Текст книги "Дети Чёрного Дракона"

Автор книги: Николай Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

4. Монастырь Бао-Дун

И вот – дорога. Полторы тысячи верст верхом по гористой, изрезанной реками стране. Два месяца беспрерывной езды с пленной женщиной на руках, под постоянной угрозой ареста и гибели всего дела. Кто знает – не встретится ли им патруль европейских или американских солдат, который почувствует подозрение и велит выдать на допрос странную пассажирку, спрятанную в глубине крытых носилок? Кто знает, какие приключения испытают они в далеком, загадочном Тибете?

За долгие недели путешествия по огромной стране среди шести спутников – одной женщины и ее пятерых хозяев – успели установиться довольно странные отношения. Точнее говоря, отношения установились только между тремя из шестерых.

Трое «детей черного дракона» – Шанг, Ци-Мо и Ю-Ао-Цян – смотрели на девушку почти как на неодушевленный предмет, как на цену за обладание нужными обществу бумагами. И, как таковая, цена эта должна была бережно охраняться. Ее не смел касаться ни один лишний взгляд, ни одна могущая произойти неприятность. Абу-Синг же – но об Абу-Синге мы позволим себе поговорить немного позже…

Согласно с вышеизложенным, складывалась и та относительная свобода, которой начала располагать девушка, как только вступили в полосу настоящего, почти не захваченного западной «культурой» Китая. Она свободно ехала на лошади, пользуясь, кроме того, всяческими услугами своих «охранителей». Ведь это нужно для блага общества, для того, чтобы благополучно довезти покупку до места назначения. Что же касается Львова…

С самого начала пути он, чувственность которого сильно разогрелась первой сценой в притоне, стал преследовать пленницу своей любовью. Когда маленький караван останавливался на ночь, он оказывал ей массу мелких услуг, разводил для нее отдельный костер, выискивал лучший угол в невероятно грязной сельской гостинице. Он старался войти в ее доверие, отпускал массу любезностей на всех известных ему языках. «Нельзя ли отыскать вместе средство к спасению?» – нашептывал он во время своих дежурств около нее. – «Кто она? Как попала в китайский притон?» Но та же сцена, которая впервые зародила любовь у Львова, показала ей истинную подкладку его ухаживаний. Она молчала. А его попытки перейти к «методу прямого действия» во время одной из ночевок тоже не увенчались успехом. При первом прикосновении его жестких пальцев она вскочила на ноги, красноречиво приставляя к своему горлу острие раздобытого где-то ножа…

Зато совершенно другие чувства испытывала она при виде Абу-Синга. Под маской жестокого покупателя живого товара она старалась угадать смелый и честный характер. Синг догадался пресечь отвратительную сцену в публичном доме. Синг спас ее дважды во время пути: из мутного кипящего водоворота и от рук грабителя. И молчаливый коренастый тибетец часто чувствовал на себе два различных взгляда: благодарный и умоляющий – больших голубых глаз и злой, вспыхивающий ревностью – Львова. Была ли права девушка, делая героя из мрачного, всегда занятого и рассуждающего о политике Абу-Синга?

…Перед массивными воротами высокой глиняной стены Ю-Ао-Цян[2]2
  Этот персонаж именуется в тексте разными именами: Ю-Ао-Цин, Ю-о-Цян, Ю-Ао-Цян. В данном издании принят вариант Ю-Ао-Цян как встречающийся наиболее часто (Прим. изд.).


[Закрыть] соскользнул с седла и взял под уздцы лошадь девушки. Синг и пятый член экспедиции – гориллообразный Ци-Мо – сжали ее с обеих сторон потными боками своих лошадей. Спешившийся Шанг сильно зазвонил в медный гонг, висящий у входа.

Ворота медленно открылись. В темном коридоре, пробоине толстой стены вырос лама-привратник – бритый ушастый старик с узкой повязкой на лбу, в ярко-зеленом подпоясанном балахоне, оставлявшем обнаженными правую руку, плечо и часть груди. Шанг подал полномочия. Привратник исчез за тяжело сдвинувшимися сводчатыми створками. Много времени спустя он показался снова и сделал знак, приглашая следовать за собой.

Караван миновал длинный проход ворот – Львов и Шанг с лошадьми под уздцы, остальные, – эскортируя лошадь полубесчувственной, томящейся тяжелой неизвестностью жертвы.

Широкий, мощеный продолговатыми плитами двор походил на обычные дворы буддийских храмов. Посредине возвышался дворец-храм, с вереницей сводчатых ворот, с резными зелеными и красными колоннами, с маленькими открытыми часовенками, занятыми уродливыми изображениями китайских и индусских божеств. Перед божествами горели масляные лампады и возвышались молитвенные машины. «Ом-мани-падмэ-хум» – бесчисленное количество раз повторяли бумажные ленты, намотанные на большие цилиндры. Стоило жрецу закрутить – за известную плату – один из этих приборов, и тысячи молитв покорно возносились к небу за оплатившего эту операцию. Такое простое и удобное усовершенствование (до него еще не додумались наши священники) имеет большое распространение среди китайских верующих.

Но монастырь Бао-Дун был закрыт для посторонних молящихся. Только изредка в одном из окон показывалась зеленая повязка какого-нибудь жреца. Обладатель одной из таких повязок, – в костюме, схожем с одеждой привратника, важно подошел к склонившим головы заговорщикам.

– Вы привезли женщину. Вот эту, – он окинул критическим взглядом запыленную стройную фигуру и бледное лицо. – Да, она хороша. Великий Будда соизволяет немедленно удостоить вас приемом.

6. Прием у живого Будды

Привязав лошадей, шестеро путников быстро прошли в первый зал через узорчатые ворота главного входа. Все стены были уставлены полками с рядами деревянных и металлических божков, священных сосудов и книг, молитвенных цветных ящичков и прочих принадлежностей, дающих окраску любой из существующих религий. Двое распростертых перед статуей Будды «зеленых» лам поднялись на ноги и пошли впереди. То же повторялось в каждой из следующих зал. Теперь перед приезжими маршировали уже около двадцати лам, – почти все население монастыря.

Миновали последний роскошный вход, отделанный золотом и слоновой костью.

Передние ламы вдруг упали на колени и растянулись на мягких медвежьих шкурах, устилавших пол. Приезжие последовали их примеру.

Когда они вошли в зал, он был окутан легкой полутьмой, в которой смутно выступали очертания высокого золотого трона в глубине. Когда же, по примеру переднего жреца, все встали на ноги, картина переменилась.

Сверху лился яркий голубой свет, освещавший богатое возвышение, сидевшую на нем фигуру, зеленых лам, вытянувшихся в две шеренги, и кучку людей, столпившихся среди зала.

На широком золоченом кресле, стоявшем на мраморном возвышении, сидел неподвижным истуканом тонкий юноша-индус с задумчивым, строгим лицом. Его руки были скрещены на животе, спина не облокачивалась на спинку. Но вот он изменил положение и начал с интересом разглядывать вошедших. Когда он рассмотрел стоявшую посредине женщину, его лицо осветилось детски-радостным восхищением.

Бронзолицый стройный жрец, стоявший у трона, склонился к уху юноши. Мгновенное оживление сошло с его лица. Приняв прежний важный вид, он поднял руку, видно, собираясь заговорить.

Но ему так и не удалось произнести заученной заранее высокопарной речи. Шанг издал резкое восклицание. Пятеро приезжих повернулись спинами друг к другу, направляя на лам синюю сталь револьверных дул.

Эффект получился поразительный. Два десятка гордых жрецов замерли на месте с поднятыми руками, в позах, выражающих величайшее недоумение. Один – самый дальний – начал медленно двигаться к выходу, не спуская с оружия больших блестящих глаз. Но Синг заметил этот маневр. Оглушительный выстрел прозвучал особенно громко в высоких пустых залах дворца. Жрец уткнулся лицом в черный мех пола и застыл бесформенным комком ярко-зеленого цвета.

По еле заметному знаку Львов и Ци-Мо, не опуская оружия, отошли к внутренней двери и скрылись среди тяжелого молчания застигнутых врасплох людей…

В следующей комнате был спуск в сокровищницу – четырехугольная чугунная плита, закрывавшая люк в каменном полу. Общими усилиями сдвинули плиту. Ци-Мо спрыгнул вниз, приглашая Львова следовать его примеру.

Два электрических луча из карманных фонарей рассеяли тьму маленького подземелья. Из всех углов выступили десятки менявших очертания предметов. Неподвижно смотрели лица золотых Будд, матово переливались усыпанные драгоценностями жертвенные сосуды, сверкали украшения, одеваемые жрецами в особо торжественные дни. Оба похитителя быстро обшаривали кладовую в поисках секретных бумаг.

Ци-Мо, копавшийся в правом углу, заглушенно вскрикнул. Львов бросился к нему. Он увидел, что мускулистый китаец склоняется над тяжелой стальной шкатулкой в странной, неестественной позе. Кисть его правой руки теряется между стенками и захлопнувшейся крышкой. По шероховатым стенкам ящика быстро стекают струйки какой-то темной жидкости.

Львов понял. Ци-Мо увидел документ в открытом ящике и, пытаясь схватить его, был пойман механизмом, приспособленным специально для таких случаев, – индусские хранилища драгоценностей славятся такими приспособлениями. Ну, что ж, хорошо, что эта участь досталась другому.

Львов осторожно ввел в щель ствол револьвера и сильно дернул ручку. Внутри шкатулки что-то звякнуло, крышка откинулась вбок. Ци-Мо отскочил, прижимая к серым губам изуродованные пальцы. Львов склонился к ящику. Документ находился внутри.

Он развернул тонкий белоснежный лист, скрепленный внизу двумя печатями, и быстро пробежал текст. То самое, о чем говорилось на собрании «Черного Дракона». Это – целое состояние для умеющего использовать его. Спрятать на груди… Услышав за спиной новый крик и падение тяжелого тела, он резко обернулся, держа палец на жесткой собачке.

Ци-Мо – желтеющий великан в дорожном платье – лежал, скорчившись, сжимая пальцами левой окровавленную правую руку. Склониться ближе… Лицо лежавшего посинело и вспухло отвратительной оскаленной маской. Механизм шкатулки был отравлен. Сильнодействующий яд быстро расправился с неосторожным.

Львов выпрямился. В его уме сразу пронесся нестройный ряд предположений и планов. Что делать? Вернуться к покинутым в зале и снова подвергаться лишениям и опасностям, неизвестно из-за чего, или бежать одному с ценным документом, который можно немедленно продать за большую сумму? Первое было бы глупо, второе трудновыполнимо, но вполне возможно. А товарищи, покинутые в беде? Во-первых, они китайцы, а во-вторых, риск для них одинаков в обоих случаях. Сознание больно царапнула мысль о покидаемой девушке. Но разве такие пустяки…

Львов сунул бумагу за пазуху, рассовал по карманам несколько золотых вещиц, стянул потуже широкий пояс халата и, схватившись за край люка, легко выпрыгнул наружу.

Ход, ведущий через приемную Будды, отрезан для бегства. Остается высокое окно в глубине зала. Он выглянул: на дворе никого. Очевидно, все немногочисленные обитатели присутствовали на приеме «живого Будды». Львов соскочил с полуторааршинной высоты и начал красться к дверям.

Привратник сидел сгорбившись, спиной к дворцу, предаваясь благочестивому размышлению, обязательному для каждого истого буддиста. Ручка револьвера с силой опустилась на его бритый затылок, и он без стона свалился набок.

Отцепить с волосяного пояса ключ, открыть тяжелые ворота, вывести наружу всех лошадей и, вскочив на одну из них, гоня перед собой остальных, пуститься по узкой тропе над туманной пропастью, – было уже более или менее несложным делом.

Беседуя еще раньше с бывшими товарищами по путешествию, Львов разузнал приблизительное расположение монастыря и направление идущих от него дорог. Он скакал в Британскую Индию – продать документ Англии, Америке или, вообще, стране, при переговорах с которой можно рассчитывать на наибольшее количество золота и банковых билетов.

Часть III В ГОРАХ ТИБЕТА

1. Прием у живого Будды

Это рассказ о Тибете, о таинственных и опасных приключениях четырех мужчин и одной женщины, заброшенных в глухие горы центральной Азии. Рассказ о скачках, погонях, револьверных перестрелках, – обо всем том, что так мучительно выдумывают многочисленные романисты и что без всякого предупреждения преподносит нам жизнь. Но прежде чем перейти к самому рассказу, выясним вопрос, имеющий большое значение в настоящее время. Именно: кого считает читатель главным героем всего романа?

– Конечно же, Абу-Синга! – возмутится проницательный читатель. Правильно. Но вместе с тем, представляем ли мы себе ясно внешний вид этого человека?

Вот он стоит перед нами в просторном тибетском костюме, перетянутой ремнем меховой куртке, в теплых штанах и сапогах-валенках. Его бронзовое лицо с низким выпуклым лбом, большими карими глазами и толстым носом, – признаком особой красоты в Тибете, – проникнуто выражением крайней настороженности.

Вспомнив положение, в котором мы оставили главных действующих лиц романа, мы не удивимся такому положению Абу-Синга. Ведь Абу-Синг только часть живой картины, представившейся в приемном зале монастыря Бао-Дун.

Когда Львов и Ци-Мо, под прикрытием направленных на присутствующих револьверов, продвинулись к внутреннему входу и скрылись в нем, трое других остались в прежнем положении: спина к спине, с устремленным в разные стороны оружием. Картину дополнял яркий свет, заливавший – неподвижную женщину в дорожном костюме, испуганно столпившихся зеленых лам и высокий золотой трон с сидящим на нем дрожащим потомком бога.

Но мгновенья проходили. И чем больше их было, тем ясней и ярче вырастала перед тремя вооруженными безвыходность создавшегося положения.

Если даже ушедшие за бумагой найдут ее и вернутся благополучно, – как выйти из помещения, наполненного враждебной толпой? И если помещение будет оставлено, – разве жрецы Бао-Дуна не сумеют организовать погоню, – отнять у похитителей драгоценный документ?

Так думали трое оставшихся, и сталь оружия становилась невыносимо тяжелой, а лица окружающих особенно зловещими и загадочными. Но нельзя ли найти другое, более простое разрешение вопроса, не попробовать ли сговориться?.. Не объяснить ли?.. Не опуская револьвера, дипломатичный Шанг повернул толстое лицо к золотому сиденью Будды.

В то же время сидящий на троне тоже показал признаки жизни. На его женственном, полудетском лице все сильней проступал отпечаток гнева. Он заговорил:

– Чужеземцы! Мысли мои кружатся, подобно испуганным птицам, не находящим гнезд! Кто вы? Зачем убили одного моего слугу? Зачем угрожаете оружием? Знаете ли вы, что стоите перед лицом всемогущего бога?

Шанг ответил нежным и вкрадчивым голосом:

– О, царь царей и воплощение небесного господина! Ты прав, – поступок наш странен и неосмотрителен. Но мы не могли поступить иначе. Нам нужен тот свиток, присланный из Пекина, который хранится в твоей сокровищнице. Взамен его тебе останется прекрасная женщина, привезенная нами. Прости нас. Позволь нам взять бумагу и благополучно покинуть твой храм.

Будда недоверчиво и удивленно покачал головой.

– Бумага? В сокровищнице? Я не знаю ни о какой бумаге.

Оставаясь неподвижным, высокий лама у трона прошептал что-то. Молодое лицо «бога» передернулось раздражением.

– Вы солгали мне, чужеземцы. Мой старший жрец говорит, что никакой бумаги нет в моей сокровищнице. Ничто земное не должно касаться моего божественного слуха. Но я хочу знать правду. Зачем вы пришли сюда? Пусть один из вас, убийцы с маленькими ружьями, объяснит мне это!

Заговорил Абу-Синг. Коренастый тибетец шагнул к трону Будды, заставив толпу жрецов податься назад.

– Мы не солгали тебе, о Будда! Это твой советник обманывает тебя, скрывая истину. Выслушай, трижды благословенный, историю этих бумаг.

– Тебе должно быть известно, что Китай – страна, близкая к твоему жилищу – стонет под тяжестью иноземного ига. Злобные белые дьяволы – те самые, которые в годы Водяного зайца и Деревянного дракона[3]3
  По-тибетски 1903-4 годы, когда военная экспедиция англичан вторглась в Тибет.


[Закрыть] вторглись в Тибет, которые пьют кровь из жил порабощенной Индии, придавили каблуком шею китайского народа. Китайский народ силен и мог бы сбросить в море поработителей. Но иноземцы хитры. Они посеяли раздоры между военачальниками страны, и внутренняя вражда истощает силы народа.

– И вот, великий потомок бога, есть в Китае люди, которые хотят соединить враждующих и бросить их против белых хозяев. Два мощных вождя уже подпали под власть «детей Черного Дракона». Третий – самый могучий – не поддается их уговорам.

– В твоей сокровищнице хранится бумага, имея которую, можно получить власть над этим полководцем. Эта бумага нужна «детям Черного Дракона». С ней они смогут соединить ссорящихся и освободить зеленеющую страну. В воле твоих губ – благополучие этой страны, о Будда!

Синг замолчал. Мечтательное лицо «живого бога» выражало беспокойство и нерешительность. Он усиленно думал, – занятие, которое не особенно совместимо с повседневными делами бога. Забыв обычную медлительность, он склонился вперед.

– Пришелец, то, что ты сказал, ново для меня. Ты говоришь, что мой народ страдает от белых дьяволов. Мои жрецы не говорили мне про это. И ты говоришь, что эта бумага может помочь вам. Так возьми ее и прогони творящих зло.

Синг пожал плечами. Такая наивность! Точно такие вещи делаются одним мановением руки! Воля жрецов, давление…

– Твоего разрешения мало, о проницательный! Мы не знаем, где бумага. Двое прибывших с нами пошли искать ее и не приходят обратно. Прикажи твоим слугам принести ее сюда.

Будда сделал повелительный знак, но лама у трона не двинулся с места. Он пробормотал сквозь зубы несколько угрюмых фраз. Сердитый ропот пробежал среди столпившихся внизу. Будда капризно откинулся на резную спинку.

– Мой старший жрец снова говорит, что такой бумаги нет в нашем храме! Он говорит, что вы подосланы ложным Буддой из Лхасы, и ваше намерение – убить меня. Не прав ли он? Отдайте ваше оружие и тогда снова повторите свою просьбу.

Вооруженные револьверами молчали. Их беспокойство разрасталось. Подтверждалось подозрение, что выдающий себя за божество – только игрушка в руках эксплуатирующих его жрецов. Они, настоящие хозяева монастыря, конечно, не выдадут документа. А Львов и Ци-Мо не возвращаются. Не разверзлась ли западня в хмурых переходах древнего храма?

Они собирались с мыслями, чтобы найти хоть какой-нибудь исход. Пронзительный крик сзади заставил всех обернуться ко входу в зал.

Там стоял молодой жрец с поднятой вверх дрожащей рукой. Беспорядочно и пронзительно он выкрикивал отдельные фразы:

– Сокровищница открыта – в ней труп чужого… Брат-привратник убит… Убийца бежал через главные ворота… Он захватил с собой лошадей чужеземцев.

Это было то, что уже давно предчувствовали покинутые. Их новый белолицый товарищ оказался предателем! Забыв осторожность, Синг бросился к двери. Но мгновенная боль в затылке заставила его упасть на колени.

Нанесшая удар жертвенная чаша, брошенная высоким ламой, звеня, откатилась в сторону. Как сквозь сон, Синг видел толпу борющихся людей, окутанных револьверным дымом. Видел женскую фигуру, быстро пробиравшуюся вдоль стены и скрывшуюся за занавесом выхода. Слышал раскаты выстрелов и яростные крики лам. А когда сознание прояснилось, почувствовал себя стоящим перед самым троном. Четверо лам крепко сжимали его избитые руки и плечи. Его сообщники – Шанг и Ю-Ао-Цян – находились в таком же положении. Он понял: воспользовавшись мгновенным замешательством, жрецы бросились на чужестранцев и ценой нескольких жизней захватили их в плен.

2. Приговор

Мягкое, покрытое пестрыми подушками сиденье трона было пусто. При первых же признаках свалки двое ближних лам подняли на руки своего послушного бога и почти бегом унесли его во внутренние покои. Но высшая законодательная сила все же была налицо.

Мрачный советчик Будды – высокий монах, во время приема склонявшийся у трона, остался в том же положении и сейчас. Все время схватки он простоял совершенно неподвижно, воздев костлявые руки и устремив глаза в узорчатый потолок, а когда троих упиравшихся пленников подтащили к возвышению, он еще несколько минут как бы не замечал, их, предаваясь безмолвной молитве.

Из его сморщенных ввалившихся губ услышали свой приговор трое «детей Черного Дракона»:

«1. Женщина, будущая жена «трижды благословенного», успела бежать. Трое братьев-лам возьмут по самой быстрой лошади и поедут на поиски. Четвертый известит о бегстве всех горных охотников и других живущих поблизости «верных»».

Четверо монахов отделились от остальных и быстро покинули зал.

«2. Шестеро других братьев тоже оседлают лошадей ехать в погоню за вором бумаг. Он не должен спастись, иначе тайны монастыря Бао-Дун, неизвестные смертным, получат огласку. Иначе северное правительство будет мстить не сумевшим уберечь бумагу».

Все ламы склонили блестящие макушки, подтверждая мнение говорящего.

«…Беглец отправился по дороге в Дорджилиан – в этом направлении видел его скачущим брат, принесший известие. Но зарок великого Будды запретил убийство. Ни один из служителей бога не должен отнимать жизнь, чтобы в новом перерождении не перейти в нечистые оболочки жабы, скорпиона или женщины!»

Пленники затаили дыхание. Так, значит, их не убьют; но что же предполагает сделать с ними благочестивый лама?

«3. Когда братья захватят вора, его свяжут и оставят на одной из снеговых вершин. Один из служителей дождется, пока душа не покинет его тело. Для того же, чтобы трое других не мешали погоне…

4…Не нужно препятствовать скорейшей гибели осквернителей святыни. Их доставят на обрыв горы Тан-Цы и освободят лошадей. Да свершится над ними суд богов!»

Шесть наиболее крепких и свирепых с виду лам подняли пленников на руки и потащили их наружу…

Здесь уже стоял ряд оседланных мохнатых животных. Трое членов первой экспедиции подъезжали к низким воротам и друг за другом исчезли в длинной дыре. Шестеро остальных усадили Шанга, Ю-Ао-Цяна и Абу-Синга на неоседланных лошадей, связав их щиколки под косматыми конскими брюхами. Гоня перед собой обреченных на смерть, миновали холодный коридор ворот и тоже выехали на наружную извилистую тропинку…

Так безотрадно кончалось предприятие пятерых «детей Дракона». Осторожные копыта лошадей сухо постукивали по узкой каменистой дорожке. Направо – бесконечно низко под ногами – шумел горный поток, рвясь сквозь разноцветные скалы, сверху казавшиеся маленькими заостренными осколками. Выше – налево – громоздились серо-желтые изгибы гор, сверкая на солнце яркими снеговыми вершинами. Шестеро монахов-дикарей с длинными ружьями, перекинутыми через седла, неуклюже тряслись друг за другом, очевидно, даже верхом предаваясь каким-то размышлениям коммерческого или религиозного характера.

Осужденные ехали впереди. Каждый китаец умеет встречать опасность с равнодушным, почти бессмысленным выражением своего пергаментного неподвижного лица. Темнокожий Абу-Синг тоже не очень боялся смерти – по крайней мере, плотно сжатые губы его широкого рта и зоркие быстрые взгляды исподлобья показывали, что он довольно спокойно относится к тому, что произойдет сейчас, – к вынужденному прыжку на острые скалы с высоты многих десятков саженей.

А это – неизбежное – было уже перед глазами. Передняя лошадь вдруг остановилась. В нескольких шагах от нее висящая в воздухе скала обрывалась вниз, в смутный водоворот чернеющих внизу камней. Это – обрыв Тан-Цы – место казней монастыря Бао-Дун.

Один из всадников подскакал к самому краю. Заглянул вниз и вернулся к пленникам. Спешившись, стал укутывать голову лошади Абу-Синга черным глухим башлыком. Пятеро остальных тоже соскочили на камни и подошли к осужденным…

В это самое время по узкой тропинке на несколько верст южнее и ниже вихрем скакал человек в нахлобученной меховой шапке, в теплой одежде местного путешественника-горца. Изредка он опускал руку за пазуху и с удовольствием ощупывал мягкую поверхность бумажного свертка и еще какие-то твердые небольшие предметы. Заглянув под белый мех шапки, мы легко узнали бы Львова, так удачно провернувшего сложную операцию кражи секретного документа.

А в другом месте, у самого монастыря, в маленьком ущелье, сдвинутом под темным ручьем, происходило другое.

Косматая лошадь без седока с седлом, сбившимся набок, стояла, понурив голову, усердно пережевывая короткую жесткую траву. Из-за поворота показалась фигура женщины в мешковатом тибетском костюме. Это – «невеста Будды», безымянная спутница пятерых «детей Черного Дракона», бежавшая во время схватки.

Она подкрадывается к лошади, берет ее под уздцы, подтягивает седло, карабкается на высокое сиденье. Почувствовав подергивание удил, лошадь подымает голову и, управляемая неопытной рукой, начинает взбираться по почти отвесной гранитной тропинке.