355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Панов » Повесть о двух кораблях » Текст книги (страница 13)
Повесть о двух кораблях
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 03:16

Текст книги "Повесть о двух кораблях"


Автор книги: Николай Панов


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Товарищ командир, капитан «Енисея» спрашивает: «Какие действия предпримете вы?»

Капитан «Ушакова» мгновение стоял неподвижно. Только одно мгновение. Он видел, как торопливо сходят на берег женщины и дети, как тот остролицый парнишка, смотревший на чаек, бежит им навстречу, что-то весело спрашивает, его мать тоже расспрашивает – испуганно и нервно.

– Напишите, сигнальщик, – по-прежнему раздельно сказал капитан «Ушакова»: – «Если вражеский корабль начнет входить на рейд, выйду ему навстречу и попробую дать бой. Уверен, что экипаж «Ушакова» сумеет выполнить свой долг до конца...» Рассыльный! Шифровальщика.

Он прошел в штурманскую рубку, написал несколько строк своим круглым, старательным почерком. Вошел шифровальщик.

– Зашифруйте и передайте в эфир.

Вошел заместитель по политической части. Капитан Васильев повернулся к нему.

– Передаю в эфир обстановку, принятое мной решение, наши координаты. Не возражаете, Виктор Тихонович? Правда, боюсь, что никакие наши специальные силы не подоспеют сюда с Большой земли. Но я, Виктор Тихонович, надеюсь на другое.

Он притронулся темным, обветренным пальцем к отвороту оленьей куртки заместителя. Морщинки от его глаз побежали к вискам, придали лицу лукавое выражение.

– Не только ведь мы приняли сигнал бедствия того норвежца. А если его приняли наши военные корабли, может быть, они уже гонятся за немцем, может быть, отвлекут его. А если нет... – Он нагнулся над штурманской картой, над бледно-серой узкой, извилистой линией залива. – Мое решение, видите ли, таково. Я буду вести огонь до последней возможности. Мы еще не знаем точно класса этого корабля, может быть, и сможем биться с ним. Думаю продвинуться вперед, вот сюда – до самой узкой части фиорда. Я стану к немцу правым бортом, как раз поперек губы. Видите ли, в чем моя идея, Виктор Тихонович. Если он потопит меня, то «Ушаков» пойдет ко дну так, чтобы загородить фарватер, не дать возможности врагу проникнуть в бухту.

Заместитель слушал молча. Сухопутчик, до войны работавший заместителем начальника МТС, он еще плохо разбирался в таких делах. Но здесь как будто все было совершенно ясно.

– Что же, по-моему, не плохое решение. Правильное решение! – твердо сказал заместитель.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Снова над «Громовым» кружился густой мокрый снег. Ветер сильнее гудел в снастях, всплескивались барашки на серых волнах, все шире чертила фок-мачта облачное, рваное небо. Ларионов снова наклонился к медному раструбу переговорного аппарата.

– Штурман, уточнили координаты?

– Так точно, проверил. Ходим в пункте рандеву, товарищ командир.

Начищенная медь переговорной трубы покрылась от дыхания белым, морозным налетом. Ларионов переступил с ноги на ногу. Черт его знает, как промерзают на мостике ноги даже в шерсти и в меху!.. Рандеву должно бы уже состояться давно. Уже давно «Громовой» ходит в условленном квадрате, но нет и признака английских кораблей.

А может быть, они уже преследуют врага? Сами, самостоятельно пошли по его следу? Но что-то мистер Гарвей, наш уважаемый офицер связи – будь он проклят с его равнодушным нахальством! – слишком долго сидит в радиорубке, слишком долго ловит позывные своего флота...

По трапу поднимался мистер Гарвей, поднимался солидно, неторопливо, его черная борода лежала над желтизной верблюжьего реглана, высокая меховая шапка была плотно надвинута на брови.

– Ну что там, мистер Гарвей? – спросил Ларионов. Гарвей подошел ближе, торжественно приложил руку к шапке. Ларионов коротко отдал честь.

– Мне кажется, – медленно сказал мистер Гарвей, – у меня такое впечатление, что наша маленькая операция может не состояться.

– Почему? – резко спросил капитан-лейтенант. Он подошел к Гарвею вплотную. – Вы настроились на свою волну?

– Я настроился на свою волну, – сказал Гарвей. – Правда, мистер кэптин, я не мог поймать ничего... – ээ... как это сказать?.. ничего, адресованного нам. Но я уловил интересную шифровку нашего командования.

Ларионов с ненавистью смотрел на его медленно шевелящиеся губы. Бубекин, Снегирев и Калугин подошли ближе.

– Может быть, вы можете говорить быстрее, мистер Гарвей? – угрюмо спросил Бубекин. – Если не по-русски, то по-английски. Мы вас поймем.

– Я могу говорить быстрее по-русски, – дружески улыбнулся ему Гарвей. Он говорил, как фокусник, подготовивший какой-то неожиданный трюк и медлящий, чтобы повысить к нему интерес. – Товарищ командэр, я уловил шифровку нашего командования, обращенную ко всем кораблям королевского флота, находящимся в здешних водах. Всем кораблям королевского флота приказано немедленно сосредоточиться у берегов Исландии.

– У берегов Исландии? – повторил Ларионов.

– О да, у берегов Исландии, – сказал Гарвей. – И я подозреваю почему. Линкоры «Граф фон Тирпиц» и «Шарнгорст», видимо, снова пытаются прорваться через Датский пролив. Силы нашего флота не должны пропустить их на просторы Атлантики. Может быть, и рейд «Геринга» только демонстрация, чтобы отвлечь сюда наши корабли.

– Но ведь «Геринг» уже пиратствует в Баренцевом море, – сказал Калугин.

– О да, он пиратствует в Баренцевом море, – повернулся к нему Гарвей. – Он хорошо выбрал момент. Ваши корабли поддерживают фланг армии, наши будут блокировать Датский пролив. «Геринг» может плавать безнаказанно. Это хороший шахматный ход.

Он вежливо улыбался, его мелкие зубы блестели на смоляном фоне бороды и усов. «Нет, он действительно, кажется, восхищается ловкостью фашистов!» – подумал Калугин.

– Для вас это, может быть, шахматный ход, – сказал Бубекин, и его маленькие глаза превратились в чуть различимые щелки, – а для нас это угроза нашим коммуникациям, угроза жизни мирных людей на советских зимовках, громить которые, вероятно, отправился «Геринг».

– Да, здесь могут быть неприятные потери, – охотно согласился Гарвей. – И первая потеря – мы уже потеряли «Свободную Норвегию». – На мгновение он склонил голову. – Но в теперешней борьбе за мировое господство...

Капитан-лейтенант Ларионов уже не смотрел на него. Он снова шагнул к своему обычному месту, положил руки на тумбу машинного телеграфа. Казалось, он с трудом проглотил какую-то фразу, чуть не сорвавшуюся с языка.

– Товарищи офицеры, – помолчав сказал Ларионов, – прошу прекратить посторонние разговоры на мостике.

По трапу взбегал шифровальщик. Несмотря на холод, он был в одной фланелевке. Видимо, шифровальщик очень торопился, ветер рвал из его рук небольшой листок.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан-лейтенант?

– Да? – сказал Ларионов.

– Принята шифровка с ледокольного парохода «Ушаков».

Ларионов поднес к глазам радиограмму.

– Товарищи офицеры, – сказал он таким голосом, что все разом придвинулись к нему и даже рулевой наклонился вперед, не выпуская ручку штурвала. – «Вражеский тяжелый крейсер, – громко и взволнованно читал Ларионов, – входит на рейд Тюленьих островов. Принял решение – дать ему бой всеми имеющимися средствами. Прошу помощи. Капитан «Ушакова» Васильев».


Он бережно сложил радиограмму. Все молчали.

– Как жалко, – отчетливо и громко сказал мистер Гарвей, – как очень, очень жалко!

«Теперь он, видимо, действительно чувствует себя неловко», – подумал Калугин.

– Чего вам жалко, мистер Гарвей? – как бы машинально спросил Ларионов.

– Как жалко, что мы ничем не можем помочь этому храброму капитану.

Не отвечая, Ларионов шагнул к переговорной трубе, нагнул над ней свое воспаленное от ветра лицо.

– Штурман, сколько до Тюленьих?

– Сорок две мили, товарищ капитан-лейтенант, – донесся глухой голос штурмана.

Ларионов распрямился, ровным движением перевел ручки машинного телеграфа. И тотчас сильнее завибрировала палуба, «Громовой» прибавил ход.

– Вы правы, мистер Гарвей, – тихо сказал Ларионов. – Это очень жалко. Но, может быть, он продержится. Может быть, мы успеем ему помочь.

Гарвей вскинул на него удивленные глаза.

– Прошу прощенья, мистер кэптин, – с величайшим изумлением сказал он, – не думаете ли вы...

– Да, я думаю, – сказал Ларионов, всматриваясь вдаль.

Гарвей подошел еще ближе. Его борода, как привязанная, чернела на скуластом белом лице. Не осталось и следа его недавнего благодушного спокойствия.

– Но разве вы не знаете, мистер кэптин. – Он говорил тихо, чтобы не слышали окружающие, от волнения сбился, произнес какую-то гортанную английскую фразу. – Разве вы не знаете, что никогда, ни при каких условиях эсминец не сможет вступить в поединок с тяжелым крейсером. А «Геринг» считался даже карманным линкором. Прошу прощения, но это противоречит элементарным правилам военно-морской науки.

Ларионов задумчиво глядел на него. Теперь, показалось Калугину, в его усталых глазах на миг промелькнуло выражение странного удовлетворения. Его руки в потертых, белеющих засохшей солью перчатках сжались на ручке машинного телеграфа.

Гарвей глядел на него, даже приоткрыв от напряжения свои сухие тонкие губы.

– Видите, мистер Гарвей, – не громко, но очень отчетливо сказал капитан-лейтенант, – немцы тоже, конечно, уверены, что один эсминец не может навязать бой тяжелому крейсеру. Поэтому командир «Геринга» сделает логический вывод. Он подумает, что мы здесь не одни, что мы заманиваем его, расставляем ему ловушку. И, может быть, прекратит рейд.

Он говорил, как бы думая вслух, всматриваясь в пространство. Потом с легкой улыбкой взглянул на Гарвея.

– А кроме того, история нашего флота знает много примеров, когда русские моряки в не менее трудных условиях вступали в соприкосновение с противником и добивались победы. Эскадренный миноносец «Гневный» два с половиной часа вел артиллерийский бой с крейсером «Бреслау», пока тот не скрылся в Босфор. В Крымскую войну русский фрегат «Флора» всю ночь бился с тремя турецкими кораблями на паровом ходу и благодаря искусству своего экипажа к утру выиграл этот неравный бой.

Гарвей слушал, по-прежнему приоткрыв рот.

– Но ведь это было ночью, мистер кэптин!

– Мы тоже можем создать ночные условия... – по-прежнему задумчиво сказал Ларионов. Но вдруг оборвал себя, распрямился, сразу стал как-то выше и шире в плечах. – Во всяком случае, благодарю вас, мистер Гарвей! За что? – спросил Гарвей еще более удивленно.

– За то, – сурово сказал Ларионов и смахнул с лица водяную пыль, – за то, мистер Гарвей, что вы помогли мне понять психологию наших противников.

– Разве я ваш противник?

– Нет, – небрежно сказал капитан-лейтенант, – вы не наш противник.

Он произнес эти слова, уже явно думая о чем-то другом. Гарвей, видимо, просто перестал для него существовать.

– Товарищ капитан, – повернувшись к Калугину, очень тепло сказал Ларионов, – вы бы обдумали радиовыступление, что-нибудь зажигательное для личного состава. О мужестве русских моряков-коммунистов, сокрушающих все преграды. Вас, мистер Гарвей, потрошу пройти в каюту, вы можете отдыхать, я больше не нуждаюсь в ваших услугах.

Его голос звучал все отчетливее, хотя суровая сдержанность по-прежнему жила на худощавом лице.

– Есть подготовить радиовыступление, – сказал Калугин.

Гарвей молча отдал честь и пошел с мостика вниз.

– Старпом, – продолжал Ларионов. – Станьте к машинному телеграфу. Не снижайте оборотов. Я пройду в штурманскую рубку.

Капитан-лейтенант шагнул к трапу.

Навстречу, в расстегнутом на груди полушубке, в шапке, сдвинутой набекрень, взволнованно взбегал рассыльный.

– Товарищ командир! – уже издали он протягивал вьющийся на ветру листок. – Приняли еще радиограмму.

Капитан-лейтенант смерил его критическим взглядом.

– Вы что, рассыльный, к теще на бал собрались? Станьте как полагается по форме!

Вспыхнув, краснофлотец застегнул полушубок, поправил шапку, вытянулся – руки по швам.

– Товарищ командир корабля, разрешите обратиться с радиограммой.

– Дайте, – сказал Ларионов. Он взял розовый листок, не спуская глаз с краснофлотца. – И помните, Кириллов: то, что мы собираемся долбать какого-то паршивого фашиста, еще никому не дает повода нарушать форму одежды. Идите.

Рассыльный четко повернулся на каблуках. Только тогда Ларионов взглянул на радиограмму. Голубая жилка билась на высоко подбритом виске. Может быть, известие о подкреплении?

– Снова радио с «Ушакова», – сказал командир, и ничто в голосе не обнаружило глубины его разочарования. – Капитан сообщает, что при большом снегопаде крейсер исчез из видимости берегового поста. «Ушаков» выходит навстречу «Герингу», готов открыть огонь... Лейтенант, внесите в вахтенный журнал. Да поаккуратнее, а то потом разбирай ваши каракули... Пригласите в штурманскую рубку командиров боевых частей.

И, передав листок вахтенному офицеру, не держась за поручни, Ларионов спустился к штурманской рубке.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Высоко над топками рокочут прямоугольные горячие котлы. Сбоку – всегда задраенный наглухо люк шахты на верхнюю палубу. Внизу – рев форсунок, неустанно вдувающих в топку распыленную воздухом нефть, сигнальные звонки, блеск цветных ламп, холодный ветер вентиляции, овевающий темные от усталости лица кочегаров.

– В этом вот котле, товарищ инженер-капитан-лейтенант, похоже – три трубки, – отрывисто бросил Куликов.

Ираклий Тоидзе наклонил голову к продолговатой дверце топки. Смотрел в розовую, полную пляшущим пламенем глубину. Действительно, по стенке топки, из вертикальных, похожих на натянутые струны водогрейных трубок, сочилась тотчас превращающаяся в пар вода.

Тоидзе распрямился, шагнул к водонепроницаемой переборке, поднял тяжелую телефонную трубку.

– Вахтенный офицер? Командира корабля!

Высоко наверху, на мостике, Бубекин взял телефонную трубку.

– За командира старший помощник Бубекин.

– Фаддей Фомич! Докладывает командир БЧ-пять. Во второй топке правого борта потекли водогрейные трубки.

Корабль взлетел на волне, на мгновение повис неподвижно, сразу рванулся вниз. Качка усиливалась. Мичман Куликов стоял возле Тоидзе, смотрел на его озабоченное лицо. Есть о чем волноваться! Перед такой операцией, когда «Громовому» в любой момент может понадобиться вся его мощь, выбывает из строя один из котлов, корабль может лишиться трети своей быстроты. Лопнули водогрейные трубки, стало быть – нужно начинать ремонт, вода размывает топку.

– Ваше решение? – спросил с мостика Бубекин.

– Будем глушить трубки на ходу, Фаддей Фомич.

– Делайте, – сказал Бубекин, – капитан-лейтенант приказал не снижать оборотов.

Тоидзе отошел от телефона. Легко сказать – глушить на ходу! Но это значит: нужно обследовать изнутри раскаленную топку, работать в горячем котле. Правда, на других кораблях делали такие вещи, но каждый раз об этом писали в газетах как о подвиге. Этим подвигам удивлялись моряки «Громового». И вот настало время самим сделать это, да еще при качке на свежей волне.

– Ну, мастера котельной, делаем ремонт на ходу? – спросил Тоидзе. – Мичман, вызывай добровольцев.

– Первый доброволец я, – отрывисто сказал мичман. – Такое дело, нужно не промахнуться, сразу заглушить худые трубки. А второго возьмем... Кто у нас здесь позорче?

Он окинул взглядом продолжавших работать кочегаров. Они работали размеренно и спокойно, как рабочие в цехе. Зайцев в ватнике, расстегнутом на груди, блестя карими глазами, подошел ближе всех.

– Меня возьмите, – сказал Никитин, положив руку на рычаг форсунки.

– Или хоть меня, – откликнулся Чириков, как всегда держась за штурвал регулировки питания котлов водой.

– Прошу как чести! – услышал Куликов взволнованный голос Зайцева.

– Говоришь, выдержишь, Зайцев? Там ведь, внутри, жарковато.

– И не такое выдержу, – сказал Зайцев с угрюмым задором.

– Ну, так не теряйте времени, дорогие. – Инженер-капитан-лейтенант направился к шахте. – Я в пост энергетики. Мичман, об исполнении тотчас доложите. – Есть тотчас доложить об исполнении, – так же просто сказал Куликов.

Кочегары взялись за тяжелые цепи. Пламя в топке погасло. Зайцев мельком глянул в ее медленно темнеющую глубину. Оттуда несло нестерпимым жаром, на кирпичной кладке желтыми язычками все еще вспыхивала нефть. Он направил туда свет переносной лампы. Теперь еще яснее было видно, как течет из трубок, размывая топку, вода.

Он чувствовал, как все сильнее бьется сердце, как это биение отдается даже в кончиках пальцев.

– Вату и вазелин! – приказал мичман.

Из угла котельной принесли большую банку вазелина и пакеты с ватой. Зайцев протянул руку.

– Подожди, раньше батьки в воду не суйся, – резко сказал мичман.

– Так я же вызвался! – сказал Зайцев.

– Ты вызвался и жди, – пробормотал мичман. – Шланг сюда.

Зайцев подтащил шланг.

– Обливай меня, – скомандовал мичман. – Хорошенько ватник облей.

Пока на его ватник лилась водяная струя, мичман торопливо мазал лицо густым слоем вазелина. Прикрыл лицо слоем ваты, намочил в воде и низко надвинул шапку. Шагнул к топке. Из открытого лаза несло нестерпимым жаром.

– Подождать бы, товарищ мичман, – сказал один из кочегаров. – Еще задохнешься. Пусть остынет чуток.

– Чтобы кладку вконец размыло? – пробормотал мичман.

Он приблизил к отверстию прикрытое ватой лицо. И вдруг, как будто нырнул, весь сжавшись, исчез в отверстии топки.

Глубь топки он осветил фонариком. Все молчали, не сводя глаз с отверстия, где качался неяркий свет.

– Сварится еще, – невольно сказал Зайцев.

Но так же ловко и неожиданно, как исчез, мичман выскочил наружу. Он задыхался, по его лицу тек смешанный с вазелином пот. Казалось, он не мог надышаться воздухом котельной. Потом снял с лица пожелтевшую вату.

– Похоже, лопнули точно три трубки... Ну, а ты чего ждешь? Готовься пока.

У него снова перехватило дыхание.

– Теперь твоя очередь. Я наверху в котел полезу, буду сомнительные трубки водой заполнять, а ты докладывай: потекли или нет. Вот и все твое дело.

Вместе с котельными машинистами он взобрался по стремянкам на верхнюю площадку. Работали ключом и кувалдой, отвинчивали гайки коллектора. Отвинтили их, отскочили в сторону; облако пара вырвалось из-под отлетевшей крышки.

– Ну, а теперь к главному подошли! – крикнул Куликов. – Не зевать, ребята!

Корабль снова сильно тряхнуло. Мичману подали шланг. Внизу ждал Зайцев, дрожа в мокром ватнике, прикрыв ватой густо намазанное вазелином лицо.

– Начали! – крикнул Куликов и исчез в котле. И тотчас внизу полез в топку Зайцев.

Его охватило нестерпимым жаром, будто нырнул в кипяток. Густой пар поднимался от мокрого ватника. Сильно защипало веки, задернуло жаркой пленкой глаза. Зайцев хотел смахнуть пот, но рука в толстой асбестовой рукавице коснулась ватного слоя. Его стало тошнить, здесь сильнее чувствовалась качка, пахло горелой резиной, сквозь подошвы жег раскаленный под топки.

Он переставил ноги, стиснул зубы, сморгнул пот. Хотелось хоть на мгновение выскочить наружу. «Нет, выдержу, все выдержу. Моряки-коммунисты и не такое выдерживали».

Он всматривался в шеренгу водогрейных трубок, частым строем занявших всю заднюю стенку топки. Вот сейчас мичман наверху, в котле, заполняет подозрительные трубки водой из шланга, а он должен засечь, через какую трубку сочится вода... Усилием воли прояснил сознание, смотрел внимательно, направив на стенку свет фонарика. Вот она – пятнадцатая трубка. Сквозь чуть видную трещинку струится вода.

– Течет пятнадцатая, – крикнул он наружу, и, сдавленный безвоздушным жаром топки, странно глухо прозвучал голос.

– Течет пятнадцатая, – услышал он голос Никитина снаружи.

Вода показалась в соседней трубке, тотчас превращаясь в пар.

– Течет шестнадцатая!

Он задыхался, у него кружилась голова. Сильно тошнило от резких взлетов корабля. Выскочил наружу, полным ртом набирал воздух.

– Может, сменю? – заглянул ему в лицо Никитин.

– Сам кончу! – пробормотал Зайцев. – Ты из шланга меня поливай.

Он снова протиснулся внутрь.

– Восемнадцатая течет!

– Восемнадцатая течет! – отдалось, как эхо, снаружи.

– Как девятнадцатая? – крикнул в топку Никитин.

«Больше не выдержу ни секунды, – думал Зайцев. – Вот уже пекусь живьем. Больше не выдержу...» Но еще раз пересилил себя, нашел девятнадцатую по счету трубку, смотрел лопающимися, казалось, от боли глазами. Нет, тут нет трещины, тут не течет вода.

– Девятнадцатая порядок!

И пауза. Бесконечное молчание. И, наконец, как лучшая музыка, приказ:

– Вылезай!

Он выскочил наружу. Скинул высохший, скорежившийся ватник. Еще стирая с лица вазелин, смешанный с потом, взбежал наверх, заглянул в дышащую влагой горловину коллектора.

Там дрожало пламя переносной лампочки. Туда подавали стальные, обмазанные суриком заглушки: забивать прохудившиеся трубки. Последним взмахом Куликов вогнал в трубку заглушку.

И вот высунулось наружу его темное, залитое потом лицо. Он вылез из котла, пошатнулся, передал кому-то лампочку и шланг.

– Задраивайте, матросы, горловину, – коротко сказал Куликов. – Включайте котел.

Он спустился к щиту контрольных приборов, снял телефонную трубку.

– Пост энергетики? Докладывает мичман Куликов. Трубки заглушены, снова вводим котел в действие... Есть объявить благодарность всем участникам, товарищ инженер-капитан-лейтенант! С ним рядом стоял Зайцев.

Во всем теле Зайцев чувствовал непрерывную дрожь, а губы онемели, казались чужими, гладкими, будто выточенными из стекла. Но такая большая, светлая радость в сердце!

– Губы распустил в топке, вот тебе их и обожгло маленько, – сказал ласково мичман. – Ладно, зайдешь к доктору, он тебе что-нибудь наколдует. Пока иди в кубрик, отдохни. Я тебе сменщика вызвал.

Сменщик уже наклонился к насосам.

Зайцев поднялся по отвесной стремянке в темной шахте, откинул наружную крышку. Свистел ветер, шумела вода. Стоя на боевых постах, краснофлотцы вглядывались в косо летящий снег. Зенитчик Стефанов с любопытством глянул на него.

– Что у вас там? Трубки глушили на ходу?

– Глушили, – сказал небрежно Зайцев, плотно прикрывая крышку.

– Говорят, один геройский парнишка в раскаленную топку залез?

– Есть такой геройский парнишка, – веско сказал Зайцев. Его губы начали сильно болеть. Кожа натягивалась, распухала. Губы все еще казались стеклянными, но теперь их разрывала острая боль.

У торпедного аппарата стоял Филиппов. Он глубоко ушел головой в воротник, его плечи были занесены снегом.

– Что с тобой, Ваня?

– Ничего, потом расскажу...

Ему было холодно, ветер пронизывал насквозь, он вбежал в кубрик. Сорвал ватник, укутался, укрылся чьим-то полушубком, лег на рундук. Сильно жгло глаза и еще больше болели губы.

«Вот отдохну, и без всякого доктора пройдет», – думал Зайцев. Но как только закрыл глаза, закружились темно-красные круги и спирали, закачались водогрейные трубки, похожие на струны рояля, на сверкающие, натянутые струны в раскрытом рояле.

«Поспать, поспать хоть минутку», – думал Зайцев. Но трубки кружились перед глазами, качался рундук, и сильнее стучали в борт кубрика тяжелые волны. «Вот он, мой родной дом, – думал Зайцев. – Обеспечил ход родному кораблю...» Но он оказывается не на корабле, а в землянке, и это не море стучится в борт, а лопаются поблизости мины. И друг Москаленко сидит рядом на краю нар и смотрит ласковыми глазами. И вдруг снова что-то взрывается совсем близко, и раскаленные трубки начинают медленно кружиться в глазах. Кто-то тронул его за плечо.

– Спите, товарищ краснофлотец?

Он откинул мех полушубка, сел на рундуке. Перед ним стоял доктор. Заботливые глаза внимательно смотрели с широкого рябоватого лица.

– Губы вам придется смазать вот этим... А это глазная примочка... Цэ будет гарно, как говорят у нас на Украине.

– Спасибо, товарищ доктор.

Кубрик заполнил звон колокола громкого боя. Протяжный, резкий, нескончаемый звон. И вновь загремели ноги по стали над головой.

– Боевая тревога, – сказал в громкоговорителе мерный, внушительный голос.

– А кажется, вы дюже вовремя занялись котлом, – с обычной своей рассудительностью сказал доктор.

Но Зайцев уже не слышал его. Он рванул с рундука ватник, одеваясь на ходу, взлетел по трапу. Он бежал к котельному отделению в непрекращающихся, заполнивших все тревожных звуках колокола громкого боя.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю