Текст книги "Гражданская война в Испании. 1936-1939 гг."

Автор книги: Николай Платошкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)

Гитлеровская Германия вступала в свою первую войну.

До середины октября 1936 года немецкие «юнкерсы» перебросили в Андалусию из Марокко 13000 солдат и 270 тонн военных грузов. Для экономии времени днем, техобслуживание «юнкерсов» проводилось немецкими техниками ночью при свете включенных автомобильных фар. В 1942 году Гитлер воскликнул, что Франко следует воздвигнуть монумент во славу «юнкерсов» и «испанская революция» (фюрер имел в виду мятеж) должна благодарить их за свою победу.

Воздушный мост едва не сорвался из-за отсутствия бензина. Мятежники быстро израсходовали армейские резервы и стали закупать топливо у частных лиц. Но качество этого бензина было недостаточным для авиационных моторов, и немцы добавляли в бочки бензольные смеси. После этого бочки катали по земле до тех пор, пока их содержимое не становилось более или менее однородным. Кроме этого, мятежникам удавалось закупать авиационный бензин и во Французском Марокко. И все же когда 13 августа 1936 года из Германии пришел долгожданный танкер «Камерун» топлива для «юнкерсов» оставалось только на один день.

5 августа ВВС мятежников совершили налет на республиканские корабли, чтобы отвлечь их внимание и провести в Испанию морской конвой с войсками. Но сначала мешал туман. Конвой смог выйти в море повторно только к вечеру.

Одновременно Франко пытался надавить на республиканский флот дипломатическими методами. После его протестов власти международной зоны Танжер (в тамошней администрации первую скрипку играли англичане) выставили из этого порта республиканский эсминец «Лепанто». Власти английской колонии Гибралтар отказывались заправлять республиканские корабли горючим. 2 августа в Гибралтарском проливе появилась и германская эскадра во главе с самым мощным кораблем гитлеровских ВМС «карманным» линкором «Дойчланд» (примечательно, что Франко первоначально назначил дату провода первого морского конвоя из Марокко в Испанию именно на 2 августа). Формальным поводом для появления германской эскадры у испанских берегов была эвакуация граждан «рейха» из объятой гражданской войной страны. На деле немецкие корабли всячески помогали мятежникам. «Дойчланд» встал на рейде Сеуты и уже 3 августа помешал республиканским кораблям эффективно провести бомбардировку этого оплота путчистов.

И вот, 5 августа итальянские бомбардировщики нанесли удар по республиканскому флоту. Неопытные экипажи кораблей, не приученные к действиям при атаке с воздуха, поставили дымовую завесу и ретировались, чем позволили мятежникам переправить в тот же день морем 2500 солдат (Франко назовет позднее этот конвой «конвоем победы»). Начиная с этого дня, мятежники уже беспрепятственно переправляли морем свои контингенты в Испанию, а 6 августа на полуостров, наконец, прибыл и сам Франко, избравший своей штаб-квартирой Севилью.

Следует признать, что Франко проявил упорство и изобретательность в достижении своей главной цели – переброски наиболее боеспособных войск мятежников в Испанию. Впервые в истории войн для этого был организован воздушный мост. Некоторые историки полагают, что Франко все равно переправил бы войска морем, так как республиканский флот был мало боеспособным. Но пассивность ВМС республики объяснялась не столько отсутствием опытных командиров, сколько эффективными налетами итальянских самолетов: многие матросы панически боялись угрозы с воздуха. Таким образом, можно сделать вывод, что без помощи Гитлера и Муссолини, Франко в любом случае не смог бы быстро развернуть свои войска в Андалусии и начать наступление на Мадрид.

И все же флот республики не складывал оружия. 5 августа крупное соединение ВМС в составе линкора, двух крейсеров и нескольких эсминцев подвергло сильному обстрелу южноиспанский порт Альхесирас, потопив канонерку «Дато» (именно она перевезла первых солдат из Африки) и повредив несколько транспортов. Кроме этого, республиканские корабли периодически бомбардировали Сеуту, Тарифу и Кадис. Но под прикрытием авиации мятежники перевезли морем через пролив в августе 7 тысяч человек, а в сентябре – 10 тысяч, не считая значительного количества военных грузов.

В конце июля флот республики планировал провести захват порта Альхесирас морским десантом, но весь план был отклонен, когда дошли сведения об укреплении порта новыми артиллерийскими батареями.

29 сентября в Гибралтарском проливе состоялся бой республиканских эсминцев «Гравина» и «Фернандес» с крейсерами мятежников «Адмирал Сервера» и «Канариас», в ходе которого один из эсминцев был потоплен, а другой был вынужден укрыться в Касабланке (Французское Марокко). После этого контроль над Гибралтарским проливом окончательно перешел в руки мятежников.

Перебросив войска через пролив, Франко приступил к реализации основной задачи войны – взятию Мадрида. Кратчайший путь к столице лежал через Кордову, что и ввело в заблуждение республиканское командование, сосредоточившее под городом наиболее боеспособные силы и пытавшееся контратаковать. Франко же с присущей ему осторожностью решил сначала соединиться с войсками Молы и только после этого совместными усилиями захватить Мадрид.

Поэтому африканская армия повела наступление из Севильи через Эстремадуру – бедную, малозаселенную, без крупных городов сельскую провинцию к северу от Андалусии, граничащую с Португалией. В этой стране с 1926 года существовал военный диктаторский режим Салазара, с самого начала мятежа не скрывавшего симпатий к путчистам. Так, например, Мола и Франко поддерживали телефонную связь в первые недели войны, используя португальскую телефонную сеть. Когда войска Молы в районе Гуадаррамы попали в тяжелое положение, африканская армия перебросила им через Португалию крайне необходимые боеприпасы. Немецкие и итальянские самолеты, сопровождавшие бросок на север марокканцев и легионеров, часто базировались на португальских аэродромах. Банки Португалии предоставили мятежникам льготные кредиты, а через радиостанции страны путчисты вели свою пропаганду. Военные заводы соседней страны использовались для производства оружия и боеприпасов, а позднее Португалия направила Франко 20 тысяч «добровольцев». В августе 1936 года немецкие пароходы разгрузили в португальских портах крайне необходимые для африканской армии пулеметы и боеприпасы, которые кратчайшим путем по железным дорогам Португалии были доставлены на фронт.

Итак, левый (португальский) фланг наступающей южной армии мятежников можно было считать вполне обеспеченным. 1 августа Франко приказал колонне под командованием подполковника Асенсио выступить на север, соединиться с Молой и передать ему семь миллионов патронов. Кейпо де Льяно реквизировал автотранспорт, пригрозив расстрелять арестованных руководителей профсоюза таксистов, если последние сами не подгонят свои машины к резиденции генерала. 3 августа за Асенсио двинулась колонна майора Кастехона, а 7 августа – колонна подполковника де Тельи. Каждая колонна состояла из одной «бандеры» Иностранного легиона, «табора» (батальона) марокканцев, инженерных и санитарных служб, а также 1–2 батарей артиллерии. С воздуха колонны прикрывались немецкими и итальянскими самолетами, хотя республиканская авиация не оказывала серьезного противодействия. Всего в трех колоннах, находившихся под общим командованием Ягуэ, было около 8000 человек.

Тактика африканской армии была следующей. Две колонны шли в авангарде, а третья составляла резерв, причем колонны периодически менялись местами. По шоссе на машинах двигались легионеры, а марокканцы шли по обеим сторонам дороги, прикрывая фланги. Местность в степной Эстремадуре с низкорослой растительностью и без всяких естественных препятствий очень напоминала район боевых действий в Марокко.

Первоначально наступавшие колонны практически не встречали организованного сопротивления. Подойдя к какому-нибудь населенному пункту, мятежники через громкоговорители предлагали жителям вывесить белые флаги и настежь открыть окна и двери. Если ультиматум не принимался, селение подвергалось артобстрелу, а при необходимости и ударам с воздуха, после чего начинался штурм. Республиканцы, забаррикадировавшись в домах (все испанские деревни состоят из каменных зданий с толстыми стенами и узкими окнами), отстреливались до последнего патрона (а их было мало), после чего мятежники расстреливали их самих. Каждый марокканец имел в своем рюкзаке помимо 200 патронов длинный кривой нож, которым и перерезали горло пленным. После этого начиналось мародерство, поощряемое офицерами.

Тактика республиканской милиции была очень однообразной. Милиционеры не умели и боялись сражаться на открытой местности, поэтому незащищенные фланги трех колонн Ягуэ были в безопасности. Как правило, сопротивление оказывалось только в населенных пунктах, но как только мятежники начинали их окружать (или распускали слухи о своих обходных маневрах), милиционеры начинали постепенно отступать и это отступление зачастую превращалось в беспорядочное бегство. Мятежники косили ряды отступающих из пулеметов, установленных на автомобилях.

Боевой дух, закаленной в боях африканской армии, был очень высок, чему способствовали вовсе нетипичные для испанских вооруженных сил близкие и демократические отношения между офицерами и солдатами. Офицеры писали неграмотным солдатам письма и, отправляясь в отпуск, отвозили их родным (помимо писем передавались выбитые у пленных милиционеров и мирных жителей золотые зубы, снятые с жертв кольца и часы). В казармах Иностранного легиона висели портреты боевых товарищей, погибших в Мадриде в казармах Ла-Монтанья. За них клялись отомстить и мстили жестоко, убивая всех раненных и пленных бойцов милиции. Для оправдания столь бесчеловечного способа ведения войны было придумано следующее «юридическое» объяснение: милиционеры не носили военной формы, поэтому были, дескать, не солдатами, а «мятежниками» и «партизанами», на которых не распространялись законы ведения войны.

Первое серьезное сопротивление колонны Ягуэ встретили в городке Альмендралехо, где около 100 бойцов милиции закрепились в местной церкви. Несмотря на недостаток воды и артобстрелы, они держались неделю. На восьмой день 41 человек, оставшийся в живых, покинул церковь. Их построили в ряд и немедленно расстреляли. Но Ягуэ не задерживал боевые части для таких операций. Как правило, в населенных пунктах оставался взвод, проводивший «зачистку» и обеспечивающий растянутые коммуникации. Эстремадура и Андалусия были для мятежников враждебной землей, с населением которой обращались гораздо хуже, чем с коренными жителями Марокко.

За 7 дней, проделав 200 километров, войска Ягуэ захватили город Мериду и вошли в соприкосновение с армией Молы, передав ей боеприпасы. Это был первый современный блицкриг в европейской истории. Именно эту тактику возьмут позднее на вооружение нацисты, научившись у своих испанских подопечных. Ведь блицкриг – это ничто иное, как быстрые рейды моторизованных колонн пехоты при поддержке танков (их у мятежников пока было мало), авиации и артиллерии.

Ягуэ хотел немедленно продолжать продвижение на Мадрид, но осторожный Франко приказал ему повернуть на юго-запад и взять оставшийся в тылу город Бадахос (имевший 41 тысячу жителей и находившийся в 10 километрах от португальской границы).

Ягуэ считал этот приказ бессмысленным, так как собравшиеся в Бадахосе 3000 плохо вооруженных милиционеров и 800 солдат армии и сил безопасности не помышляли о наступлении и не представляли никакой угрозы тылам африканской армии. Кроме того, республиканское командование ранее перебросило наиболее боеспособные части из Бадахоса под Мадрид.

Жители Бадахоса и его окрестностей были преданы республике, так как именно здесь в районе больших латифундий наиболее активно проводились аграрная реформа и ирригация сельхозугодий.

13 августа мятежники перерезали дорогу Бадахос-Мадрид и окружили город, сделав невозможной переброску подкреплений на помощь защитникам столицы Эстремадуры. Колонна милиции, посланная в Бадахос 12 августа, была почти полностью уничтожена на марше немецкой авиацией и марокканцами.

Защитники Бадахоса укрылись за довольно прочными средневековыми стенами города, заложив ворота мешками с песком. В их распоряжении было только 2 старые гаубицы, а большинство из 3000 бойцов милиции не имели никакого оружия. Всю первую половину дня 13 августа мятежники подвергали город массированному артобстрелу, а вечером того же дня пошли на штурм. Одновременно в городе подняла мятеж гражданская гвардия. Его удалось подавить только ценой больших потерь. И все же все атаки африканской армии в тот день были отбиты. На следующий день саперы мятежников взорвали ворота Тринидад («Троицкие» по-испански) и при поддержке пяти легких танков густыми цепями пошли на штурм. Пулеметным огнем защитников в первые 20 секунд было уничтожено 127 нападавших. Только в 4 часа дня мятежники прорвались в город, где завязались ожесточенные уличные бои. Последним очагом сопротивления стал собор, где еще целые сутки держалось полсотни республиканцев. Некоторые из них были потом расстреляны прямо перед алтарем.

После захвата Бадахоса в нем началась дикая резня, невиданная в Европе со времен средневековья. О ней стало известно только благодаря присутствию в городе французских, американских и португальских корреспондентов. Два дня мостовая площади перед комендатурой была залита кровью казненных. Массовые убийства происходили и на арене для боя быков. Американский журналист Джо Аллен писал, что после ночных расстрелов из пулемета арена походила на глубокую кровавую лужу. У убитых отрезали половые органы и вырезали на груди кресты. Убить крестьянина на жаргоне мятежников означало «дать аграрную реформу». Всего по разным данным бойня в Бадахосе унесла жизни 2000–4000 человек. И это при том, что мятежники освободили из тюрем города целыми и невредимыми 380 арестованных врагов республики.

Пропаганда путчистов сначала вообще отрицала какие-либо «эксцессы» в Бадахосе. Но присутствие иностранных корреспондентов сделало запирательство невозможным. Тогда Ягуэ публично заявил, что не хотел брать с собой в Мадрид тысячи «красных», которых еще надо кормить и не мог просто оставить их в Бадахосе, так как они снова сделали бы город «красным». В Бадахосе путчисты впервые вырезали целый госпиталь. Позднее все это будет повторяться еще не раз, но «бадахос» стал именем нарицательным, обозначающим зверские расправы с ни в чем не повинным мирным населением.

Резня в Бадахосе вовсе не была случайностью. С самого начала мятежа Франко ставил перед собой цель не просто взять власть в Испании, но и истребить при этом как можно больше политических противников, чтобы легче удержаться у власти. Когда один из корреспондентов 25 июля 1936 года сказал генералу, что для умиротворения Испании придется расстрелять половину ее населения, Франко ответил, что он достигнет своей цели любым путем.

К тому же массовые убийства и насилия над женщинами оказывали сильное деморализующее влияние на защитников республики. Кейпо де Льяно в своих выступлениях по радио с садистским наслаждением описывал (частью вымышленные) сексуальные похождения марокканцев с женами и сестрами убитых или арестованных сторонников республики.

Вообще следует отметить, что система террора мятежников (а это была именно придуманная и отработанная система) имела свои особенности в разных районах Испании. Особенно зверствовали путчисты в «красной» Андалусии, которая рассматривалась как захваченная в ходе военных действий территория противника.

Кейпо де Льяно еще 23 июля 1936 года ввел смертную казнь за участие в забастовках, а с 24 июля тоже самое наказание применялось ко всем «марксистам». 28 июля объявили о введении высшей меры для всех, кто прятал оружие. 19 августа «социальный генерал» Кейпо де Льяно распространил смертную казнь на тех, кто вывозил из Испании капитал. Между тем сам хозяин Андалусии обнаружил недюжинный коммерческий талант, наладив экспорт оливок, цитрусовых и вина. Часть получаемой таким образом валюты шла в кассу мятежников, а часть генерал оставлял себе.

Члены рабочих организаций еще долгое время были в Севилье фактически на положении дичи. В любой момент их могли арестовать и расстрелять без суда и следствия. Кейпо де Льяно советовал рабочим вступать в фалангу, издевательски именуя голубые форменные рубашки фалангистов «спасательными жилетами». Тюрьмы Севильи были переполнены и многих арестованных держали под охраной в школах или просто во дворах домов. Интересно, что чуть ли не самым большим преступлением считалось членство в масонской ложе. Странно, если учесть, что многие из офицеров-путчистов сами были масонами.

Начальником репрессивного аппарата у Кейпо де Льяно был садист и алкоголик полковник Диас Криадо. Он иногда дарил жизнь арестованным, если их жены, сестры или невесты удовлетворяли его буйные сексуальные фантазии.

В некоторых соседних с Севильей деревнях сразу же после путча сторонниками республики были взяты в качестве заложников священники, часть из них была расстреляна. После захвата таких деревень Кейпо де Льяно, как правило, казнил всех членов муниципалитета, даже если освобожденные священники просили его этого не делать, ссылаясь на хорошее обращение со стороны республиканцев.

В Кастилии с ее консервативным населением террор был более «точечным». Обычно в каждом населенном пункте собирался комитет в составе местного священника, помещика и командира гражданской гвардии. Если все трое считали кого-то виновным, это означало смертную казнь. При разногласиях наказание назначалось в виде тюремного заключения. Эти комитеты могли даже и «простить», но при этом «прощенный» должен был продемонстрировать свою лояльность новой власти, вступив добровольцем в войска мятежников или отдав туда своего сына. Но наряду с этим «упорядоченным террором» был и «дикий». Отряды фалангистов и карлистов по ночам убивали своих политических противников, оставляя трупы на обочинах дорог для всеобщего обозрения. «Фирменной меткой» фаланги был выстрел между глаз. Генерал Мола (более «мягкий», чем Франко) даже вынужден был издать приказ властям Вальядолида проводить казни в скрытых от посторонних глаз местах и быстро хоронить трупы.

Зверства мятежников заставляли задуматься даже тех консервативных политиков и мыслителей, кто не любил ни левых, ни Народный фронт. Одним из таких был Мигель де Унамуно, представитель «поколения 1898», разочаровавшийся в республике. Путч застал его на посту ректора университета в захваченной мятежниками Саламанке. 12 октября в университете торжественно отмечался так называемый День расы (дата открытия Колумбом Америки, положившего начало распространению испанского языка и культуры в Новом Свете). Присутствовала и супруга Франко донья Кармен. Одним из выступавших был основатель Иностранного легиона генерал Мильян Астрай, сторонники которого постоянно прерывали речь своего идола, выкрикивая девиз легиона «Да здравствует смерть!». Унамуно не смог сдержаться и сказал, что военным надо не только побеждать, но и убеждать. В ответ Астрай набросился на ректора с кулаками, крича: «Смерть интеллигенции!». Только вмешательство жены Франко предотвратило самосуд. Но уже на следующий день Унамуно не пустили в его любимое кафе, а потом и сняли с поста ректора. В декабре 1936 года он ушел из жизни, покинутый всеми друзьями и знакомыми.

В принципиальном плане следует подчеркнуть, что все деятели культуры Испании с мировым именем были на стороне республики.

Галисия оказалась практически единственной территорией с республикански настроенным населением, захваченной в первые же дни мятежа (в Андалусии борьба шла около месяца). Сопротивление все же продолжалось и там, нося характер локальных забастовок. Особенностью Галисии была жестокость по отношению к учителям и врачам, которых поголовно считали левыми, в то время как адвокатов и профессоров-гуманитариев рассматривали как лиц консервативных убеждений. В некоторых населенных пунктах, как и в Андалусии, вырезали поголовно всех, кто подозревался в симпатиях к Народному фронту. Матерям, женам и сестрам казненных запрещали носить траур.

В Наварре карлисты, игравшие там на первом этапе мятежа основную роль, с особой ненавистью расправлялись с баскскими националистами, хотя последние были столь же ревностными католиками, как и сами карлисты. 15 августа 1936 года в столице Наварры Памплоне проходила торжественная религиозная процессия в честь Пресвятой Девы Марии. Фалангисты и карлисты решили отметить этот день по-своему, организовав расстрел 50–60 политических заключенных, многие из которых крестились перед казнью. После убийства беззащитных людей, среди которых было и несколько священников, карлисты спокойно присоединились к торжественной процессии, как раз достигнувшей главного собора города.

В целом, в ходе массированного и хорошо организованного террора в части Испании, захваченной мятежниками, было убито по разным оценкам от 180 до 250 тысяч человек (включая казни республиканцев сразу же после окончания гражданской войны).

А как обстояло дело в республиканской зоне? Главное и принципиальное отличие было в том, что физические расправы с «врагами республики» проводились, как правило, вопреки законам и декретам центрального правительства различными «бесконтрольными» элементами (прежде всего, анархистами) в первые месяцы после мятежа. После того, как в начале 1937 года правительству удалось более или менее поставить под контроль многочисленные военные формирования, колонны и комитеты, революционный террор практически сошел на нет. Впрочем, он никогда и не приобретал столь массового характера, как в зоне мятежников.

После провала мятежа в Мадриде и Барселоне без суда были расстреляны практически все захваченные в плен офицеры-путчисты, в том числе генерал Фанхуль. Правительство, правда, позднее санкционировало высшую меру наказания, так как она в данном случае полностью соответствовала уголовному кодексу.

Комитеты Народного фронта на местах взяли на себя функции судов, на которых, естественно, отсутствовали адвокаты. Обвиняемый, как правило, сам должен был искать свидетелей, подтверждавших его невиновность. А обвинения были самыми различными. Те, кто слишком громко слушал радио Севильи, могли быть обвинены в подрыве боевой морали республики. Тот, кто ночью искал с фонариком спички, мог подвергнуться подозрению, что подавал сигналы фашистским самолетам.

Анархисты, социалисты и коммунисты, входившие в комитеты, вели свои списки подозрительных. Они сравнивались, и если кто-то имел несчастье оказаться сразу в трех списках, то вина считалась доказанной. Если же подозреваемый был только в одном списке, с ним, как правило, беседовали (причем, в основном, довольно благожелательно) и если лицо признавалось невиновным, члены комитета иногда выпивали вместе с ним по бокальчику вина и отпускали на все четыре стороны (иногда даже под почетным конвоем, сопровождавшим освобожденного до ворот дома). Комитеты вели борьбу с ложными доносами: иногда за них расстреливали.

Хуже дело обстояло в тех регионах, где власть сразу после мятежа оказалась в руках анархистов (Каталония, Арагон, некоторые населенные пункты в Андалусии и Леванте). Там боевики НКТ-ФАИ сводили счеты не только с «реакционерами», но и с конкурентами из КПИ и ИСРП. Некоторых видных социалистов и коммунистов убивали из-за угла за то, что те хотели навести элементарный порядок.

Часто с захваченными мятежниками или их сторонниками расправлялись после особенно жестоких бомбардировок авиацией мятежников жилых кварталов мирных городов. Например, после налета на Мадрид 23 августа 1936 года было расстреляно 50 человек. Когда ВМС мятежников объявило об обстреле с моря Сан-Себастьяна, власти города пригрозили, что расстреляют за каждую жертву этой атаки двух заключенных. Это обещание было выполнено: 8 заложников заплатили своей жизнью за четырех погибших.

23 августа 1936 года после таинственного пожара в мадридской тюрьме Модело (по указанию «пятой колонны» заключенные стали жечь матрацы, стремясь вырваться на свободу) было расстреляно 14 видных представителей правых партий, в том числе брат лидера фаланги Фернандо Примо де Ривера.

После мятежа в республике были закрыты все церкви, так как высшее духовенство в массе своей поддержало переворот (священники призывали на мессах «убивать красных собак»). Многие храмы были сожжены. Анархисты и другие ультрареволюционные элементы убили в первые месяцы войны тысячи священнослужителей (всего в республиканской зоне погибло около 2000 представителей церкви). Коммунисты и большинство социалистов осуждали эти действия, но часто просто не хотели портить отношения с анархистами, влияние которых в первые месяцы войны достигло апогея. Известен, однако, случай, когда Долорес Ибаррури взяла в свою машину монахиню и отвезла ее в безопасное место, где та находилась до самого конца войны. В сентябре 1936 года коммунисты организовали выступление по своей радиостанции католического священника Оссорио-и-Галландо, что вызвало смягчение общей политики по отношению к церкви. Тем не менее, вплоть до начала 1938 года все публичные церковные службы на территории республики были запрещены, хотя за богослужения в частных домах не преследовали.

Положение в республиканской зоне усугублялось еще и тем, что 22 февраля 1936 года по амнистии тюрьмы покинули не только политзаключенные, но и обыкновенные уголовники. После мятежа многие из них примкнули к анархистам и занимались обычным грабежом или сводили счеты с судьями, упрятавшими их за решетку. В районе Валенсии действовала целая так называемая «железная» колонна бандитствующих элементов, грабившая банки и «реквизировавшая» имущество граждан. Колонну удалось разоружить только при помощи коммунистических отрядов после настоящих уличных боев в Валенсии.

Правительство Хираля пыталось положить конец бесчинствам маскировавшихся под милицию уголовников. Гражданам рекомендовали не открывать двери ночью и при первых подозрениях сразу вызывать республиканскую гвардию. Прибытия гвардейцев (а часто лишь угрозы вызвать их), как правило, бывало достаточно, чтобы самозванные милиционеры (это были в основном подростки) убрались восвояси.

Прието и видные деятели компартии неоднократно выступали по радио с требованием немедленного прекращения актов самосуда. Когда после мятежа тысячи сторонников путчистов, членов правых партий и просто состоятельных людей укрылось в иностранных посольствах (в основном – латиноамериканских), правительство Народного фронта не только не настаивало на их выдаче, но и разрешило дипмиссиям снять дополнительные помещения, хотя осенью 1936 года персонал всех посольств покинул столицу. В Мадриде преспокойно отсиживались в посольствах более 20000 врагов республики. Оттуда периодически обстреливались республиканские патрули и подавались световые сигналы авиации мятежников. Реакционно настроенный дуайен дипкорпуса чилийский посол пытался даже привлечь к «гуманитарной акции» советское полпредство, но безуспешно. Отказались принимать «беженцев» на территории своих посольств и англичане с американцами. Они ссылались на международное право, запрещавшее использовать территорию диппредставительств для подобных целей.

4 декабря 1936 года испанская служба безопасности при содействии прикомандированных советских советников из НКВД провела неожиданный налет на одно из зданий финского посольства в Мадриде (оттуда частенько стреляли по патрулям) и обнаружила там 2000 человек, в т. ч. 450 женщин, а также массу оружия и мастерскую по производству ручных гранат. Естественно, в здании не оказалось ни одного финна. Все дипломаты были в Валенсии, а с каждого «постояльца» взималась плата от 150 до 1500 песет в месяц. По распоряжению тогдашнего премьер-министра Ларго Кабальеро все «беженцы» из финского посольства были депортированы во Францию, откуда большая часть вернулась в зону, контролируемую мятежниками.

В одном из зданий, находившихся под опекой турецкого посольства, было обнаружено 100 ящиков с винтовками, а из перуанского посольства фалангисты вообще вели радиопередачи, сообщая мятежникам информацию о положении республиканских частей под Мадридом.

Несмотря на эти неопровержимые факты, правительство республики не решалось прекратить посольский «беспредел», опасаясь испортить отношения с западными странами.

Многие фалангисты смогли бежать из посольств в зону мятежников, другие спокойно отсиживались в дипмиссиях до самого конца войны. Следует отметить, что уже в первые месяцы войны республиканцы предложили через Красный крест наладить обмен пленными, а также разрешить свободный проход через линию фронта женщин и детей. Мятежники ответили на это отказом. Они считали Красный крест масонской (а значит, подрывной организацией). Обменивались на французской границе только попавшие в плен советские, немецкие и итальянские летчики, а также высокопоставленные офицеры и политики обеих сторон.

Заканчивая сравнительный анализ политических репрессий в «двух Испаниях» после 18 июля 1936 года, можно лишь констатировать, что сравнению они не поддаются. И дело даже не в том, что в республиканской зоне жертвами чисток стало в 10 раз меньше людей (около 20 тысяч человек). Каждая безвинно загубленная жизнь заслуживает сострадания. Но мятежники сознательно использовали массовый террор как средство войны, предвосхищая поведение нацистов в Восточной Европе и СССР, в то время как республика старалась максимально сдерживать справедливый гнев, переполнявший массы, столкнувшиеся с изменой и предательством собственной армии.

Но вернемся к положению на фронтах в этот черный для республики август 1936 года. Несмотря на быстрые темпы продвижения африканской армии, взятие Бадахоса и соединение двух частей мятежной территории в единое целое, республика еще не чувствовала нависшей над ней смертельной опасности и безумно распыляла свои и так не слишком мощные силы.

Многообещающе начинались для республиканцев операции на Арагонском фронте, где у мятежников не было ни авиации, ни артиллерии, ни достаточного количества войск. В первые дни войны из Барселоны вышла окрыленная победой над путчистами в городе колонна анархистов во главе с Дуррути. Вместо заявленных провожающему населению 20 тысяч бойцов, в колонне едва набралось 3000, но по дороге ее догнали колонны ОСПК (Объединенной социалистической партии Каталонии) и троцкистской партии ПОУМ. В первых числах августа республиканцы окружили с трех сторон арагонский город Уэску, где фронт уже держали оставшиеся верными республике солдаты регулярной армии из гарнизона городка Барбастро. Несмотря на выгодные позиции и подавляющее превосходство в силах настоящего штурма Уэски так и не произошло. В районе городского кладбища позиции сторон были так близки, что анархисты и мятежники обменивались в основном не выстрелами, а ругательствами. Уэска, которую мятежники называли своим Мадридом, так и осталась в их руках, хотя единственная дорога, связывающая город с тылом, находилась под обстрелом республиканцев.