Текст книги "Боцман с «Тумана»"

Автор книги: Николай Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Глава шестая
ВЫСОТА «ЧАЙКИН КЛЮВ»

– Так до него рукой подать, до этого Чайкина Клюва! – сказал с облегчением Фролов, тоже взглянувший за перевал.

– А не так далеко, – безмятежно согласился Агеев. – Если всю ночь прошагаем на полную скорость, на заре, пожалуй, дойдем. Сопки, они всегда так: к ним идешь, а они отодвигаются, будто дразнят.

Фролов пригорюнился.

Отточенным, как бритва, кинжалом с цветной наборной ручкой Агеев пропорол тонкую жесть консервной банки.

Кульбин вынул галеты, разложил жирное мясо, пахнущее лавровым листом. Роздал каждому по куску шоколада.

Агеев сбросил ватник. Обнажились костлявые мускулистые плечи, охваченные узкими полосами заштопанной во многих местах тельняшки.

– Морская душа-то на вас поношена крепко, – пошутил Фролов. Пошутил не очень уверенно: еще чувствовал себя виноватым из-за ненайденной спички.

Разведчик не ответил. Кончив есть, вынул из кармана нарядную маленькую трубку с мундштуком, покрытым множеством однообразных зазубрин, не закуривая, сжал обветренными, жесткими губами.

Остальные закурили. Фролов радушно протянул Агееву свой кожаный, туго набитый кисет:

– Угощайтесь, товарищ старшина. Табачок мировой, до печенок пробирает.

– Не нужно, – отрывисто сказал Агеев.

– Закуривайте, у меня много. Чего зря воздух сосать.

Ему хотелось ближе сойтись с разведчиком. Но прямо-таки отшатнулся, увидев блеск ярости в белесых зрачках Агеева под смуглым нахмуренным лбом.

– Не приставайте, товарищ краснофлотец! – сказал будто ударил разведчик. – Не нужен мне ваш табак. Вы лучше следите, чтобы снова мусор не разбрасывать!

Резко встал, отошел, сося незажженную трубку.

– За что это он так на меня, Вася? – Фролов беспомощно взглянул на Кульбина.

– Не знаю… Может, чем обидел ты его раньше. – Кульбин тоже был удивлен.

– Да ничем не обидел. Только табачку предложил, уже второй раз. Просто придира и грубиян!

– Одним словом, боцман! – улыбнулся Кульбин. – Это он на тебя, видно, за ту спичку до сих пор сердится. Боцмана, они все такие. Для них главное – аккуратность.

– Да он разве боцман?

– Боцман. И на «Тумане» боцманом служил, и до этого еще, в дальних плаваниях, на кораблях гражданского флота.

– Так чего ж он на сушу пошел тогда?

– А это уж ты его самого спроси…

Кульбин замолчал. Агеев вернулся, накинул свой протертый на локтях ватник.

– Товарищ командир, придется нам до темноты здесь отдыхать. Только ночь падет – дальше пойдем. Может, соснем пока?

– Отдыхайте, старшина, – сказал Медведев. – Я первым вахту отстою. Потом разбужу вас…

Поверх ватника Агеев завернулся в плащ-палатку, прилег под тенью скалы.

Они отдыхали весь день, а ночью шли тундрой по лишайникам и мхам. Дул резкий ветер, чавкали болотные кочки, снова ныли плечи под тяжестью оружия и грузов. Пошел мелкий, косой дождь. Все кругом заволокло чернильной темнотой. Четверо шли, скорее угадывая, чем видя друг друга.

– Это для нас самая погода, – услышал Кульбин голос Агеева. – Чем гаже, тем глаже!

Разведчик взглянул на ручной компас – мелькнуло в темноте и скрылось голубое фосфорное пламя румбов.

А мы так, вслепую, на немца не напоремся? – негромко сказал Кульбин в темноту.

Нет, здесь не напоремся, – откликнулся Агеев. – Я сам, как первый раз по вражьим тылам пошел, удивлялся, что за чудеса! Думал, фронт – это сплошная линия, дзоты да проволока. Ползком крался, из-за каждого камня выстрела ждал. А потом вижу, где нужно ползком, а где и нормально пройти можно. Враги берег заняли, окрестности просматривают с командных высот, а тундра – она пустая…

Снова светлело небо, становилось травянисто-зеленым на осте, а казалось, пути не будет конца. Было видно: из всех четверых один Агеев идет своим обычным, легким, скользящим шагом. Совсем сгорбился под грузом рации Кульбин, то и дело оступался среди остроконечных скользких камней. Медведев подошел, опять взялся за чемодан с аккумуляторами.

– Товарищ командир, не нужно… – Радист не отдавал чемодан.

– Не спорьте, Кульбин! – резко сказал Медведев. В этой излишней вспыльчивости тоже угадывалась большая усталость. – Что, если упадете? Вы сейчас не сами за себя – за рацию отвечаете. Ясно?

Ясно, товарищ старший лейтенант. – Кульбин, молчаливый всегда, теперь окончательно потерял вкус к разговору.

Старики сказывают, товарищ командир, – обернулся к Медведеву Агеев, – не было раньше в этих местах земли, бушевало здесь студеное Мурманское море. И ходили по тому морю разбойничьи чужеземные корабли, грабили мирных рыбаков, их барказы на дно пускали. И тяжко стало морскому дну, заволновалось оно, поднялось к небу застывшими волнами, а все разбойничьи корабли, что в море были, так в горах и остались. Еще сейчас, говорят, в сопках всякий такелаж можно найти.

Как бы теперь эти горы от обиды назад не провалились, поскольку в них война началась, – подхватил Фролов, – а по мне хоть бы и провалились: совсем здесь ноги оттопал.

Он шутил больше по привычке – обычной веселости не было в голосе. Он тоже почти падал под тяжестью багажа.

Тундра кончилась, начался резкий подъем. Гладкие крутые граниты исполинской лестницей вели к светлеющему небу. Они громоздились слева и справа, образуя глубокое ущелье, по дну которого моряки шли выше и выше.

Легкие как лебяжий пух плыли вверху желтоваторозовые облака.

– Вот мы почти и дома! – сказал наконец Агеев. Вдали поднимался рокочущий гул. Морской прибой?

Он не мог быть слышен здесь, далеко от берега, на такой высоте…

Гул становился сильнее.

Вскарабкавшись на высокий гранитный барьер, Агеев остановился, поджидая остальных.

Быстрая горная речка, пересекая им путь, клубилась, взлетала каскадами пенных стремительных всплесков. Она мчалась под уклон, кувыркалась среди обточенных черных камней и шагах в десяти влево срывалась вниз белым ревущим водопадом.

Водопад фыркал, и гремел, и летел отвесным потоком на далекие мокрые скалы.

А прямо перед четырьмя моряками, по другую сторону речки, поднималась отвесная гранитная стена, поросшая от самого подножия ползучей березкой и кустиками черники.

– Ну, товарищи, – крикнул Агеев сквозь шум водопада, – сейчас пойдем туда, где нас днем с огнем не сыщут!

Пенная вода, обдавая влагой, прыгала и бесилась у самых ног. Речка была шириной метра в четыре. Три черных кривоугольных камня, как неправильно расположенные ступени, пересекали поток. И как всегда в таких случаях, людям, пристально смотревшим на камни, казалось: вода стоит неподвижно, а вперед несутся три точки, обрызганные тающей пеной среди кипящей взбудораженной реки…

– Вдоль речки пойдем, старшина? – крикнул Медведев.

Он не расслышал, что ответил Агеев. Разведчик наклонился к самому его уху:

Зачем вдоль речки! Нам прямо, через стремнину, идти.

Да ведь на том берегу сплошная стена.

– Было время – и я так думал, товарищ командир. Агеев бросил пристальный быстрый взгляд на тот берег, ступил на первый камень, его сапог обдало пеной. Он пробалансировал по камням и в следующий миг точно растворился в отвесной зелени скалы.

Трое переглянулись. Каждый подумал одно и то же: поскользнется человек или закружится голова – и вода опрокинет, понесет к водопаду, бросит вниз с многометровой высоты…

Зелень зашевелилась. Агеев, уже налегке, без вещевых мешков, пробежал по камням, встал рядом со спутниками.

– Все нормально, – сказал, потирая руки. – Я этот тайник случайным делом нашел. Охотился на оленя, загнал его сюда – ну, думаю, крышка. А он через воду перепрыгнул и пропал. Ну, думаю, если несознательный зверь здесь прошел, человек тем паче пройдет… Ничего – это ступеньки надежные, только лучше на воду не смотреть.

Он глядел на спутников со странным выражением. Медведеву показалось, были в этих прозрачных дерзких глазах и азарт, и скрытый вызов, и какое-то смутное опасение. Медведев шагнул к потоку.

Клокочущая снеговая пена рябила у самых ног, какая-то непреодолимая сила мешала шагнуть вперед. Занес ногу…

– Товарищ командир! – как сквозь сон, услышал он оклик разведчика.

Обернувшись, придал лицу спокойное, почти нетерпеливое выражение.

– Товарищ командир, мы это по-другому наладим. Конечно, без груза вы бы и так перешли, а с багажом лучше вам удобства создать. Держи, моряк! – разведчик передал Фролову конец белого манильского троса. – Сейчас будет у нас подлинный трап…

Не выпуская троса, легко перебежал на тот берег. Белый натянутый трос задрожал над потоком.

Медведев перешел свободно, придерживаясь за трос. Только слегка дрогнул, покачнулся под ногой первый камень. Следующим перешел Кульбин, как всегда неторопливый, с радиопередатчиком, вздувшимся под плащ-палаткой огромным горбом. Теперь лишь один Фролов, с концом троса в руке, еще не пересек стремнину.

Ему показалось, что, глядя на него, Агеев насмешливо щурит глаза. Стиснул зубы. «Покажу, на что способен настоящий моряк…» Отбросив ослабевший трос, шагнул на первый камень.

Камень шатнулся, но нога стала твердо. Хорошо! Прыгнул на второй острый выступ… Прекрасно.

И вдруг скользнула нога, рюкзак потянул вниз, что-то ударило под ноги, камни и пена завертелись в глазах. Все кончено. Сейчас захлестнет водопад, бросит вниз на скалы…

Но он не упал. В последний момент Агеев прыгнул, выгнулся, подхватил падающего Фролова. И оба уже стояли на берегу, с водой, хлюпающей в сапогах, с дрожью напряжения в каждой мышце. Яростные глаза разведчика в упор глядели на Фролова.

Фанфаронить вздумал? Храбрее всех оказаться хотел?

Я, старшина, как тот ирландец… – Фролов попробовал улыбнуться, провел ладонью по бледному лицу, борясь с головокружением.

Какой еще ирландец? – удивленно смотрел на него разведчик.

А вот тот, которого спросили, умеет ли он играть на скрипке. «Умею, отвечает, только никогда не пробовал…»

Попытался улыбнуться. Улыбка застыла под ледяным блеском трех пар глаз.

– Вот что, товарищ Фролов, – голос Медведева был сух, куда девались обычные дружеские интонации, – здесь у нас не Ирландия! Понимаете, что не только собой – всем успехом операции рисковали? (Фролов молчал, жалобно понурившись.) Получайте выговор за бессмысленное лихачество… Старшине первой статьи Агееву выражаю благодарность!

Он торжественно пожал Агееву руку. Румянец удовольствия окрасил щеки разведчика. Но в следующий момент Агеев взглянул с прежним, бесстрастным выражением.

– Теперь, товарищ командир, покажу вам наш морской пост. Только прошу кусты не мять, чтоб не видно было, что мы здесь проходили.

Гранитная скала поднималась отвесно вверх. Из-под прильнувшей к камням листвы лиловели ягоды, продолговатые, крупные, как виноград. Агеев сорвал несколько веточек, сунул в рот.

Прямо-таки огородная ягода, – провел ладонью по зарослям черники и голубики и, раздвинув ветви березок, исчез за густой листвой.

За мной идите, товарищи!

За гранитным выступом, скрытым снаружи, снова начиналось узкое, ведущее вверх ущелье. Моряки шли гуськом. Усиливался падающий сверху неяркий свет. Ущелье было похоже на почти вертикальный, бесконечно стремящийся вверх туннель. Казалось, он пробивал сопку насквозь, вел к ее недостижимо далекой вершине.

Вот он стал расширяться. Яснел свет наверху – туннель переходил в широкую ложбину.

Ложбина свернула в сторону, и свежий морской ветер хлестнул по лицам, чуть не сорвал с головы Медведева фуражку.

Они стояли на небольшой неровной площадке, только с одной стороны прикрытой скалой. С трех сторон были небо и ветер. Казалось, можно рукой дотронуться до висящих в небе молочных сгустков облаков.

Они прошли еще десяток шагов. Неровные скалы барьером огораживали площадку.

Невозможная, головокружительная пропасть развертывалась под ногами.

Высота, к которой подошли постепенным подъемом, здесь, с другой стороны, обрывалась отвесной стеной. До самого океанского прибоя, плещущего внизу, спускалась эта стена без наклона. Даже морской гул не доносился сюда.

Немые, отороченные белизной волны набегали на извилистый берег внизу. И видимость отсюда открывалась на три стороны света. И воющий ветер нордвестовой четверти качал, казалось, узкий гранитный утес.

– Да ведь это мировой наблюдательный пункт! Здесь хоть маяк строить! – крикнул Медведев. – Почему немцы здесь свой пост не открыли?

Ветер смял и унес слова. Только по движению губ угадал их Агеев.

– Они сюда дороги не знают. На этот пятачок снизу не вскарабкаешься, только разве если проход отыскать. А отыскать его не так просто. А теперь, товарищ командир, покажу вам мой кубрик.

Они отошли от края скалы. Кульбин и Фролов стояли возле сложенного груза.

– Пойдемте с нами, матросы!

Прошли несколько шагов в сторону, туда, где нависала козырьком вершина Чайкиного Клюва. Под этим козырьком громоздились плиты, будто стихийной силой поднятые одна на другую, образуя каменную переборку. Вторую переборку составляли ровные доски, так плотно пригнанные к камням, что даже вблизи казались продолжением скалы.

За досками темнела небольшая пещера.

– Прошу пожаловать! – молвил Агеев, как любезный хозяин, принимающий знатных гостей.

Медведев шагнул внутрь согнувшись, Кульбин и Фролов вошли в полный рост.

Они очутились в заправской каютке, пол и потолок которой состояли из смоляных, почерневших, местами покрытых пятнами морской соли досок. Камни стен были тщательно пригнаны друг к другу, прошпаклеваны надежно и крепко.

Дощатые широкие нары, покрытые пробковым матрацем, тянулись с одной стороны.

Стоял круглый стол, сделанный из бочонка.

Свет через входное отверстие и прямоугольное мутное стекло, вставленное между камней, падал на красно-белый спасательный круг с цифрой «12» и большой надписью «Туман».

– Да вы волшебник, товарищ Агеев! – Медведев подошел к столу, сел на койку, провел рукой по сухой морской траве.

Агеев широко улыбался.

– Это я помаленьку соорудил, пока в горах от немцев отсиживался… Недаром шесть лет боцманом плавал. С плотничьей и такелажной работой знаком…

Он радовался, как ребенок; гордостью светилось его обычно пасмурное лицо. Подмигнул на мутноватый прямоугольник маленького окошка:

Откуда бы такое стекло взялось?

Похоже на смотровое стекло самолета, – критически посмотрел Медведев.

Ваша правда, товарищ командир. Смотровое стекло с бомбардировщика «Ю-88». Его наш истребитель сбил; этот "Ю" сейчас в норвежских скалах ржавеет.

И академик, и герой, и мореплаватель, и плотник? – Фролов засмотрелся на оборудование кубрика. – Все сходится, кроме академика, товарищ старшина. А кончится война, можете и на академика учиться. Это у нас никому не заказано.

Агеев не отвечал.

Нагнулся, достал из-под нар медный примус, позеленевший от времени.

Плеснулся внутри керосин.

– И горючее имеется… Порядок! – Разведчик покачал насос, поджег керосин. – Разрешите, товарищ командир, чай приготовить?

– Чай чаем, – сказал Медведев, – а вот вы, Кульбин, установите сразу же передатчик, да пошлем в положенный час шифровку, что прибыли на место назначения и открываем морской пост.

Так была установлена радиостанция на высоте Чайкин Клюв.

А попозже, когда затрепетали в эфире позывные поста и первая шифровка помчалась среди ветров и туманов, в хаосе тысячи других звуков, чтобы быть принятой в скале штаба Северного флота, два руководителя германской разведки вели следующий разговор:

В секторе района особого назначения запеленгована неизвестная радиостанция. Только что перехвачена часть шифрованной телеграммы. Прослежены те русские, что высадились в У-фиорде?

Пока русских проследить не удалось, но приняты меры…

И взятый впоследствии в плен телефонист гестапо особенно ясно запомнил слова, сказанные вслед за этим одним гестаповцем другому:

– Еще раз напомните майору Эберсу, что дело его чести и служебной карьеры – как можно скорее разыскать этих русских.

Глава седьмая
ТРУБКА РАЗВЕДЧИКА

Далеко на весте, за сизым барьером скал, видна была полоска бегущей в неизвестность дороги. Дорога выбегала из крутого ущелья и вновь терялась в горах, отделяющих океан от болотистой тундры. И бескрайняя океанская рябь представлялась неподвижной студенистой массой, отгороженной от берега снеговой каймой. Но это был не снег, а пена неустанно ревущего внизу океана.

А над Чайкиным Клювом вечно свистели ураганы, будто Роза ветров расцвела именно здесь, на неприступной вершине. И нужно было старательно придерживать карту руками, со всех сторон прижимать ее осколками скал, чтобы один из налетающих вихрей не подхватил и не унес ее прямо в море.

Рано утром, закутавшись поверх ватника плащпалаткой, Фролов подползал к пахнущему морем и горной сыростью краю скалы и, осторожно выглянув, устраивался поудобней.

Нужно было отстоять («вернее – отлежать», – шутил Фролов) четырехчасовую вахту, обследуя в бинокль каждый метр береговых просторов. Первое открытие Фролов сделал утром на следующий день.

– Товарищ командир, смотрите!

Медведев лежал рядом, ветер бил в лицо, свистел вокруг линз морского бинокля.

– Видите, у высоты шестьдесят, слева, курсовой угол сорок!

Медведев смотрел неотрывно. Как выросла в полукружиях бинокля эта рябая плоская скала! Скала как скала. Ничего необычного не замечалось в ней…

– Глядите, товарищ командир, глядите!

И Медведев увидел. Скала медленно двинулась. Стала вращаться вокруг собственной оси.

– Орудие береговой батареи! – крикнул сквозь ветер Фролов.

Да Медведев и сам видел: это не береговой гранит, это – орудие, замаскированное вращающимся щитом, покрашенным под цвет камня. Медведев сделал отметку на карте берега, полученной в штабе.

Только на первый взгляд берег казался необитаемым и безлюдным. Он жил тайной неустанной жизнью. Укреплена была каждая высота.

– Значит, не зря заставили нас сюда такой путь прошагать, – сказал Фролову Кульбин. – Попробовали бы мы высадиться прямо здесь – задали бы нам жару!..

Это было после вахты Фролова, когда сигнальщик отогревался в кубрике, пил горячий, припасенный Кульбиным чай. Радист не договорил. Стремительный гул самолетных моторов надвигался снаружи. Сигнальщик выглянул осторожно из-под скалы.

Мелькнули темные очертания крыльев, замерцали пропеллеры. Самолет прошел над скалой так низко, что Фролову показалось: увидел очки летчика под прозрачным колпаком кабины.

Фролов ударил кулаком по колену:

– Жалость какая, Вася, что в секрете сидим. Я бы его из автомата угадал – он бы как миленький в скалы врезался. Знаю, как их бить, – взял бы на три фигуры вперед.

С необычайной суровостью Кульбин глядел на него:

– С тебя станется – ты и из секрета выстрелишь. Эх, Димка, еще, может быть, вспомним мы ту твою спичку! Не зря с самого рассвета сопки, как улей, гудят. Ведь это они нас ищут.

И впрямь, немецкие разведчики с утра шныряли низко над сопками. Весь день Агеев пропадал где-то в горах, вернулся лишь к вечеру. Весь день Медведев пролежал над картой у среза скал, а когда стемнело, устроил в кубрике совещание.

– Кое-чего сегодня добились…

Он смотрел на свежие отметки, покрывавшие карту.

Но наша задача – не только обследовать берег. Мы должны найти важный военный объект, скрытый в этих горах. Видите, как подступы к нему защищены с моря. Но координаты самого объекта? Их нужно установить как можно скорей!

Разрешите, товарищ командир? – Присев на корточки, Агеев посасывал незажженную трубку.

– Слушаю, старшина.

– Товарищ командир, понаблюдайте дорогу на весте. Я нынче, от нечего делать, туда все утро глазел. Когда в разведку ходил, к этой дороге подобрался. Не заметили: по ней будто мураши ползут? Это люди, вернее, фашисты. А точки побольше – это, понятно, грузовики.

Агеев нагнулся над картой, провел по ней загорелой рукой:

– Заметил я, когда машина идет на норд-вест, никого не подбирает, не останавливается. А когда на обедник, то бишь на зюйд-ост, – останавливается, прихватывает пешеходов. Вопрос – почему?

– Объект на зюйд-осте, ясно! – не удержался Фролов. – Ловко подмечено!

– Быстро и неверно, – хмуро взглянул Агеев. – В норд-вестовом направлении нужно искать. Почему туда машина никого не берет? Потому что идет с грузом. А возвращается порожняком, подбирает попутчиков! В норд-вестовом направлении загвоздка.

– Прав старшина… – задумчиво сказал Медведев. – Что ж, надо на практике догадку проверить. Завтра с утра, товарищ Агеев, снова идите в разведку – посмотрите, что за район, можно ли туда проникнуть.

Его голос дрогнул. Может быть, так близко разрешение всех сомнений и страхов? Если добыть точные координаты…

Он старался не мечтать напрасно, не тешить себя несбыточными, быть может, надеждами. Резко свернул карту, встал с койки:

– Ну, товарищи, отдыхать. Сейчас сам встану на вахту, за мной Кульбин. Ложитесь, Василий Степанович, отдыхайте. И остальным советую, пока есть возможность.

Он вышел наружу. Кульбин лег на нары, укрылся плащ-палаткой. Густая темнота заполняла кубрик.

– Сергей, может, прилег бы тоже? Нары широкие, места хватит…

Агеев не откликнулся: его не было в кубрике.

– А ты, Дима? Фролов молчал.

– Ну, не хотите, как знаете… Мое дело – предложить…

И Кульбин быстро заснул; спокойное дыхание слышалось из темноты.

– Спишь? Ну спи! – пробормотал досадливо присевший на банку сигнальщик.

Ложиться не хотелось. Было беспокойно на сердце, все больше чувствовал себя виноватым перед товарищами. Эта проклятая спичка! Не зря лучший друг – Вася Кульбин – тоже бросил ему упрек. И не зря так сурово ведет себя с ним старшина Агеев. Конечно, Агеев презирает его, Димку Фролова, балтийского матроса, компанейского парня. Почему бы иначе дважды отказался от перекура? Впрочем, странно: старшина, похоже, не курит совсем, только сосет свою неизменную трубку.

Фролов вышел из кубрика, присел на обломок скалы. Ветер переменил румб, из-за серого кружева облаков сверкали, переливались огромные беспокойные звезды, далеко на осте вспыхивали тусклые отсветы артиллерийского боя…

– На заре, похоже, падет туман, – раздался сзади негромкий, задумчивый голос. – Шалоник подул, и звезды дюже мерцают…

Фролов сидел, не поворачивая головы. На его плечо легла широкая ладонь Агеева.

– Ты, матрос, не сердись, что я тебя в работу взял. Парень ты лихой, только иногда раньше шагнешь, а потом уже подумаешь. А у меня такая боцманская привычка… Ну, давай лапу.

Фролов встал. Высокая фигура Агеева недвижно стояла в темноте, покачивалась протянутая рука. Фролов вспыхнул от радости: столько душевности, дружеской теплоты было в этих простых словах. Сама собой левая рука опустилась в карман за кисетом.

Только перекурку не предлагай, – быстро, почти испуганно сказал Агеев, – наверняка поссоримся снова.

Да почему же, товарищ старшина?

Во-первых, ночью – никаких огней, а во-вторых, всю душу ты мне переворачиваешь этим. Я курильщик заядлый, мне твое угощение – соль на открытую рану. Как думаешь, зарок дал, так выполнять его нужно?

Зарок? – Фролов был очень заинтересован. Вот когда наконец откроется секрет старшины!

Зарок! – повторил Агеев. – Да ведь это целая история. Давай посидим, расскажу. Очень уж накипело на сердце…

Он расстелил под скалой плащ-палатку. Звезды сверкали вверху, внизу ворочался океан. Старший лейтенант Медведев сидел у гребня огромной высоты, погруженный в невеселые мысли, в то время как боцман Агеев стал рассказывать историю своего родного корабля прилегшему рядом с ним на плащ-палатке Фролову.

– Ну, как начать? – сказал, помолчав, Агеев. – Чудно мне, что ты о «Тумане» ничего не слыхал. Правда, ты на Севере не с начала войны, других геройских дел насмотрелся… Так вот, плавал у нас в Заполярье сторожевой корабль «Туман», тральщик номер двенадцать. И я на нем с начала финской кампании боцманом служил.

Экипаж у нас дружный подобрался, хорошие ребята. А война еще больше сдружила. С тех пор как первый немец на нас бомбой капнул, как мы матросский десант у горной реки Западной Лицы высадили, а потом в ледяной воде под минометным огнем раненых на борт таскали, стали мы все как один человек. А больше всех подружился я с котельным машинистом Петей Никоновым.

Главное, человек он был безобидный. И, как я, не военный моряк – с торгового флота. Такой безобидный человек! И больше всего любил всякое рукоделье мастерить. В свободное время засядет в уголок и вытачивает какую-нибудь зажигалку-люкс. Особые крышечки выточит, цепочки… А в последнее время, как началась война, стал с какой-то особой яростью работать.

Корабль наш день и ночь по заданиям ходил: то мины тралит, то десант поддерживает, то дозорную службу несет у острова Кильдина. Днем и ночью на боевых постах, а спать никому не хотелось. Очень тоскливо и муторно было, мысли одолевали: немец по России пошел, города жжет, народ угоняет, режет, будто татарское иго вернулось. Здесь-то знали: выстоим, нам пути назад нет, матрос в скалу упрется – и сам как скала, а как там, в России, на равнинах?

И тоска грызла. На фронт бы, под огонь, в самое пекло, чтоб в бою душу облегчить! А тут тяпаешь малым ходом, в дозоре, у, голых скал, и кажется, твоя вина в том, что враг вперед прется…

И вот ночью, часов около трех, ходим как-то в дозоре на выходе в океан, и гложут меня эти самые мысли.

Знаешь нашу летнюю ночь – светло что днем, только свет будто помягче и облака на небе как разноцветные перья. Нес я вахту на верхней палубе. На корабле порядок, палуба скачена, трапы начищены. В другое время боцману жить бы и радоваться, а в те дни и чистота была не в чистоту.

И вот выходит на палубу Никонов, как сейчас вижу, голубоглазый, из-под бескозырки мягкие волосы вьются, над тельняшкой жиденькая бородка торчит (мы его за эту бородку козлом дразнили). Выходит и держит в руке нарядную новую трубку– только что собрал, даже не успел табаком набить. И видно, очень своей работой доволен.

«Смотри, Сережа, ювелирную вещь смастерил!»

А трубка правда любительская: эбонитовый мундштук с прозрачной прокладкой, чашечка красноватого цвета, отполирована.

И вдруг злоба меня прямо в сердце укусила.

«Эх ты, трубочник! – говорю. – В России народ гибнет, Гитлер по крови шагает, а ты вот чем занят!»

И так бывает: скажешь что-нибудь сгоряча – и сразу готов свои слова проглотить обратно. Вижу, пальцы его затряслись, худые пальцы, машинным маслом запачканные, а в глазах тоска так и плеснула.

«Как ты можешь так говорить, Сергей! Душа неспокойна, руки дела просят. Два месяца из дому писем нет, и немец в нашем районе. В этой трубке кровь моего сердца горит».

Эдак чудно сказал. Тихо, без задора. Лучше бы он прямо меня обругал… И как раз в это время боевая тревога: колокол громкого боя по кораблю загремел.

Петя в машину бросился, а я на свой боевой пост – к пулемету, на мостик.

Навстречу мне дублер рулевого, что по боевому расписанию у орудия стоял:

«Три корабля противника! Идут курсом на нас!» – И скатился вниз по трапу.

Взбежал я на мостик. А на корабле будто никто и не спал. Стоят с биноклями командир «Тумана», помощник, комиссар. Морскую гладь серая дымка подернула. С зюйда сопки нашего берега сизой гранью встают.

А со стороны океана, кабельтовых в пятидесяти от нас, три длинных силуэта боевых кораблей показались. Взглянул я в дальномер – немецкие эсминцы.

Низкотрубные, чуть темнее морской волны, раскинули широкие буруны, полным ходом идут. И длинные стволы орудий поворачиваются прямо на нас. А что можно против них с нашими двумя пушчонками-мухобойками сделать?

Но слышу, командир говорит – разве чуть громче, чем всегда: «Орудия к бою изготовить! Поставить дымовую завесу!»

– Какой-то восторг меня охватил. Взглянул я наверх – длинный наш бело-голубой, краснозвездный флаг широко развернулся по ветру, шлет вызов врагам. Как будто и впрямь мы не тихоходная посудина, а крейсер – гроза морей.

Однако еще не стреляем. При такой дистанции наши пушки ни к чему. Думаю, укроемся дымовой завесой, подпустим их ближе, тогда и ударим. Полным ходом идем к береговым батареям. И нужно же быть такому делу: только распустился дым от кормы – ветер переменился, завесу отнесло в сторону, гитлеровцам нас как на ладони видно.

И стали они «Туман» изо всех своих орудий громить.

И наша кормовая пушчонка в ответ ударила. Но конечно, снаряды ее почти на полпути к эсминцам ложились. А фашисты, хоть моряки они никакие, наконец пристрелялись к нам. Один снаряд у самого нашего борта лопнул. Я прямо оглох. А командир опустил бинокль, прислонился к рубке. Из-под козырька – струйка крови.

«Ранены, товарищ командир?»

Отмахнулся досадливо:

«Ничего, боцман…»

И снова корабль тряхнуло. Рулевой Семенов, вижу, не может штурвал держать. «Туман» наш зарыскал.

«Товарищ командир, рулевое управление выведено из строя…» – докладывает вахтенный офицер.

«Перейти на ручное управление!» – приказывает командир.

Вижу, кровь ему глаза заливает. Он ее вытирает платком, а платок весь алым набух – хоть отжимай. Нужно бы, смекаю, перевязать командира, за индивидуальным пакетом сбегать, да будто прирос к палубе.

В ушах свистит, палуба в желтом дыму, дым этот с кормы встает все гуще. А сквозь него огонь нашей пушчонки сверкает.

Зато германец затих, не стреляет, хотя подходит все ближе.

И тут крикнул кто-то:

«Командир убит!»

И другой голос тут же:

«Флаг! Флаг!»

Взглянул я на гафель и обомлел.

Осколком перебило фал – флаг наш больше по ветру не вьется. Потому, стало быть, и не стреляли фашисты, что думали: «Туман» пощады запросил!!

– И что же? – не удержался Фролов. Его захватил рассказ. Он плотно придвинулся к Агееву, всматривался в смутно белеющее из мрака лицо.

– Что? – строго переспросил боцман. – А вот что! Не успел лейтенант команду подать: «Поднять флаг!», как уже несколько матросов у гафеля были.

Рулевого Семенова в руку ранило.

«Помоги, Агеев! – говорит он сквозь зубы и тянет оборванный фал. – Видишь ты, фал травить двумя руками нужно, а у меня одна сплоховала…»

И радист Блинов тут же у гафеля помогает сращивать фал.

– Мигом подняли мы флаг – вновь он забился под ветром. И тотчас опять снаряды вокруг засвистели.

– А как наши комендоры стреляли? – вновь не удержался Фролов.

Этого не скажу, – бросил нетерпеливо Агеев. – В тот час все передо мной, как при шторме, ходило. Первый ведь мой бой был… Потом сказывали ребята: у кормовой пушки прямым попаданием оторвало ствол, из носовой стрелять трудно было: сектор видимости не позволял. Так что немец нас бил как хотел: и бронебойными и шрапнелью.

И комиссар погиб. Вижу: лежит он на палубе, у боевой рубки, шинель стала лохматой, что твоя бурка, – так ее осколками порвало.

И заслужил в этом бою наш корабль себе вечную славу. Трудно сказать, кто из экипажа больше отличился, – все героями были. В трюме, в угольном бункере, пробоина была – так старшина второй статьи Годунов ее собственной спиной зажал, пока пластырь не завели. И флаг все-таки над кораблем развевался!