Текст книги "Русская Африка"

Автор книги: Николай Николаев

Французы не случайно опасались негативных для себя последствий бомбардировки Сагалло. Первая реакция многих влиятельных русских газет была резко анти-французской, они сочли выходку французов пощечиной, нанесенной франко-русскому союзу. Какое-то время и вправду казалось, что речь идет о судьбе только что заключенного русско-французского союза. Даже лондонская «Таймс», не скрывавшая своего удовлетворения выдворением русских из Красноморья, высказала удивление крайне недипломатичными действиями французов, которые, вместо того чтобы «простой военно-морской демонстрацией или, по крайней мере, несколькими орудийными выстрелами в воздух принудить эту нелепую партию (русских. – А. Х.)повиноваться… подвергли форт бомбардировке и убили нескольких ашиновцев».

Парижская пресса, причем не только оппозиционная, также выступила с осуждением действий своего правительства, которое в угоду, как было заявлено, Италии «оскорбило неофициальную Россию». Дабы как-то загладить промах своего правительства, многие газеты начали сбор средств в пользу пострадавших русских.

Однако волнения французов оказались напрасными. Официальный Петербург предпочел закрыть глаза на этот инцидент, не слишком приятный для русского самолюбия, и сделать козлом отпущения одного Ашинова. Газетам было приказано замолчать и руководствоваться в освещении событий в Сагалло официальным мнением, опубликованным в «Правительственном Вестнике»: «Императорское правительство, – говорилось там, – полагает, что не представляется основания возлагать на французские власти в Обоке ответственность за происшедшее в Сагалло кровопролитие и что ответственность за это должна всецело пасть на Николая Ашинова, решившегося нарушить спокойствие в пределах территории, подведомственной державе, находящейся в дружественных отношениях с Россиею».

Таким образом, история «Новой Москвы» оказалась весьма короткой. Вмешалась большая политика, и под ее тяжелыми жерновами погибло эфемерное образование беспокойного честолюбивого человека, грезившего о славе Ермака.

В середине февраля французы доставили отошедших от шока и вновь ставших шумными русских колонистов в Порт-Саид, где их приняло на борт русское судно с символическим названием «Забияка».

В России после снятия допросов о происшедших событиях всех колонистов отпустили на все четыре стороны. К ответственности был привлечен только их атаман.

Николая Ашинова по высочайшему повелению ввиду его крайне беспокойной деятельности, выразившейся в самовольной экспедиции в Абиссинию и в занятии местности Сагалло, входящей в пределы французского протектората, выслали в захолустный городок Балашов Саратовской губернии и учредили за ним гласный надзор полиции.

Удивительные жизненные превратности атамана Николая Ашинова на этом далеко не закончились.

Помимо ашиновской акции другое запоминающееся дело русских в Эфиопии – работа наших врачей.

Эту историю можно начать с 1895 года. Италия объявила Абиссинию протекторатом и в начале 1896-го ввела на ее территорию свои войска. Но 29 февраля эфиопский император Менелик II встретил итальянцев возле городка Дцува. И произошла мировая сенсация – в этом сражении итальянцы потерпели сокрушительное поражение!

^{Дворец Менелика в Аддис-Абебе, где проходили приемы}

Эхо этого сражения неожиданным образом отозвалось в России. Итальянцы, жившие в Одессе довольно большой общиной, начали собирать пожертвования в пользу соотечественников, раненных в Абиссинии. Российское правительство оказалось в неловком положении. Ведь незадолго до этих событий у нас были установлены официальные отношения с Эфиопией, и Россия поддерживала политику независимости. Председатель Совета министров Российской империи Витте писал: «… Абиссиния, в конце концов, страна полуидолопоклонническая, но в этой их религии есть некоторые проблески православия, православной церкви, и на том основании мы очень желали объявить Абиссинию под своим покровительством».

Был найден поистине изящный выход, пишет Е. Цвентух. Не запрещая итальянскую гуманитарную акцию, правительство организовало русскую общественную помощь Абиссинии и послало на ее территорию медицинский отряд Российского общества Красного Креста. Для этой цели даже ассигновали 100 тысяч рублей. Посланцы были опытными военно-полевыми врачами, в основном выпускники Санкт-Петербургской военно-медицинской академии. Возглавлял миссию генерал Н. Шведов, который имел свою собственную программу деятельности в Эфиопии.

Из донесения русского консула в Египте Кояндера министру иностранных дел России князю Лобанову-Ростовскому: «Программа… заключается в том, чтобы при отсутствии всякого шума и рекламы постепенно знакомить абиссинцев с истинными целями экспедиции, подавая всем больным врачебную помощь и открывая амбулатории в тех местах, где отряду придется останавливаться на более продолжительное время». В последующих докладах говорилось, что благотворительная деятельность отряда «…подняла престиж европейца, совсем упавший после войны… и установила настоящий взгляд на русских».

^{Менелик II, император}

Это было действительно так. Поэтому, когда отряд Российского Красного Креста закончил свою работу, эфиопский император Менелик II обратился к русскому царю с просьбой прислать еще врачей. И в 1897 году вместе с первой русской чрезвычайной дипломатической миссией в Эфиопию во главе с действительным статским советником Власовым были направлены и медики: врач для командировок VI разряда Окружного военно-медицинского управления Петербургского военного округа надворный советник Бровцын (хирург), младший врач лейб-гвардии Семеновского полка Лебединский (терапевт), фармацевт для командировок по военно-медицинскому ведомству III разряда провизор Лукьянов, классный медицинский фельдшер 103-го Петрозаводского полка губернский секретарь Сасон и фельдшер Кузнецов.

Наши врачи были торжественно встречены всей администрацией, духовенством и народом, и сам негус Менелик объявил, что «русскую помощь Абиссинии никогда не забудет». По прибытии в Адисс-Абебу русские врачи открыли там амбулаторию и госпиталь. Их самоотверженный труд в самых примитивных условиях действительно «устанавливал настоящий взгляд на русских», в том числе и у императора Менелика. О характере работы врачей свидетельствует дневник хирурга Бровцына:

«26 декабря, суббота. Больных 108 человек, сделано 2 малых операции.

27 декабря, воскресенье. Во дворце сегодня большой пир, нам император все угощения прислал домой.

В 12 часов поехали к больному Абуне Матеусу (митрополит Эфиопии)…По возвращении приезжали к нам многие больные. Принято около 25 человек.

28 декабря, понедельник. Рано утром делал операции, потом начал прием больных. Около 9 часов утра прислал за нами Менелик и просил приехать скоро-скоро. Оказалось, что он хотел со мною посоветоваться. На левой ноге у него маленькая язвочка, а на правой – ревматические боли… Принимал он нас на балконе в своем сторожевом доме, откуда все видно. Разговаривали с Менеликом без переводчика, и он принимал нас в самой скромной обстановке… Менелик все время рассматривал в подзорную трубу и в нашем лагере все осмотрел до подробности – видел шкуры зверей, птиц… Видел наших больных, которые толпились у амбулатории, и заметил, что больных у нас очень много… Затем император… обратился за советом по случаю насморка. Принято 132 человека, сделано операций малых 3, больших 1…»

Начальник русской дипломатической миссии в Эфиопии Власов прекрасно понимал значение этой стороны деятельности русских врачей и регулярно сообщал о ней в Министерство иностранных дел.

^{Здание русской миссии в пригороде Аддис-Абебы, Фото А. Кохановского}

Доверие императора Менелика заслужили доктора Бровцын и Лебединский, фармацевт Лукьянов и классный фельдшер Сасон. Для облегчения доверия им было разрешено выписать в Африку свои семьи. И они служили Абиссинии до 1913 года. По возвращении в Петербург наши врачи привезли удивительные обширные научные коллекции, закупленные на собственные средства. Все это было передано в дар Санкт-Петербургскому музею этнографии.

Каждый день войны приносил сотни раненых, так что санотряд пришелся весьма кстати. Относительно же обычных людей император был уверен, что его граждане отличаются крепким здоровьем и после завершения боевых действий миссии просто некого будет лечить.

Однако наблюдения русских врачей говорили об обратном. В Абиссинии XIX века здоровый человек был большой редкостью. Просто люди искренне верили в Бога и считали телесные недуги карой Господа, которую следовало вытерпеть. По-настоящему боялись только холеры и проказы, а скарлатину, сифилис, дифтерит часто вообще за болезнь не воспринимали и оставляли без внимания. Местные же знахари лечили только то, что, на их взгляд, требовало лечения. Используя различные растения, кору деревьев, отвары из мелких насекомых, они врачевали язвы, нарывы, всевозможные раны и переломы. И, несмотря на примитивные средства, помогали довольно успешно. В своих дневниках русские медики описывали даже удачные операции туземных знахарей, которые орудовали обычными ножами и бритвами. Отмечали и совершенно варварские операции. Особенно поражала врачей миссии операция женского обрезания, распространенного у некоторых племен харари. Обрезанная женщина лишалась абсолютно всех наружных половых органов, превращаясь в бесчувственное фригидное существо.

Абиссинские войска в битве при Адуа разгромили итальянскую армию, и война закончилась. Но русский санотряд не спешили отправлять домой. Всевозможные стычки и мелкие гражданские войны уже внутри страны продолжались.

Русская миссия отправилась домой, оставив лазарет со всем инструментарием Абиссинскому Красному Кресту, учрежденному императрицей Таиту. Познакомившись с европейским представлением о здоровье человека, Менелик задумался о физическом благополучии своего народа. Уже в 1897 году правитель передал российскому императору просьбу о направлении в Абиссинию новой группы русских медиков. В марте 1898 года русской миссией в Аддис-Абебе был открыт первый в Эфиопии постоянно действующий госпиталь.

Первоначально госпиталь размещался в палатках, что создавало огромные проблемы медикам. Родственники больных вели себя в клинике, как дома. Приносили с собой продукты и устраивали общие трапезы, в период холодов и дождей оставались ночевать в лазарете и даже справляли нужду прямо в палатках. Временами от стоящего зловония врачи теряли сознание.

Вся миссия уже считала дни до отправки на родину, как в начале 1899 года пришло распоряжение Николая II, согласно которому весь состав госпиталя должен был оставаться в Эфиопии еще год. Получив это известие, врач-хирург Бровцын записал в своем дневнике: «Мы удручены, поражены, убиты; ищем крюков покрепче и веревок потолще».

С Менеликом было договорено, что русскому госпиталю построят специальное здание. Однако работу поручили местным мастерам, которые умели ваять хижины из глины и соломы. Тем не менее получившееся здание длиной в 25 метров с большой соломенной крышей и верандой смотрелось на фоне местных хижин поистине царским дворцом. Менелик гордился своим шедевром зодчества. Особое восхищение императора вызывала веранда, которая имела своеобразную колоннаду из стоящих вертикально массивных бревен, и каждому вновь появившемуся при дворе иностранцу Менелик настоятельно советовал на нее посмотреть.

Бесплатным в госпитале было не только лечение, но и питание. Поэтому рядом с новым зданием постоянно находился многочисленный лагерь нищих и бродяг. Желая получить бесплатную еду, нищие обращались к врачам с самыми невероятными болезнями. В архивах сохранились такие записи: «Они приносили с собой мешочки с кисточками, камешками, жуками или чем-нибудь в этом роде, рассказывали бесчисленные истории о том, что эти предметы знахарь извлек у них из-под кожи, и просили достать оставшиеся внутри, так как боли и зуд, хотя и уменьшились, все равно сильно беспокоят».

В 1906 году из-за сложной политической и экономической ситуации русский госпиталь в Аддис-Абебе был закрыт.

Новая история госпиталя началась в 1947 году, сразу же после установления советско-эфиопских дипломатических отношений. Император Хайле Селассие, который еще в молодости сам лично был пациентом русской миссии, попросил советское руководство организовать в столице Эфиопии новый госпиталь.

Было подписано соглашение, по которому эфиопское правительство предоставило Советскому Красному Кресту здание и территорию сроком на 50 лет. Госпиталь назвали в честь национального героя Эфиопии деджазмача Балча – участника войны 1896 года, погибшего недалеко от того места, где расположилась клиника.

Суперсовременное здание больницы из стекла и бетона, оборудованные по последнему слову техники кабинеты – все это было настоящим прорывом для Эфиопии. А первые сложнейшие операции, трепанация черепа, успешное лечение тяжелейших форм туберкулеза, отравлений, сепсисов, полиомиелита, малярии снискали славу русской клинике, как одной из лучших во всей Африке.

В 1990-х годах госпиталь попал в сложную ситуацию. С одной стороны, распад Советского Союза и прекращение какой-либо помощи с далекой родины, с другой – гражданская война в Эфиопии, отделение бывшей провинции Эритреи, смена политического курса. Жизнь в стране переходила исключительно на коммерческие рельсы. В 2003 году госпиталь имел огромные долги, и шел разговор об изменении его статуса или закрытии. Спасать положение был призван известный специалист Российского Красного Креста, возглавлявший госпиталь с 1982 по 1987 г., доктор медицинских наук Анатолий Ермаков. Огромный опыт нового директора, его работа в Иране, Чаде, Нигерии, Камеруне, на Кубе, высочайший профессионализм помогли старейшему госпиталю преодолеть кризис и перейти на самофинансирование. Сегодня «Балча-госпиталь» (так в народе называют миссию Российского Красного Креста) вернул себе славу одного из ведущих лечебных заведений Африки.

Клиника всеми силами пытается идти в ногу со временем, отмечал А. Макеев в журнале «Путешествие по свету». Сегодня здесь уже два больших лечебных корпуса, изолированное реанимационное и инфекционное отделения. Госпиталь имеет стационар на 225 коек и поликлинику на 400 посещений в день. В клинике работают более 50 высококлассных российских специалистов самых разных специальностей, в том числе и единственный на всю Эфиопию нейрохирург. В распоряжении врачей – современная медтехника, широкий выбор фармацевтических препаратов.

На входе в госпиталь – полукруглая вывеска на русском, английском и амхарском языках. Здесь же большой железный ящик, где посетители клиники оставляют на хранение свои автоматы и пистолеты. Обстановка в Эфиопии по-прежнему остается сложной. Но одно из правил «Балчи» – никакого оружия на территории госпиталя. «Нам к экстремальным условиям было не привыкать, – сказал директор больницы Анатолий Ермаков. – Например, в Тегеране с 1974 по 1980 год я возглавлял такой же госпиталь Советского тогда Красного Креста. Исламскую революцию 1979 года видел собственными глазами. А однажды в мой дом вошли люди с автоматами и, не говоря ни слова, посадили к себе в машину. Привезли в город Кум в резиденцию Хомейни. Там меня ждали еще трое врачей: анестезиолог из Швейцарии, уролог из Австрии, кардиолог из Германии. Все попали сюда примерно таким же способом, как и я. Вождю революции нездоровилось, и нас привезли ему на помощь.

Все боялись брать на себя ответственность. Уролог готов был сделать операцию при условии гарантий со стороны анестезиолога, а анестезиолог говорил, что даст разрешение на наркоз, если кардиолог поручится за сердце пациента, и т. п. Хомейни мы, конечно, помогли, потому как прекрасно понимали, что без этого нас отсюда не выпустят. Пришлось изрядно потрудиться, чтобы сделать все без операции.

После того как вождю стало легче, нас всех развезли обратно по своим больницам. На следующий день все участники этого принудительного «консилиума» бежали из Ирана со всех ног – на первом же рейсе улетели к себе на родину. Остался один я. Но госпиталь в Тегеране мы все-таки потеряли. Хомейни заявил, что «неверные не могут лечить правоверных». Советский Красный Крест был вынужден свернуть миссию, а здание госпиталя со всем оборудованием подарить иранскому народу. Примерно таким же образом мы лишились и крупной клиники в Алжире. Так что «Балча» теперь – единственный госпиталь Российского Красного Креста в мире».

«Балча» работает, чтобы помогать, прежде всего, простому народу Эфиопии. Самые бедные при наличии соответствующих документов лечатся бесплатно. Платное лечение в третьем классе стационара стоит около 3 долларов в день, а в первом классе и люксе – в десятки раз дороже. То есть система построена таким образом, чтобы богатые платили за бедных. Все врачи, медсестры и более двухсот эфиопских сотрудников работают с полной отдачей. И это действительно так.

Каждый терапевт оказывает помощь в среднем 13 тысячам пациентов в год – по сравнению с российской врачебной практикой выполняет двойную норму. Общее количество принимаемых больных – 120 тысяч в год. Нагрузка у хирургов в два с половиной раза выше, чем в России. В прошлом году в госпитале сделали более 3000 операций – для Москвы цифра немыслимая!

В 2007 году госпиталь отметил свое 60-летие. Министр иностранных дел России Сергей Лавров, побывавший в клинике, встречался с врачами, поблагодарил их за многолетнюю работу, пообещал всестороннюю помощь. Министр особо отметил, что кроме выполнения гуманитарных функций больница также играет важную роль в деле укрепления связей между Россией и Эфиопией.

С другой стороны, традиционно дружественные отношения между нашими странами оказывают неизмеримую помощь и самому госпиталю. На лечение в «Балчу» приезжали президент Эфиопии и его семья, патриарх эфиопской православной церкви, другие высшие духовные и государственные чины. В приветственном поздравлении на праздновании 50-летия госпиталя в 1997 году премьер-министр страны Мелес Зенауии сказал: «У госпиталя большое будущее, и он отметит в Эфиопии еще свое столетие».

* * *

В XIX веке число путешественников из России в Эфиопию было весьма велико. Поручику В. Ф. Машкову удалось проникнуть в глубь страны и даже побывать у императора Менелика. Вернувшись в Россию, он под псевдонимом В. Федоров опубликовал очерк «Абиссиния». В 1891 годус новой экспедицией он отправился в Эфиопию, чтобы «наладить контакт с эфиопской церковью, изучить политическое устройство страны, отношение к соседним туземным племенам и европейским государствам». Кроме этого ему поручено было передать Менелику II письмо Александра III в ответ на доставленное ему послание от Менелика. Вернувшись из поездки, Машков привез в Петербург просьбу прислать в Эфиопию артиллериста. Хотели послать офицера М. Грум-Гржимайло, но почему-то не послали никого. Эта поездка Машкова оказалась плодотворнее первой. Он привез обширный этнографический материал об амхара, галла, данакиль, харари. 85 предметов быта, доставленные им, хранятся сегодня в фондах Музея антропологии МГУ. В нескольких номерах газеты «Новое время» В. Ф. Машков напечатал свои путевые записки под заголовком «Путешествие в страну черных христиан». В конце XIX века путешествовали много. Век словно торопился завершить намеченные историей открытия, а выпало на его долю немало!

Как уже отмечалось в вводной части «Россияне обживают Африку», в 1894 году во время экспедиции в Эфиопию A.B. Елисеев, Н. С. Леонтьев, К. С. Звягин и архимандрит Ефрем (он же – доктор Цветаев) встретили там радушный прием. Они договорились об обмене дипломатическими миссиями. Эфиопская делегация поехала в Петербург в 1895-м, и вместе с ней вернулся в Россию Елисеев с ценным этнографическим материалом – образцами оружия, сельскохозяйственным инвентарем, одежды.

Для Н. С. Леонтьева эта поездка оказалась далеко не последней. Он неоднократно бывал в Абиссинии. К сожалению, сведений о более поздних его странствиях не осталось, разве что некоторые документы в рукописном отделе Института востоковедения, которые еще ждут своих исследователей. Но был и дневник, который впоследствии превратился с помощью одного журналиста в книгу «Император Менелик и война его с Италией». По документам и походным дневникам Н. С. Леонтьева». Журналист, добросовестно описавший ход войны, однако переусердствовал, оценивая «выдающуюся роль в ней Н. Леонтьева». Впрочем, у него имелись для этого кое-какие основания. Дело в том, что император назначил его ни больше ни меньше правителем присоединенных экваториальных областей. Благодаря этому Леонтьев мог совершать интересные поездки к озеру Рудольфа в 1899 году. В состав этой его экспедиции вошли помощник H.H. Шедевр, лейтенант Багичев, несколько казаков из конвоя миссии и драгуны. Главный отряд экспедиции обследовал область Уба, среднее течение реки Омо, а отряд Шедевра направился на запад от озера Рудольфа. Сам Леонтьев вплотную занялся делами управления в провинциях, размещал там гарнизоны абиссинских стрелков, строил крепости. Попутно собирал этнографические коллекции. Часть их сейчас находится в Музее антропологии и этнографии: особенно много в ней оружия – и это неудивительно, ведь Леонтьев по долгу службы общался в основном с военными. Наличие русской миссии создавало благоприятные возможности для поездок в страну русских путешественников и любителей экзотической африканской охоты.

* * *

Среди довольно большого числа путешественников-любителей, посетивших Эфиопию в начале XX в., наиболее известен поэт Н. С. Гумилев, приезжавший сюда дважды: первый раз – просто как путешественник-любитель, а вторично – в качестве представителя Российской академии наук для сбора этнографических коллекций и записи фольклора, Эфиопия произвела на русского поэта огромное впечатление. Он посвятил ей дневниковые очерки и множество поэтических произведений. Два его стихотворных сборника, «Шатер» и «Под чужим небом», были целиком навеяны эфиопскими сюжетами.

^{Николай Степанович Гумилев с проводниками у палатки во время экспедиции в Абиссинию, Экспедиционное фото Н. Сверчкова. 1913 г.}

Описывая свои эфиопские странствования, Николай Степанович Гумилев особенно подчеркивал, что последнее путешествие в Абиссинию в 1913 году он совершил в качестве руководителя экспедиции, посланной Академией наук. Помощником он выбрал своего племянника Н. Л. Сверчкова, любителя охоты и естествоиспытателя, покладистого человека, не боящегося лишений и опасностей. После обсуждения в Музее антропологии и этнографии был принят маршрут из порта Джибути в Баб-эль Мандебском проливе в Харэр, один из самых древних городов Эфиопии, а оттуда с караваном по юго-западу страны. Уже в пути, делая ежевечерние записи в тетради, Николай Степанович никак не мог забыть многомесячные хождения по академическим коридорам, оформление разных удостоверений и рекомендательных писем, изматывающих закупок палаток, ружей, седел, вьюков, продуктов.

«Право, приготовление к путешествию труднее самого путешествия», – восклицал Гумилев-поэт. Но как исследователь он скрупулезно изучал район будущего путешествия, готовясь делать снимки, записывать легенды и песни, собирать этнографические и зоологические коллекции.

Благодаря трудам Николая Степановича в Эфиопии удалось собрать и доставить в Петербург богатую коллекцию. В его сборнике «Шатер» встречаются такие строки:

 
Есть музей этнографии в городе этом,
Над широкой, как Нил, многоводной Невой,
В час, когда я устану быть только поэтом,
Ничего не найду я желанней его.
Я хожу туда трогать дикарские вещи,
Что когда-то я сам издалека привез,
Слышать запах их странный, родной и зловещий,
Запах ладана, шерсти звериной и роз.
 

Корреспонденту журнала «Вокруг света» В. Лебедеву довелось пройти по следам Н. С. Гумилева уже в наше время. Вот его рассказ.

Как только пароход «Тамбов» подошел к Джибути, к борту причалила моторная лодка. Для Гумилева это было нечто новое, ибо ранее он переправлялся на берег яликом, где на веслах сидели мускулистые сомалийцы. К тому же теперь порт был связан с глубинными районами Эфиопии железной дорогой, поезд ходил в Дыре-Дауа даже два раза в неделю.

Дыре-Дауа возник как транспортный центр во время строительства дороги, примерно на полпути между Джибути и Аддис-Абебой, и благодаря ремонтным мастерским стал главной станцией на этой линии.

Представленный в свое время к императорскому двору в эфиопской столице, Гумилев не мог не знать о появлении почты, телефонной связи. Реформы и преобразования Менелика II направлены были на развитие торговли. Но торговым связям препятствовало отсутствие удобных дорог между центральной провинцией Шоа и побережьем.

По горным тропам через Харэр караваны неделями пробирались к морю: вначале поклажу везли ослы, и лишь позднее можно было пересесть на верблюдов. Купеческие караваны часто подвергались нападению разбойничьих шаек.

Известный исследователь Эфиопии, русский офицер Александр Ксаверьевич Булатович, впервые сев на верблюда, преодолел свыше 350 верст от Джибути до Харэра. Местные жители заранее не доверяли этой затее. Но, одолев гористое, часто пустынное и безводное пространство гораздо быстрее, чем профессиональные гонцы, он стал легендарной личностью в стране, удостоился за свои курьерские подвиги прозвища Птица от самого императора Менелика. Но даже храбрый кавалерист Булатович считал этот путь далеко не безопасным и писал в своих донесениях в русскую миссию в Аддис-Абебе о волнениях в «сомалийской степи» по дороге из Джибути в Харэр. Как раз в то же время французские предприниматели начали прокладывать дорогу от Джибути и уже в 1902 году довели ее до Дыре-Дауа. Когда едешь сейчас в маленьком вагончике по этой узкоколейке, нелегко представить, как долго и трудно ее вели через Данакильскую пустыню, пробивали многие туннели. Шпалы – чтобы их не съели термиты – укладывали железные. Лишь в 1917 году Аддис-Абеба увидела первый поезд.

Гумилев оставил точное замечание по поводу этой иностранной концессии: «Жаль только, что ею владеют французы, которые обыкновенно очень небрежно относятся к своим колониям и думают, что исполнили свой долг, если послали туда несколько чиновников, совершенно чуждых стране и не любящих ее». Гумилев выразился бы резче, если бы знал, что, хотя император концессию на строительство железной дороги формально передал эфиопской компании, на деле же участие эфиопов в ней было фиктивным – все предприятие находилось в руках французских акционеров.

Итак, в путь. Небольшая экспедиция усаживается в вагоны второго класса в предвкушении, что часов через десять будет уже в Дыре-Дауа. Да, путешествие в вагоне гораздо удобнее, чем многодневная качка на спине «корабля пустыни». Мелькают коричневые контуры гор, из окна вагона видно, как в отдалении проносятся крошечные газели – дик-дики. На обочине – опирающиеся на копья данакили с всклокоченными шапками волос. Хотя паровозы носили громкие названия вроде «Слон» или «Буйвол», но, к сожалению, далеко их не оправдывали. На подъеме поезд полз как черепаха, а перед могучим паровозом два гордых кочевника посыпали песком мокрые от дождя рельсы.

Приключения еще только начинались. Примерно на полдороге поезд и вовсе остановился, впереди на десятки километров путь был размыт, рельсы буквально повисли в воздухе. Здесь путники убедились, что окрестности по-прежнему, как и во время Булатовича, небезопасны. Стоило отойти от поезда километра три, перевалив за каменистый холм, как вслед бросились ашкеры – солдаты охраны, размахивая руками и что-то выкрикивая. Оказалось, что кочевники устраивают засады и могут напасть или просто метнуть копье, особенно в безоружного. Солдаты отвели путников к поезду, тщательно осматривая заросли кустов и груды камней.

Позднее путешественники могли убедиться, какой они подвергались опасности, наблюдая, как ловко и метко бросают копья кочевники, пронзая ими на лету даже самые мелкие предметы.

По рассказам верного H.A. Сверчкова, его спутник не всегда соблюдал осторожность, общаясь с местным населением. Эмоциональный Гумилев мог нарушить правила восточной дипломатии. Однажды он даже отобрал у местного судьи трость, полагающуюся ему по чину. Правда, вежливый судья не преминул подарить злополучную трость, чем конфликт и исчерпался.

Несомненно, Николай Степанович Гумилев был человеком мужественным – во время Первой мировой войны он стал кавалером двух солдатских Георгиев. Да иначе и не отправился бы он в африканское путешествие, полное лишений и опасностей. Но все же его поступки иногда выходили за рамки благоразумия. Так, переправляясь через реку в подвешенной на канате корзине, он забавы ради начал раскачивать корзину над кишащей крокодилами водой. Едва путешественники успели ступить на противоположный берег, как подмытое водой дерево, к которому был привязан канат, упало в реку.

Долгое ожидание было несвойственно характеру Гумилева: он сгорал от нетерпения побыстрее попасть в глубь страны. Когда для починки пути прибыл рабочий поезд, Гумилев, не дожидаясь окончания ремонтных работ, отправился вместе с почтовым курьером на дрезине для перевозки камней по неисправленному пути. Сзади для охраны поместились ашкеры, а рослые сомалийцы дружно взялись за ручки дрезины, выкрикивая в такт «Ейдехе, ейдехе» (местный вариант «Эй, ухнем»), И экипаж взял курс на Дыре-Дауа.

В наши дни в этом сильно выросшем городе неизменным остается одно: станция и ожидание из Джибути «бабура» – так по-ахмарски называется поезд. Как и много лет назад, начинают гудеть рельсы, и шумная разноязычная толпа наполняет перрон в предвкушении встречи. Не успевает поезд остановиться, как из переполненных вагончиков высыпают вперемежку с тюками и разной поклажей люди самых разных оттенков кожи и растекаются цветным потоком по пыльным улочкам с беленькими домиками.

В Дыре-Дауа не особенно ждали экспедицию Гумилева, которая к тому времени пересела с дрезины в специальный вагон. Все выглядели довольно плачевно: с волдырями на покрасневшей от беспощадного солнца коже, мятой одежде и порванных острыми камнями башмаках. Но настоящее путешествие только начиналось: железнодорожной линии на Харэр не было – следовало «составлять караван».

…Мне довелось поездить по древней земле провинции Харэр на машинах советской нефтепоисковой экспедиции. Если Гумилев добирался до Харэр с ночевкой, то теперь на «Волге» можно домчаться до столицы этого края в считаные часы. Но машинам доступны не все дороги в саванне и в горах. По-прежнему особенно непросты эти дороги для пешеходов и вьючных животных, ибо и жаркое солнце, и безлюдье, и красная пыль, несомая горячими ветрами, все те же, что и раньше.