Текст книги "Орлы капитана Людова"

Автор книги: Николай Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

Глава шестая
ПОСЛЕДНИЙ СОН КАПИТАНА ЭЛИОТА

– К сожалению, нам придется прервать отдых капитана Элиота, – бодро сказал Людов, смахивая с лица мокрый снег.

Он чувствовал себя до конца вымотанным, после пятичасового перехода из главной базы в Китовый, когда катер то вздымался почти вертикально к низкому штормовому небу, то как бы нерешительно начинал проваливаться и вдруг резко падал набок, так что в смотровом стекле не было видно ничего, кроме иссиня-черной воды, перевитой зыбкими канатами пены.

Два раза старшина катера предлагал вернуться в базу, и каждый раз возникало острое желание послушаться его, прекратить этот фантастический танец, попробовать другой способ добраться до Китового. Но оба раза Людов, взглянув на доктора, угрюмо забившегося в угол рубки, на беспокойно дремлющую на диванчике Люсю, делал резкий отрицательный жест, и старшина снова склонялся над рулем, всматриваясь в обезумевший фарватер.

И вот наконец выбрались на скалы Китового, чувствуя, что эти скалы как бы подражают катеру, будто уходят из-под ног.

Уже рассвело. Сопки, одетые тонким снеговым покровом, черные наверху, с пятнами пожелтевшей осенней зелени по склонам, величественно вздымались в тускловатом свете невидимого солнца. Тропка круто вела вверх, ноги скользили по тонкому слою уже начавшего таять снега.

На причале прибывших встретил командир батареи. Отвечая на вопрос Людова, прокричал сквозь свищущий в ушах ветер, что капитан Элиот находится в отведенной ему каюте. Уже с вечера не показывался оттуда.

– Может быть, сперва чайку выпьете, товарищ майор медицинской службы, согреетесь немного? – наклонился лейтенант Молотков к Дивавину, угрюмо карабкавшемуся вверх.

– Хорошо бы горячего чайку! – ответил вместо военврача Людов. – Однако сперва нужно побеседовать с капитаном. А товарищ майор заодно и руку ему посмотрит.

Он перехватил удивленный, укоризненный взгляд Молоткова, сообразил, что нарушил священную субординацию флота, ответив вместо старшего по званию.

– Простите, товарищ майор, не возражаете против такого варианта?

– Не возражаю, – буркнул Дивавин. Шагал, глубоко засунув руки в карманы шинели, вобрав голову в плечи, сзади мотался замызганный обвисший противогаз – обязательная принадлежность каждого военного в те дни.

– Меня из-за кого сюда вызывали? – спросил хирург Молоткова.

– У капитана сломана рука, у матроса ушиб головы. Им наш санитар оказал первую помощь.

– И из-за этого тащили меня сюда, когда в госпитале работы полно! – Дивавин с отвращением взглянул на Молоткова, словно юный командир батареи был виноват во всем.

– Медсестру немедленно отправьте переобуться и чаем напоите, чтобы не слегла от простуды…

Люся шла оступаясь, покачиваясь как во сне. Сперва спала на катере, но потом ее чуть не сбросило на палубу неожиданным рывком. Потеряла сон, с каждой милей чувствовала себя все хуже. Когда выбиралась на пирс, по ее давно заледеневшим ногам хлестнула высокая волна.

– Товарищ майор медицинской службы, я с вами, я не промокла, честное слово, – пробовала было запротестовать Люся.

– Есть, отправить сестру переобуться и напоить чаем! – отрапортовал Молотков. Рядом шагал принимавший швартовы краснофлотец. – Слышали, Сидоркин, приказ? Выполняйте!

– Есть, выполнять! – Румяный, быстрый Сидоркин галантно подхватил Люсю под руку. – Сестрица, не положено спорить с начальством. Неужто еще этому не научились?

Повлек Люсю к дверям ближнего домика, откуда вырвалось круглое облако пара, повеяло аппетитным запахом приготовляемой пищи.

Лейтенант вел Людова и майора к соседнему дому через неровное снеговое плато, пересеченное серой дорожкой протоптанных в снегу следов.

Они вошли в коридор, остановились перед дверью комнаты, гостеприимно уступленной командиром батареи нежданным гостям.

– Вот здесь, – сказал лейтенант.

Осторожно постучал в дверь согнутым пальцем. Прислушался, повернул к приезжим недоумевающее лицо.

– Спит он до сих пор, что ли?

– Вы поместили здесь одного капитана? – спросил Людов.

– Вдвоем я их здесь разместил: капитана и первого помощника. Только он другого американца еще ночью выгнал из каюты!

– Выгнал? – удивился Дивавин.

– Так точно. Была у нас тревога после двенадцати ноль-ноль. Опять Гитлер летел курсом на Мурманск. Мы ставили огневую завесу. А после тревоги подходит ко мне тот мистер, что-то силится сообщить.

– Вы не владеете языком? – спросил Людов.

– Признаюсь, после училища забросил это дело. Один из разведчиков, что их сюда доставил, чуть смекает по-английски. Ну, стащил я этого разведчика с койки, он перевел: капитан заперся, дескать, изнутри на два поворота ключа, не впускает этого мистера. А тот очень своего капитана боится.

– Боится? – переспросил Людов. Расстегнул верхний крючок шинели, снял шапку, не найдя, куда повесить, надел снова.

Ему все еще было нехорошо. Голова продолжала кружиться, и пол будто покачивался под ногами. Он сильнее постучал в дверь. Из комнаты не доносилось ни звука.

– Боятся его и помощник и матрос… – начал Молотков и тут же понизил голос: – Если бы вы видели, товарищи офицеры, какая грубая скотина этот капитан!

Приезжие слушали молча.

– Да, грубая, бесцеремонная скотина, – вполголоса, но с жаром продолжал Молотков. – Как он третирует негра матроса, кричит на него! Вчера отпустил я им по сто граммов медицинского спирта, так он потребовал еще, словно у себя дома. И видите, не церемонится ни с кем.

– А где сейчас помощник капитана? – спросил Людов.

– Наверное, в кубрике, где же ему быть? Тихий, деликатный человек, стыдится своего командира.

– Будьте любезны, пригласите его сюда, – сказал Людов.

Он в третий раз, еще громче, постучался в дверь. Не получив ответа, стал расхаживать взад и вперед, разминаясь, смешно поднимая ноги в широких флотских брюках, в непривычных для флотского взгляда калошах. Дивавин отошел, меланхолически присел на подоконник. Встал, поднял свой чемоданчик:

– В таком случае взгляну пока на другого пациента.

– Есть, взгляните на другого пациента, – рассеянно откликнулся Людов.

Он остался один. В коридоре горела лампочка. Людов повернул выключатель, нахлынула темнота. Стала видна неширокая щель под дверью. Значит, в комнате есть свет. Людов пригнулся к замочной скважине. Щелкнул выключателем снова.

Открылась наружная дверь, в коридор шагнул американский моряк.

Он был среднего роста, в подбитом коричневым мехом комбинезоне из шерстяной непромокаемой ткани. Чернели редкие волосы, зачесанные над высоким с пролысинами лбом.

– Хау ду ю ду, сэр. Жалею, что пришлось вас побеспокоить, – сказал Людов. Говорил по-английски уверенно, бегло, без той старательной медлительности, с которой объясняются нетвердо знающие чужой язык.

– Хау ду ю ду, – ответил американец. Шагнул вперед, твердым пожатием стиснул протянутую руку.

– Джошуа Нортон, первый помощник капитана «Бьюти оф Чикаго». Простите, капитан Элиот ждал наших представителей…

– Ваши представители извещены. Но они, кажется, предпочитают встретиться с капитаном в Мурманске, – сказал Людов. – Мистер Нортон, я прислан командующим Северным флотом, чтобы срочно поговорить с капитаном Элиотом.

– Ай-ай, сэр, – откликнулся американец. (Людов знал: на американском и английском флотах это восклицание соответствует нашему «Есть».) – Чем могу быть вам полезным?

– Капитан Элиот не отвечает на стук. Помогите нам его разбудить.

– Да, он не отвечает на стук? – Нортон криво улыбнулся. – Это меня не удивляет.

Губы американца обиженно дрогнули, скосились глаза, но в голосе были снисходительные нотки.

– Капитан – человек со странностями. Вы слышали, он выгнал меня ночью из комнаты? Да, попросту выгнал, прежде чем запереться на ключ.

– Разбудите его, – отрывисто сказал Людов. – У меня к нему срочное дело.

Нортон стоял неподвижно. Людов слегка улыбнулся.

– Обещаю вам принять на себя гнев капитана Элиота.

– Ай-ай, сэр! – повторил американец. Подошел к двери вплотную, на Людова пахнуло запахом табака и сырой кожи.

– Мистер кэптин! Мистер Элиот, сэр! – неожиданно громко закричал Нортон, загрохотав кулаком по двери. – К вам прибыли по срочному делу!

За дверью стояла полная тишина. Американец многозначительно потряс головой, обернул к Людову хмурое лицо.

– Да, это так, – горестно сказал Нортон. – Боюсь, капитан не в состоянии сейчас беседовать с вами.

Он пригнулся к замочной скважине, распрямился.

– Когда капитан Элиот беседует с бутылкой, ему не нужны другие собеседники. А сейчас он сидит за столом и бутылка с ним рядом. – Он доверительно подмигнул карим, насмешливым глазом. – Дело в том, что у него был в чемодане ром, так сказать, неприкосновенный запас. Я вижу этот ром на столе.

– Но вы не увидели другого, – негромко сказал Людов. – Рядом с вашим капитаном лежит револьвер, а на его виске кровь.

– Револьвер? Кровь? – как эхо повторил Нортон. Его лицо приняло испуганное выражение.

Людов обернулся к Молоткову.

– Товарищ лейтенант, есть запасной ключ от этой двери?

– Никак нет. – Лейтенант был очень взволнован. – Запор старый, ключ потерян уже давно. А замки здесь хорошие, не стандартные. Были случаи, пробовали мы открывать эту дверь другими ключами…

– Все же попытайтесь еще раз, – сказал Людов. Молотков вынул из кармана связку, торопливо вставлял в скважину один ключ за другим. Замок не отпирался.

– Дернуло же меня оставить ему ключ! – с досадой сказал лейтенант, пряча связку в карман. – Что же делать, товарищ политрук? Постучать снова?

– Боюсь, что стучаться бесполезно, – сказал Людов. – Придется выломать дверь,

– Выломать дверь?

Молотков нагнулся к замочной скважине сам.

– Не теряйте времени, лейтенант! – сказал Людов. Сказал повелительно-четко, голосом, которым отдавал приказы в бою.

– Помогите нам, мистер Нортон! – Так же повелительно сказал командир разведчиков по-английски.

Молотков и Нортон навалились на дверь.

Замок не поддавался.

Они толкнули изо всех сил. Раздался металлический треск, хруст ломаемого дерева. Дверь в комнату распахнулась.

Из комнаты веяло табачным застоявшимся дымом и сладковатым запахом спирта.

Капитан «Бьюти оф Чикаго» сидел вполоборота к двери, навалившись грудью на стол. Темнела бутылка с лаковой этикеткой, стоял стакан с остатками рома. Еще две бутылки виднелись на полу, около стула.

Людов шагнул ближе.

Пальцы безжизненной, с выпуклыми венами руки сжимали крупнокалиберный кольт. Рядом лежал на столе дверной ключ. Седовато-бурые волосы капитана Элиота свешивались на лоб, почти касались обрывка бумаги, пригвожденного к столу острием финского ножа.

Все молчали. Только Нортон издал какой-то невнятный звук. На его лице было выражение и отвращения, и сочувствия, и душевной боли.

– Покончил с собой. И видите, предсмертную записку оставил… Впрочем, нет, печатный текст, – почти шепотом сказал Молотков.

– Предсмертная записка? – Людов, вытянувшись, смотрел через плечо мертвеца. – Да, это предсмертная записка, вы правы.

Он бегло прочел по-английски:

– «I have laboured in vain, i have spent, my strength for nought and in vain, yet surely my judgement is with the Lord». Это значит, товарищи: «Я работал напрасно, растратил силы впустую и зря. Теперь суд надо мной в руках божьих».

– Что-то религиозное? – спросил Молотков.

– Насколько я понимаю, это слова из Библии, – сказал Людов. – А вот и сама Библия, откуда вырван листок.

Рядом с чемоданом, у койки на полу, лежал томик в кожаном переплете, раскрытый на порванной странице.

– Прости ему бог, он осквернил священную книгу! – с глубокой горечью, тихо сказал Нортон.

Людов обвел комнату пристальным взглядом.

Белели простыни смятых, незаправленных коек, возле коек стояли два чемодана.

Людов прошел к окну, отодвинул хрусткую черную бумагу, проверил, задвинуты ли шпингалеты. Шпингалеты были задвинуты крепко, оконная рама проклеена полосами пожелтевшей от времени бумаги.

– Были заперты и дверь и окно, – сказал Людов, как бы думая вслух. Он подошел к столу, несколько мгновений смотрел на записку, пригвожденную ножом, на лежащий около револьвера ключ. Взглянул на помощника капитана «Бьюти оф Чикаго»:

– Приношу вам свои соболезнования, мистер Нортон, сэр! Самоубийство мистера Элиота очень прискорбное событие, очень! Конечно, он был в глубоком расстройстве после гибели своего корабля. И к тому же пристрастие, о котором вы говорили…

Людов сделал выразительный жест в сторону бутылок. Нортон стоял, слегка опустив голову, молитвенно сложив перед собой руки.

– Для нас это особенно прискорбно потому, – продолжал, помолчав, Людов, – что командующий приказал срочно уточнить с мистером Элиотом подробности гибели вашего судна, взять координаты аварии… Теперь, когда ответственность за корабль переходит на вас, как на первого помощника, будьте любезны, передайте мне судовой журнал и карты похода.

– Ай-ай, сэр! – с торопливой готовностью откликнулся Нортон. Склонился к стоявшему у одной из коек чемодану. – Капитан после аварии все время держал карты и судовой журнал при себе, в водонепроницаемом пакете, но, возможно, положил их сюда… Одну минуту, сэр.

Он распахнул незапертый, туго набитый чемодан, запустил в него руку, тщательно перебирал его содержимое. Распрямился с еще более озабоченным лицом:

– Здесь нет этого пакета…

Он волновался все больше. Его тощая шея порозовела, пальцы дрожали, когда он закрывал чемодан.

– Может быть, по ошибке…

Не договорил, распахнул второй чемодан, выбрасывал из него рубашки, носки, несколько книг в цветных лакированных обложках.

– Нет, в моем чемодане документов нет тоже…

Нортон покосился на мертвого Элиота:

– В карманах он их спрятать не мог: слишком большой пакет.

– Да, – сказал сдержанно Людов. – Насколько я понимаю, карты и судовой журнал не скроешь незаметно в одежде.

Он шагнул к неплотно прикрытой чугунной дверце, черневшей на фоне выбеленного зеркала печи. Открыл дверцу, заглянул в печь.

Там серебрилась высокая горка пепла, виднелись остатки бумаги. Людов осторожно разгреб пепел, выпрямился, держа в руке уголок обгорелого картона.

– Не это ли остатки судового журнала, мистер Нортон?

Американец вглядывался в обугленный картон.

– Да, вы правы, это обрывок судового журнала. – Он нагнулся, смотрел в глубь печи. – А вон там я вижу край карты! – Нортон негодующе распрямился. – Да простит его бог и за это: он сжег корабельные документы!

– Зачем? – резко спросил Людов. Американец развел руками. Недоумение, презрительное сожаление были на его аскетическом лице.

– Но вы, мистер Нортон, помните, разумеется, координаты места гибели «Бьюти оф Чикаго»? – спросил Людов.

– К счастью, помню. Мне сообщил их капитан еще на мостике «Бьюти». – Нортон с расстановкой произнес градусы и минуты широты и долготы,

– Это точно? Вы видели их в судовом журнале? – спросил Людов, записывая координаты.

– Я помню их хорошо и, надеюсь, они точны, – сказал американец. – Дело в том, что в момент аварии капитан был на мостике один. Мы провели трудный день в ожидании атак подводных лодок. Мистер Элиот разрешил мне спуститься в каюту отдохнуть. Я даже надел пижаму, она на мне до сих пор.

Застенчиво улыбнувшись, Нортон вытянул из-под меха комбинезона пестрый обшлаг пижамы.

– Я взбежал на мостик после аварии. Капитан уже свернул и спрятал корабельные документы, но на мой вопрос назвал координаты. Судя по этим координатам, судно отклонилось от заданного курса.

– Это было еще до того, как вы ушли отдыхать? – спросил Людов.

– Нет, пока я был на мостике, судно шло заданным курсом.

– Ваше мнение, почему капитан Элиот повел транспорт другим направлением?

Нортон пожал плечами:

– Трудно сказать. Может быть, он боялся подводных лодок. Мистер Элиот был не таким человеком, чтобы посвящать в свои планы других.

Нортон погрузился в мрачное молчание.

– Ну что ж, – сказал Людов. – Благодарю вас, мистер Нортон. Сейчас буду радировать командующему об этом прискорбном деле. Пока вопросов к вам больше нет.

Нортон поклонился, вышел из комнаты.

– Едва ли прокурор доберется сюда сейчас, – сказал Людов, словно думая вслух. Сквозь закрытые окна был слышен крепнущий грохот прибоя. – Лейтенант, поставьте у двери часового. Чтобы не прикасались здесь ни к чему.

Он замолчал, медленно протирая очки.

– Между прочим, вам не кажутся странными некоторые обстоятельства этого дела? Зачем покойному было сжигать корабельные документы?

– В пьяном виде, возможно, – сказал Молотков, косясь на мертвеца.

– Корабельные документы для капитана корабля, насколько я знаю из литературы, – самая большая ценность, – задумчиво сказал Людов. – Едва ли он решился бы уничтожить их без особых причин…

Он нагнулся, всматриваясь в раскрытую Библию.

– Кроме того, эта вырванная страница, куда она девалась?

– На столе, ножом приколота, разве забыли! – сказал Молотков.

– Ножом приколота другая страница, – повел на него очками Людов.

Снова пригнулся, заглянул в Библию, не беря ее в руки.

– Библия раскрыта на «Книге судей», а проколото ножом, как видно по тексту, одно из пророчеств Исайи.

– Точно! – с изумлением сказал Молотков. – Вижу нумерацию. Совсем не та страничка, что на столе. Может быть, сжег ее тоже… – А вы, товарищ политрук, оказывается, знаток Библии? – не мог не разъяснить лейтенант главной причины своего удивления.

– Чтобы сражаться с врагом, нужно знать его оружие, – откликнулся Людов. – А когда споришь с церковниками, как приходилось мне спорить не раз на диспутах в довоенные дни, не обойдешься без этого сборника древних легенд.

Валентин Георгиевич шагнул задумчиво от стола.

– Характерно также, что воткнутый в стол нож обращен лезвием к двери…

– Ну и что же? – спросил недоуменно лейтенант.

– Кстати, вы уверены, что на столе ключ именно от этой двери, а не какой-нибудь другой, просто похожий? – Не отвечая на вопрос, взглянул на него Людов.

– Какой-нибудь другой? – Лейтенант решил не выказывать больше удивления. – Это легко уточнить! На ключе от этой двери две зарубочки были, сам я сделал, чтобы не путать с другими. – Всмотрелся, не прикасаясь к ключу на столе. – Вот они, товарищ политрук, убедитесь. И никакой другой ключ, я уже вам докладывал, к данному замку не подходит.

– Однако с какой целью, – продолжал размышлять вслух Людов, – покойный не только запер дверь на два оборота, но и счел нужным вынуть ключ из замка, положить на стол, рядом с собой?.. Кстати, не подскажете, когда у вас начался снегопад?

– С вечера метет, – откликнулся лейтенант. – Смотрел на приезжего офицера, тщетно стараясь уяснить себе ход его мыслей.

Он стал бы недоумевать еще больше, если бы услышал задание, данное немного спустя сержанту Кувардину очкастым политруком.

Глава седьмая
УТРО В КИТОВОМ

– Товарищ сержант, – приказал Людов, вызвав Кувардина из кубрика наружу. – Видите, как вытоптан снег между домами – образовалась сплошная дорога. Пройдите по ней, всмотритесь, нет ли одиночных следов, уводящих куда-либо вбок.

– Слушаюсь, – сказал Кувардин.

– Смотрите зорче: след, вероятно, проложен еще ночью – занесен снегом. Поэтому поручаю это вам с вашим зрением следопыта. А если обнаружите след, пройдите по нему до конца и там хорошенько пошарьте.

– Слушаюсь, – сказал Кувардин. Поднял на командира бледно-голубые, будто выцветшие глаза. – А что ожидаете там найти, товарищ политрук?

– Я надеюсь, найдете там свернутую длинную бечевку, – сказал Людов. – И, может быть, еще что-нибудь…

Он ждал, всматриваясь сквозь выпуклые стекла в холмистые, снежные просторы.

– Есть след, товарищ политрук, – сказал, возвратившись, Кувардин. – И нашел я под снегом…

Сержант выставил из-под рукава ватника еще влажный от снега, покрасневший кулак. Он разжал пальцы. На мозолистой, квадратной ладони лежал скомканный моток тонкой бечевки. «Скорее, не бечевка, а нитка», – подумал Людов.

– Спасибо, – сказал Людов, осторожно принял моток. – Видите ли, Матвей Григорьевич, в чем дело. Капитан транспорта найден нами мертвым в запертой комнате, с револьвером в руке. По некоторым данным, я склонен думать, что эта нитка имеет отношение к его смерти… Капитан был вчера очень чем-то расстроен? Не слишком любезен со своими спутниками?

– Какое там любезен! С помощником обращался еще ничего, в норме, а на негра кричал почем зря, – сказал Кувардин. – Да и со Свенсоном вышел у него на боте детский крик. Они, оказывается, раньше встречались.

– Да? – сказал Людов. Его иссеченное морщинами лицо оставалось бесстрастным.

– Когда подобрали мы в море американцев, дали им, конечно, обсушиться, поесть, выпить по маленькой, – рассказывал сержант. – Товарищ Свенсон, как положено, у руля стоял в это время. Потом старшина Агеев его подсменил. Спустился Свенсон в свой закуток, где американцы сидели, и, слышу, что-то сказал капитану. А тот в ответ как зарычит на него и пошел честить почем зря. О чем шел разговор, я так и не понял.

– Ясно, – сказал Людов. – Агеев этого разговора не слышал?

– Нет, за рулем стоял в то время.

– Понятно. Не знаете, где сейчас Свенсон?

– А где ему быть? Как всегда, возится на своем боте… Разрешите быть свободным?

– Свободны, Матвей Григорьевич.

Командир разведчиков зашагал по тропке, сбегающей к причалу.

Солнце, уже поднявшись над овальными отрогами сопок, бросало на палубу бота теплый, ослепительный свет.

Корма была в белых соляных накрапах, кое-где вспыхивали искорки рыбьей чешуи, присохшей к бортам. А возле рубки палуба была безукоризненно чистой – мокрые доски тускнели, высыхая под солнцем.

– Год морген [3]3
  Доброе утро! (норвежск.)


[Закрыть], херре Свенсон! – сказал Людов, ступив на скользкие доски причала.

– Год морген, – отозвался Свенсон с палубы бота. Из-под клеенчатых полей зюйдвестки глядели маленькие, воспаленные глаза.

– Иег форстиррер мааске? [4]4
  Я вам не помешал? (норвежск.).


[Закрыть]– спросил Валентин Георгиевич, остановившись у борта.

– Аддлес икке [5]5
  Никоим образом (норвежск.).


[Закрыть], – ответил Свенсон, стал с привычной легкостью орудовать на палубе шваброй.

– Херре Свенсон, – продолжал по-норвежски Людов, медленно подбирая слова. – Вы были знакомы в прошлом с капитаном «Бьюти оф Чикаго»?

– О, да! – сказал норвежец. – Я знаком с капитаном Элиотом. Капитан не узнал меня, но потом вспомнил.

– Не расскажете, почему у вас вчера была ссора?

– Вчера у нас не было ссоры, командир.

– Но капитан кричал на вас, когда вы с ним заговорили на боте.

– Да, он кричал. – Норвежец прислонил швабру к борту, поднял с палубы толстый парусиновый шланг. – Может быть, кричал потому, что ему стало стыдно воспоминаний. Может, потому, что не хотел отдавать долг.

– Какой долг, херре Свенсон?

– Сто двадцать долларов, мой матросский заработок.

– Вы плавали у него матросом?

– Я плавал матросом на его судне. Он меня не узнал, это было давно, в довоенные дни.

– На «Бьюти оф Чикаго»?

– Нет, капитан командовал грузовозом «Райзинг Сан». Мы пришли в Чили из Бергена. В порту Вальпараисо меня выбросили на берег.

– И вы вчера напомнили ему о деньгах?

– Нет, не о деньгах. Он был голодный, замерзший. Я просто спросил, когда отошел от штурвала: «Помните меня, капитан?» Он не помнил. Я сказал: «Вспомните Свенсона и Вальпараисо». Он всмотрелся в меня, стал ругаться, кричать. Но я получу с него мои деньги.

– Херре Свенсон, капитан Элиот умер сегодня ночью, – сказал Людов.

– Э, он умер? – меланхолически откликнулся норвежец. – Тогда не буду говорить о нем дурно.

Он включил шланг, пенистой звонкой струей стал смывать с кормы соляные пятна и чешую. Потом устремил на Людова вопросительный взгляд.

– Командир, хотите знать, почему капитан выбросил меня в Чили на берег? В порту он арауканца обидел.

– Арауканца? – переспросил Людов.

– Индейца-грузчика, – пояснил норвежец. Свенсон говорил медленно, грузно чеканя слова, как привык объясняться с русскими друзьями. – Индеец был слабый, больной, уронил ящик на трапе. Капитан стал драться. Когда пил, становился хуже свиньи, да помилует бог его душу. Я удержал капитана. Ну, а мистер Элиот приказал выкинуть меня с судна. Выгнал без цента в кармане. Я голодал в Вальпараисо. Вчера вспомнилось это.

– А потом ночью, на берегу, не заходили к нему?

– Здесь на берегу? Нет, не заходил. После ужина не видел капитана.

Свенсон поднял шланг, включил водяную струю, тотчас выключил.

– А отчего умер капитан?

– Застрелился в отведенной ему комнате, – сказал отрывисто Людов. – Кстати, вы не слышали одиночного выстрела ночью?

– Нет, командир, не слышал. – Норвежец снова включил шланг.

Людов задумчиво зашагал с причала. Придерживаясь за протянутый вверх стальной трос, стал подниматься к домикам на сопке.

– Командир! – донесся со стороны бота голос норвежца. – Отчего умер капитан Элиот?

Людов продолжал взбираться наверх, будто не услышав вопроса. Он и вправду мог не услышать этих невнятных слов, заглушенных плеском и шелестом трущегося о скалы прибоя. А Свенсон не повторил вопроса.

– Окончить приборку! Команде руки мыть! – прозвучал голос из громкоговорителя.

Краснофлотцы убирали голики и швабры, бежали наперегонки к умывальникам, сверкая белизной вафельных полотенец, переброшенных через смуглые плечи.

– Ну вот, и мы тоже прибрались, – сказала в кубрике Люся. Сделала последний оборот бинта, ловко завязала марлевые концы среди курчавых волос сидевшего перед ней матроса. У нее была привычка во время работы ласково разговаривать с ранеными, помогать им отвлечься от мыслей о страдании и боли. Так разговаривала теперь и с американцем, хотя знала, что тот не понимает ни слова.

Негр сидел, послушно вытянув шею, упершись в колени широкими, плоскими кистями рук. Один глаз был скрыт марлей бинта, другой – беспокойный, с кровяными жилками на выпуклом, голубоватом белке – глядел жалобно и беззащитно.

– И ничего с тобой страшного не случилось, – продолжала Люся. Она улыбнулась негру, но не вызвала ответной улыбки.

– Нихтц шреклих? Ферштеен зи? [6]6
  Ничего страшного. Понимаете? (нем.).


[Закрыть]

В школе изучала немецкий язык, – может быть, американец поймет по-немецки? А действительно травма пустяковая. Доктор Дивавин, осмотрев зловещий с виду, кровоточащий шрам над бровью, сказал: ерунда, скоро заживет. Хотя будь травма чуть ниже – от глаза осталось бы мокрое место.

– Товарищ старшина, – позвала Люся.

В кубрик вошел Агеев, положил мыло на тумбочку возле отведенной ему койки.

– Переведите: рана неопасная, доктор сказал, только чтобы не сдвигал повязку, а то может инфекцию занести.

– Задачка! – откликнулся Агеев. – Не знаю, смогу ль объяснить. Особенно инфекцию – исконно русское слово.

Он шутил, но озабоченное выражение возникло на круглом, твердом лице. Не осрамиться бы перед девушкой и американцем. Вот стал нежданно знатоком английского языка!

Однако негр, похоже, сразу понял перевод.

– Мэни фэнкс, – сказал, вытягиваясь во весь свой солидный рост.

– Благодарит вас! – торжественно сообщил Агеев. – Дескать, большое спасибо.

– Ну а ваши руки, товарищ, старшина? Покажите.

– Моим рукам что сделается? – застеснялся боцман.

Но Люся уже взяла его большую жилистую кисть в свои ловкие пальцы, рассматривала с профессиональным интересом:

– Хорошо зажило, шрамов почти не видно. А ведь был сплошной ожог. Как вы, наверное, мучились, бедный!

– Папаша мой всегда говорил: «Для нас мученье – тоже ученье».

Агеев, с влажным от смущения лицом, тихонько высвободил руку.

– Обедать пойдем, сестрица? И Джексона захватим с собой.

– Пойдемте все, – весело откликнулась Люся. Уже давно видела, как, войдя в кубрик, Ваня Бородин следит за ней ревнивым настойчивым взглядом.

Негр, обращаясь к Агееву, взорвался залпами гортанных, сливавшихся одно с другим слов. Показал на табурет, с лежащими на нем шилом, складным ножом, обрезками кожи, потом – на Люсины ноги.

– Предлагает сапожки вам починить, – перевел Агеев.

– Не нужно, спасибо, не нужно!

Она торопливо, смущенно укладывала в медицинскую сумку запасной бинт, вату, пузырек с йодом. Взглянула на свои стоптанные, старые сапожки. Стыд какой! Когда торопилась на катер, не успела даже почистить. А после сушки на камбузе подошвы загнулись, лопнула кожа на союзке. Что подумает о советской девушке иностранец? Неряха, неряха!

Негр заговорил опять. Блеснул длинными зубами, вынул из кармана несколько смятых рублей. Сунул рубли обратно в карман, закрутил головой. Отчетливо, с нажимом произнес:

– Фоо ю визоут мони.

– Бесплатно ремонт вам произведет, – перевел, чуть усмехаясь, Агеев.

– Не нужно, – в замешательстве повторила Люся. – Скажите ему: это запасная обувь. У меня в базе новые, отличные есть.

Она и не сознавала, какой привлекательной кажется окружившим ее морякам: раскрасневшаяся, с карими живыми глазами под тяжелыми локонами волнистых волос. Боялась, Джексон будет настаивать, сконфузит совсем. Но негр замолчал, неожиданно угрюмо.

– А разве он за починку деньги берет? – спросила Люся, когда они вчетвером вышли на воздух. У дверей присоединился к ним Бородин, задорный, колючий. Они шагали по направлению к камбузу, в тонком пении снежного наста.

– Еще как берет! – откликнулся боцман. – Американцы – нация коммерческая, даром трудиться не любят. Вишь, у него с собой целая карманная мастерская. Вчера, как расположился на койке, немного отдохнул, а потом вынул сапожный инструмент. Стал доказывать, что у себя, в Гарлеме, был знаменитым сапожником, много долларов зашибал.

– В Гарлеме? – переспросил Бородин. Убыстрив шаг, догнал Агеева и Люсю, вклинился между ними.

– Гарлем – негритянский квартал в Нью-Йорке, – пояснил боцман. – А вышел у нас этот разговор потому, что один здешний орел свои корочки стал латать, подметка у него оторвалась, когда бежал к зенитке по боевой тревоге. Смотрел, смотрел Джексон, а потом семафорит ему – несолидно, мол, чинишь, непрочно.

С улыбкой он оглянулся на негра. Тот, немного отстав, глубоко, горько задумался о чем-то своем.

– А тут снова боевая тревога, – продолжал рассказывать Агеев, сдерживая шаг. – Бросились ребята к пушкам, орел наш и сапога натянуть не успел. Возвращаемся, видим – Джексон завладел сапогом, подметку тачает. Починил знатно и просит перевести: плати, сколько можешь. Тут и другие стали ему заказы давать, набросали рублей – бери, нам не жалко.

– Разве наши деньги в Америке годятся? – спросила Люся.

– Годятся банковские билеты, достоинством в червонец и выше, – солидно разъяснил боцман. – А я ребят предупредил: рублевками платите, их на золото обменять нельзя.

– Да ведь это обман, – с упреком сказала Люся.

– Какой обман? Я и Джексону растолковал, что мы нашу валютную политику подрывать не хотим, червонцы не выпустим за рубеж. Ответил: «Ничего, согласен на рубли, я их как сувениры продам».

– Коммерсант! – сердито сказал Бородин. – А вы, товарищ старшина, еще его поощрили.

– Поощрил потому что приносит людям пользу.

Агеев перехватил вопросительный Люсин взгляд, пояснил:

– Это о том, сестрица, речь, что кончилась дратва у нашего гостя, а у меня парусинная нитка всегда есть в запасе. Тройного плетения, пропитанная тиром, крепче всякой дратвы. Я вчера и смотал Джексону малую толику. Ему теперь хватит надолго.