Текст книги "Сибирская эпопея XVII века"

Автор книги: Николай Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Вскоре, однако, была найдена более короткая сухопутная дорога: от Соликамска, минуя Лозьву, прямо на Туру. По фамилии предложившего ее посадского человека она называлась Бабиновской и до конца XVII столетия служила главным и единственно официально разрешенным путем в Сибирь. Лозьвенский городок был срыт, а его жителей перевели в новый,' построенный в 1598 г. в верховьях Туры, который и стал главными воротами в Сибирь.

В 1600 г. на полпути между Верхотурьем и Тюменью был основан Туринск (главным образом для лучшего обеспечения перевозки казенных грузов). В Тюмень из Европейской России вела и «старая Казанская дорога». Она проходила через уфимские степи (именно на ней в 1586 г. была основана Уфа) и использовалась властями обычно лишь в экстренных случаях: для посылки гонцов, срочной переброски войск и т. д. [18, т. 3, ч. 1, с. 77—147; 58, т. 2, с. 30, 37].

* * *

В чем причины упорного продвижения русских на восток? Какие силы заставляли сотни и тысячи людей оставлять родные места и отправляться все дальше «встречь солнца»? Почему это движение приобрело широкий размах именно с конца XVI столетия? Исчерпывающими ответами на эти вопросы наука в настоящее время не располагает. И все же главные причины вырисовываются довольно определенно.

Начало русской колонизации Сибири не случайно пришлось на конец XVI в. Именно к этому времени всем ходом исторического процесса были созданы необходимые предпосылки для выхода России за Урал. В освоении русскими людьми зауральских земель нередко видят продолжение начатого еще новгородцами движения в богатые пушниной «полуночные страны», однако этого недостаточно для уяснения смысла произошедших в конце XVI в. событий: известные издревле районы Северного Приобья так и не стали базой для продвижения в глубь Сибири. Трудность северных (Печорских) путей, их крайняя удаленность от жизненно важных центров страны, невозможность создания в таких условиях на сибирской территории опорных пунктов с постоянным населением – все это обрекло бы на неудачу попытки прочного закрепления за Русским государством формально подчиненных ему с XV в. княжеств Югры.

Положение решительно изменилось в середине XVI в. После падения Казанского ханства открылась короткая и удобная дорога на Урал по Каме: ее притоки близко подходили к верховьям рек бассейна Тобола, а природно-географические условия этого района позволяли закрепиться в Сибири уже более надежно. И правящие круги феодальной России не могли не использовать предоставившиеся им после похода Ермака возможности к пополнению казны, тем более что ее расходы в это время резко возросли, а новые источники пополнения разыскивались с трудом.

Русская пушнина (главным образом соболь) издавна находила практически неограниченный спрос за границей, но во второй половине XVI столетия поставляющие основную часть «мягкого золота» Печорские и Пермские земли стали «испромышляться», в то время как на внутреннем и внешнем рынках спрос на пушнину увеличился в связи с установлением торговых отношений с Западной Европой через Белое море и усилением связей с восточными странами после включения в состав России всего, волжского пути. Сибирь с ее неисчислимыми пушными богатствами привлекала к себе прежде всего охотников до «соболиных мест», а ими, помимо служилых людей и прочих представителей феодального государства, являлись торговые и промышленные люди. Они разведали пути в Сибирь, и они же в первую очередь воспользовались результатами походов «государевых ратей».

Контингент первых переселенцев был вследствие этого довольно пестрым. Кроме издавна отправляющихся на восток «своею охотою» промышленников, в Сибирь шли посланные царской волей служилые люди, которые и составляли длительное время основную массу постоянного русского населения в новом краю. Но московское правительство отправляло «за Камень» не только ратных людей. У русских государственных правителей относительно Сибири, видимо, имелись далеко идущие планы. Вряд ли, в частности, в Москве могли остаться равнодушными к слухам о близости к восточным русским пределам Индии и Китая, прямая торговля с которыми дала бы огромные выгоды. Все большую потребность испытывало растущее Русское государство в драгоценных металлах и иных полезных ископаемых, которые надеялись найти в Сибири. Правящие круги России стремились поэтому не только к простому присвоению пушных богатств Сибири, но и к прочному утверждению на просторах Зауралья.

По государеву указу в сибирские города переводились пашенные крестьяне, призванные облегчить своим трудом снабжение новой «государевой вотчины» продовольствием, а также казенные ремесленники (главным образом кузнецы), часто являвшиеся одновременно и рудознатцами. Помимо «государевых людей», уже с первых лет освоения зауральских земель как «в службу», так и «в посад», и «в пашню» стали ссылать всякого рода преступников (к которым относили и участников антифеодальных выступлений), а также «иноземцев» из числа военнопленных (последних главным образом «в службу»). Ссыльные и в дальнейшем составляли значительную часть отправляемых за Урал, особенно в наименее заселенные, наименее благоприятные для жизни районы Сибири [16. с. 67–71; 18, т. 4, с. 60–61; 125, с. 5–10].

Но конечно же не одна «государева воля» и не одна лишь жажда наживы двигали направлявшимися в Сибирь людьми. Уходя на новые земли, массы «черного люда» пытались избавиться от растущего гнета и феодального произвола, искали лучшие условия для хозяйствования. И практически каждое ужесточение режима феодальной эксплуатации, каждая вспышка классовой борьбы в Русском государстве вызывали в конечном итоге волны переселений в колонизуемые районы, в том числе и на «сибирскую украйну». Поток вольных переселенцев с течением времени все более нарастал и постепенно превысил число лиц, направляющихся в Сибирь «по указу»: именно он в конечном счете предопределил ее прочное вхождение в состав Русского государства.

Было бы, однако, неверно противопоставлять, как это нередко делалось, вольнонародную колонизацию Сибири, выражавшуюся в добровольном и стихийном ее заселении, колонизации правительственной. Последняя также осуществлялась силами простого народа с той лишь разницей, что инициатива в организации и проведении важных для освоения края мероприятий принадлежала правительственной администрации. Правительственная колонизация выражалась в сооружении городов и иных укрепленных пунктов, в переводе «на житье» в Сибирь различных категорий населения, в организации казенной запашки, в устройстве дорог и т. п. Политика правительства оказывала сильное воздействие на направление и ход миграционных процессов: она либо сдерживала, либо ускоряла их, влияла на степень плотности населения в различных районах Сибири.

В освоении Сибири наблюдалось тесное переплетение государственного и вольнонародного начал. Как заметил советский историк Н. В. Устюгов, «правительственная и вольная колонизация – два параллельных процесса, взаимно обусловленных, тесно связанных, немыслимых один без другого» [137, с. 67–68].

Действительно, при преобладании в определенные периоды в одних районах правительственной, в других вольнонародной колонизации (с наибольшим, как правило, значением в ранние периоды первой, а в поздние – второй) оба потока тесно взаимодействовали и даже сливались друг с другом. Строится новый город – и под защиту его стен наряду с переведенцами собирается и вольное (вначале обычно промысловое) население; оно пополняет гарнизон этого города, обживает его окрестности, создает там прочную базу для дальнейшего продвижения в глубь Сибири и содействует как «проведыванию», так нередко и присоединению новых земель, где в свою очередь по указу государя его служилые люди ставят новый острог, организуют систему ясачного и таможенного сбора, заводят казенную пашню, проводят укрепляющие в новом крае позиции государственной власти оборонные и иные мероприятия, немыслимые без широкого к ним привлечения «вольных гулящих людей».

В чистом виде правительственная и вольная колонизации выступают довольно редко. К какой из них отнести, например, перевод в сибирские города по «государеву указу» служилых, набранных для этой цели добровольно? Какую из форм колонизации выражают действия сибирских служилых – проводников правительственной политики – и промышленников – людей вольных, которые, объединившись, «проведывали» и часто по собственной инициативе «приводили под государеву руку» отдельные группы аборигенного населения? Как в связи с формами колонизации охарактеризовать торгово-промышленную деятельность «государевых служилых людей», нередко осуществлявшуюся не только помимо воли правительства, но даже вопреки ей (пушная торговля), и вместе с тем участие добровольцев из торгово-промышленного населения в военных экспедициях, организованных по указу центральных властей? Подобные примеры можно умножить, но суть их в одном – в тесном переплетении, в неразрывном единстве (если говорить о XVII в. в целом) правительственной и вольно-народной колонизаций.

Надо отметить, что обе формы колонизации Сибири главным образом базировались на миграциях из северных «черносошных» уездов. Ратных людей для службы в Сибири набирали прежде всего в поморских городах. В основном из Поморья же отправляли за Урал «на вечное житье» и первых крестьянских поселенцев. Почти исключительно силами поморских выходцев осуществлялась, наконец, и вольная колонизация Сибири. Из других районов Русского государства больше всего в Сибири было представлено Поволжье [112, с. 77–89], жители же прочих областей попадали за Урал редко и почти исключительно в качестве ссыльных.

Факт первоначального заселения Сибири главным образом северорусским населением может на первый взгляд показаться непонятным, ибо свидетельствует, что в XVII в. на восток в поисках лучшей доли уходили представители не самых угнетенных и закрепощенных, а наоборот, самых свободных слоев трудового населения России, однако этот факт твердо установлен на основе самого широкого круга источников – от сугубо исторических до лингвистических, – и отдельные попытки оспорить его выглядят неубедительно. Движение в Сибирь прежде всего северорусского населения объясняется рядом факторов: давним знакомством поморских промышленников с Зауральем, высоким экономическим потенциалом черносошного Севера, в целом свободного от наиболее грубых форм феодальной эксплуатации, сильным развитием в Поморье промыслового предпринимательства, усилением в XVII в. на Севере налогового гнета и возникновением относительной земельной тесноты в ряде северных районов, сходством природных условий, географической близостью Поморья к Сибири.

В связи с последним обстоятельством следует подчеркнуть такую особенность вольной (и прежде всего крестьянской) колонизации, как ее «ползучий», «ступенчатый» характер. Крестьяне обычно двигались на новые земли как бы поэтапно, т. е. переселялись не сразу на большие расстояния, а оседали вначале в ближайших от места выхода районах (что позволяло не отрываться надолго от полевых работ) [111, с. 17, 54–56; 64, с. 180–181; 124, с. 30].

Среди вольных переселенцев было немало беглецов, оставивших тягло «впусте», однако нужно заметить, что бытовавшее до недавнего времени мнение о безусловном преобладании беглых среди отправляющихся за Урал последними исследованиями не подтвердилось. Легально оформленный уход в Сибирь был вполне заурядным явлением в XVII в. [ИЗ, с. 57–68]. Возможность беспрепятственно покинуть тягло, подыскав себе замену, несомненно, также создавала благоприятные условия для развития переселенческого движения на сибирскую «украй-ну» из Поморья.

* * *

С переходом из бассейна Оби на Енисей обычно связывают начало второго этапа присоединения Сибири. Разграничение это, однако, несколько условно: северную часть Енисейского бассейна русские промышленники начали осваивать задолго до присоединения Западной Сибири. По-видимому, они достигли его сразу же после их открытия р. Таз. Примыкавший к ней район «Мангазея» был хорошо известен русским уже в 70-х годах XVI в.; к этому же времени относятся и упоминания о «Тунгусии», а англичанам и голландцам об экспедициях поморских промышленников на Енисей стало известно уже в 80—90-е годы XVI в.

С р. Таз по волоку русские добирались до р. Турухан, по нему – до Енисея, а далее открывался путь к Таймыру, Нижней Тунгуске и другим районам Восточной Сибири. Ее хозяйственное (в данном случае промысловое) освоение началось, таким образом, также с севера, будучи неразрывно связанным с Мангазеей, служившей со второй половины XVI в. опорной базой русских и зырянских промышленников. К началу XVII в. они уже настолько прочно освоили Мангазею, что построили там свои городки, наладили оживленную торговлю с местными жителями, а часть их даже объясачили и, как позже выяснилось, «дань с них имели воровством на себя».

Узнав об этом, московское правительство решает поставить под свой контроль эксплуатацию маигазейских земель и в 1600 г. направляет на Таз воевод М. Шаховского и Д. Хрипунова с отрядом в 150 человек. Однако экспедиция не смогла выполнить возложенную на нее задачу: служилые люди потерпели крушение в Обской губе, а двинувшись далее сухим путем, подверглись нападению «самояди» (которое, по-видимому, организовали «московских городов торговые люди»). Сильно поредевшему «войску» Шаховского, правда, удалось достичь Таза и укрепиться в одном из построенных промышленниками городков, но полностью овладел положением в крае лишь новый правительственный отряд. В 1601 г. воеводы В. Кольцов-Мосальский и С. Пушкин основали там город (будущую знаменитую Мангазею), организовали таможенное и государственное ясачное обложение. Постепенно контролируемая царскими властями территория расширилась до Енисея. В 1607 г. там были сооружены новые центры ясачного сбора – Туруханское и Инбацкое (в устье Елогуя) зимовья. Вскоре Мангазейский уезд стал важной исходной базой для нового продвижения на восток [18, т. 3, ч. 1, с. 141–148; 76, с. 45–47; 12, с. 13–18; 58, т. 2, с. 42–43].

Роль перевалочного пункта для отправлявшихся в глубь Восточной Сибири промысловых и военных экспедиций Мангазея сохранила и после 1620 г., когда правительство, обеспокоенное упорными попытками западноевропейских мореплавателей освоить дорогу на Обь и Енисей и недовольное беспошлинным провозом поморами пушнины, запретило под страхом смертной казни Мангазейский морской путь. Промышленники и раньше пользовались для поездок в «Мангазею и Енисею» «чрезкаменным» путем; наряду с ним после 1620 г. стал широко использоваться путь по Иртышу (через Верхотурье)^[3].

Территория Мангазейского уезда сформировалась в основном к середине 30-х годов XVII в., когда была приведена «под государеву руку» большая часть племен по рекам Таз, Турухан, Енисей, Нижняя и Подкаменная Тунгуски и п-ва Таймыр. Их объясачивание велось служилыми людьми в тесном взаимодействии с промышленниками.

Более южные пути из Западной Сибири в Восточную русские люди проложили по притокам средней Оби, и прежде всего по Кети. Там в 1618 г. у волока на Енисей возник Маковский острожек, однако одного укрепленного пункта оказалось недостаточно для обеспечения безопасного перехода, и с противоположной стороны волока в следующем году был основан еще один острог – Енисейский– в дальнейшем новый уездный центр Сибири. Сооружение обоих острогов было проведено силами тобольских служилых людей.

Однако сразу же после этого встал вопрос о постройке крепости выше по Енисею. Оттуда на новые русские владения начались «приходы… воинских людей частые», и без сооружения на их пути города «государевых ясачных людей, которые платят в Енисейский острок ясак», было «уберечь… немочно». В этом районе русские натолкнулись на сопротивление енисейских, бурятских и «колмацких» князцов, не желавших уступать «белому царю» своих данников и настроенных весьма воинственно. Для противодействия им и присоединения Аринской и Качинской «землиц» в 1628 г. отрядом из 300 специально «прибранных» в сибирских городах служилых под началом А. Дубенского был основан Красноярск, остававшийся на верхнем Енисее вплоть до начала XVIII в. главным оплотом русских.

Постройка этого отдаленного форпоста оказалась весьма трудным делом, нелегко было обеспечить его существование и в дальнейшем. Однако в стратегическом отношении место для «Красного острога» было выбрано очень удачно. Он не только надежно прикрывал расположенные севернее земли, но и вклинивался между владениями киргизских и бурятских князцов, сковывая их наступательные действия [18, т. 3, ч. 1, с. 150, т. 4, с. 18–22; 12, с. 20–37].

* * *

От Енисея в глубь Восточной Сибири русские продвигались стремительно. Лишь по мере приближения к степной полосе, сравнительно густо населенной воинственными кочевыми племенами, это движение замедлялось, но в восточном и северном направлениях оно шло с небывалой быстротой. Да и сам процесс присоединения восточносибирских земель отличался большим своеобразием.

В Западной Сибири его направления почти целиком определялись московским правительством, которое тщательно вырабатывало план присоединения той или иной «землицы», вручая воеводам подробнейшие инструкции, а для выполнения конкретных военно-политических задач часто посылало за Урал войска из Европейской России. В Восточной Сибири действовать такими методами становилось невозможно. Этому препятствовали отдаленность края, его гигантские размеры, чрезвычайно низкая плотность населения. И по мере углубления в восточносибирские земли инициатива все полнее переходила в руки местной администрации, получавшей из Москвы предписания поступать «смотря по тамошнему делу». Оперативность управления при этом значительно возрастала, однако у представителей государственной власти очень, часто терялась согласованность действий. Движение на восток становилось не только стремительным, но и все более стихийным, нередко хаотичным.

В поисках новых неясачных и богатых соболем «землиц» небольшие (иногда в несколько человек) отряды служилых и промышленных людей, опережая друг друга, преодолевали огромные расстояния. Они проникали «на захребетные реки» и «в дальние, от века не слыханные земли», ставили там укрепленные зимовья, «приводили под высокую государеву руку» «иноземцев», воевали и торговали с ними, брали ясак и сами промышляли соболя, по вскрытии рек отправлялись дальше, действуя на свой страх и риск, но от имени «государя». В таких походах они проводили годы. И когда, изнуренные испытаниями, возвращались на короткое время в остроги, то будоражили всех своими рассказами, часто присовокупляя к виденному полученные от аборигенов и совершенно фантастические сведения о богатствах «землиц», еще не «проведанных».

Дух предпринимательства разгорался с новой силой, по следам первопроходцев отправлялись новые экспедиции, часто объединявшие (в различных соотношениях) служилых и промышленных людей. На «дальних землицах» такие отряды обычно действовали совершенно самостоятельно, соперничали, а нередко и враждовали друг с другом, но всегда, в конце концов, раздвигали пределы известного и умножали число подвластных «великому государю» земель и народов [100, с. 3–4; 16, с. 52–54; 18, т. 3, ч. 1, с. 149; 40, с. 72–73].

Это движение приобретало все больший размах, оно пошло уже с опережающими промысловое освоение края темпами, так как промышленники все дольше задерживались на открывавшихся ими соболиных угодьях. Постепенно усиливала контроль над действиями служилых людей и правительственная администрация; в организации военных походов она и ранее играла не последнюю роль, а после их завершения всегда стремилась закрепить достигнутые результаты строительством и заселением новых острогов, организацией управления, ясачного и таможенного сбора, связи и т. п. [76, с. 44–45; 21, с. 136–137; 126, с. 84–85].

* * *

К востоку от Енисея колонизационное движение по-прежнему шло двумя основными, часто смыкавшимися потоками – северным (через Мангазею) и южным (через Енисейск).

В Мангазее уже в 1621 г. от живших по Нижней Тунгуске эвенков-буляшей были получены смутные известия о «большой реке» Лене и якутах. К 20-м же годам относится записанное в XVIII столетии предание об удивительном путешествии на эту реку промышленного человека Пенды (Пянды). Во главе отряда в 40 человек он в течение трех лет пробирался вверх по Нижней Тунгуске, на четвертый год по Чечуйскому волоку достиг Лены, проплыл вниз по ее течению до места будущего Якутска, вернулся в ее верховья, «братской степью» перешел на Ангару, а затем по Енисею добрался до Туруханска.

Известие об этом походе может показаться фантастическим, но оно подтверждается документально зафиксированными названиями основанных на этом пути зимовий (Верхне-Пендинского и Нижне-Пендинского), надолго переживших своего основателя [141, с. 360–361; 153, с. 12–13; 76, с. 49–50].

Однако и этот грандиозный поход, и множество менее значительных промысловых экспедиций явились лишь разведкой «неведомых землиц». Начало же их присоединению было положено в 1629 г. отрядом тобольских, березовских и мангазейских служилых, прибывших на Нижнюю Тунгуску по просьбе промышленных людей «учинить им оборонь» от «иноземцев», ревниво охранявших соболиные угодья. Посланная от этого отряда группа в 30 человек во главе с Антоном Добрынским и Мартыном Васильевым перешла с Нижней Тунгуски на Чону и Вилюй, проникла на Лену и Алдан, взяла ясак со многих тунгусских и якутских родов и, потеряв половину своего состава, вернулась в Тобольск в 1632 г.

В 1630-е годы по Вилюю и Леие прошло еще несколько групп ясачных сборщиков из Маигазеи, поставивших несколько острожков и зимовий, вокруг которых, в свою очередь, возникали зимовья торговых и промышленных людей, хлынувших в Приленский край после похода А. Добрынского и М. Васильева.

В 1633 г. «на захребетные реки Чону и на Вилюй и на Лену» отправилась новая тобольская экспедиция (38 человек) во главе с Воином Шаховым. Разделившись на несколько мелких групп, этот отряд в течение 6 лет сооружал зимовья в Вилюйском крае, взимал ясак с тунгусских и якутских племен и «десятую пошлину» с русских промышленников [18, т. 3, ч. 1, с. 151; 153, с. 13–26].

В то же время отряды служилых и промышленных людей успешно продвигались в глубь восточносибирской тайги южными путями из Енисейска.

В 1627 г. 40 казаков во главе с Максимом Перфильевым, добравшись по Верхней Тунгуске (Ангаре) до Илима, взяли ясак с окрестных бурят и эвенков, поставили зимовье и через год вернулись степью в Енисейск, дав толчок новым походам в северо-восточном направлении.

В 1628 г. на р. Илим отправился Василий Бугор с 10 казаками. По Идирме они дошли до Куты, а пустившись по ней, попали на Лену и, собирая ясак, проплыли до р. Чаи. В 1630 г. Бугор вернулся в Енисейск, оставив для «службы» в зимовье у устья Куты двух, а у устья Киренги четырех человек.

В 1630 г. был построен Илимский острог у волока на Лену – важный опорный пункт для дальнейшего продвижения на эту реку.

В том же году енисейский воевода С. Шаховской отправил на Лену «для государева ясачного сбору и острожные поставки» сравнительно хорошо оснащенный отряд под предводительством Ивана Галкина. Тот весной 1631 г. добрался до Лены (открыв с Илима на Куту еще более короткий путь) и проплыл до «Якутской земли», где встретил сопротивление пяти объединившихся князцов. Галкину, однако, вскоре удалось подчинить их, после чего он предпринял походы по Алдану, а также вверх по Лене, собирая ясак с якутов и тунгусов и отражая нападение отдельных родовых объединений.

Летом 1631 г. на смену Галкину прибыл с дополнительным отрядом в 30 человек стрелецкий сотник Петр Бекетов. Он стал посылать служилых людей вверх и вниз по Лене и, используя как силу оружия, так и незаурядный дипломатический талант, привел «под государеву руку» еще ряд бурятских, якутских и тунгусских родов, а для закрепления успехов в соответствии с царским указом в 1632 г. поставил наконец острог (будущий Якутск) в центре Якутской земли (в наиболее заселенном ее районе).

Вернувшийся с прежними полномочиями на Лену И. Галкин в 1634 г. приказал перенести острог на более удобное (менее затопляемое) место и, собрав значительные по местным масштабам военные силы из служилых и скопившихся в острожке промышленных людей (всего до 150 человек), предпринял энергичные действия по упрочению в Якутии позиций царской власти, опираясь для «усмирения» «немирных» князцов на тех якутов, «которые государю прямили».

Слухи о богатствах ленских земель стали привлекать людей из самых дальних мест, причем не только промышленных, но и служилых. Так, из Томска на Лену в 1636 г. был снаряжен отряд в 50 человек во главе с атаманом Дмитрием Копыловым. Томские служилые, несмотря на противодействие енисейских властей, добрались до верховья Алдана, где основали Бутальское зимовье. Оттуда 30 человек во главе с И. Москвитиным отправились дальше на восток. Они поднялись вверх по Мае, перешли через горный перевал на Улью и по ней в 1639 г. первыми из русских вышли на простор Тихого океана.

В построенное на Улье «зимовье с острожком» казаки в течение двух лет складывали соболиные меха и одновременно обследовали морское побережье от р. Таун на севере до р. Уды на юге. Помимо богатой «соболиной казны», казаки Москвитина доставили сибирским воеводам ценные географические сведения, и в частности одними из первых рассказали о народах Амура [18, т. 3, ч. 1, с. 152; 153, с. 27–44; 123, с. 50–53].

На Алдане отряд Д. Копылова был втянут в межплеменной конфликт, который привел к вооруженному столкновению с находившимися по соседству енисейскими служилыми людьми, и это не явилось случайностью. На Лене в те годы, по выражению С. В. Бахрушина, «царила полная анархия»: там хозяйничали отряды мангазейских, тобольских и енисейских служилых, оспаривая друг у друга право собирать ясак с «иноземцев» и пошлину с промышленников. В итоге местное население бывало вынуждено платить ясак по два-три раза и разорялось, служилые же, как сообщалось властям, «богатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства мало».

В Москве скоро узнали, что «меж себя у…служилых людей… бывают бои: друг друга и промышленных людей…побивают до смерти, а новым ясачным чинят сумнение, тесноту и смуту и от государя их прочь отгоняют».

В ходе продвижения русских на восток такая ситуация складывалась и в некоторых других районах [101, с. 95–97]. Она не на шутку встревожила царское правительство, ясно увидевшее в перспективе серьезные убытки, и оно решило запретить самовольные походы на Лену из сибирских городов и создать на ленских землях самостоятельное воеводство. В 1641 г. Якутский уезд, став главной базой освоения Восточной Сибири, по мере присоединения новых «землиц» непрерывно расширялся и к концу XVII в. превратился в самый обширный уезд Русского государства, охвативший фактически весь северо-восток Азии [153, с. 43–48; 58, т. 2, с. 48].

* * *

В истории мировых географических открытий достойное место занимает достижение русскими естественных границ Восточной Сибири на севере и северо-востоке, ставшее возможным благодаря интенсивному развитию в XVII в. полярного мореходства.

Главной целью арктических плаваний в Сибири XVII столетия являлось достижение по морю устьев рек, по которым можно было подняться до богатых соболем участков таежной зоны. Вместе с тем внимание мореходов как из промышленных, так и из служилых людей привлекали «корги» – лежбища моржей, изобиловавшие драгоценным рыбьим зубом». Первые разведывательные плавания по морю нередко совершались на небольших судах, построенных непосредственно во время походов кустарным способом самими служилыми и промышленными людьми. Позже в морские путешествия обычно ходили уже на специально приспособленных для «морского хода» кочах^[4].

Первым из достоверно известных плаваний вдоль восточносибирского побережья явилось путешествие из Енисея на Таймыр в устье Пясины в 1610 г. двинского торгового человека Кондратия Куркина (Курочкина). Однако, основываясь на косвенных данных, можно полагать, что Куркин шел по уже хорошо известному пути. О раннем ознакомлении русских с побережьем Таймырского п-ова может свидетельствовать и находка в 1940–1941 гг. на о-ве Фаддея и в заливе Симса остатков погибшей русской экспедиции. Большинство историков, основываясь на нумизматических данных, датирует ее 1615–1620 гг. и рассматривает в качестве бесспорного доказательства приоритета русских в достижении северной оконечности Евразийского материка [12, с. 14–15; 77, с. 114–115].

Наиболее широко полярное мореходство развернулось после присоединения ленских земель. В 1632 г. за полярным кругом было основано Жиганское зимовье – важный опорный пункт для походов на «дальние заморские реки». 3 1633 г. оттуда на р. Яну был отпущен «по челобитью» партией служилых и промышленных людей мангазейский служилый Иван Ребров. Снарядив экспедицию за свой счет, Ребров и присоединившийся к нему енисейский служилый Илья Перфильев спустились по Лене к морю и, направившись к востоку, достигли Яны, где соорудили острожек. Перфильев вскоре с добытым ясаком отправился в Енисейск, а Ребров в течение 7 лет «проведывал» новые земли. Он совершил морской поход «на Индигирскую реку» и поставил там два острожка. В 1641 г. этот «первооткрыватель юкагирской земли» доставил богатый ясак в Якутск, а в следующем году вновь был направлен к побережью Ледовитого океана, достиг морем р. Оленек (к западу от Лены), где «срубил» зимовье и прослужил до 1647 г.

В 1636 г. началась одиссея енисейского десятника Елисея Бузы, отправленного «для прииску новых землиц» на море и впадающие в него реки. Его отряд (6 служилых и 40 промышленных людей) из Ленского устья «добежал» морем до Олепека, оттуда после зимовки «сухим путем» перебрался на Лену и, построив там два коча, вновь спустился в море, взял курс к Яне и потерпел крушение, дойдя лишь до Омолоя. Оттуда Буза перебрался на нартах «через Камень до Янской вершины», где после ряда вооруженных столкновений взял ясак с местных якутов, затем спустился в низовья Яны и там провел еще два года, собирая ясак с юкагиров.

Примерно в то же время на северные «заморские реки» были открыты и сухопутные дороги через Верхоянский хребет. В 1635–1636 гг. «зимним путем на конях» добрался до верховьев Яны и поставил там зимовье служилый Селиван Харитонов. Длительный конный поход «через хребет» совершил во главе отряда в 30 человек в 1638 г. служилый Посник Иванов. Снарядившись «с товарищи» за свой счет, он сначала вышел на Яну, где основал зимовье (будущий Верхоянск), а на следующий год добрался до Индигирки. Там в наскоро срубленном зимовье (названном впоследствии Зашиверским) русские выдержали «крепкий бой» с юкагирами, нанесли им поражение и взяли ясак.