Текст книги "Русская Африка"

Автор книги: Николай Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Владимир Иванович думал, что «у брата глаз, хватка, всяческая личность на подъем: и в буквальном смысле, ибо готов ехать за материалом, куда другой не соберется». Василий Иванович питал особую приверженность к Востоку. Возможно, он вынес ее из Грузии и Дагестана, где родился и где прошло его детство. Восточная тематика была всегда близка Немировичу-Данченко. Увлечение Африкой он отразил в книге «В Африке» – полиграфически превосходно выполненном издании с 300 рисунками. Путевые заметки служили основой для сюжетов сказок, легенд, повестей, в которых художественный вымысел тесно переплетался с реальными фактами и наблюдениями. Пример тому – его неоднократно издававшиеся сборники: «Под африканским небом. Очерки, впечатления, миражи и воспоминания» (СПб., 1896), «Под небом Африки. Путевые впечатления в садах Гесперид. Сборник очерков» (М., 1901), «Край золотого заката (очерки таинственного Магриба). 1. Львиные ночи. 2. В царстве солнца. 3. Африканские Афины» (М., 1912; Берлин, 1922) и другие.

Значительное место в этих книгах отведено Марокко, которое Немирович-Данченко особенно любил. Он побывал там дважды – при султанах Хасане I и Мулае Абд аль-Азизе. Осматривая достопримечательности Танжера, Рабата, Мазагана, Тафилальта, Феса, Мекнеса, Уаззана, Лараша, Тетуана, он не просто описывал то, что увидел. Он щедро использовал свое художественное мастерство и дар психологического проникновения, вдыхая поэзию, одушевляя историю и действительность великой исламской цивилизации Магриба. Жанр его произведений о Марокко – это художественный очерк. Находясь в эмиграции с 1921 г., Немирович-Данченко продолжал публиковать в русских эмигрантских и зарубежных газетах марокканские очерки: «В пустыне (из воспоминаний о крае золотого заката)», «Вечер в пустыне (из воспоминаний русского Glob-trotter'a)», «Песня белого Модагора», «Дворец Аль-Мансура (поэма-легенда)», «Тихий свет (из легенд марокканских евреев)» и другие.

«Край золотого заката» – наиболее интересная работа В. И. Немировича-Данченко о Марокко. Автор так объясняет выбор Марокко как цели своего путешествия: «Европа – будничная, давно утратившая оригинальные черты, знакома во всех подробностях. Удобная и скучная… Путешественники по так называемым культурным странам не знают глубоких и величавых, полных безбрежного спокойствия и царственной красоты впечатлений пустыни, океана, безвестных, ненаслеженных стран, медлительных караванов, ночлегов под открытым небом, под чужими созвездиями, пламенных закатов, странных городов и невиданных людей… Я, впрочем, неправильно употребил слово «путешественники». Какие же это путешественники? Пассажиры – да! Таинственные страны вечных миражей…».

Книга Немировича богата этнографическими зарисовками. Это и описания заклинателя змей, других фольклорных сцен, быта и нравов всех слоев марокканского общества. С каким лиризмом и задушевностью, как тонко и величаво описана красота марокканок и марокканцев, неповторимая природа этого края!

Несомненно, Немирович-Данченко внес свой вклад в распространение знаний о Марокко в России. Его художественные очерки способствовали – и, может быть, в большей степени, чем иные научные труды, – пробуждению в русской публике интереса к исламской истории и культуре.

Моссаки, москоу – так марокканцы называли россиян и Россию. Так назвали и следующего нашего героя.

К. Скальский – русский путешественник, объехавший весь свет и опубликовавший десятки книг, посвященных путевым впечатлениям. В книге «Новые путевые впечатления (СПб, 1889) он описал свою поездку в Испанию с заездом в Танжер и Сеуту.

Скальский дал блестящую хронику будничной жизни обитателей бухты и города Танжера. «Никакого порта, разумеется, в Танжере нет, пароход останавливается за версту на рейде, и приходится по волнам, на «утлом челноке» ехать на берег. Теперь устроена маленькая пристань, а то в отливе со шлюпки вытаскивали арабы пассажиров на плечах…Гостиница назначена для англичан, поэтому содержится в идеальной чистоте, в порядке и вообще очень удобна и даже недорога. Вид с балкона гостиницы – чудо. Это, пожалуй, самое интересное, что есть в Танжере. Горы красиво окаймляют залив, в гавани – оживление: сотни арабов и негров садятся в лодки для переезда на пароход, который подвезет их в Джидду, откуда они пешком проберутся в Мекку. На эту картину любуются жители и жительницы Танжера, сидящие неподвижно, как мумии, на корточках по стенам танжерских укреплений. Стены эти украшены старинными пушками и ядрами, достойными pendant, к той артиллерии, которая защищает испанские крепости и место коей скорее в военных музеях. Крутые скаты гор заросли кактусами, выше расположился город амфитеатром. Башни мечетей, покрытые майоликой и напоминающие архитектурой Жиральду (исп. Хиральда – всемирно известная башня собора в Севилье, сохранившая формы и лепные украшения старинного минарета, каковым она и была ранее), разноцветные флаги консульств, раздуваемые свежим ветром, и группы пальм оживляют белый фон городских зданий. На высоте помещается дворец императора»…

А вот картина базара в окрестностях Танжера, подобная той, которую описывал В. Боткин в своих «Письмах об Испании»: «Бедуины расположились со своими верблюдами, и женщины их, в белом, варят кускусу – род каши из проса; арабские декламаторы по целым часам распевают заунывно подвиги разных воителей; огромная толпа терпеливо слушает, но редко подает медные копейки; фокусники ловко фехтуют палками, а выстрелами из ружья разбивают пополам апельсины, воткнутые на высоких палках, всюду крики: балак! балак! (берегись), суета, движение, торговля, в особенности водой, финиками, чесноком и дешевыми сладостями; ослы и водоносы кричат и ревут на каждом шагу; столбы пыли покрывают все это, а солнечные лучи ярко освещают картину».

В Суете, писал К. Скальский, испанцы устроили место для испанских ссыльных. Тем не менее это достаточно привлекательный город. При благоприятных условиях он мог бы играть такую же важную роль в торговле, как и Танжер.

* * *

Вернемся на мгновение к творчеству В. И. Немировича-Данченко, чтобы узнать о другом русском страннике – Валерии И. Якоби. В книге «Край золотого заката», описывая рабатские «Врата правосудия», он отмечал: «От площади улицы пошире, в глубине одной что-то мерещится, сказочно величавое, белое на синем небе, в колоннах, от которых ложатся вперед голубые тени. Что это? Смотрю, знакомое. Боже мой, да ведь это наш Якоби когда-то так верно передал на своих, полных ярких красок тропического зноя, картинах Марокко. Неужели он был здесь, в Рабате, и зарисовал эту удивительную арку в путевой альбом? Колышется нежная зелень струящихся вниз веток с большими золотистыми цветами. Пряный запах их доносится сюда. На белой стене черный ворот колодца с длинной черной цепью. У входа сильные мавры, только не те, что на полотне у нашего художника. В волнах белого сквозного шелка, в зеленых чалмах…»

Лики истории

Подробных сведений о жизни и творчестве Валерия Ивановича Якоби (1834–1902), к сожалению, не имеется. В очерке В. Съедина «Якоби» говорится: «Почти каждый год художник совершал поездки в страны Южной Европы и Северной Африки (80-е годы XIX в.). В особенности его привлекали Испания, Алжир, Марокко, оазисы Сахары. Побывал он в Тунисе». К. Скальский в путевых заметках привел более веские доказательства того, что В. Якоби бывал в Танжере.

Якоби начинал свое творчество как реалист публицистического жанра. Это было в период 1850–60-х годов, в эпоху зарождения и расцвета передвижников. Передовая русская интеллигенция высоко оценила его картину «Привал арестантов», возлагая на него большие надежды как на мастера жанровой живописи. В 1857 г. он был принят в Академию художеств, и его присутствие там, по словам художника В. В. Верещагина, привносило здоровое начало в деятельность этого консервативного заведения России. Под влиянием поездок в Западную Европу Якоби увлекся жанрово-исторической живописью в стиле классицизма. Он создал целую галерею полотен на темы истории Италии, Франции, а также России, что принесло ему мировую известность. Однако Якоби встретил резкую критику со стороны прогрессивной общественности России, объявившей его салонным художником и усомнившейся в истинности его художественного мастерства. «Задача, избранная Якоби, чисто художественная и сама по себе прекрасна, – писал Н. Ге, – но выполняет он ее без необходимого блеска». Современники считали, что изящное дилетантство характерно для всех его полотен.

Якоби мог посетить Марокко во время длительного пребывания на юге Франции и в Италии, куда в последние годы жизни его гнала болезнь легких. В Ницце он общался с В. И. Немировичем-Данченко и с А. П. Чеховым, по-дружески относившимся к художнику – «милому человеку». Якоби обладал незаурядными качествами. Живой и подвижный, отличный ездок и стрелок, он деятельно занимался науками, сочинял острые, озорные эпиграммы и хлесткие сатирические стихи.

Отправляясь в Марокко, Якоби, возможно, испытывал нечто близкое к впечатлениям В. И. Немировича-Данченко, а также французского художника Э. Делакруа. Последний стремился в «Африку, к берегам, мечтая найти там первобытное чувство свободы, дикую и сумрачную грацию, отличавшую людей, у которых легенды вместо истории, вместо гостиных шатры и вместо фиакров верблюды». Обуревавшие его чувства художник мастерски передал в своих знаменитых рисунках и живописных полотнах, посвященных Магрибу.

По свидетельству В. Съедина, в итоге поездок в Северную Африку Якоби написал много этюдов и полотен. Среди них «Каирская танцовщица» («Альмэ»), «Купальня тунисского бея», «Возвращение с охоты», «Нищие», «Свидание» и другие.

Художник собрал значительную коллекцию восточных костюмов, тканей, оружия, других предметов материальной культуры Востока. Все это вместе с работами Якоби хранилось в его мастерской в Петербурге и пошло с молотка после смерти художника. В каталоге аукциона значились: картины и этюды маслом «Голова верблюда», «Голова бедуина», «Всадник», «Палатка», «Пальма»; старинные арабские одежды, шитое по бархату серебром кабильское седло, «старинная палатка, шитая шелком по бархату Абделькадер», кабильская сбруя для лошади, марокканский кинжал, две марокканские шляпы, мавританский столик…

Большая часть коллекции и картин художника, по-видимому, разошлась еще при его жизни. Последние годы Якоби провел за границей. Из переписки А. П. Чехова с Юрасовым, русским консулом в Ментоне, узнаем, что художник умер за границей в бедности. От него «ничего не осталось», и друзья собирали средства, чтобы поставить памятник на могиле.

31 октября 1897 г. А. П. Чехов писал из Ниццы A.A. Хотяинцевой: «Я гуляю, читаю, немножко пишу и много беседую с Немировичем-Данченко и с художником Якоби, который теперь здесь и в честь которого названа rue Jacob». Возможно, под впечатлением воспоминаний своих друзей о поездке в Магриб Чехов загорелся желанием посетить этот удивительный край, ведь он всегда мечтал о далеких странствиях, много читал о путешествиях вообще, а в особенности перед поездкой на Сахалин в 1890 г. Готовясь к этой экспедиции, Антон Павлович подробно изучил множество исследовательских материалов, проштудировал все выпуски «Морского сборника», «Вестника Европы», «Русской старины» и других периодических изданий, где печатались научные и литературные сочинения о путешествиях в Африку. Читал он и очерки кругосветного плавания И. Ф. Крузенштерна, Ю. Лисянского, А. Вышеславцева, в которых подробно описаны южные и другие районы Африки.

В 1897 г. в письме из Италии к друзьям и близким он упоминал о намерении отправиться в Африку. 24 ноября в письме A.C. Суворину он сообщал о его совместном с М. М. Ковалевским плане отправиться в Африку в январе 1898 г. 4 декабря в письме к В. М. Соболевскому писал: «Ведь в январе мы поедем в Алжир… Не приедете ли Вы? Поехали бы вместе в Монте-Карло, в Корсику, в Алжир». 27 декабря в письме A.C. Мизиновой Чехов подтверждал: «В конце января или в начале февраля поеду в Алжир, Тунис», 4 января 1898 г. тоже сообщал A.C. Суворину: «Вот моя программа: в конце сего января или, вернее, в начале февраля я поеду в Алжир, в Тунис et Cetera». Но 9 января писал П. Ф. Иорданову о возникших проблемах: «Я рассчитывал уехать в Алжир и Тунис и пробыть там февраль и часть марта, но вдруг мои планы расстроились: вчера получил от своего спутника М. Ковалевского письмо (из Парижа: он там читает лекции); пишет, что заболел и не может ехать. Теперь не знаю, что делать».

В результате А. П. Чехов через Париж отправился весной в Россию. Зиму с 1899 по 1900 г. писатель провел в Ялте, в Ниццу приехал в декабре 1901 г. Но проект африканского путешествия не оставлял его воображения. 17 декабря 1900 г. в письме O.A. Книппер Чехов подчеркивал: «Когда увидишь Льва Антоновича, то передай ему, что в Африку я не поеду теперь, а буду работать. Скажи ему, что Египет и Алжир я оставил до будущего года». Через месяц, 20 января 1901 г., в письме к жене Чехов признавался: «Меня уже потягивает из Ниццы, хочется уехать. Но куда? В Африку пока нельзя, потому что море бурное, а в Ялту не хочется». 24 января в письме ей же – опять об Африке: «Я все не еду в Алжир, потому что море бурно и мои компанионы отказываются ехать… Пришел консул и советует в Алжир не ехать. Говорят, что теперь время мистраля». И, наконец, 26 января в письме М. Ф. Андреевой: «Сегодня я уезжаю в Алжир, побуду там недели две, а потом в Россию».

Но все получилось по-другому. В начале февраля Чехов оказался в Риме, откуда выехал в Россию. Впоследствии он объяснил, что из Ниццы отправился в Италию, был во Флоренции и в Риме, «но отовсюду пришлось бежать, так как всюду неистовый холод, снег и – нет печей».

* * *

Совершенно особое отношение к Марокко и марокканцам сложилось у финского ученого с мировым именем Э. Вестермарка (1862–1934). Как русскоподдан-ный, во время поездок в эту страну в 1898–1912 гг. он пользовался услугами генерального консула России в Танжере.

Э. Вестермарк был одним из крупнейших антропологов, социологов и философов своего времени. По определению видного западного антрополога К. Леви-Стросса, Вестермарк сыграл в области социологии в конце XIX в. такую же роль, как «мастера эпохи Возрождения в развитии мысли своего времени».

Диапазон научных интересов финского ученого был очень широк. Он считал, что должен заниматься не только кабинетными исследованиями, но находиться в гуще жизни. Вестермарк, начиная свою творческую деятельность, планировал многочисленные путешествия во все уголки света. Но, побывав в Марокко, он на нем и остановился, поскольку нашел здесь достаточно материала для подтверждения и развития своих гипотез. За три десятилетия научной деятельности Вестермарк пробыл в Марокко в общей сложности девять лет, проведя ряд исследований по проблемам антропологии, социологии, философии и психологии. Многие из них, проверенные на марокканском материале, оказались очень важными для понимания выработанной Вестермарком «концепции взаимосвязи между антропологией и фольклором, с одной стороны, и теоретическими взглядами к практическим исследованиям – с другой».

Вестермарк совершил первую поездку в Марокко в 1898 г., о чем упоминается в донесениях В. Р. Бахерахта. Ему было 36 лет, и ученый мир уже знал о его большой работе «История человеческого брака», опубликованной в Лондоне в 1891 г.

Лики истории

В апреле – июне 1907 года К. Петров-Водкин совершил двухмесячную поездку по Северной Африке (Алжир, Тунис), во время которой исполнил большое число рисунков, акварелей и этюдов маслом. В рисунках и акварелях пластические задачи порой отходили на второй план перед чисто практической целью – зафиксировать лица, типаж, облик арабов и негров, вид алжирских селений, интерьеры домов. За внешней свободой в этих листах чувствуется стремлениё к документальности, понятное для человека, попавшего в новый для него мир; отсюда некоторая их сухость. Этюды маслом живописны, хотя в большинстве своем решены в той же характерной для этих лет гамме оливковых, желтых, охристо-серых, коричневых, не вполне передающей яркое солнце юга. Есть среди них работы очень живые и сочные, показывающие, что во время этого романтичного и не лишенного приключений странствия с этюдником по краю Сахары («…трудно описать тебе это величие и ужас пустыни») художник не только собирал материал для будущих картин и дивился на экзотику, но и с неподдельным воодушевлением писал желтую равнину песков, сочную зелень оазисов, незамысловатые жанровые сценки.

На основе привезенных из Африки этюдов и эскизов во второй половине того же и в начале следующего года Петров-Водкин создал несколько картин. Двумя из них – «Семья кочевников» (1907, собр. H.A. Перфилова, Ленинград) и «Танец арабов» – он участвовал в парижском Салоне 1908 года. «Все время благодарю красавицу Африку за то, что она мне дала своей пустыней, пальмами и чернокожими», – резюмировал он в одном из писем по возвращении в Париж. Несмотря на успех этих работ в свое время в Петербурге, теперь, в контексте всего творчества Петрова-Водкина, они не представляются особенно значительными, заметно уступая лучшим из африканских этюдов, Так, «Семья кочевников», «где среди кактусов дикарка-мать кормит своего ребенка, а отец работает вдали, где африканское солнце залило пальмы своим светом», кажется ныне прямолинейной по замыслу, несколько сырой по композиции и весьма нецельной в живописном отношении.

Как бы то ни было, поездка в Африку всколыхнула в Петрове-Водкине его всегдашний интерес к людям иной цивилизации, к иному характеру пейзажа.

^{Кузьма Сергеевич Петров-Водкин, российский и советский живописец-символист, график, теоретик искусства, писатель и педагог. Заслуженный деятель искусств РСФСР}

Русские, заброшенные судьбой в Марокко, принадлежали к самым разным сословиям – от представителей «простого народа» до потомков самых знатных семей России: Шереметьевых, Толстых, Игнатьевых, Долгоруких, Урусовых, Оболенских… Офицеры Русского Императорского флота, разоруженного в тунисском порту Бизерте, разъехались оттуда по всей Северной Африке. Именно ими были построены все порты в Марокко в первые годы французского протектората. В 20–30-е годы только в Рабате проживало пять тысяч русских, а по всей стране их было более 30 тысяч.

В 1926 году небольшая группа русских православных города Рабата по почину бывшего капитана артиллерии Александра Стефановского основала общество под названием «Православная церковь и русский очаг в Марокко». В 1927 году сюда приехал иеромонах Варсонофий (Толстухин), валаамец, назначенный на должность настоятеля здешнего прихода митрополитом Евлогием (Георгиевским). Русская колония в Марокко хранит предание о том, как вскоре после прибытия православного священника к нему явилась делегация от берберов, коренного населения страны, чтобы приветствовать служителя веры, исповедовавшейся их далекими предками.

Под руководством отца Варсонофия в Рабате началось становление церковной жизни. Богослужения совершались в деревянном бараке, принадлежащем муниципалитету. Собирались средства на постройку храма, однако приобрести землю никак не удавалось. И вдруг происходит чудо: в 1927 году араб-мусульманин Шериф Хусейн Джебли, женатый на православной русской, в благодарность за молитвенную помощь, оказанную ему во время его тяжелой болезни отцом Варсонофием, фактически подарил обпщне земельный участок на окраине района Баб-Тэмара, оформив купчую на символическую сумму в один франк. При поддержке всего русского зарубежья на этом участке был возведен храм, увенчанный куполом в мавританском стиле, а позднее, в 1931 году, и колокольня, сооруженная на личные средства бессменного церковного старосты Александра Стефановского. Осенью 1932 года митрополит Евлогий, приехав из Парижа, освящает храм, возведя иеромонаха Варсонофия в сан архимандрита.

Православная община в Марокко, помимо официального статуса религиозной организации, имела также статус культурно-просветительский, именуясь «Русский очаг в Марокко». Приходской хор устраивал концерты в разных городах страны, в которых участвовали и французы, тянущиеся к русской духовной культуре.

Долгие годы регентом хора был Петр Петрович Шереметьев – потомок славнейшей аристократической фамилии, после окончания учебы в Париже приехавший в Марокко в качестве специалиста по сельскому хозяйству. Его супруга, Марина Дмитриевна, восьмилетней девочкой вместе с родителями покинула пределы родины. Ее отец, генерал Левшин, командовал придворными кавалергардами. После октябрьских событий 1917 года семья царского генерала оказалась на греческом острове Лемнос, где Левшины, по словам Марины Дмитриевны, «думали уже сложить свои косточки». Но помогла бабушка из знаменитого рода Голенищевых-Кутузовых, лично знавшая английскую королеву, благодаря которой семья смогла перебраться в Париж. Здесь Марина встретила Петра Петровича Шереметьева. На следующий день после свадьбы молодые уехали в Марокко. (Мы расскажем о них ниже.)

Большим другом семьи Шереметьевых был граф Михаил Львович Толстой. Когда-то отец этого скитальца, писатель Лев Николаевич Толстой, учась в Казанском университете, увлекался экзотическими африканскими странами. А вот сыну довелось обрести вечный покой в одной из них – Марокко. Он умер в 1944 году и похоронен на христианском кладбище в Рабате, где много русских могил: князья Долгорукие, Трубецкие, граф Владимир Алексеевич Игнатьев, ближайшие родственники освободителя Болгарии генерала Иосифа Гурко. Его внучка, монахиня Мария (Гурко), уроженка Рабата, является верной помощницей правящего архиерея Корсунской епархии в Париже.

^{Антуан Мари Жан-Батист Рожер де Сент-Экзюпери, французский писатель и профессиональный летчик}

После кончины отца Варсонофия в 1952 году в храме служили разные настоятели. Архимандрит Владимир (Багин), по воспоминаниям прихожан, был «общительный, жизнерадостный и деятельный человек, долгое время работавший в доме известного французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери».

Кстати, сам Экзюпери неоднократно посещал Воскресенский храм, о чем свидетельствуют архивные записи, – ему очень нравилось русское церковное пение. Сменил отца Владимира протоиерей Александр Беликов, до этого – профессор философии в Белграде.

Многие известные священнослужители окормляли православных верующих в Марокко, и среди них – архимандрит Лев (Церпицкий, ныне архиепископ Новгородский Старорусский), архимандрит Гурий (Шалимов), ныне также епископ. В мае 1997 года, в неделю жен-мироносиц, митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл посетил храм в связи с 70-летием со дня его основания и совершил в нем Божественную литургию.

Сегодня православный приход в Рабате продолжает жить своей размеренной жизнью. Правда, русских прихожан осталось совсем немного. Но, в отличие от советских времен, и русские дипломаты, и сотрудники торгпредства посещают храм, и некоторые поют на клиросе.

На богослужения приходят также православные сербы, болгары и румыны. Есть даже православные ливанцы. Все они обретают утешение и отраду под сенью святого храма, воздвигнутого нашими благочестивыми соотечественниками, пишет протоиерей Геннадий.

Отец Геннадий (в миру Геннадий Николаевич Героев) рад каждому, кто приходит в храм, где он служит вот уже три с половиной года, находясь в Марокко, выражаясь светским языком, в командировке. До этого он окормлял православную паству в Бразилии, Чили, Аргентине. Знаток европейских языков, коренной москвич, батюшка по-современному подвижен, любознателен, эрудирован. По дороге на кладбище рассказывает всем желающим о культуре и традициях марокканцев и о русских, ставших неотъемлемой частью истории Марокко.

По рассказам коренных жителей, первая могила русского христианина появилась в Марокко почти сто лет назад в порту Танжер. Там и поныне покоятся останки скончавшегося от ран корабельного священника отца Афанасия, который служил на крейсере «Аврора», входившем тогда в состав Тихоокеанской эскадры.

Маленькая православная часовня в Рабате еще раз доказывает, что русская эмиграция – не абстракция. Здесь похоронены те, кого называют отцами-основателями русской общины, кто взял на себя подвижническую миссию – не только объединить диаспору, но и наладить ее быт, сделать жизнь в непривычной стране осмысленной и полезной. Они приобрели на свои личные сбережения землю в Рабате и построили храм, открыли Русский центр, где собирались все, кому была интересна богатая история загадочной России.

В 1930 году известный литературовед русского зарубежья Илья Фондаминский в одной из своих статей писал: «Неужели миллион русских людей, не добровольно, во имя личных интересов, покинувших свою родину, а насильственно брошенных в изгнание, не найдут в себе моральной крепости и стойкости не потерять своего лица, не рассыпаться на миллион пылинок, не слиться с народами, которые их в изгнании приютили? Воистину, если бы это было так, это свидетельствовало бы о культурной дряблости русского народа и его исторической обреченности. Разумеется, так не должно быть и так не будет».

Так и не случилось. Русские сохранили свое лицо в далекой Африке.

Кстати

Среди скромных могил вдруг вырос мраморный мавзолей, утопающий в цветах и пальмах. В прочитанное на плите не верилось – здесь похоронен печально известный заирский диктатор Мобуту, нашедший убежище в Марокко; король Хасан II слыл миротворцем. Чернокожий Мобуту был католиком, потому и похоронен на христианском кладбище. Но немилостивым оказалось Марокко для другой эмигрантской семьи – болгар Кавраковых. Каждый день вот уже седьмой год приходит на кладбище Яна, дочь фрейлины последнего болгарского царя Бориса, и Иван – инженер.

Отец Геннадий поведал трагическую историю своих прихожан. Их 20-летний сын – единственная надежда и смысл существования – умер на операционном столе под ножом неумелого хирурга, но счет за операцию все же был выставлен – 120 тысяч долларов. Кавраковы не имеют права покинуть Марокко, пока не вернут долг.

Корреспондент ИТАР-ТАСС Л. Перкина еще застала в живых 92-летнюю графиню Марину Дмитриевну и ее 68-летнюю дочь Прасковью Петровну – отпрысков знаменитого рода Шереметьевых, живших в Рабате, столице королевства Марокко.

Потомственная графиня Прасковья Петровна принимала журналистов в особняке в небольшой сосновой роще на окраине Рабата. Прихожую украшают картины известных африканских и французских абстракционистов. 20 лет держала она эту галерею, а помогал ей муж, французский архитектор Патрис де Мазьер, построивший вместе с отцом и дедом лучшие здания в марокканской столице.

Хозяйка принесла фолианты в кожаных переплетах – переписку Петра Великого с полководцем Борисом Петровичем Шереметьевым. Показала графиня подлинные письма полководца Кутузова из Иерусалима о пребывании в святых землях.

Выросшая за пределами России, графиня Прасковья говорила по-русски свободно. «Мы, Петровичи, дети Петра Петровича Шереметьева, правнучки Сергея Дмитриевича, родились в Марокко, – рассказывала она. – Почему в Марокко… А вот так. Когда нашей бабушке пришлось оставить Москву в 1924 году, после того как их выселили из дома на Воздвиженке, где они жили под охранной грамотой Ленина, она навсегда уехала в Париж. Из Франции мой отец, учившийся в школе агрокультуры, отправился на практику в Марокко, да так и остался в этом королевстве».

«Русских здесь уже было много, – продолжала Прасковья Петровна, – и из разных сословий. Все это были талантливые люди, по достоинству оцененные султанами. Они строили морские порты, маяки, железные дороги. Ходили в построенную русскими в Рабате церковь и молились за спасение России, в великое будущее которой мы верим. По праздникам ели борщ, который разливали священники, сидевшие во главе стола в садике при храме. И, конечно, дети всегда ждали с нетерпением Рождества и Пасхи.

В нашем рабатском доме много занимались музыкой. У мамы, в девичестве Голенищевой-Кутузовой, был прекрасный голос. Папа играл на виолончели еще в Москве, где он учился в Гнесинском училище в одном классе со знаменитым Арамом Хачатуряном. Брат папы, Николай Петрович, был первой скрипкой в театре Вахтангова.

Вторую мировую войну встретили также в Рабате. В те годы отец был грустен. Затем, радуясь победам россиян, он передвигал флажки на карте.

И все же вокруг нас существовал другой мир. Мы жили во французской среде, окруженной арабской страной. Белые джалабы (халаты в виде длинных рубах), цветастые женские кафтаны вперемежку с нашими кокошниками и сарафанами. Были всегда в ладу с арабами, мусульманские праздники перемежались с христианскими. Арабские слуги начинали говорить по-русски, а мы – по-арабски…»

«Так жили мы, поддерживая частичку русского духа, хотя, конечно, уже стали наднациональными, людьми нескольких миров, – заключила свой рассказ графиня. – Есть чувство некоторого одиночества. Но что ж горевать… Наша жизнь продолжается в думах о России».

По удивительному стечению обстоятельств графиня Прасковья Петровна Шереметьева вышла замуж за француза Патриса де Мазьера, из семьи известных в Африке архитекторов, 2 марта 1956 года – в день провозглашения независимости Марокко. В этом королевстве они 45 лет вместе шагали по жизни. Примечательно, что француз и русская не только родились и поженились в Рабате, но и очень много сделали для столицы Марокко.

Прасковья Петровна, выступая в качестве гида, говорила: «Да, удался союз Шереметьевых с де Мазьерами. Что-то французы дали мне и Рабату за годы счастливой жизни, что-то я им. Стремясь ввести меня в мир архитектуры, Патрис в первые дни нашего знакомства подарил мне книгу великого русского Василия Кандинского о духовности в искусстве. Это произвело на меня сильное впечатление».

Непросто начиналась наша совместная жизнь, вспоминает графиня. Мать Патриса, мадам Берта, была против брака с «какой-то русской», тем более что я – православная, а де Мазьеры – католики. Но Патрис пошел мне навстречу, и мы венчались в Русской православной церкви Воскресения Христова в Рабате. Патрис после объявления независимости Марокко, в отличие от большинства французов, не уехал из Рабата, а много работал. Вместе с ним росло и строилось суверенное королевство, которое нуждалось в таких классных специалистах, как мой супруг, его отец и дед.

Нашла свою стезю и я, когда выросли дочери Екатерина и Наталья. До недавнего времени в Рабате была очень популярна моя художественная галерея «Ателье». В ней выставлялись известные африканские и французские художники. В новом комплексе, сооружаемом Патрисом, я задумала открыть первую в стране детскую библиотеку.