны художником Голицыным с первоначальных набросков, зарисованных с натуры.

–

Широко раскинулась унылая выжженная пустыня Мангишлака. Тысячи квадратных километров, плоских, как стол, гнетут однообразием и наводят тоску на непривычного путника. Куда ни глянь – буроватая глина, серые камни да редкая темная травка, жесткая, колючая и сухая. Знойный ветер, нигде не встречая преград, месяцами, годами носится над безбрежным простором и поет сбою вечную песнь, свистит в камнях, шелестит травой, не зная покоя. Орлы-могильщики, распластав черные могучие крылья, с гортанным клекотом парят между раскаленной пустыней и солнцем…

Гнетущая сушь. Ни капли воды. Мертвая монотонная равнина… и вдруг – обрыв… ласковая улыбка синего бескрайного моря. Конец тоске и унынию бурой степи…

Стосаженной кручей сбрасывается в Каспий пустыня Мангишлака. Чудовищными плоскими грибами нависли друг над другом многоэтажные выветрившиеся пласты серого сланца; кажется, вот-вот они оторвутся и с грохотом обрушатся вниз. А там, внизу, где пенится море, в диком хаосе нагромоздились друг на друга гигантские серые глыбы, острые камни и целые скалы, подточенные ветром, – следы давнишних обвалов.

На узком рубеже, отделяющем безбрежное море от бесконечной пустыни, одиноко высится серая каменная башня, окруженная стеной с узкими бойницами. Ветер безжалостно треплет выцветший красный флаг на верхушке башни и свищет в бойницах. Это – старый маяк, давным-давно выстроенный здесь и превращенный в крепость в те далекие времена, когда царские войска покоряли вольные племена кочевников Мангишлака. Маяк давно уже перестал быть крепостью. Давно обрушилась в пропасть та часть стены, которая обращена к морю. С тех пор не строили новой стены, и старый маяк служит теперь мирной цели, указывая по ночам верный путь судам, плывущим к берегам Азии.

Далеко от маяка до ближайшего поселка. Тоскливо и однообразно тянутся дни для людей, приютившихся на этом рубеже моря и пустыни..

* * *

Пожилой смотритель маяка, маленький худенький человек, сидел за столом в опрятной и просторной комнате с чисто выбеленными стенами. Большой стол, покрытый клеенкой, полдюжина венских стульев, старый покосившийся шкап, две-три фотографии на стенах в рамках из пестрых ракушек, барометр и ламповый радиоприемник, давно безмолвствующий из-за истощившейся батареи, – вот убранство комнаты, в которой смотритель уже многие годы проводит время, склонясь над вахтенным журналом маяка. В этот день так же, как и накануне, как и много лет назад, маленький человек с очками на носу, сгорбившись над столом, записывал привычные осточертелые отрывочные фразы:

7 час. 30 мин. Утренний чай.

8 " – " Подъем флага, согласно инструкции. День отдыха. Работ не производилось.

8 " 30 " Команда отпущена до приготовления аппарата к ночному освещению.

12 " 35 " Мимо маяка прошел пароход «Демьян Бедный».

17 " 35 " Команда возвратилась на маяк.

18 " 30 " Приготовление аппарата к освещению.

18 " 49 " Открыл освещение маяка. На вахту вступил т. Петров.

Смотритель записывал то, что происходило вчера. Завтра он будет писать о том, что было сегодня… А что было? Да все то же, беспросветное, серое, будничное…

Смотритель на минуту оторвался от писания. Зевнул, потянулся и глянул в окно.

Еще четверть часа назад горизонт над Каспием был чист и безоблачен. Но теперь в очках смотрителя отразилось темное облачко, белое у краев. С каждой минутой облако росло, чернело, быстро выползая из-за нахмуренного моря. Смотритель перевел ленивый взгляд на барометр, который еще накануне начал резко падать.

– Шторм… – чуть слышно прошептали его губы.

Об этом он запишет завтра, а сегодня надо кончить то, что было вчера, и, еще раз зевнув, смотритель неспеша принялся за журнал.

Он успел уже написать, что «за истекшие сутки особых случаев не было» и что «за 9 часов 55 минут горения израсходовано 9,950 кило керосина».

Теперь обгрызанная ручка пера лениво переехала к нижнему краю страницы, и ржавое треснутое перо, брызгая во все стороны чернилами, медленно зацарапало.

Направление ветра… S.-W.

Сила ветра…….3 балла.

Состояние погоды… 0 "

Состояние моря…..2 "

Высота баром…

Внезапно сильный порыв ветра налетел на маяк, бешено завыл в железных поручнях балкона на башне и потряс стекла в окне, возле которого сидел смотритель. Мелкие камешки, подхваченные с края обрыва, поднялись на воздух и дробью ударили по стеклу. Начался один из тех свирепых штормов, которые так внезапны и обычны на Каспии. Первые редкие и крупные капли дождя с шумом упали на подоконник и тотчас же испарились в сухом накалившемся воздухе. Внезапно почерневшее море заволоклось молочной пеленой дождя, и где-то внизу далекими пушечными раскатами забил прибой о круглые серые скалы. Разом обрушился на маяк косой, почти горизонтальный, проливной дождь, мигом скрывший от глаз смотрителя море. В комнате стало темно. Смотритель нахмурился и поспешно докончил:

Высота барометра….. 756,8

Температура воздуха… 28

Не успел смотритель отложить в сторону обгрызанную ручку, как дверь за его спиной порывисто распахнулась и в комнату вбежала молодая девушка в белом платье. Она казалась взволнованной. Большие голубые глаза смотрели растерянно. Девушка часто переводила дух и оглядывалась на дверь, словно ожидая, что кто-то ее будет преследовать.

– Какие-то люди пришли!.. Они говорили со мною… там, на дворе…

_{Они говорили со мною… там, на дворе…}

– Люди? – удивленно переспросил ее смотритель. – Киргизы?.. Что же им нужно?

– Нет, это какие-то особенные люди. Их двое… На голове у них вот такие шляпы, – и девушка широко развела руками над головой. – У них ружья, и они одеты совсем по-особенному. Они просили у меня позволения переждать непогоду.

– _ Что же ты им ответила?

– Ах, я так испугалась!.. Я ничего им не сказала, а убежала сюда.

Добрая усмешка скользнула по губам смотрителя, и он с нежностью поглядел на дочь поверх очков:

– Ну, можно ли быть такой дикаркой, Марина! Пойдем к этим людям, авось, они нас не съедят. Не мокнуть же им в степи под дождем! Смотри, что делается за окном…

Смотритель был немало удивлен: люди в широких соломенных шляпах, странно одетые, да еще с ружьями в руках – на этом глухом азиатском берегу! Как и зачем попали они во двор старого маяка в двадцати двух километрах от единственного поселка? Люди– это слово приобрело особенный смысл на краю безлюдной пустыни. За долгие годы, что смотритель прожил тут, он не видал во дворе маяка иных людей, кроме своих подчиненных. Киргизы– кочевники степей – и те не заходили сюда. Раз в год приезжал начальник с ревизией, и этот приезд бывал событием, о котором долго помнили на маяке. И вдруг сегодня…

Все это разом пронеслось в голове смотрителя, пока он отмерял несколько шагов, которые отделяли его от мокнувших за стеною неизвестных людей.

Он поспешно открыл наружу дверь и пытливо глянул на двух загорелых незнакомцев в соломенных шляпах, одетых в светлые рубахи с отложными воротничками и галстуками. На ногах пришельцев красовались кожаные гетры, за плечами торчали охотничьи ружья.

– Войдите… – как-то неловко проговорил сразу смутившийся смотритель.

Незнакомцы не заставили повторять приглашения и тотчас же вошли в сени, сняв круглые шляпы, с которых струилась вода.

– Вы разрешите нам переждать у вас непогоду?.. Мы охотились под кручей за куропатками… Буря так внезапно настигла нас, – заговорил один из пришельцев. – Вас удивляет наше появление, не правда ли? Мы – далекие путешественники… прибыли к вам из Москвы…

– Что?.. Из Москвы! – переспросил недоумевающий смотритель и невольно подумал, что все это сон.

– Я вижу, вы поражены, – сказал старший из незнакомцев. – Однако это так. Позвольте представиться: Сергей Стрелков, в некотором роде писатель. А это мой друг – Владимир Вегин, художник. Мы прибыли сюда с целью изучения вашего края.

Марина, несколько раскрасневшаяся, с нескрываемым любопытством рассматривала странную пару. Наивные глаза ее были широко раскрыты, губы приоткрыты от удивления. Внезапно она спохватилась, что ее роскошные золотистые волосы растрепались, и смущенно принялась поправлять прическу.

– Милости просим, – пробормотал сконфуженный смотритель, приглашая пришельцев в комнаты.

– Смотритель маяка, Федченко, – отрекомендовался он, протягивая руку москвичам. – А это моя дочка Марина, – добавил он голосом, в котором прозвучали теплые нотки.

Вегин, высокий, стройный молодой человек с открытым лицом, протянул девушке руку. Та вспыхнула ярким румянцем и неловко подала сбою маленькую руку, взглянув на него исподлобья.

Федченко забросал своих гостей вопросами и с жадностью ловил каждое их слово. Они должны были рассказать все, что знали о Москве, о загранице и о всех новостях – без различия, касались ли они политики, науки, техники или искусства. Марина была молчалива, ноне упускала ни слова из того, что говорили гости. Ей, выросшей на маяке вдали от людей, многое из того, что говорили, было непонятно, но именно в силу этого писатель, а в особенности, молодой художник Вегин, приобретали в ее глазах ореол чудесного. Подперев личико маленькой крепкой ручкой, она слушала, слушала без конца рассказы о Москве и неизменно краснела, когда молодой человек обращался непосредственно к ней.

Буря не желала угомониться. Дождь, который редко случался в этих краях, казалось, хотел вознаградить себя за долгую бездеятельность и продолжал низвергать на маяк потоки воды. Лишь к вечеру он, наконец, прекратился. Однако Федченко настоял на том, чтобы гости переночевали у него, тем более, что ветер все еще плакал, свистел и завывал в узких бойницах.

Давно уже на верхушке башни загорелся огромный фонарь величиной чуть не с комнату; давно разливал он на десятки километров потоки белого света, а там, под фонарем, в опрятной беленькой комнатке все еще сидели за самоварчиком Федченко, Марина и двое гостей.

– Расскажите же нам теперь про себя, – обратился Стрелков к смотрителю. – Что-нибудь интересное про ваш маяк.

– Увы, рассказывать нечего! – грустно улыбнулся смотритель. – Маяк, как маяк… и все тут. Я, дочка, помощник и сторож – что мы видим… что знаем?.. Каждый день – совсем как другой, и разница лишь в том, что завтра мы засветим огонь на три минуты позже, чем сегодня… Такова уж инструкция… И живем-то мы согласно инструкции.

– Но не может быть, чтобы у вас не было никаких происшествий.

– Представьте себе, не было.

– Ну, скажем, какое-нибудь кораблекрушение?

– За двенадцать лет, что я тут живу, – ни одного…

– Ну, какой-нибудь невероятный ураган?

– Штормы бывают часто, особенно осенью. Но разве это происшествие? Шторм, как шторм, на девять или десять баллов – вот все, что можно про него рассказать… Впрочем, раза два мы, точно, немного испугались. Один раз после ливня вблизи от маяка отошла часть кручи. Размыло ее. Опять же ветер подточил. Гул был порядочный, и земля затряслась, а наутро оказалось, что земля возле кручи треснула. Другой раз скала под нашим двором оборвалась и скатилась вниз с частью стены. Тоже основательный был грохот, но все обошлось благополучно. Теперь начальство хочет перенести маяк подальше от кручи. Больно уж ее ветер подтачивает: все время потихоньку обваливается. Вот и все наши происшествия за последние. двенадцать лет.

– А вы не охотитесь, чтобы скоротать время?

– Ружья нет… Да и глаза не больно-то хорошо видят. Впрочем, у нас тут своя охота бывает, пожалуй, даже почище вашей. Иной раз мы дичи добываем столько, сколько вам ни за что не настрелять.

– Как же это вы ухитряетесь?

– Мы тут, собственно, непричем. Дичь попадается сама. Весною и осенью, когда бывает перелет птиц, мы каждое утро подбираем дичь у себя во дворе и на балконе вокруг фонаря. Птицы обычно норовят лететь краешком моря. Нередко случается, что летят они прямо на огонь, ну, а наш огонек – в две тысячи свечей!.. Понятно, он ослепляет птиц, и много их сразмаху налетает на стену и разбивается насмерть. Один раз мы утром подобрали во дворе двадцать шесть кроншнепов, другой раз – дюжины полторы диких уток. Как-то даже был случай, что мы подобрали фламинго… А сколько весной всякой мелкой пташки на маяке гибнет!..

Пока Стрелков со смотрителем рассуждали о происшествиях на маяке, Вегин, уже неоднократно заговаривавший с Мариной, всячески пытался заставить ее рассказать что-нибудь о себе. Молодой человек все чаще засматривался на девушку с золотистыми волосами и красивым овалом лица. Ему нравились ее неприкрашенные наивность и непосредственность, и, глядя на Марину, он еще не отдавал себе отчета, любуется ли он ею просто как художник, или же в нем смутно начинает говорить чувство более теплое, чем простая симпатия…

Марина рассказывала ему самые простые вещи. Говорила о том, как она любит забраться на башню и смотреть оттуда на море в большую подзорную трубу. Она видит рыбаков и наблюдает, как они ловят рыбу; видит даже самих рыб, а рыбаки и не подозревают, что на них смотрит Марина; они так далеко от маяка, что без трубы кажутся точками. Марина смотрит в трубу и на орлов, и на бакланов, и на звезды, и на луну, и это так интересно! Вот если бы только была такая труба, чтобы можно было смотреть далеко-далеко, чтобы можно было рассмотреть все звезды и далекие страны за Каспием… Ей хотелось бы учиться, чтобы много-много знать про все это: про звезды, луну, про Москву и разные страны… Девушка так увлеклась своими рассказами, что принесла показать подзорную трубу.

– Через три дня, – задумчиво сказал Вегин, – мы навсегда уедем отсюда на пароходе «Демьян Бедный». Пароход пройдет мимо маяка. Я буду смотреть в бинокль. Выходите же на балкон с вашей трубой и отыщите меня на пароходе. С палубы я пошлю вам прощальный привет…

– О, нет! – вспыхнув, сказала Марина.

– Вы не покажетесь на балконе?

– Нет.

– Почему же?

– Потому что это глупости! – Девушка еще гуще покраснела.

– А смотреть, как рыбаки ловят рыбу, это не глупости?

– Это – нет…

– Ну, как хотите… Что же касается меня, то, покидая этот край, я во всяком случае направлю бинокль на маяк в надежде еще хоть раз увидеть вас, Марина!

Девушка окончательно смутилась. Ничего не ответив, она встала и отнесла трубу к себе в комнату.

Поздно расстались в тот вечер гости с хозяевами. Когда же путешественники остались, наконец, одни в отведенной им комнатушке и улеглись на сенники, Стрелков, который отличался наблюдательностью, долго еще подтрунивал над приятелем, дразня его «златокудрой головкой». Вегин нехотя отшучивался. Стрелков возбудил вопрос о том, увидят ли они Марину, когда через три дня будут проходить на пароходе мимо маяка.

Вегин утверждал, что Марина – совсем особенная девушка и что она, конечно, не покажется на балконе маяка. Стрелков настаивал на обратном, говоря, что все девушки любопытны.

Приятели заключили пари.

Многое видел Вегин во сне в эту ночь… в том числе чьи-то доверчивые голубые глаза и золотистые волосы…

* * *

Буря прошла бесследно, и яркое солнце палило над бурым Мангишлаком, когда на следующее утро Федченко и Марина вышли к воротам провожать гостей. Прощание носило самый сердечный характер; казалось, расставались старые друзья.

Крепко пожал Вегин руку Марины, и от глаз Стрелкова не ускользнуло, что молодая девушка при этом потупила глаза.

Приятели тронулись в путь. Долго еще оборачивались они на маяк и махали шляпами в ответ на махания платков смотрителя и его дочери.

Но вот стайка диких полевых голубей стремительно пронеслась между краем пустыни и морем. Этого было достаточно, чтобы путники на время позабыли о маяке и его обитателях.

На серой круче водилось много диких голубей, нежный палевый цвет которых красиво выделялся на фоне камней. Отойдя от маяка на добрых полкилометра, путешественники начали охоту. Азартная это была стрельба по красивым птицам, несущимся в неровном молниеносном полете. Большинство подстреленных голубей, перевернувшись б воздухе, падали под обрыв, на острые камни. Лишь немногие оставались на краю пропасти. Голубей было так много, и стрельба так увлекла товарищей, что вскоре у них почти не осталось патронов. Охотники принялись подбирать голубей, упавших поверху. Достать свалившихся под кручу оказалось невозможным, так как берег обрывался голой отвесной стеной.