Текст книги "Орлы капитана Людова"

Автор книги: Николай Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

Бородин открыл дверь в столовую – навстречу пахнул вкусный запах борща, заправленного лавровым листом. Боцман пропустил Люсю вперед, подтолкнул дружески Джексона, медлившего у порога.

– Здесь давайте пришвартуемся, сестрица, – сказал Сергей Никитич, подходя к свободной скамье.

Он удивлялся сам себе: с чего это стал таким разговорчивым! Усадил за стол Люсю.

– Сит даун! [7]7
  Садитесь! (англ.).


[Закрыть]– пригласил негра, указывая место рядом с Люсей.

Хотел расположиться по другую сторону от Треневой, но обнаружил с досадой: рядом с медсестрой уже уселся чернобровый радист, деловито резал ломтями краюху душистого, ноздреватого хлеба.

Дежурный по камбузу поставил перед ними полные миски борща.

«Жидковат супец, – проглотив первую ложку, подумал боцман. – А с чего ему быть наваристым? Консервов – кот наплакал. Сушеная картошка да соль. То-то не торопится есть Джексон, даже за ложку не взялся… А может быть, медлит по другой причине?.. По той же, что вчера?..»

Вспоминал, вчера вечером они пришли с бота на камбуз все вместе: и он с Кувардиным, и норвежский рыбак, и американцы.

Замерзшие, голодные, усаживались за стол. Только негр не садился, стоял в стороне, несчастный, жалкий, угрюмый.

«Понимаю это так, что на «Красотке» ел он отдельно. Не положено черному вместе с белыми столоваться, по их звериным законам», – сказал тогда боцман вполголоса сержанту.

Кувардин с негодованием встал, взял негра за плечи, усадил рядом с собой. Но Джексон все не прикасался к еде. Только когда мистер Нортон уронил какую-то короткую фразу, матрос, униженно вскочив с банки, ответил: «Ай-ай, сэр!» – начал жадно есть вместе с остальными.

И вот сегодня дичится еще больше под любопытными взглядами обедающих краснофлотцев.

– Да не глядите вы на него, словно он чудище какое! – сказал сердито Кувардин, уже доедавший второе. – Подрываете интернациональную дружбу!

Часто потом, вспоминая этот обед, думал боцман Агеев, как страшно и тяжело было в те минуты их заокеанскому гостю.

Негр сидел, устремив вниз свой незакрытый повязкой глаз, уронив бессильно большую, мускулистую руку. Видел ли он себя вновь и вновь наедине с капитаном Элиотом, в ночной тишине, в маленькой комнатке русского полярного городка? Наедине с пьяным, яростным, впавшим в отчаяние стариком, с которым плечо к плечу провел столько дней и ночей на мостике «Бьюти» под пронзительными ветрами, в неустанной качке Атлантического океана…

«Я погубил сам себя, – верно, думал Джексон. – Мне не нужно было делать этого, я погубил сам себя. Но я не знал, что все может так обернуться. Я сделал это и не знаю, как поступить дальше. А может быть, все кончится хорошо. Пока нужно молчать и не показывать страху. Меня не могут обвинить ни в чем. Мне не нужно было вмешиваться ни во что, но дело сделано, нужно молчать и ждать и не показывать страху…»

Но ему трудно было не показывать страху. Даже за обедом в краснофлотской столовой, когда вокруг сидели такие доброжелательные, так хорошо, непривычно хорошо встретившие его люди…

Люся нет-нет, а тоже поглядывала на Джексона. Никогда раньше не видела чернокожих – только разве в кино и на картинках… Вот он, такой, какими и представляла себе негров: барашек густых, жестких волос, белки как облупленные яйца. Но никак не ожидала, что из-под черных век может выглядывать такой синий-синий, как вечернее небо, глаз.

И какой он нервный, этот Джексон, вскидчивый, озабоченный чем-то. Знает ли он о смерти капитана?

Вот задумался снова, ложка застыла над миской. Потом опомнился, но ест вяло, без аппетита…

Они возвратились в кубрик. Кувардин снял шинель, вынул из кобуры пистолет «ТТ» образца 1930 года, положил на чистую тряпочку, рядом с пузырьком золотистого ружейного масла. Держа за рукоятку, нажал большим пальцем правой руки на пуговку защелки, левой рукой подхватил набитый патронами магазин. Объяснял устройство пистолета внимательно слушавшей Люсе.

Ваня Бородин стоял у стола, расстраивался, пробовал вступить в разговор, не знал, как вырвать Люсю из неожиданных чар маленького сержанта.

– Вот, товарищ Тренева, это – возвратная пружина, а это – затвор со стволом, – говорил Матвей Григорьевич, разложив на тряпочке на славу смазанные части.

– Да? – говорила Люся, опершись обоими локтями на стол. – Как интересно! Как все вы хорошо знаете, товарищ сержант! А где здесь шептало?

Ей, конечно, было совсем не так уж интересно изучать устройство пистолета, тем более что проходило драгоценное время: минуты возможности побыть с Ваней наедине. Но хотела наказать Ваню за глупую ревность. Неужели не понимает, не хочет понять, что только из-за него находится она здесь сейчас, страдала на катере в штормящем заливе.

– Товарищ Тренева! – не выдержал наконец Бородин, отчаянно указал глазами на дверь.

Штормовой ветер стих уже давно, тонкая пелена снега оседала, таяла под лучами теплого осенного солнца. Очень четко вырисовывались, покрытые зарослями, округлые вершины.

Люся и Бородин молча шли к тропке, ведущей в сторону причала.

– Эй, друг! – окликнул Бородина Агеев. Разведчик сидел на скамеечке, рядом с домом.

На дощатом самодельном столе – здесь обычно зенитчики батареи забивали в свободное время «козла» – перед боцманом высилась какая-то странная ослизлая груда.

Среди мерзлых водорослей проступали узлы и нити рваной, перепутанной бечевы.

Ловкими смуглыми пальцами Агеев отбрасывал водоросли, распутывал бечеву. Повернул к Бородину исполненное какого-то странного умиротворения лицо.

– Кто у вас тут по шкиперской части? – спросил разведчик.

– По какой части? – не то не понял, не то недослышал радист.

– По корабельной части, по рангоуту и такелажу, – пояснил веско Агеев. Приподняв над столиком, старательно высвобождал запутавшуюся в бечеве высохшую красновато-бурую морскую звезду.

– Все мы здесь по корабельной части, – сказал Ваня задорно. – Форму морскую видишь? – Напряг, развернул плечи, из-под расстегнутой черной шинели проступали полосы окаймлявшей шею тельняшки.

– Стало быть, неважные вы корабельщики, – сказал Агеев. – И не ст о ит тебе морской формой слишком кичиться.

– А почему не ст о ит? – надменно спросил Бородин.

– Сеть видишь? В каком она у вас состоянии?

Агеев развел руки сильным, плавным движением.

Между пальцами ровными просветами серебрились ячейки очищенной от грязи и водорослей сети.

– Сплеснить ее и залатать где надо – сколько трещечки наловить можно! Я на берег давеча взглянул – вижу, валяется у самой воды в непотребном состоянии.

– Был здесь рыбачий поселок. Верно, бросили за негодностью, – сказал Бородин. Расстраивался опять: лишь было выманил Люську из дома, и снова задержка! Подошла к столику, рассматривает морскую звезду, не обращает внимания на сигналы идти дальше.

– Они бросили, а ваше дело подобрать! – наставительно сказал Агеев. – Эту звездочку, сестрица, если желаете, на память возьмите. Промою, просушу – и берите.

– Спасибо, – сверкнула Люся своей доброй, белозубой улыбкой.

– А вы, товарищ старшина, видно, любитель рыбку поесть?

Радист постарался вложить в эти слова побольше ядовитой насмешки и перехватил Люсин взгляд, полный отнюдь не одобрения, – удивленного упрека.

– Любитель! – безмятежно согласился разведчик. – Мы, поморы, на трещечке выросли, трещечка нам силу дала. Была она у нас в прежние дни вместо хлеба. Слышал ты, может, поговорку: «Море – рыбачье поле»? Потому и называется треской, что трещит, когда высушим. А настоящее ее название – вахня. Объедение, если ее умеючи приготовить! У нас, детворы, слюнки текли, когда, бывало, папаша привезет улов. Выберет вахню покрупнее, а мама ее сварит на поморский лад: с лучком да с постным маслом.

– Не до рыбки нам теперь! – грубо сказал Бородин. Его раздражало спокойное превосходство в тоне этого человека. – Нам немцев расколотить нужно, а потом уж гастрономией заниматься.

– А одно другому иногда не мешает, – сказал Агеев. Лицо, только что освещенное мечтательной улыбкой, потемнело, напряглось жесткими углами: – Одно другому не мешает, браток, будь уверен!

Он продолжал разбирать мерзлые узлы сети, отбрасывать водоросли и мусор.

«А ну их, петухов этих, уйду я от них, – подумала Люся. – Нет, старшина Агеев, пожалуй, не петух, очень спокойный, очень выдержанный, отбивается от Вани, как от мальчишки. – Ей вдруг стало жалко Ваню. – Хочет одолеть в споре спокойного старшину и не может. И от этого злится, глупеет все больше. Действительно, как мальчишка! Такой задушевный, красивый, а ведет себя точно ребенок».

Стало весело и легко на душе. Так весело и легко, как не было уже много дней.

Не могла больше мучить Ваню. Тронула пальцем губчатый холодный лучик морской звезды, еще раз поблагодарила старшину за подарок, вместе с Ваней сбежала по тропке к воде.

Ноги скользили по крутому извилистому спуску.

Бородин хотел взять ее за руку, но вырвалась, ловко сбегала вниз. Бородин сорвал на бегу веточку ползучей березки.

– Вместо цветка! – сказал Ваня. Воткнул веточку в петлицу Люсиной шинели. Задержал руку на ворсистом сукне, заставил ее замедлить шаг.

Море ударялось о камни, взлетало косыми фонтанами, кропило лица освежающей влагой. Ваня взял ее за руку, крепко держал, помогал перепрыгивать с одного валуна на другой. Его шинель распахнулась, из-под жесткого меха шапки блестели счастливые глаза.

– Вот молодчина, что приехала! – говорил Ваня. – Только ты, Люська, признайся: специально из-за меня или просто случай вышел?

– Из-за тебя, ясно из-за тебя! – откликнулась Люся. – Понятно, если бы не американцы эти, не выбралась бы сюда. Военврач и то удивился, отговаривал…

– А зачем тогда с этим разведчиком играешь? – спросил Бородин. Его лицо потемнело, а глаза вдруг стали бесцветными, приобрели то бешеное выражение, которое так не любила Люся. – Смотри, Люська, в случае чего…

– Что «в случае чего»?

– А то, что этим не шутят. Даром, ты от меня далеко, если полюбишь еще кого, не пощажу ни тебя, ни его.

– Так-таки и не пощадишь? – смеялась Люся. Даже эти угрозы и радовали и смешили ее. Угрожает, ревнует, – значит, любит.

Они остановились возле рогатой, выступающей в сторону моря скалы, присели на камень в подветренном месте. Ваня сжал ее плечи сильной и нежной рукой, поцеловал, так что стало больно губам.

– Не дразни ты меня, Люська! Я и так здесь тоскую. Такая война идет, а кругом камни да вода, и ни одного врага в глаза не видел.

– Уж очень ты воинственный, – сказала Люся. Было бесконечно приятно сидеть так, прижавшись к его груди, чувствуя его родные, робкие руки.

– Да, я воинственный, – сказал Ваня. – Мне бы сейчас летчиком или разведчиком быть.

Обнимал ее все увереннее и крепче, все ближе надвигались затуманенные любовью глаза. Она сделала над собой усилие, вырвалась, встала.

– Ванечка, пора. Наверное, доктор меня ищет. Мы еще капитана не перевязали.

– Никто тебя не ищет, – привлек ее к себе Бородин. – Не слышала разве? Застрелился капитан.

– Застрелился?

– Точно. Ребята рассказывали, радиограмму передавали об этом. Побудь еще со мной.

– Нет, мне пора, я озябла…

Быстро пошла по берегу. Бородин нагнал ее, шел рядом.

– Меня майор, наверное, ищет, – сказала озабоченно Люся.

– Никто тебя не ищет. Эх, не хочешь остаться… Когда погуляем снова?

– Ваня, не нужно. Вот кончится война. Я тебе обещаю… Ни о ком другом не думаю, ты мой любимый.

– Когда окончится война?! Шутишь?

Догнал, хотел обнять, задержать, но она уклонилась, взбегала по тропинке. Он поскользнулся, отстал. Люся не останавливаясь обернулась разгоряченным лицом, окинула его полным любви извиняющимся взглядом.

– Не сердись на меня, Ваня…

За ней захлопнулась дверь.

Бородин остановился между домами. Тяжело дышал, почувствовал, как пробирает холодный ветер, как словно померк вокруг ясный осенний день.

Агеева уже не было на скамейке. Из двери дома, где радиорубка, вышел приезжий политрук – сутуловатый, худой, в шапке-ушанке, надвинутой на прикрытые круглыми стеклами глаза.

– Товарищ политрук, разрешите обратиться, – прозвучал за спиной Людова просительный голос.

Валентин Георгиевич обернулся. Перед ним стоял стройный краснофлотец с юношеским румяным лицом, с сумрачным взглядом из-под сдвинутых напряженно бровей.

– Обращайтесь, – сказал Людов.

– Радист первого класса Бородин. Имею просьбу.

– Слушаю вас, товарищ Бородин.

– Подал я докладную командиру батареи об отчислении меня на передний край, в части морской пехоты. Вполне здоров, сдал до призыва комплекс зачетов «Готов к труду и обороне». Перед войной был радистом эсминца, имел несчастье участвовать в самодеятельности корабля.

– Несчастье? – удивился Людов.

– Так точно. То есть сначала казалось мне все отлично, был списан в ансамбль песни и пляски, исполнял сольные номера. Да как началась война, понял: должен с оружием в руках бить врага. Просил об отправке на передовую, а угодил прямым курсом в эту дыру.

Людов молча слушал, не сводил глаз с молодого, взволнованного лица.

– Я, товарищ политрук, понимаю: начальству виднее, кого куда отправить. Только взяли бы вы меня в свой отряд.

– А вместо вас кто останется, товарищ Бородин? – спросил Людов.

– Подготовил я себе здесь смену. Дублер мой самостоятельную вахту несет, я его натаскал. Хоть командира батареи спросите.

Замолчал, смотрел с тревожным ожиданием.

– А вы сознаете, что жизнь разведчика – тяжелый, опасный труд, каждый день – встреча со смертью? Отнюдь не прогулки, товарищ Бородин!

– Сознаю. Если нужно, жизнь отдам, под пытками слова не скажу.

– Что ж, я подумаю, – сказал Людов. – Радисты нам в отряде нужны…

Помолчал снова.

– Товарищ Бородин, у меня к вам встречная просьба. Не выясните ли, по какой программе идет сегодня Второй концерт Чайковского для фортепьяно с оркестром?

– Второй концерт Чайковского? – переспросил удивленно.

– Да, в исполнении оркестра Московской филармонии. Объявлен несколько дней назад, но я запамятовал за всеми этими делами. И забыл попросить вахтенного радиста уточнить время передачи. – Командир разведчиков устало усмехнулся. —Я видите ли, большой любитель симфонической музыки и, если улучу нынче время…

– Есть, узнать, когда будет Второй концерт Чайковского, – сказал Бородин.

Глава восьмая
ПОКАЗАНИЯ МИСТЕРА НОРТОНА

Когда Валентин Георгиевич получил радиограмму, уже кончался короткий осенний день. Лиловатые сумерки окутывали дома, снег подернулся серо-голубыми тенями.

– Адмирал приказал мне, пока не прибудет к вам прокурор, провести предварительное дознание в связи со смертью капитана, – сказал Людов командиру батареи. – Прошу указать помещение, где можно поговорить с людьми.

– А та каюта… – начал Молотков.

– Комната с телом капитана Элиота должна остаться в неприкосновенности до прибытия следственных работников.

– Что ж, пойдемте, – вздохнул Молотков. – Может быть, пообедаете сначала?

– Поем, если не возражаете, позже. Есть неотложные разговоры.

Они вошли в теплый коридор.

Краснофлотец с полуавтоматом стоял перед комнатой с телом Элиота.

Молотков толкнул дверь в начале коридора, пропустил Людова вперед.

– Расположился я было здесь сам, когда пустил американцев к себе… Да, видно, такая моя планида – кочевать с места на место…

Лейтенант взял с полочки над койкой зубную щетку, тюбик с пастой, бритвенный прибор. Снял с вешалки полотенце.

– Перейду на сегодня спать в экипаж. Располагайтесь за столом, товарищ политрук. Отдыхать можете на койке.

– Думаю, дознание будет недолгим, – сказал Людов. – Побеседую с иностранцами и освобожу помещение. Можете оставить все, как есть.

– Да нет, – вздохнул командир батареи, – освободите вы – подгребет прокурор, потом еще кто-нибудь из начальства. Я уж лучше прямо в кубрик… Вам нужны бумага и чернила? Вот они на столе.

– Спасибо, – сказал Людов. Окинул взглядом помещение канцелярии. Кроме койки, покрытой серым байковым одеялом, здесь стояли несгораемый шкаф, стол у проклеенного бумажными полосами окна.

Молотков закрывал окно хрустящей черной шторой затемнения.

– Если не ошибаюсь, эта комната точно такая, как та, где скончался капитан Элиот? – спросил Людов.

– Так точно, – откликнулся Молотков. – Все каюты здесь по одному стандарту.

– А ключ от нее у вас в кармане? Вас не затруднит оставить его в замке?

– Пожалуйста… – Молотков вынул ключ из кармана, вставил в дверной замок, взглянул, удивленно. – И вы тоже думаете запереться?

– Нет, пока запираться не намерен. Но это весьма удачно… Не пригласите ли сюда мистера Нортона?

– А мне присутствовать при разговоре?

– В вашем присутствии необходимости нет. Разговор, как понимаете, будет вестись по-английски. В случае необходимости как могу с вами связаться?

– Вот кнопочка звонка. Вызов дежурного по батарее. Он меня тотчас разыщет. На курорт пока ехать не собираюсь, – грустно пошутил лейтенант.

– Более курортное место, чем здешние края, найти трудно, – подхватил шутку Людов. Снял шинель и шапку, стряхнул капли растаявшего снега.

– Кстати, товарищ лейтенант, как могло получиться, что никто не слышал выстрела капитана Элиота?

– Получилось это очень просто, – сказал Молотков. – Когда ведем зенитный огонь, все на боевых постах. В доме, стреляй не стреляй, никто не услышит. Покончил-то он с собой, наверно, во время тревоги.

– А что, по-вашему, толкнуло его на самоубийство?

Молотков пожал плечами:

– Кто его знает.. Приняли мы их хорошо, гостеприимно, санитар руку ему осмотрел, положил в гипс. Правда, он что-то нервничал очень, негра к себе вызывал, кричал на него и на помощника. Естественно, расстраивался, что загубил транспорт. Но до такой степени расстроиться, чтобы пустить себе пулю в лоб… А вы что думаете, товарищ политрук?

– Об этом я сообщу вам несколько позже, – любезно сказал Людов. – Двое других где были во время тревоги?

– Очевидно, в убежище, в скалах. А когда заперся капитан, первый помощник пришел в кубрик, попросил там постелить койку.

Замолчал, ждал: не будет ли еще вопросов. После паузы сказал:

– Так я позову американца?

– Пожалуйста, пригласите.

Первый помощник капитана «Бьюти оф Чикаго» почти тотчас вошел в комнату, остановился у двери.

– Присаживайтесь, мистер Нортон, сэр…

Людов устало горбился над столом, но предупредительно встал, пододвинул стул.

Нортон сел, повернул к Людову внимательное лицо.

– Я доложил командующему о положении вещей, – сказал Людов. – Адмирал огорчен смертью капитана, выражает сочувствие.

Нортон молча склонил высокий, бледный лоб.

– Но координаты, сообщенные вами, неверны, – продолжал Людов.

– Неверны?! – вскрикнул американец.

– «Бьюти оф Чикаго» не могла потонуть в месте, сообщенном вам капитаном. В том квадрате Баренцева моря очень большие глубины и совсем нет рифов и скал. Предположить же, что судно потонуло от мины или от торпеды, тоже нельзя.

– Почему же? – спросил Нортон. – Насколько я знаю, повреждения, получаемые торпедированным судном и судном, на всем ходу врезавшимся в камни, довольно похожи. Я не могу поклясться, что слышал взрыв, однако…

В задумчивости он налег локтем на стол, подпер рукой подбородок, недоуменно смотрел на русского офицера.

– Нет, мистер Нортон, это предположение исключается тоже, – сказал Людов. – Как раз в квадрате сообщенных вами координат патрулировала наша подводная лодка. Наши подводники могли не заметить дыма и мачт «Бьюти», но несомненно уловили бы отзвуки взрыва, если бы таковой имел место.

– Но капитан Элиот не мог дать мне ложные координаты! – сказал запальчиво американец. – Вы оскорбляете его память, сэр!

– Я не хочу оскорбить память капитана, сэр, – отпарировал Людов. – Но есть поговорка: «Факты – упрямая вещь». Транспорт, который капитан Элиот должен был доставить в Мурманск, исчез. Капитан покончил самоубийством, сжег судовые документы. Как выясняется, он дал вам ложные координаты гибели «Бьюти оф Чикаго». Я не хочу пока высказывать никаких подозрений, но должен выяснить все обстоятельства дела. Хотите ли вы помочь мне в этом, мистер Нортон, сэр?

Нортон сидел неподвижно. Медленно потер лоб ладонью. Вскинул на Людова прямой сосредоточенный взгляд:

– Да, я понимаю вас. Я хочу вам помочь. Этот чудовищный поступок капитана – сожженные документы! Я хочу помочь вам и по долгу службы и глубоко уважая ваш храбрый народ, который так стойко отбивается от врага. Я отвечу на любые вопросы. Простите, не знаю еще, с кем говорю?

– Я офицер морской разведки, моя фамилия Людов… Когда ночью перед самоубийством он не впустил вас в комнату, он объяснил почему?

– Нет, не объяснил. Он только ругался, богохульствовал и требовал оставить его одного. Капитан был в каком-то исступлении после гибели корабля. После того как он выгнал меня, к нему пошел негр Джексон спросить, не нуждается ли он в чем-либо. Джексон доложил мне, что мистер Элиот не впустил его в комнату тоже.

– А позже Джексон не заходил к капитану?

– Не знаю. Когда началась воздушная тревога, негр вышел из общей комнаты, где мы спали, и долго не возвращался.

– Порванная Библия принадлежала капитану Элиоту?

– Да. Вы, может быть, не знаете, что для капитанов наших судов Библия – необходимая книга. Кэптин заменяет на море капеллана, например, когда приходится совершать похоронный обряд.

– Каковы были политические убеждения мистера Элиота?

– Как вам сказать? – Нортон криво усмехнулся. – Боюсь, он не позволял себе роскоши иметь какие-то свои убеждения. Мы, соленые лошади, делаем то, что приказывает босс. Чем больше нам дают долларов, тем меньше у нас собственных убеждений.

– Расскажите подробности аварии…

Людов придвинул бумагу, взял карандаш.

– Постараюсь рассказать все, что знаю…

Нортон вынул из кармана пачку сигарет в лакированной обертке, вложил сигарету в мундштук, чиркнул спичкой.

– Простите, я не предложил… – Он протянул Людову пачку. – Настоящий Честерфильд.

– Спасибо, я не курю, – сказал Людов.

– Завидую вам… – Нортон порывисто затянулся. – В день перед гибелью «Бьюти» мы с капитаном почти все время были на мостике вдвоем. Неоднократно принимали сигналы о вражеских подводных лодках. Была хорошая видимость, сравнительно спокойно, но к ночи поднялся нордовый ветер, волнение до пяти баллов. Мы почти падали от усталости, проводя на мостике за сутками сутки. Восточнее острова Ян-Майен капитан решил обсушиться и поспать, оставив на мостике меня одного.

– На каких координатах это было, не уточните ли, сэр?

– Пожалуйста… – Нортон назвал координаты. – Я как раз перед этим занес их в судовой журнал… Не прошло и часа, как капитан снова взошел на мостик. «Дьявольская темнота, Нортон, в этих широтах, – сказал капитан. – Не могу больше лежать в каюте, когда вокруг бродят их перископы». Он взглянул на меня в синем свете лампочки у нактоуза. Я почти спал стоя, у меня, верно, был очень измученный вид. «Живо вниз – и спать, пока не позову вас!» – зарычал на меня капитан. Бедный старик, При его невозможной манере разговора у него было доброе сердце! Я хотел остаться, но он буквально прогнал меня в каюту.

Нортон замолчал, заново переживая все испытанное в ту ночь.

– Когда я добрался до койки, повторяю, я почти валился от усталости с ног. И не только от усталости – качка усиливалась. Помню, как я танцевал по каюте, стараясь снять мокрые сапоги. Я переоделся в пижаму. Может, это было глупо в условиях похода, но я не раздевался уже пятые сутки, хотелось по-настоящему отдохнуть. Эта пижама так и осталась на мне…

– Мне рассказывали подобравшие вас, – сказал Людов.

– Да? Они заметили на мне пижаму?

Людов кивнул.

– Я задремал, – продолжал Нортон, – и следующее, что помню, меня с силой подняло в воздух, выбросило из койки, ударило о переборку. Я почти потерял сознание от боли. Слышал топот многих ног над головой, крики, заглушавшие грохот шторма. На мостике стоял капитан Элиот. Не забыть его лица с влажными, воспаленными глазами. «Они подстерегли нас, Нортон! Проклятые, подкараулили нас, «Бьюти» идет ко дну!» – прокричал капитан. Палуба накренилась, на мостике было трудно стоять. Команда спускала шлюпки.

– Простите, как погружалась «Бьюти»: носом или кормой? – спросил Людов.

Нортон взглянул недоуменно. Он был весь во власти страшных воспоминаний.

– Носом или кормой?.. Позвольте… Она погружалась кормой… – Он замолчал, как будто сбитый вопросом с толку.

– А каков был характер разрушений?

– Характер разрушений? – повторил Нортон.

– Да, характер разрушений на судне. Все же ваше мнение, транспорт был торпедирован или наскочил на мель?

Нортон помолчал, устремив на Людова взгляд своих полных смущения глаз.

– Сэр, хочу быть вполне откровенным. Я не знаю, какого рода повреждения были на «Бьюти»… Началась паника. Это повредит моей карьере, повредит памяти капитана Элиота, но нам было не до того, чтобы устанавливать, отчего произошла катастрофа.

– Вы хотите сказать, что вам, первому помощнику капитана, даже не пришла в голову мысль бороться за жизнь корабля?

Держа слегка дрожащими пальцами, Нортон раскуривал новую сигарету.

– К сожалению, сэр, это так. Я еле двигался после удара о переборку. – Он вдруг понизил голос, приблизил к Людову костистое, щетинистое лицо. – И я не хочу позорить капитана Элиота! Но у него был один порок. Порок, свойственный, к несчастью, большинству моряков. Он много, неумеренно пил во время похода.

– И он был пьян в момент аварии?

– Да, он был пьян, хотя держался на ногах тверже меня. «К шлюпкам, сэр, вы забыли свои обязанности!» – закричал он, когда я взбежал на мостик. Я взглянул в сторону шлюпок, матросы не справлялись со спуском, я бросился туда.

Нортон сделал несколько порывистых, глубоких затяжек.

– Мне жалко «Бьюти», это был красивый надежный корабль… Когда мне удалось навести порядок и шлюпки уже были спущены, готовы отплыть, я позвал капитана. Его не было среди нас. Я бросился на мостик, приказав шлюпкам ждать.

– «Бьюти» продолжала погружаться?

– Она накренилась так, что трудно было держаться на ногах. Капитан стоял возле штурвала, в свете луны, вынырнувшей из-за туч, покачивалась его большая фигура. «Вас ждут в шлюпке!» – закричал я. «Я останусь на «Бьюти», – ответил капитан Элиот. Тут я нарушил субординацию: встряхнул его за плечи, от него несло запахом рома. «Сэр, у вас есть обязанности перед экипажем, корабль вы не спасете, но нужно спасать людей, помочь им добраться до берега!» Я потянул его за собой, он следовал за мной, как во сне. Когда мы подходили к трапу, я споткнулся обо что-то, чуть не полетел за борт. На мостике лежал рулевой Джексон. Мы провозились несколько минут, приводя его в чувство. Когда втроем вышли на ростры, шлюпки уже отошли, не дождавшись нас. Нам удалось спустить еще одну шлюпку, мы провели в море несколько часов, пока нас не спасли ваши люди.

– И вы ни разу не взглянули на карту и в судовой журнал? Вы же штурман транспорта! – сказал Людов.

Нортон молчал. Его высокий лоб с зачесанными на бок прядками редких волос порозовел. Он откинулся на стуле, надменно выставив подбородок, засунув руки в карманы.

– Зачем вы хотите сбить меня с толку, лейтенант? Вы ловите меня на слове, как агент страховой компании. Я уже сказал, что не имел возможности увидеть координаты.

Людов снял, стал тщательно протирать очки.

– Я не ловлю вас на слове, мистер Нортон. Но повторяю: «Бьюти оф Чикаго» везла предназначенный нам груз, и нам нужны координаты аварии. Если, вопреки вашим впечатлениям, судно не пошло ко дну, а сидит где-нибудь на камнях, может быть, удастся его спасти.

Он замолчал, надевая очки.

Нортон молчал тоже. Вынул мундштук изо рта.

– Прошу прощения за резкость, сэр. Этот поход измучил нас, я стыжусь своего поведения в минуты катастрофы. Капитан Элиот покончил с собой, не выдержав позора. Может быть, следовало бы и мне таким образом расплатиться за легкомыслие. И я обязан был знать координаты аварии! Но повторяю, когда я выбежал на мостик, капитан уже спрятал документы в непромокаемый пакет, держал их под мышкой.

– Но вы говорите, что капитан решил не покидать корабль. Зачем же он упаковал журнал и карту?

Нортон погрузился в мрачное молчание. Потом устремил на Людова укоризненный взгляд карих, правдивых глаз:

– Я понимаю вашу позицию, сэр. У вас есть приказ, вы стараетесь выполнить его. Но, повторяю, не ловите меня, как страховой агент, не оскорбляйте напрасно. Я не знаю координат, если те, которые сказал мне капитан Элиот, неверны…

– А может быть, их помнит Джексон?

– Джексон? – нахмурился Нортон.

– Да. Во время аварии он был у штурвала.

– Спросите его, – отрывисто сказал Нортон.

– Вы думаете, это бесполезно? – мягко произнес Людов.

– Думаю, бесполезно. Но спросите у него, попытайтесь. Рулевой – только живая часть машины, исполнитель команд. И хотя Джексон – лучший из негров, которых я когда-либо встречал, думаю, что он не сможет нам помочь в этом деле.

– Какие отношения были у него с капитаном?

– Джексон – честный парень! – с жаром произнес Нортон. – Я с ним в плавании первый раз, но не заметил за ним ничего плохого. Старательный, исполнительный, послушный. Не то что другие негры – мстительные, злопамятные твари. Он старался услужить даже капитану, против которого любой другой на его месте мог затаить зло.

Нортон осекся. Людов ждал молча. Нортон старательно вставлял сигарету в мундштук.

– А почему Джексон мог затаить против капитана зло? – спросил Людов.

Нортон вертел в пальцах нераскуренную сигарету.

– Сэр, не хочу говорить дурно ни о ком, тем более о мертвом. Но после того как мистер Элиот почти прикончил негра, пробил его голову…

– Разве не толчок при аварии причина его раны?

Нортон криво усмехнулся.

– Толчок при аварии!.. Я думаю, лейтенант, пришло время сказать чистую правду. Когда капитан был пьян, он становился подлинным зверем. Все боялись его как огня. Если «Бьюти» действительно наскочила на мель, он мог подумать, что это вина рулевого, неточно державшего курс.

– А почему вы думаете, что Джексона ударил капитан?

Нортон медленно закурил.

– Когда на мостике я споткнулся о тело Джексона, рядом с ним лежал кольт капитана, запачканный кровью. Да, кольт был липким от крови, когда я поднял его и сунул капитану в карман. Лучше бы я выбросил револьвер за борт.

Людов прошелся по комнате, вернулся к столу.

– Мистер Нортон, хочу задать вам на первый взгляд странный вопрос.

Нортон ждал молча.

– Если бы не очевидность, что капитан Элиот, запершись, покончил с собой, были бы, по-вашему, основания подозревать Джексона в убийстве из мести?

Нортон придвинул пепельницу, тщательно раздавил окурок, вставил в мундштук другую сигарету. Потом пожал плечами:

– К счастью, картина самоубийства слишком очевидна. И повторяю, не похоже, чтобы Джексон затаил зло. Здесь не корабль, он имел возможность не общаться с капитаном, не оказывать ему услуг.