Текст книги "Боцман с «Тумана»"

Автор книги: Николай Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Николай ПАНОВ
БОЦМАН С «ТУМАНА»

Глава первая
ПЛАМЯ НАД МУСТА-ТУНТУРИ

Молчание – ограда мудрости, – любил говорить капитан Людов, цитируя старинную восточную поговорку. И, помолчав, обычно добавлял: – А попросту это значит – держи язык за зубами. Чем меньше знают о разведчике другие, тем больше знает он сам… Вполне понятно, что в годы Великой Отечественной войны дела с участием «орлов капитана Людова» не находили почти никакого отражения в печати. И в то время как в определенных кругах имена Людова и старшины первой статьи Сергея Агеева пользуются огромным уважением и даже славой, широкому читателю пока они не говорят ничего.

Не привлек особого внимания и небывалый серебристо-багровый свет, блеснувший над горным хребтом Муста-Тунтури в одну из военных ветреных, ненастных ночей.

А ведь этой вспышкой закончился целый фантастический роман, начавшийся походом торпедного катера старшего лейтенанта Медведева у берегов Северной Норвегии в поисках вражеских кораблей. Теперь наконец могу я рассказать подробности этого необычайного дела.

Свет, о котором я говорю, был много ярче бледных трепещущих зарев, то и дело взлетавших тогда со стороны океана над Скандинавским полуостровом, где шла артиллерийская дуэль между нашими кораблями и береговыми батареями немцев.

Но бойцы, просвистанные полярными ветрами, атакующие по ночам неприступные горные вершины, моряки, несшие зоркую вахту на обдаваемых волнами палубах кораблей, приняли эту чудовищную вспышку за огромный пожар на торпедированном транспорте или за излучение какой-то особо мощной осветительной ракеты.

Сам я, правда, был просто потрясен, сбит с толку этим светом.

Я только что вышел из землянки; черная сырая полярная ночь стояла вокруг, непроницаемой сыростью залепляла глаза. Я осторожно ступал с камня на камень, чтобы не провалиться в одну из расселин, наполненных ледяной водой.

И вдруг будто плотная повязка упала с моих глаз. Все вокруг осветилось до мельчайших подробностей: далекая линия синевато-черных окрестных гор, коричневый хаос камней базальтового котлована, двери землянок, замаскированные в скалах, даже красноватые провода полевых телефонов, протянутые по камням.

Мне почудилось, что далеко на весте вздулся дымящийся радужный шар, с огромной быстротой улетавший в черное небо.

Шар уносился вверх, превращаясь в крутящийся столб дымного разноцветного огня. И вновь надвинулся мрак: океан темноты еще плотнее сомкнулся над нами.

– Вот так фейерверк! – сказал тогда рядом со мной морской пехотинец голосом, охрипшим от удивления. – Осветительную, что ли, бросил? Нет, на осветительную не похоже!..

Но когда я вспоминаю эту минуту сейчас, встает передо мной не горный пустынный пейзаж, озаренный фантастическим светом, а жаркий и тесный кубрик корабля, в котором день спустя я встретился с героями нижеописанных событий.

Я вижу обветренные лица моряков, сидящих на койках вокруг узкого корабельного стола; вижу полосы тельняшек, потемневших от пота, под расстегнутыми воротниками ватников…

Черным глянцем блестят автоматы, сложенные на одной из коек…

Слышен сухой стук костяшек домино, в которое с увлечением играют четверо сидящих за столом.

– Присаживайтесь, товарищ капитан, – сказал мне, потеснившись, пятый моряк, не принимавший участия в игре.

– Скоро пойдем? – опросил я, садясь на койку и с наслаждением вытягивая ноги.

Я почти бегом прошагал пять километров от землянки до причала и еще не оправился от разочарования, узнав, что торпедный катер, на который я опешил, ушел в базу за полчаса до того, как я подбежал к дощатому, чуть белевшему в темноте настилу пирса.

Мотобот, смутно вздымавшийся над невидимой водой, был переполнен пассажирами. Моряки с автоматами, торчавшими из-под плащ-палаток, занимали всю палубу. При виде моей офицерской фуражки они молча расступились, пропуская меня к люку, внутрь корабля…

Итак, я сел на койку. Мои ноги в тяжелых кирзовых сапогах уперлись в какой-то прямоугольный предмет.

– Осторожнее, товарищ капитан, – не оборачиваясь, сказал широкоплечий рыжеватый человек, только что с треском опустивший на стол руку с костяшкой. Под примятым подшлемником, сдвинутым на затылок, повязка, как белая тень, пересекала его медно-коричневое лицо. – Я, конечно, извиняюсь, но под койкой у нас пять килограммов взрывчатки. Скучно будет сейчас на воздух взлететь…

Моряки, видимо, разыгрывали меня, и, чтобы поддержать игру, я с достойной неторопливостью поджал ноги. Говоря с моряками, подчас трудно разобрать: когда они серьезны, а когда «травят» – по морской традиции, подшучивают над вами.

Худой длинноносый человек, потеснившийся на койке, когда я уселся с ним рядом, глядел на меня из-под круглых роговых очков. На нем была потрепанная армейская шинель с капитанскими погонами.

Старшина сказал: «Пойдем, как начнет рассветать». В темноте не хочет рисковать. Вчера немцы опять залив минами забросали.

А как же катер с разведчиками капитана Людова? – спросил я.

Катер ушел еще в сумерках, – неторопливо, но очень предупредительно ответил офицер в очках. – Там, где бот идет восемь часов, он проскочит за полтора. У него и маневр другой, и наблюдение…

Говоривший сидел вполоборота, но мне казалось, что он смотрит на меня в упор.

Мы его специальными пассажирами укомплектовали, – сказал румяный моряк с квадратными усиками, подравнивая на столе домино. – Детишкам на ботишке идти нехорошо. Еще укачает…

А немецким профессорам тем более, – подхватил маленький боец, сидевший рядом. – Поскольку лаборатория в сопках приказала долго жить…

Матросы!.. – предостерегающе произнес человек в очках.

В его негромком голосе прозвучали нотки, сразу заставившие замолчать маленького бойца.

Смутившись, он так ударил по столу пятерней, что костяшки подпрыгнули, одна свалилась на палубу.

Я видел, что сильнейшее возбуждение владело сидящими в кубрике. Такое возбуждение замечал я у летчиков, вернувшихся из полета, у моряков после трудного боевого похода… Вслед за окликом офицера в очках наступило напряженное молчание.

– Говорят, старший лейтенант Медведев снова командует катером? – опять попытался я завязать разговор.

Все молчали.

– Кстати, разрешите познакомиться! – Офицер в очках бережно сложил и сунул в карман шинели книжку, бывшую у него в руках, и теперь уж действительно в упор взглянул на меня темными, обведенными синевой глазами.

Просьба познакомиться очень напоминала вежливый приказ предъявить документы.

Я не обиделся. На фронте случайные спутники должны быть уверены друг в друге. Я вынул редакционное удостоверение.

Настороженность исчезла с лица офицера. С нежданной силой он сжал мою ладонь длинными пальцами.

Капитан Людов, – сказал он. – А вот мои разведчики – орлы, альбатросы полярных морей. Возвращаемся с операции.

Вы капитан Людов?! – воскликнул я.

Его впалые, морщинистые щеки слегка порозовели. Застенчивым движением он поправил очки.

Тот человек, с которым я неоднократно пытался встретиться в базе, оказывался моим соседом и спутником на много часов пути.

– Значит, вы помните старшего лейтенанта Медведева? – спросил задумчиво Людов, когда несколько времени спустя мы вышли из кубрика и присели на палубе, укрывшись от острого ветра на корме, позади рулевой рубки.

Наступал тусклый, зеленовато-серый полярный рассвет. Бот уже отвалил от пирса и, мерно раскачиваясь, стуча изношенным мотором, шел по спокойному Мотовскому заливу.

Он шел вдоль нашего берега, сливаясь камуфлированными черно-белыми бортами с его однообразным бурым гранитом. Сизая линия занятых фашистами сопок, еще подернутых туманом, проплывала далеко от нас. Много времени предстояло идти от полуострова Среднего до главной базы Северного флота…

Помнил ли я старшего лейтенанта Медведева?

Конечно, все на флоте знали историю его героического катера. Знали об отчаянной храбрости старшего лейтенанта, о его любви к морю, о странном для морского офицера стремлении в сопки – на сухопутный фронт.

Однажды я видел Медведева в офицерском клубе, совсем вблизи. Он сидел за соседним столиком в ресторане. В танцевальном зале играл оркестр, весело переговаривались моряки, вернувшиеся с боевых заданий. А он сидел неподвижно, прямой и высокий, опустив на широкую ладонь скуластое лицо с тяжелым лбом, нависшим над глубоко сидящими глазами.

Казалось, он даже не сознает, где находится в эту минуту. Он задумался горько и глубоко. Лишь когда его окликнули с соседнего столика, он отвел руку от лица. Тускло блеснули две потертые золотые нашивки на рукаве кителя.

Тогда он еще плавал на катере, но уже получил известие о жене… Отвечая на оклик, он улыбнулся широкой, доброй, какой-то детской улыбкой…

И вот передо мной лежит фантастическая история старшего лейтенанта и его маленького отряда, записанная мной на борту мотобота со слов капитана Людова и Сергея Агеева – знаменитого северного следопыта.

Много позже я познакомился с документами, захваченными в немецкой разведке, беседовал с самим Медведевым (к тому времени он стал уже капитаном второго ранга), Но сейчас для читателя особый интерес имеет даже не история Медведева, а самый подвиг горстки самоотверженных моряков, который был словно увенчан удивительной вспышкой в сопках.

К моему счастью, на всем протяжении пути капитан Людов был в том нервном, обычно совсем несвойственном ему возбуждении, о котором я упомянул раньше.

Капитан не спал третью ночь. Командир мотобота предоставил ему свою койку, но Людов предпочел сидеть на верхней палубе, зябко кутаясь в шинель. Сперва он говорил сам, а потом наблюдал, как я записываю рассказ Агеева.

Иногда рослый неторопливый Агеев останавливался и задумчиво притрагивался к марлевой повязке на курчавой голове. Я понимал: он дошел до момента, казавшегося ему секретным… Он вскидывал на Людова свои живые глаза, и тот или чуть заметно кивал, или еще незаметнее поводил очками. В последнем случае Агеев довольно безболезненно опускал запрещенную часть рассказа. Но капитан чаще кивал, чем делал отрицательный жест.

Записывайте подробнее, потом не пожалеете, – сказал он, увидев, что я перестал писать и стал разминать натруженные пальцы. – Вы помните, Стендаль, говоря о «Красном и черном», писал: «Читателя удивит одно обстоятельство – роман этот совсем не роман». То же самое могу сказать и я. Если вы опубликуете свои заметки, никто не поверит, что все рассказанное взято прямо из жизни.

Да, вы правы! – сказал я, укладывая в полевую сумку последний заполненный блокнот. – Действительно, это готовый роман приключений. В сущности, вы могли бы опубликовать эту вещь сами.

Капитан Людов задумчиво достал из кармана прозрачный портсигар – из тех, на производство которых наши моряки пускали обломки сбитых вражеских самолетов. В портсигаре были не папиросы, а аккуратно уложенные кусочки пиленого сахара. Он предложил кусок мне, другой небрежно отправил в рот. Сахар захрустел на его крепких зубах.

– Дорогой товарищ, я пережил десяток таких романов. Но, знаете ли, кто-то из писателей сказал: «Пережить роман – это еще не значит уметь его написать». Уже тогда я стал замечать пристрастие Людова к литературным цитатам. И он очень обижался, когда собеседник возражал, что у названного автора нет цитируемой фразы. Во всяком случае, отмечу одно: капитан был начитан глубоко и всесторонне, и не только в области художественной литературы.

Смотря для кого! – возразил я с некоторым жаром на его последнюю цитату. – Для некоторых написать роман легче, чем пережить хотя бы сотую его долю.

Я имею в виду хорошие романы, – серьезно сказал Людов. – Так вот: на настоящий роман у меня нет ни времени, ни способностей, а для плохого не стоит стараться. Стараться-то придется все равно. Кажется, Анатоль Франс шутил над распространенным заблуждением, что написать плохой роман легче, чем хороший. «Нет, – говорит он, – и тот и другой написать одинаково трудно: оба требуют одинаковой затраты бумаги и сил…» Но… – он взглянул на меня с легкой улыбкой, – здесь у вас риск минимальный. Материал говорит сам за себя.

Да, пересмотрев недавно свои записи, я не могу не согласиться с капитаном. Материал говорит сам за себя!

И первое, что встает в моем воображении и просится на бумагу, – это поход катера старшего лейтенанта Медведева у берегов Северной Норвегии, поиски вражеских кораблей осенней полярной ночью: первое звено в цепи дальнейших необычайных событий.

Глава вторая
МОРСКАЯ ОХОТА

– Лучше смотреть, Фролов! А то как бы тебе чайка на голову не села! – крикнул Медведев сквозь ветер и опустил мегафон на влажную фанеру рубки.

Сигнальщик Фролов чуть было не выронил от удивленья бинокль. Командир шутит в конце неудачного похода, когда катер уже возвращается в базу, а торпеды по-прежнему спокойно лежат на борту. Удивительно, невероятно!

Он покосился на командира. Старший лейтенант Медведев стоял в боевой рубке, как обычно, слегка сгорбившись, надвинув фуражку с эмблемой, потускневшей от водяной пыли, на прямые суровые брови. Сигнальщику показалось, что и лицо командира, похудевшее от бессонницы, выражает скрытую радость. Радость в конце неудачного похода!..

Высокая мутная волна ударила в борт, длинными брызгами обдала линзы бинокля и щеки. Фролов протер линзы, снова тщательно повел биноклем по морю и небу.

Справа до самого горизонта расстилалась зыбкая холмистая пустыня океанской воды. Бинокль скользнул влево – возник голый извилистый берег. Ребристые утесы черными срезами вздымались над водой. Рваной пеной взлетали снеговые фонтаны прибоя.

Океан глухо ревел. Еще белела в небе луна, но уже вставало неяркое полярное солнце. Наливались розовым соком длинные снеговые поля в расселинах горных вершин.

Опять бинокль скользил по волнам. Палуба взлетела и опустилась. Снова брызги ударили в выпуклые стекла, и Фролов протер бинокль меховой рукавицей.

Всю ночь катер плясал по волнам вдоль берегов Северной Норвегии.

Сзади бежала светлая водяная дорожка – за кормой второго корабля поисковой группы.

Однообразно и грозно гудели моторы. Нестихающий ветер свистел в ушах. Обогнули остроконечный, прикрытый плоским облаком мыс, и палубу качнуло сильнее. Кипящая волна взлетела на бак, разлилась по настилу прозрачной пенистой пленкой.

Да, Медведев был рад. Он рвался в бой, страстно ненавидел врага, но сейчас, сам себе боясь в этом признаться, испытывал чувство явного облегчения… Радость оттого, что не встретил вражеских транспортов!

«С торпедами не возвращаться!» Это было боевым лозунгом, делом чести экипажей торпедных катеров. Но длинные золотящиеся смазкой торпеды, как огромные спящие рыбы, лежали в аппаратах по бортам.

Катер уже ложился на обратный курс, и Медведев даже позволил себе пошутить, а шутил он лишь в минуты душевного спокойствия и подъема.

Он стер с лица горькую влагу неустанно летящих брызг, окинул взглядом свой маленький боевой корабль.

Сколько раз на этой узкой деревянной скорлупке выходил он в открытое море, смотрел смерти прямо в раскрытую пасть! Сколько раз, как сейчас, кругом качалась пенная водяная пустыня, тусклые волны хищно изгибались, катясь из бесконечной дали!

Палуба вздымалась и опадала. Чернел вдали обрывистый дикий берег. Держась за поручни, моряки смотрели – каждый по своему сектору наблюдения. Фролов в долгополом бараньем тулупе старался прикрыть мехом воротника румяные мальчишечьи щеки, не отводя бинокля от глаз.

– Значит, зря мотались всю ночь, товарищ командир? – опросил боцман Шершов, держась за пулеметную турель.

– Возвращаемся в базу, боцман! – бодро сказал Медведев.

И боцман тоже с удивлением взглянул на старшего лейтенанта. У командира неподобающе довольный голос! У старшего лейтенанта Медведева, который потопил три корабля врага, как бешеный пробивался к ним, прорывал любые огневые завесы!..

Из квадратного люка высунулась коротко остриженная голова с веселыми карими глазами под выпуклым лбом. Молодой моторист Семушкин, он же катерный кок, надевая на ходу бескозырку, шагнул на палубу, балансировал с большим никелевым термосом и стаканом в руках. Протанцевал к рубке, встал перед Медведевым – раздетый, в одной холщовой рубахе, с черными ленточками, вьющимися за спиной:

– Товарищ командир, стаканчик горячего кофе! С вечера не ели, не пили.

Кофе? – задумчиво взглянул на него Медведев. – Горячий?

Горячий, товарищ командир. Этот термос вот как тепло держит!

Сам-то небось уже попробовал?

Семушкин ловко отвинчивал крышку, широко расставив ноги на палубе, вздыбленной волной.

Ладно, налейте стаканчик, – решительно сказал Медведев. – А потом всех моих тигров угостите. В базето будем только часа через два…

На горизонте дым! Справа, курсовой угол сто тридцать! – крикнул вдруг, нагибаясь вперед, Фролов.

Стакан выпал из рук командира. Семушкин подхватил стакан на лету.

Да, командир вздрогнул, кровь отхлынула от сердца. Глядел в указанном направлении, порывисто схватив бинокль. Увидел: низкий бурый дымок действительно плывет над рассветным морем.

Сигнал в моторный отсек… Замолкли моторы, катер бесшумно покачивался на волнах.

– Напишите мателоту: «Вижу на горизонте дым», – тихо сказал командир.

Все глядели вперед. Стучали сердца в ожидании близкого боя. Семушкин мгновенно исчез в люке моторного отсека.

Дым густел, вырастал. Смутный силуэт большого корабля вставал над гранью горизонта.

Вижу караван! – докладывал возбужденно Фролов, не отрываясь от бинокля. – Один транспорт, два корабля охранения. Идут курсом на нас… Немецкие корабли, товарищ командир.

К торпедной атаке! – приказал Медведев. – Фролов, напишите мателоту: «Выходим в атаку на транспорт».

Он говорил звонким, отчетливым голосом. Непреклонная решимость была в его взгляде. Таким привыкли моряки всегда видеть своего командира.

Медведев выпрямился, уверенно сжал штурвал. Только глаза запали глубоко, с непонятной горечью сжались обветренные губы.

Моторы зарокотали снова, теперь почти бесшумно: на подводном выхлопе. Фролов, окруженный пламенем порхающих флажков, семафорил приказ командира.

Катер рванулся в бой.

Торпедист Ильин деловито возился у аппаратов.

Катер мчался навстречу вражеским кораблям.

– Товарищ командир!

Из радиорубки глядело широкоскулое добродушное лицо с узким разрезом глаз. Немного клонилась на одно ухо примятая бескозырка.

Катер мчался вперед.

– Товарищ старший лейтенант!

Ветер уносил слова, но на этот раз радист коснулся руки Медведева.

– Вам что, Кульбин?

– Товарищ старший лейтенант! – Теперь Кульбин стоял рядом с Медведевым. – Принята шифровка командира соединения. Вот! – Радист протягивал вьющийся по ветру листок.

Медведев взял кодированную радиограмму.

Прочел, прислонив к козырьку ветроотвода.

Не поверил собственным глазам. Снова прочел, всматриваясь изо всех сил. Дал сигнал застопорить моторы.

Кульбин, друг, у меня что-то в глазах мутится… Прочти…

«Катерам поисковой группы, – медленно читал Кульбин, – запрещаю торпедировать транспорт, идущий в нордовом направлении в охранении двух катеров…» И подпись капитана первого ранга!

Кульбин поднял на Медведева удивленные глаза.

И он поразился, увидев лицо старшего лейтенанта. Странное выражение было на этом обветренном, затемненном козырьком фуражки лице. Не выражение разочарования, нет!

Такое выражение – будто человек удержался на самом краю пропасти, избежал огромной опасности, еще не вполне веря в свое спасение.

– Отставить торпедную атаку!

Хмуро, разочарованно смотрели матросы. Силуэт вражеского корабля вырисовывался яснее. Уже было видно: вокруг него движутся – чуть заметные пока – два катера охранения.

Фролов отвел бинокль от разгоряченного волнением и ветром лица, досадливо махнул рукой:

– Товарищ командир, мателот сигналит: «Согласно принятому приказу отказываюсь от атаки, ухожу под берег».

Медведев кивнул. Конечно, правильнее всего, если уж не ввязываться в бой, затаиться под берегом, слиться с его глубокой тенью. Без бурунного следа враг не обнаружит катеров на фоне береговых скал.

Не говоря ни слова, он уводил катер ближе к берегу. Боцман Шершов наклонился к командиру:

– Что ж, товарищ старший лейтенант, так и отпустим фашиста, тетка его за ногу?

– Приказ слышали, боцман? Воевать нам еще не одни день. Начальству виднее.

– Да ведь обидно, товарищ командир. И охранение небольшое. Всадили бы торпеды наверняка.

– Приказы командования не обсуждаются, боцман! Катер покачивался в береговой тени.

Все громче наплывал гул винтов вражеского каравана, смешиваясь с ревом прибоя.

Высокобортный закопченный транспорт мерно вздымался на волнах. Медлительный жирный дым летел из трубы, скоплялся в круглые облака, плыл, редея, за горизонт. Два сторожевых катера ходили зигзагами вокруг…

Караван надвигался все ближе.

В линзах бинокля проплывали выгнутые борта. Крошечные фигурки матросов двигались по трапам вверх и вниз. И на темных палубах, среди нагромождения грузов, будто сгрудилась густая толпа…

Медведев перегнулся вперед, до боли прижал к глазам окуляры бинокля. Но рваное облако дыма затянуло видимость: ветер прибил дым к самой ватерлинии транспорта.

Быстрый корабль охранения, трепеща свастикой флага, проходил между транспортом и советскими катерами. Транспорт уже изменял курс, поворачивался кормой, палуба скрылась с глаз.

Конвой уходил дальше, в нордовом направлении.

Будто проснувшись, Медведев опустил бинокль.

Приподнял фуражку, не чувствуя острого ветра, стер со лба внезапно проступивший пот.

Гул винтов отдалялся. Медведев ощутил весь холод, всю промозглую сырость бушующего вокруг океана. Надвинув фуражку на глаза, дал сигнал в моторный отсек. Налег на штурвал, ведя катер домой из неудавшегося похода.

Но вялость мгновенно прошла, когда ширококрылый самолет заревел над водой, стремительно надвигаясь на катер. Он подкрался из-за береговой гряды, лег на боевой курс, стрелял из всех орудий и пулеметов.

– По самолету – огонь! —прогремел Медведев, вращая колесо штурвала.

Мало что сохранилось в его памяти от этого мгновения. Лишь прозрачные смерчи пропеллеров над самой водой, темные веретенца бомб под широким размахом крыльев.

Катер повернулся в волнах, как живой. Над ним прокатились водяные потоки. Медведев почувствовал струю твердой, как железо, воды, бьющей прямо в глаза, горькую соль на сразу пересохших губах.

«Фокке-вульф» стрелял непрерывно, снаряды и пули били по волнам, надвигаясь кипящей завесой.

Все звуки потонули в сплошном грохоте. Содрогался вместе с грохочущим пулеметом Фролов, вцепившись в вибрирующие ручки. Рядом стрелял боцман Шершов.

Трассы с катера и самолета скрестились.

Несколько черных рваных звезд возникли вдруг на мокрой обшивке рубки. Торпедист беззвучно пошатнулся, рухнул между цилиндрами торпед. Кровавая струя текла на доски палубы, и в следующий миг ее смыла набежавшая волна. А потом вбок отвернули огромные крылья, два дымовых столба выросли в воде, катер подскочил, словно поднятый из воды невидимой великанской рукой.

– Ура! – услышал Медведев слабый крик Фролова. Вода бушевала вокруг разбухших сапог, толкала под ноги. И только мельком увидел Медведев овальное серожелтое крыло, косо врезавшееся в волны, почти мгновенно исчезнувшее под водой.

Фролов, в голландке, липнущей к худощавым стройным плечам (когда успел он сбросить тулуп?), торжествующе поднимал большой палец. Радостно улыбался Медведев, выравнивая курс катера. Но Фролов докладывал уже про другое. Он увидел пробоину в деревянном борту, рвущуюся в нее пенную воду, бесцветные языки пламени, бегущие по палубе невдалеке от торпед.

Товарищ командир, пробоина в правом борту! – торопливо докладывал боцман.

Товарищ командир, в моторный отсек поступает вода! – высунулся из люка покрытый мокрой копотью старшина мотористов,

Медведев передал штурвал боцману. Скользнул в люк машинного отделения. Сердце его упало.

Здесь в тусклом свете забранных металлическими сетками ламп белели извивы пышущих жаром авиационных моторов. Остро пахло бензином. Семушкин сидел прислонившись спиной к асбестовой стенке мотора, уронив стриженую голову на высоко поднятые колени. Бескозырка лежала на палубе рядом, вокруг нее плескалась вода.

– Семушкин! – позвал Медведев.

– Убит, товарищ командир, – глухо доложил старшина. – Осколком в грудь, наповал…

Вместе с другим мотористом старшина уже разворачивал пластырь.

– Пробит борт возле правого мотора, – докладывал старшина. – Снаряд разорвался в моторном отсеке. Если заведем пластырь, сможем идти на одном моторе.

– Делайте, – тяжело сказал Медведев, не сводя глаз с Семушкина.

«Может быть, еще жив?» Тронул его за плечо. Голова качнулась, на ткани голландки темнело кровяное пятно. Сердце Семушкина не билось.

Медведев выбежал наружу. Матросы заливали огонь, брезентовыми ведрами черпали забортную воду.

– Радист! – крикнул в рубку Медведев. Кульбин высунулся из рубки. Смотрел невозмутимо, будто ничего особенного не происходило вокруг.

– Передайте сто одиннадцатому: «Катер получил бортовую пробоину, поврежден один мотор, есть попадания зажигательных снарядов… – Медведев быстро прошел по палубе, встал на колени возле лежащего ничком Ильина. – Убито два краснофлотца». То же самое передадите капитану первого ранга… Идите!

– Есть, товарищ командир. – Кульбин скрылся в рубке.

Палуба была горячей и сухой, струйки дыма выбивались из полуоткрытого люка.

Медведев заглянул в люк. Отшатнулся. Набрав воздуху в легкие, почти скатился по крутому трапу.

Узкий коридорчик был в буром дыму, под ногами плескалась вода. Отсветы пламени плясали на металлической стенке.

– Зажигательный снаряд! Точно…

Дым схватил за горло. Но Медведев рванулся сквозь дым, распахнул и захлопнул за собой дверь в крошечную каюту, где провел столько часов отдыха, где каждая вещь дорога, запомнилась навсегда.

В каюте горел свет. Висел над койкой запасной полушубок, покачивалась шапка-ушанка, которую из-за морского щегольства старший лейтенант не носил никогда. На полке, над столом, несколько любимых книг. И здесь же, в синей сафьяновой рамке, большая фотокарточка под стеклом: тонкая женщина с прямым серьезным взглядом из-под пушистых бровей, мальчик лет шести обнимает ее за шею…

Дым просачивался в каюту. Сперва корабельные документы… Рванул ящик стола. Собрав аккуратно, сунул пачку за пазуху, под мех реглана, вместе с журналом боевых действий.

Теперь фотография…

Она не поддавалась, была надежно прикреплена к переборке. Ногти скользнули по рамке и стеклу. Дым ел и слепил глаза. «Еще, пожалуй, не выйду наверх…»

Он дернул рамку – острая боль пронизала ногти. Сунул фото за пазуху, не дыша промчался коридором, взлетел по трапу.

И особенно навсегда запомнилась открывшаяся здесь картина: узкая деревянная палуба, темная от воды и дыма, серый брезент пластыря, неровной заплатой вздувшегося у борта, мертвый Ильин лежит лицом вниз между двумя золотящимися смазкой торпедами.

Медведев сам схватил огнетушитель, направил в люк шипучую струю. Ему помогал Фролов, непривычно серьезный, с широко открытыми глазами. И снова за спиной спокойный, неторопливый голос Кульбина:

Товарищ командир, капитан первого ранга поздравляет со сбитым «фокке-вульфом». Спрашивает, не нуждаемся ли в помощи. Сто одиннадцатый сигналит: «Может быть, взять на буксир? Буду нести ваше охранение».

Передайте: «В помощи не нуждаюсь, дойду собственным ходом», – бросил Медведев через плечо.

Он сменил Шершова у штурвала. Фуражка боцмана сдвинулась на затылок, струйка крови запеклась на смуглой, будто отлитой из бронзы щеке.

А потом: длинный дощатый причал у плавучей базы, офицеры и краснофлотцы, толпящиеся у трапа… Минута торжественного молчания, когда с палубы на сушу переносили двух погибших моряков…

И, только закончив швартовку, вымывшись под душем и переодевшись в каюте плавучей базы, перед тем как идти к командиру соединения на доклад, Медведев присел на койку, постарался привести в порядок свои мысли, понять то удивительное, что произошло во время похода.

Почему дана была шифровка, запрещавшая торпедировать вражеский транспорт? Разве не совпало это с его собственными опасениями, мучившими уже не первый день?

Значит, все-таки не зря, после раздумий и колебаний, написал он свой недавний рапорт, удививший всех, огорчивший его прямое начальство, а его самого ввергший в мир новых, необычайных переживаний.