Текст книги "Сибирская эпопея XVII века"

Автор книги: Николай Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

* * *

В XVII в. первые шаги делает сибирская добывающая промышленность. За Уралом прежде всего стала развиваться такая ее отрасль, как соляной промысел, что определялось не только повседневной потребностью переселенцев в соли, но и необходимостью иметь ее в большом количестве для заготовки продуктов (особенно рыбы) впрок. На юге Западной Сибири уже в первой четверти XVII в. добывали самоосадочную соль хорошего качества во время специальных экспедиций в верховья Иртыша к оз. Ямыш. С 20-х годов XVII в. они стали практически ежегодными, в них участвовало до нескольких сот служилых и «всяких чинов» людей. Эти экспедиции носили не только военно-промысловый, по также дипломатический и торговый характер, ибо у оз. Ямыш, как уже отмечалось, наряду с погрузкой соли проходили переговоры и велась торговля с калмыками и бухарцами. Прибытие к озеру происходило в торжественной обстановке, сопровождаясь салютом; экспедиции придавались трубач, сурнач и литаврщик. Транспортировке соли предшествовала работа по строительству (или восстановлению) острожков и ряда надолб от места стоянки судов к озеру (около 5 верст), так как экспедиции «по соль» не всегда проходили мирно. Соль там добывалась как «на государя», так и «про себя» и развозилась затем по западносибирским городам; с 1620-х годов они полностью обеспечивали себя солью и до 40-х годов XVII в. отправляли ее в Восточную Сибирь.

Рис. 5. Добыча соли на оз. Ямыш.

Рис. С. Ремезова

«По соль» на «Ямыш-озеро» ходили и менее крупные экспедиции из одних торговых, и промышленных людей. Немало соли получали также из подземных источников – «соляных ключей». Они имелись в Верхотурском уезде (там, правда, эксплуатировались недолго), Енисейском крае, Якутии. В двух последних районах солеварение приобрело особенно широкий размах, обеспечивая с 1640-х годов всю Восточную Сибирь. В Якутии главными центрами соледобычи стали район в устье р. Куты и знаменитый Кемпендяйский источник на Вилюе, дававший соль высокого качества. В Енисейском уезде соль добывали по рекам Тасееве и Манзее, а солеваренная промышленность была представлена несколькими довольно крупными предприятиями мануфактурного типа.

Процесс солеварения был сложным и трудным, требовал, помимо квалифицированных специалистов-солеваров с помощниками и «подварками», много дровосеков для заготовки необходимых для «вари» в большом количестве дров; нужны были также кузнецы для починки старых и изготовления новых цренов (больших сковород для вываривания соли) и соответствующее количество железного «уклада». Все это увеличивало стоимость восточносибирской соли, но не было препятствием к расширению ее добычи. В 70-е годы XVII в. была устроена варница под Иркутском, в знаменитом позднее Ангарском усолье. В самом конце XVII столетия к солеварению приступили в Забайкалье, под Селенгинском. В XVII в. Сибирь полностью обеспечивала себя солью [13, с. 560; 153, с. 428–430; 12, с. 248–251; 58, т. 2, с. 85–86].

* * *

Закрепившись за Уралом, русские люди сразу же попытались активно освоить и другие виды естественных ресурсов. Уже в первых наказах землепроходцам предписывалось собирать сведения о рудах, ископаемой краске, иных минеральных богатствах, а также о флоре и фауне. Позднее сибирские воеводы даже поручали о том бирючам «кликать по многие дни», получая в итоге от знающих людей важную информацию и отправляя ее в Москву, откуда, в свою очередь, посылались в сибирские города новые запросы, дававшие толчок новым изысканиям. Переселенцы внимательно присматривались к природным богатствам края и «проведывали» их не только «по государеву указу», но и по собственной инициативе, ибо заинтересованность правительственной администрации в такого рода сведениях была широко известна. О наличии той или иной «угоды» землепроходцы прежде всего стремились расспросить коренных жителей, из них же помощь в обнаружении различных видов ценного сырья чаще всего оказывали тунгусы – прекрасные знатоки таежных дебрей от Енисея до Тихого океана и Монголии. Известны случаи, когда сибирские аборигены сами являлись к представителям русской администрации с сообщениями о месторождениях полезных ископаемых [130, с. 47, 60–61].

Рис. 6. Кирпичное производство в Тобольске.

Рис. С. Ремезова

В ходе специальных экспедиций и разысканий частных лиц в XVII в. в Сибири открывались многие «угодные места». Были, например, «проведаны» горный хрусталь, сердолик, изумруды и другое «цветное узорочное каменье» (в Верхотурском, Тобольском уездах, в Якутском уезде – на Индигирке, Колыме, Улье), «камень наждак», годный «ко всякому алмазному делу» (у Невьянского острога), минеральные краски различного цвета (на Витиме, в районе Байкала), строительный камень (Верхотурский уезд) и т. и.

Пробы с каждого месторождения обычно внимательно изучались в «съезжих избах» и посылались в Москву. Когда на Охотском море в 1668 г. якутские служилые люди попытались наладить жемчужный промысел, в столицу также было отправлено «жемчюгу отборного 3 золотника, да жемчюгу ж 10 золотников, да жемчюгу ж мелочи для знаку 17 золотников, и жемчюжные раковины, в которых тот жемчюг родитца, для знаку 2 раковины» [130, с. 122].

Интерес Аптекарского приказа к лекарственным растениям отозвался в Сибири XVII в. сбором и высылкой в Москву в соответствии с «государевыми указами» подробных сведений о травах и самих трав (в Якутском, Томском, Красноярском уездах) [18, т. 4, с. 119–120; 130, с. 69–71; 153, с. 434–435]. Заботой о снабжении сибирских гарнизонов порохом собственного производства были продиктованы поиски ископаемой серы и «селитренной земли», За известиями о находке «селитренных и серных мест» (на Олекне в Якутском уезде, в иркутских степях) из Москвы следовали обещания наград и указания «сыскивать» эти месторождения «с великим раденьем неоплошно, и зелье завесть делать, чтоб пронятца зельем без присылки…» [130, с. 58].

Еще большую заинтересованность проявляло московское правительство к «проведыванию» в Сибири руд цветных металлов, и особенно серебра, которое в XVII столетии, как и прежде, Россия вынуждена была практически полностью ввозить из-за рубежа. Экспедиции служилых людей, специально снаряжаемые для поиска серебряной руды, действовали во многих районах Сибири – от Урала до дальневосточных земель, причем к концу столетия эти поиски производились не только более широко (что было характерно для всех работ по изучению природных богатств края), но и более квалифицированно. Участникам экспедиций надлежало готовить образцы таким образом, чтобы «которая руда и на которой реке взята, и руду с рудого не мешать, покласть особо;…присылать к Москве в особых мешечках, и подписать на ерлыках, где которая взята и сколь глубока, и всякую ведомость о том рудном деле писать». Помимо качества руды, правительство интересовала и экономическая целесообразность разработки того или иного месторождения: «и тех мест досмотреть, и сметить, и описать, на сколко верст и сажен в длину и поперег и в глубину каких руд… мочно ли в том месте острог поставити и всякие заводы для плавки той руды завесть и учинить опыты при себе, что из тех руд…и по сколку чего выйдет, и те руды, и опыты, и досмотр прислать к Москве» [130, с. 59; 19, с. 136].

В конечном итоге успехи в области цветной металлургии оказались, правда, весьма скромными: с серебром, как и с медью, далее пробных плавок в XVII в. дело практически не пошло. Но преуменьшать значение сделанных рудознатцами XVII в. открытий не следует. Даже не имея непосредственной практической отдачи, они послужили толчком для новых экспедиций, для систематического научного изучения и широкого использования естественных богатств края в будущем. Именно в XVII в. было, например, начато освоение нерчинских серебряных месторождений, имевших в дальнейшем столь важное значение для экономики всей России [см.: 130, с. 46–57; 154; 61, с. 4–9]. Как отмечали крупнейшие советские исследователи С. В. Бахрушин и С. А. Токарев, производившиеся в Сибири «изыскания академиков XVIII в. базировались на предшествующие поиски и опыты служилых людей XVII столетия» [153, с. 433].

При всем этом необходимо, однако, отметить, что и в рассматриваемое нами время немало «проведанных» землепроходцами месторождений давали жизнь различным промыслам. Так, на Аргуни в конце столетия удалось наладить выплавку из местной руды свинца, пополнившего боезапасы окрестных острогов. Началась разработка некоторых из обнаруженных в XVII в. месторождений слюды, особенно широко в Западной Сибири (Зауралье), на Енисее и Прибайкалье. Слюдой сибиряки себя обеспечили полностью и даже вывозили ее в Европейскую Россию. «Слюдяной промысел» часто был организован в крупное предприятие: сдавался на откуп, а откупщики нанимали работников с правом участия в разделе добываемого сырья. Была широко распространена и нелегальная частная добыча слюды [153, с. 430–431; 130, с. 51, 53; 75, с. 10].

Наибольшее же развитие в Сибири XVII в. получила такая отрасль добывающей промышленности, как железорудная, что вполне закономерно при большой потребности в железных изделиях. В тесной связи с железорудной находились другие развитые отрасли добывающей промышленности Сибири XVII в. – солеваренная, слюдяная; все они, как правило, совпадали с районами распространения железоделательного производства. Исследователь истории сибирской промышленности В. Н. Курилов подчеркивает, что «это было не случайным совпадением, а выражением комплексного характера добывающей промышленности в целом, распространявшегося и на профессиональные навыки промышленников, каждый из которых одновременно мог быть рудокопом, плавильщиком, кузнецом, солеваром» [75, с. 10].

Попытки наладить выплавку железа из сибирской руды стали предприниматься рано – уже в 20-е годы XVII в. (в Туринском, Томском, Кузнецком уездах). В ряде мест этот промысел развивался довольно успешно; в промышленных целях железо стали добывать в Восточном Приуралье, в Енисейском уезде (с 40-х годов), в Якутском уезде (с 80-х годов), в Приангарье и Прибайкалье. Добыча руды всюду давала толчок значительному для Сибири развитию кузнечного производства. Кузнецы обычно выполняли весь цикл работ – от добычи сырья до реализации готовых изделий. Железо выплавляли главным образом в небольших домницах (например, в 17 домницах Енисейского уезда к концу столетия в год его производили лишь 100–150 пудов), тем не менее Сибирь к исходу XVII в. стала почти полностью обходиться своим железом [58, т. 2, с. 86; 19, с. 132–138; 75, с. 8–14].

Рис. 7. Железоделательное производство.

Рис. С. Ремезова

Главные цели организации железоделательного производства в Сибири определялись в правительственных наказах предельно просто: «делать пищали и к тем пищалям ядра, и…пашенным крестьяном… кова-ти сошники, и косы, и серпы, и топоры, чтоб вперед с Руси железного наряду… не посылати» [130, с. 47]. Кузнечным делом и металлообработкой в равной степени занимались как в городах, так и в сельской местности. Более всего мастеров железного дела оказалось в уездах Западной Сибири (в Верхотурском, Тобольском, Тюменском), а также в Енисейском (о котором в документе 1685 г. говорилось как о месте, где «кузнецов и бронных мастеров многолюдство») [68, с. 125]. Всего в Сибири к концу XVII столетия металлообработкой было, видимо, занято более 1000 человек, среди них было немало специалистов высокой квалификации. Они делали сошники, косы, серпы, топоры, ножи, дверные петли, заступы, сверла, подковы, пешни, скобы, гвозди, котлы, копья, бердыши, предохранительные доспехи, ядра, чинили и (в меньшей мере) изготовляли пищали, лили пушки и колокола.

Железоделательным производством, как и солеварением, в Сибири занимались и частные лица, и казна; оно было преимущественно мелким, но действовали и сравнительно крупные заводы. Известны Ницынский казенный завод, железоделательный завод Долматова монастыря (впоследствии отписанный в казну) и первое в Сибири крупное частное предприятие, применявшее наемную рабочую силу, – завод Тумашевых в Верхотурском уезде на р. Невье, производивший до 1200 пудов железа в год.

Крупное производство, как отмечалось, возникало и в других отраслях сибирской промышленности – в судостроении, солеварении, а также винокурении, пивоварении, изготовлении кож. И хотя мануфактур в Сибири в XVII в. насчитывалось в общем немного и они, как правило, были недолговечны [58, т. 2, с. 88, 90], их роль в развитии сибирской экономики не следует недооценивать. Сам факт появления предприятий такого рода на далекой окраине России свидетельствовал о единстве экономических процессов по обе стороны Уральских гор, о достижении сибирской промышленностью качественно нового этапа своего развития.

В сравнении с Европейской Россией достижения промышленности в Сибири XVII в. многим историкам кажутся довольно скромными [116, с. 25]. Сопоставления, однако, можно провести и в иной плоскости – сравнивая уровень промышленного производства в до русской (XVI в.) и русской (XVII в.) Сибири. Нельзя забывать и о таких обстоятельствах, как малочисленность и большая разбросанность населения края, и, наконец, о тех условиях, в которых русские переселенцы налаживали в нем промышленное производство: военная опасность, голод, нехватка на первых порах самых простых и самых необходимых вещей. На этом фоне успехи сибирской промышленности в XVII в. не будут казаться незначительными. К началу XVIII в. за Уралом были представлены практически все отрасли русской промышленности и была, таким образом, «в основных чертах воссоздана нормальная для России того времени промышленная структура» [75, с. 15].

Разумеется, не все отрасли ремесла на восточной окраине страны были даже сравнительно хорошо развиты: и в конце XVII в., и в более позднее время в Сибирь продолжало поступать большое количество промышленных изделий (особенно тканей). Но резкое сокращение к исходу XVII в. ввоза ряда важных для сибиряков товаров наглядно свидетельствует о становлении и успехах местного ремесла. В свете проведенных в последние годы исследований несостоятельными выглядят широко распространенные ранее мнения об отсутствии в Сибири XVII в. собственной промышленности [18, т. 4, с. 204]. Современный исследователь сибирских «торгов и промыслов» О. Н. Вилков приходит к прямо противоположному выводу: в Сибири «созданная русскими промышленность имела многоотраслевую Структуру, наследственность профессий и прошла в течение XVII в. некоторыми своими отраслями сложный путь развития от домашней промышленности через ремесло и мелкое товарное производство до первых предприятий мануфактурного типа, работавших целиком с применением наемного труда, на покупном сырье и на широкий внутренний и внешний рынок» [32, с. 321].

* * *

Развитие сибирского города, как отмечалось, не всегда было связано только с ремесленным производством или пушным промыслом. Там, где были благоприятные условия для интенсивного развития земледелия, мог сформироваться торгово-ремесленный центр, в основе существования которого прежде всего лежало развитие товарного сельского хозяйства. Становясь местом закупок продовольствия для «непашенных» районов, такой город постепенно насыщался ремесленными специальностями, важными в первую очередь для сельскохозяйственного производства или основанными на нем. При этом городские жители сами обычно весьма активно занимались земледелием и продавали хлеб. Примером города преимущественно «аграрного типа» может служить Туринск. Впрочем, важными центрами хлеботорговли являлись практически все экономически развитые города Сибири – Верхотурье, Тюмень, Тобольск. Они располагались в относительно благоприятном для занятий сельским хозяйством районе, и в их хозяйственной жизни земледелие сыграло немаловажную роль. Как отметил В. В. Покшишевский, «именно хлеб наряду с пушниной явился тем товарным «материалом», который быстро придал наиболее удачно в транспортном отношении расположенным городам-острогам роль местных рынков» [111, с. 73].

Однако прежде чем содействовать превращению военно-административных пунктов в города, сибирское земледелие должно было пройти большой и трудный путь. Начав свое развитие практически на пустом месте, в целях вспомогательных, направленных на обеспечение продовольствием военно-служилого и промыслового населения, русское хлебопашество постепенно стало основой всей хозяйственной жизни Сибири, преобразовало сам облик этой страны и со временем превратило некогда пустынный и дикий край в одну из главных житниц России.

* * *

Голод был постоянным спутником первых русских переселенцев; от него страдали и гибли начиная с «Ермакова взятья» и в таежных дебрях, и в местах, благоприятных для хлебопашества и скотоводства. Едва тлевшие очаги земледелия коренных обитателей Сибири не могли прокормить и сотой доли оказавшихся за Уралом русских людей. Им приходилось рассчитывать только на себя.

Первоначально многие переселенцы находили выход из положения в широком обращении к нетрадиционной для русского человека пище, воспринимая это, однако, довольно болезненно. Ранние документы пестрят жалобами такого рода: «Едим траву и коренье», «чего на Руси и скотина не ест… то мы едим», «помирали голодною смертью, и души свои сквернили – всякую гадину и медвежатину ели». Сибирские леса, как правило, были богаты зверем, однако охота в хозяйстве подавляющего большинства оказавшихся за Уралом переселенцев могла играть лишь вспомогательную роль, к тому же русским длительное время представлялась «нечистой» не только медвежатина, по и мясо других животных, по сегодняшним понятиям вполне съедобных, включая ныне деликатесную оленину.

Потребность в растительной пище на раннем этапе освоения Сибири русские часто стремились удовлетворить сбором и заготовкой (путем сушки или засолки) всякого рода дикорастущих трав. Сохранились также сведения, что, например, в Мангазее готовили щи из похожей на ревень травы, которую называли капустою, а в Восточной Сибири варили произраставший по берегам рек «борщ». Очень большое место в рационе первых сибиряков, как уже отмечалось, стала занимать и рыба в различных ее видах.

Однако при первой же возможности большинство переселенцев стремилось и в Сибири восстановить традиционную для коренных русских областей хлебо-мучную основу питания, рассматривая собирательство, охоту и рыбную ловлю лишь как подспорье в продовольственном обеспечении, а отсутствие в нужном количестве хлеба как причину серьезных заболеваний. В 1636 г. томский воевода писал в Москву, что вследствие неурожая «служилые люди и пахотные крестьяне от великие от хлебные скудости нужны и помирают голодною смертью и многие едят траву борщ и кандык корень копают и едят, и от трав и от коренья без хлеба оцынжали» [151, с. 183–184; 73, с. 63].

Правительство также хорошо понимало, что без обеспечения переселенцев хлебом невозможно их закрепление в Сибири. Вначале продовольственный вопрос пытались решить путем ежегодной поставки хлеба из Чердыни и Поморских областей; хлебом перед отправлением в Сибирь предусмотрительно запасались и служилые и промышленные люди; для Сибири организовывались единовременные и значительные закупки продовольствия, помимо северных «сошных запасов». Но по мере углубления в сибирскую территорию и усиления миграции за Урал подобные методы хлебоснабжения все меньше себя оправдывали: они были слишком дороги, требовали больших затрат времени и, главное, были слишком ненадежными. Внутриполитические потрясения, транспортные и иные неувязки ставили русское население Сибири на грань голодной смерти (как это– бывало в грозные годы «Смутного времени») [6, № 146; 4, № 5]. Поэтому курс на создание за Уралом собственной продовольственной базы был единственно верным и вполне естественным и прослеживается уже В документах конца XVI в., предписывающих, «чтобы вперед всякий был хлебопашец и хлеба не возить» [111, с. 63; 58, т. 2, с. 33; 73, с. 46]. Впрочем, первые поселенцы чаще всего брались за соху по собственной инициативе. Их усилий, однако, долгое время было недостаточно для самообеспечения зауральских территорий: в Сибири слишком много было людей, не имевших возможности заниматься земледелием (либо из-за своей загруженности другими занятиями, либо из-за проживания в «непашенных» городах). Проблему могла решить лишь крестьянская колонизация края.

Первоначально для создания за Уралом собственной продовольственной базы правительство пыталось просто переводить «на вечное житье» в «новую государеву вотчину» крестьян из европейской части страны (прежде всего Поморья, затем Среднего Поволжья). Первые сведения о таких переводах относятся к 90-м годам XVI в. и касаются – водворения нескольких десятков крестьянских семей под Тюменью, Пелымом, Верхотурьем, Туринском [149, с. 38]. В дальнейшем сугубо принудительные методы формирования земледельческого населения сохраняли свое значение лишь для наиболее отдаленных районов Сибири. Там на плечи крестьян-сведенцев еще длительное время ложилась основная тяжесть работ по устройству «государевой пашни». Для остальной же территории более широко стал применяться иной путь – вербовка для переселения в Сибирь добровольцев из Европейской России (главным образом в Поморских и западноуральских уездах) по принципу: «от отца сына, и от брата брата, и от дяди племянника, и от сусед суседов», давая при этом для обзаведения хозяйством подмогу и льготы.

Однако по мере усиления миграционных процессов на первый план стал выдвигаться набор в крестьяне «вольных гулящих людей» уже непосредственно в Сибири. Последнее, являясь одной из форм использования правительством вольнонародной колонизации, было характерно для уже предварительно освоенных в ходе принудительного переселения районов и приняло широкие масштабы главным образом лишь во второй половине XVII в. Вольные переселенцы, поверстанные в «государевы крестьяне» на новых землях, завершали их сельскохозяйственное освоение и в свою очередь служили правительству источником для пополнения контингента переселенцев, направлявшихся «по указу» в более отдаленные и менее освоенные районы [147, с. 31–32; 68, с. 37–43; 70, с. 47].

Для организации земледельческого хозяйства требовалось гораздо больше средств, чем для пушного промысла. Переводимые в Сибирь крестьяне получали от государства деньги «на подъем», а также «подмогу» и ссуду для обзаведения хозяйством на новом месте и освобождались на некоторое время от повинностей. История освоения Сибири подтверждает справедливость известного марксистского положения о том, что господствующий класс обычно выступает не только как угнетатель, но и как организатор производства.

«Подмога», ссуда и льгота являлись мощным средством привлечения «охочих» людей на сибирскую пашню. Безвозмездная помощь новоприборному крестьянину предоставлялась как деньгами, так и зерном, инвентарем, скотом; ссуда также могла быть и денежной, и натуральной. На раннем этапе освоения стимулирующие развитие земледелия меры обычно применялись в полном комплексе, а размеры «подмоги» и ссуд были, как правило, довольно значительными. Они сильно варьировались в различных уездах в зависимости от складывавшихся там условий и со временем стали связываться с взятыми на себя крестьянами обязательствами по несению «тягла» (столько-то рублей за обрабатываемую десятину «государевой пашни»). Особенно велика была помощь крестьянам, переселявшимся в Сибирь «по указу» в конце XVI в., и тем, кто позднее «ставился на пашню» в отдаленных восточных уездах: в 1590 г. переселявшимся за Урал крестьянам Усольского уезда казна выдавала по 25 руб., а земские власти добавляли к этой «подмоге» по 110 руб.; в 1593 г. 10 семей с Вычегды и Выми получили при переводе в Сибирь по 60 руб., а в Якутском уезде в 40—50-е годы XVII в. крестьяне получали по 30 руб., 2 лошади, «пашенный завод», хлеб и ссуду (на два года 30 руб.) [147, с. 39–44; 70, с. 42–43; НО, с. 206–207; 73, с. 101].

В дальнейшем сибирская администрация в соответствии с предписанием действовать «смотря по тамошнему делу» и исходя из прожиточности переселенцев уменьшала размеры материальной помощи и стремилась ограничиться одной льготой, как это обычно было в более благоприятных для развития земледелия окраинных районах Европейской России. Правда, на большей части Сибири постепенно уменьшавшиеся «подмога», ссуда и льгота сохранились до конца XVII столетия. Нельзя, однако, не отметить, что при всей значительности государственной помощи новоприборным крестьянам на ранних этапах освоения размеры «подмоги» и ссуды чаще всего, видимо, являлись недостаточными для налаживания хозяйства. На этот счет есть прямые указания самих крестьян; о том же свидетельствуют постоянные задержки с возвращением ссуд [68, с. 73; 147, с. 45–46; 12, с. 85].

Аналогичные меры для привлечения на свои земли крестьян принимали и монастыри. Правда, в Сибири их деятельность встречала серьезные ограничения со стороны правительства, и возможностей для оказания материальной помощи крестьянам при заведении пашни у монастырей было меньше, чем у государства. Однако и за Уралом, практически целиком базируясь на вольно-народной колонизации и проявив большую изобретательность, духовные феодалы сумели закрепить за собой определенную часть крестьянства (к концу столетия – около 14 %), компенсируя меньшие размеры «подмоги» уменьшением повинностей и опутывая осевших на монастырских землях поселенцев кабальными обязательствами [73, с. 118–121].

Частные лица также сыграли определенную роль в привлечении на сибирскую пашню крестьянского населения. Широко известны деятельность Строгановых на северо-западном Урале и их вклад в освоение уральских земель. Вотчины Строгановых длительное время служили для части крестьян как бы перевалочным пунктом на пути в Сибирь. Ряды сибирского крестьянства пополнялись и в результате деятельности торговых людей. Снаряжаемые ими для пушного промысла промышленники, как уже отмечалось, нередко оседали в Сибири в качестве государевых крестьян.

Новое земледельческое население привлекали в Сибирь и сами крестьяне. Из их среды выходили так называемые слободчики, которые организовывали по собственной инициативе поселения и «сажали» там на «государеву» пашню «охочих людей». Такая практика, напоминавшая деятельность так называемых подрядчиков-локаторов (агентов по заселению новых земель) на территории средневековой зарубежной Европы [56, с. 50], была занесена в Сибирь из Поморья и просуществовала до конца XVII в. Правительство доверяло слободчикам первоначальное устройство крестьян (на льготных условиях) и управление ими. Как писал известный сибиревед-архивист И. Н. Оглоблин, «для малонаселенной Сибири эти слободчики были находкою». Действительно, в 1630–1690 гг. они основали 25 слобод (главным образом в Западной Сибири), привлекавших крестьян гораздо больше, чем селения, основанные по правительственной инициативе. Известно, однако, что представители царской администрации часто не доверяли слободчикам и стремились поскорее лишить их власти [95, с. 145; 73, с. 90–91].

Рядовые крестьяне также могли вносить в дело устройства на сибирскую пашню новых поселенцев не менее существенный вклад. Используя практику сдачи «тягла», они устраивали на свое место «гулящих людей», предоставляя им помощь, подчас значительно превышавшую государственную «подмогу», а сами перебирались на новые земли, получая там в качестве новоприборных крестьян соответствующие льготы [147, с. 50].

Послабления и льготы первым земледельцам давались за Уралом не зря: тяжело доставался русскому человеку первый сибирский хлеб. Прежде всего нелегко было добираться через «непроходимые дебри» до новых «пахотных угодий». Крестьянские семьи по пути в Сибирь терпели большие лишения. Особенно трудно приходилось детям, они нередко умирали в дороге [112, с. 83]. А в. «дальней государевой вотчине» природные условия во многом оказывались непривычными и заставляли менять веками выработанные земледельческие навыки и веками складывавшийся жизненный уклад.

Посевы и сами поселения неожиданно затоплялись вешними водами, документы того времени пестрят указаниями на то, что «хлеб водой вымыло», хлеб на всходах начал поедать «степной нахожий гад кобылка», «хлеб позяб», «была засуха» и т. д. [18, т. 4, с. 137]. Они «говорят о трагедиях, о жестоких ударах, наносимых природой еще неокрепшему, только что складывающемуся хозяйству». Но, замечает крупнейший исследователь истории сибирского земледелия В. И. Шунков, «на этом трудном пути земледелец обнаружил большую настойчивость, сметливость и в конечном счете вышел победителем» [58, т. 2, с. 67]. Не каждый крестьянин решался извлекать выгоду из льготного положения первопоселенца, не каждый был ч способен быстро освоиться на новом месте, изменить в нужном направлении приемы возделывания почвы, подобрать оптимальный для новых условий набор сельскохозяйственных культур. По словам А. А. Преображенского, специально изучавшего положение первых крестьянских переселенцев в Сибири, «освоение того нового, что несла с собой незнакомая земля, требовало времени, больших трудовых усилий, воли к преодолению возникающих преград, сметки и находчивости. Все эти качества первопоселенцы Сибири проявили воочию» [112, с. 83].

Первым и самым важным шагом был выбор места под пашню. С большой серьезностью и осмотрительностью выясняли условия для хлебопашества на новом месте и рядовые переселенцы, и представители воеводской администрации. «Хлебной пашни не чаять, земля де и среди лета вся не растаивает», – отзывалась они об одних участках. «На весну долго дозжей не живет и рожь выдымает ветром», – характеризовали другие. И только после того, как опытные посевы оказывались удачными, приходили к выводу: «Хлеб, чаять, будет родитца», «пашне… быть большой можно». Выявленным таким образом землям делались описи, иногда и чертежи, и пахотные угодья быстро включались в хозяйственный оборот [58, т. 2, с. 67–68; 73, с. 32, 51–52].

В Западной Сибири пригодные для хлебопашества участки обычно находили сравнительно легко. В Восточной Сибири в силу более суровых природных условий выбор был более труден, но в конечном итоге, и там все решал опыт. Так, в Ангаро-Илимском крае, как установил В. Н. Шерстобоев, «под пашню выбирались преимущественно южные или юго-восточные склоны, чаще всего в полугоре. Спускаться к самой подошве препятствовали ранние осенние и поздние весенние заморозки. Подниматься на вершину… оказывалось нецелесообразным вследствие усложнения обработки… а также вследствие уменьшения пахотного горизонта и большей бедности органическими веществами повышенных элементов местности. Не сразу, конечно, был найден этот принцип выбора пашни, многие поплатились за то, что не прислушались к безмолвному, но убедительному голосу природы. Но, ухватившись за елань в таком месте, крестьянин уже не отступал, а внедрялся в тайгу, медленно и методично отодвигая фронт леса» [146, т. 1, с. 312].