Текст книги "Сибирская эпопея XVII века"

Автор книги: Николай Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Прибывший на смену Поснику Иванову Дмитрий Ери-ло основал ниже по течению Индигирки Олюбенское зимовье. Оттуда в 1642 г. с отрядом в 15 человек он вышел в море и добрался до «Алазейской реки», где разгромил в тяжелом бою объединенные силы юкагиров и чукчей, построил «зимовье с острожком» и «положил в ясак» местное население [153, с. 53].

Вслед за Алазеей была присоединена и Колыма, куда с Яны в 1640 г., «перешед море», вновь первым добрался уже упоминавшийся служилый Селиван Харитонов. В 1641 г. казачий десятник Михаил Стадухин, снарядив за свой счет отряд служилых и промышленных людей, пошел с Оймякона вниз до устья Индигирки, а далее морем также доплыл до Колымы и закрепил ее присоединение постройкой опорного пункта для новых походов. Возвращаясь в Якутск, Стадухин оставил на Колыме 13 служилых во главе с Семеном Дежневым, которым вскоре пришлось выдержать в своем острожке жестокий приступ юкагирского войска числом свыше 500 человек [153, с. 49, 56; 76, с. 51–53].

Вслед за этим казак Семен Дежнев принял участие в событиях, обессмертивших его имя. В качестве представителя государственной власти он и еще несколько служилых отправились в экспедицию, организованную приказчиком богатого устюжского купца А. Усова холмогорцем Федотом Алексеевым (Поповым). Ее целью была «река Погыча» (видимо, современная Покача), слухи о богатстве которой стали распространяться среди находившихся на Колыме русских еще во время пребывания там Стаду-хина. По тем же слухам «Погычи» можно было достигнуть, следуя в восточном направлении морем.

В июне 1648 г. 90 или, по другим данным, 105 человек на 7 кочах (включая судно шедшего самостоятельно служилого Герасима Анкудинова) вышли из устья Колымы в море на поиски «Погычи». Несколько раз суда попадали в бурю. До «Большого Каменного носа» (так назвал позднее Дежнев северо-восточный выступ Азии) добралось лишь три коча – Алексеева, Дежнева и Анкудинова, причем последний там же и «разбило»; людей с него подобрали Алексеев и Дежнев. С трудом обогнув этот «необходимый» нос, они прошли Беринговым проливом и доказали существование прохода из Северного Ледовитого океана в Тихий. Тем самым было совершено одно из самых крупных географических открытий XVII в.

При высадке на берег мореходы подверглись нападению чукчей; «на драке» с ними был ранен Ф. Алексеев. В поднявшейся затем буре суда потеряли друг друга. Разбушевавшееся море выбросило коч Дежнева на пустынный берег южнее р. Анадырь. В течение 10 недель Дежнев и 24 его спутника, претерпевая в условиях начавшейся зимы невероятные лишения, добирались, «сами пути себе не зная», до Анадыря и провели там страшную голодную зиму. К весне 1649 г. у Дежнева осталось всего 12 человек, но этот небольшой отряд проявил себя как активная сила: сделав суда, он поднялся вверх по Анадырю, взял ясак с местных юкагиров и основал зимовье (впоследствии Анадырский острог). Там в 1650 г. произошла далеко не дружеская встреча Дежнева с его бывшим начальником – Михаилом Стадухиным, который добрался до Анадыря с Колымы сухопутной дорогой через Анюй.

По сравнению с морским путем, чрезвычайно опасным из-за свирепых бурь и не всегда проходимым из-за льдов, дорога на Анадырь через горный хребет оказалась более удобной, и именно по ней на новую реку устремились ватаги служилых и промышленников. Кроме людей Дежнева и Стадухина, там в 1650 г. оказались отряды С. Моторы и Ю. Селиверстова; между ними разгорелось соперничество из-за расположенной возле устья Анадыря «корги» с большим запасом особо ценного «заморного зуба» (полежавших в земле клыков моржа).

Открытие корги Дежнев считал главной своей заслугой; отстаивая приоритет, он и поведал о всех перипетиях похода на «Погычу». От него же исходит известие и о судьбе организатора всей экспедиции – Федота Алексеева. Сопоставление полученных от Дежнева сведений с данными других источников показывает, что следы отважного холмогорца и его спутников ведут на Камчатку, где, по-видимому, все они погибли.

Не менее загадочной представляется судьба кочей, унесенных бурей еще до выхода Алексеева и Дежнева в Берингов пролив. Основываясь главным образом на преданиях коренных обитателей северо-востока Азии, повествующих о живших в районе Аляски бородатых и «подобных русским» людях, некоторые исследователи склонны предполагать, что часть участников экспедиции Алексеева – Дежнева попали на Американский материк [43, № 7; 23, с. 27–48; 153, с. 59–62].

В истории полярного мореходства XVII в. немало подобных загадок. «Морская струя» колонизационного потока оставила, пожалуй, наименее четкий след в архивных документах, открывая простор самым различным толкованиям и предположениям.

Рис. 2. Коч. Реконструкция М. И. Белова

Ряд догадок, в частности, высказывался по поводу уже упоминавшихся находок у северного побережья Таймыра. Даже время гибели русских мореходов в заливе Симса и на острове Фаддея не определяется однозначно [ср.: 22, с. 107–117; 77 с. 143]. Относительно целей погибшей экспедиции также соответственно имеются различные суждения, порой и весьма интересные. Например, С. Н. Марков, изучив содержание бесед русского посланника в Китае И. Петлина в 1618 г. с «подьячими» богдыхана, высказал предположение, что погибшее около 1617 г. у берегов Таймыра русское судно пыталось, подобно кораблям западноевропейских мореплавателей, найти дорогу в Китай [85, с. 313–318], Другие не считают эту экспедицию уникальной. Так, В. Ю. Визе и Д. М. Лебедев, основываясь на сочинении известного голландского географа Витсена, полагают, что русские в XVII в. вообще многократно плавали вокруг Таймыра, добираясь таким путем до Лены [31, с. 110; 76, с. 72–73].

Не менее любопытны мнения относительно возможности плаваний русских Беринговым проливом еще до экспедиции Алексеева – Дежнева, а также после нее. Однако к настоящему времени и эти точки зрения так и не вышли за рамки догадок и предположений, поскольку основываются главным образом на непроверенных слухах, смутных и поздно записанных преданиях [123, с. 166; 50, с. 102, 104; 85, с. 288–377; 138, с. 54–56]. Что-то здесь, возможно, явилось отзвуком реальных событий, что-то – позднейшими наслоениями и искажениями, и разобраться в этом – одна из задач современных исследователей.

Как бы то ни было, выход из Ледовитого океана в Тихий явился высшим достижением русских полярных мореходов; он имел важные последствия и для дальнейшего освоения Сибири русскими. Продвигавшиеся «встречь солнца» промышленные люди, достигнув естественных пределов Евразийского материка на северо-востоке, повернули к югу, что позволило в кратчайшие сроки освоить богатые соболем земли на Охотском побережье, а затем перейти на Камчатку. В этом движении вновь сыграли важную роль сибирские мореходы; они прошли от устья Пенжины до Охоты, где еще в 1647–1649 гг. направленным из Якутска отрядом Семена Шелковинка после ожесточенных столкновений с тунгусами был основан острог (будущий Охотск), ставший в дальнейшем главным опорным пунктом русских на Тихоокеанском побережье. Там в 50-х годах XVII в. встретились два миграционных потока – сухопутный южный и северный морской [123, с. 95; 18, т. 3., ч. 1, с. 153–154].

Последний, впрочем, стал вскоре ослабевать. По мере истребления соболя в северных районах активность мореходства неуклонно снижалась; особенно редкими стали плавания в арктических водах с 80-х годов XVII в.^[5] Южные пути получали все большую значимость в освоении Сибири, привлекая основной поток переселенцев.

Освоение южных путей было прежде всего связано с закреплением русских в Прибайкалье с последующим выходом в Забайкалье и Приамурье (Даурию). Начало присоединению этих земель было положено постройкой Берхоленского острога (1641 г.) и первым походом русских на Байкал, осуществленным в 1643 г. отрядом якутского пятидесятника Курбата Иванова. Тогда значительная часть прибайкальских бурят добровольно согласились принять русское подданство, однако в 1644–1647 гг. отношения с ними резко обострились главным образом из-за самоуправства присланного из Енисейска атамана Василия Колесникова. Его экспедиция, однако, имела и положительные результаты: она достигла северных берегов Байкала, где в 1647 г. был построен Верхнеангарский острог.

В том же году отряд Ивана Похабова совершил переход по льду на южный берег Байкала; в 1648 г. Иван Галкин обогнул Байкал с севера и основал Баргузинский острог; в 1649 г. казаки из отряда Галкина добрались до Шилки. В середине XVII в. в Забайкалье действовало уже несколько отрядов служилых и промышленных людей. Один из них, возглавлявшийся основателем Якутска Петром Бекетовым, в 1653 г. предпринял поход на юг вверх по Селенге, а затем повернул в восточном направлении (по р. Хилок), где основал Иргенский острог (у оз. Иргень) и Шилкинский (в районе будущего Нерчинска).

Вхождение прилегающих к Байкалу земель в состав Русского государства произошло в сравнительно короткий срок и вскоре было закреплено сооружением еще ряда опорных пунктов – Балаганского, Иркутского, Телембинского, Удинского, Селенгииского, Нерчинского и других острогов. Быстроте присоединения этого края к России содействовало стремление значительной части его коренных обитателей опереться на русских в борьбе с набегами монгольских феодалов. Сооруженная в районе Байкала цепь крепостей длительное время и обеспечивала защиту русского и коренного населения от вражеских вторжений [18, т. 3, ч. 1, с. 154–155; 58, т. 2, с. 51–58; И, с. 7–9].

Одновременно с утверждением русских в Забайкалье сложные и драматические события разыгрались на Амуре. Первые достоверные и подробные сведения об этой реке были получены в результате похода якутских служилых и небольшого числа «охочих людей» во главе с Василием Поярковым в 1643–1646 гг. Хорошо снаряженный и крупный по сибирским представлениям отряд (132 человека) поднялся по Алдану, Учуру и порожистому Гонаму до волока на Зею (через Становой хребет), по Зее вышел в Амур, по нему спустился к морю, прошел вдоль его побережья до устья Ульи, откуда разведанным еще И. Москвитиным путем вернулся в Якутск, потеряв почти две трети своего состава (в основном от голода и болезней). В результате этого похода русские власти узнали не только о богатствах «Даурской земли», но и о Политической обстановке на Амуре. По его верхнему и среднему течению часть местного населения платила дань маньчжурам, часть, не желая подчиниться, воевала с ними, народы нижнего Амура до русских ясака никому не давали [92, с. 180–182].

Слухи об открытых экспедицией Пояркова богатых землях распространились по всей Восточной Сибири и всколыхнули сотни людей. На Амур были проложены новые, более удобные пути. По одному из них в 1649 г. отправился отряд во главе с Ерофеем Хабаровым. Получив поддержку якутского воеводы Дмитрия Францбекова, Хабаров снарядил на собственные средства около 70 человек, поднялся с ними по Олекме до Тунгирского волока и через р. Урку в 1650 г. вышел на Амур. Выяснив на месте обстановку в земле дауров, Хабаров оставил в одном из покинутых ими городков большую часть своего войска, а сам набрал в Якутске новый отряд «охочих людей», которому воевода Францбеков придал 20 служилых.

Этот отряд (200 человек) прибыл на Амур в 1651 г. Там Хабаров находился до 1653 г., выйдя победителем из всех стычек с местным населением и быстро расправившись со взбунтовавшейся и пытавшейся бежать от него группой казаков. В 1652 г. разгромил Хабаров и тысячный отряд «подступивших» к нему с «огненным боем» маньчжуров, которые вторглись в Приамурье для противодействии русским, по, но собственному признанию, натолкнулись в лицо хабаровских казаков на людей «храбрых как тигры и искусных в стрельбе» [18, т. 3, ч. 1, с. 155].

Маньчжурское вторжение усугубило урон, нанесенный хозяйству местного населения действиями хабаровской вольницы. Чтобы лишить русских продовольственной базы, маньчжуры насильственно переселили в долину Сунгари дауров и дючеров и совершенно разрушили местную земледельческую культуру.

Общим итогом действий хабаровского «войска» явилось присоединение к России Приамурья и начало массового переселения туда русских людей. Вначале это были в основном служилые и «охочие» казаки, направлявшиеся на помощь Хабарову. Один из таких отрядов – 27 человек во главе с Иваном Нагибой, разминувшись с Хабаровым, совершил в 1651–1653 гг. первое в истории сквозное плавание по всему течению Амура, буквально прорвавшись к его устью с непрерывными боями. Их небольшое судно было раздавлено у Шантарских островов льдами, но, лишившись почти всего запаса продовольствия и снаряжения и претерпев невероятные лишения, эти смелые люди благополучно добрались до Якутска «сухим путем»; при этом они не потеряли ни одного человека и даже сумели взять ясак с встретившихся по пути тунгусов [17, с. 34].

Вслед за воинскими людьми уже в 50-е годы XVII в. на Амур хлынули промышленники и крестьяне, составившие вскоре большую часть русского населения Приамурья. В 1665 г. там даже возникло подобие вольной казацкой общины с центром в Албазине. Ее основала группа восставших жителей Илимского уезда, бежавших на Амур во главе с Никифором Черниговским. Их самоуправление, правда, просуществовало лишь до 1672 г.

К 80-м годам XVII в., несмотря на свое «порубежное» положение, Амурский район оказался наиболее заселенным во всем Забайкалье. Однако дальнейшее освоение плодородных амурских земель оказалось невозможным из-за агрессивных действий маньчжурских феодалов, которые активно стремились расширить свои владения к северу за счет не только Приамурья, но и Забайкалья, претендуя в перспективе практически на всю Восточную Сибирь. Малочисленные русские отряды при поддержке бурятского и тунгусского населения не раз наносили поражения маньчжурам и союзным им монгольским феодалам; особо следует отметить героическую пятимесячную оборону Албазина, осажденного в 1686 г. 5-тысячной маньчжурской армией при 40 пушках (в крепости им противостояло около 800 защитников). Силы, однако, оказались слишком неравны, и по условиям Нерчинского мирного договора 1689 г. русские, отстояв Забайкалье, в Приамурье вынуждены были покинуть часть уже освоенной территории. Владения московского государя на Амуре теперь ограничивались лишь верхними притоками реки; эти земли вошли в состав вновь образованного Нерчинского уезда [17; 58, т. 2, с. 53–54; И, 24, гл. 1].

На исходе XVII столетия было положено начало присоединению к России новых обширных земель в северных районах Дальнего Востока. Зимой 1697 г. на посещавшуюся отдельными казачьими отрядами в 1660-х и 1690-х годах Камчатку отправились из Анадырского острога на оленях 60 русских и 60 юкагиров во главе с пятидесятником Владимиром Атласовым. Поход продолжался 3 года; за это время Атласов прошел многие сотни километров по густозаселенным районам Камчатки, не дойдя около 100 км до южной оконечности полуострова, «погромил» ряд оказавших ему сопротивление родовых и племенных объединений и, оставив в основанном в центральной части полуострова Верхнекамчатском остроге 16 человек, вернулся с богатым ясаком в Якутск, сообщив там подробнейшие сведения о пройденных землях и некоторые известия о Японии и «Большой земле» (Америке) [23, с. 58–78; 77, с. 117–119; 50, с. 123–124].

* * *

К началу XVIII столетия на северо-востоке Азии необследованными оставались лишь внутренние районы Чукотки, малопривлекательные для служилых и промышленных людей из-за своей труднодоступности, отсутствия соболя и воинственности чукчей, с пращами и луками которых в безлесной гористой местности не мог успешно соперничать даже «огненный бой» малочисленных русских отрядов.

В целом же к этому времени русские землепроходцы собрали вполне достоверные сведения практически о всей Сибири, положив начало тщательному изучению ее необъятной и до XVII в. почти неизвестной европейцам территории. Там, где накануне «Ермакова взятья» западноевропейские картографы могли вывести лишь пресловутое «Тартария», стали вырисовываться все более приближавшиеся к реальным очертания гигантского материка. Бесчисленные «отписки», «скаски» и «чертежи» русских землепроходцев были наполнены подробными и бесценными по тем временам сведениями о главных и «сторонних» реках Сибири, горных хребтах и «незнаемых» ранее народах, о природных особенностях и богатствах «от века неслыханных» земель. Вся эта огромная и совершенно необходимая для освоения сибирских просторов работа была проделана всего за одно столетие. «Такого огромного масштаба, такой быстроты и энергии в исследовании новых стран не знала история мировых географических открытий», – заметил известный сибиревед С. В. Бахрушин [153, с. 66].

Хотя открытия русских первопроходцев далеко не всегда понимались и оценивались должным образом московской администрацией, держались ею, как правило, в секрете и нередко просто забывались, они все же становились достоянием мировой науки. Сведения, добытые сибирскими служилыми и промышленными людьми, не оседали «мертвым капиталом» в столбцах и книгах московских приказов, как полагали некоторые исследователи, [115, с. 218], а проникали различными путями далеко за пределы страны, и это дает основание в большинстве случаев говорить о землепроходцах не просто как о людях, первыми из европейцев достигших тех или иных районов, но и как о первооткрывателях Сибирской земли, ставшей благодаря им известной всему цивилизованному миру.

Рис. 3. Западноевропейские карты Сибири начала XVII в.

Фрагменты

Целое столетие западноевропейские географы черпали сведения о Северной Азии практически лишь из тех материалов, которые доставлялись сибирскими служилыми людьми, переносили на свои карты взятые из русских «чертежей» (не всегда, правда, верно прочитанных) географические наименования, переводили на свой язык «отписки» об отдельных походах. Конечно, научная значимость этих данных была далека от полученных российскими учеными в следующем столетии, когда географическая наука в нашей стране поднялась до общеевропейского уровня. Однако хорошо известно, что «исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно с своими предшественниками» [3, с. 178].

Уместно привести здесь и слова видного английского ученого Дж. Бейкера: «К концу целого столетия географических исследований русские выявили важнейшие географические черты Северной Азии… Достижения русских были замечательны и если не носили строго научного характера, то по размаху и точности наблюдений выдерживают в свою пользу сравнение с работой французов в Северной Америке в ту же эпоху» [20, с. 234–235].

В XVII в. русские первопроходцы из-за низкого уровня географических знаний могли и не осознавать сути сделанных ими географических открытий (например, понять, что обнаружен пролив, отделяющий Азию от Америки), но представление о важности совершаемых дел, как и понятие о приоритете, были этим людям присущи. «А преж, государь, меня в тех местах никакой русский человек не бывал», «и наперед де сего… на той реке русских людей никого не бывало», «проведал тое реку я, холоп твой», – не раз, например, с гордостью писали в Москву о своих открытиях сибирские служилые люди [101, с. 83; 130, с. 20; 89, с. 80–81].

Привозимые землепроходцами из походов «чертежи» по технике исполнения были, разумеется, далеки от уровня западноевропейской картографии, но вполне отвечали тем практическим целям, которые намечались в ходе освоения Сибири в XVII в., ибо, как правило, составлялись тщательно и добросовестно. Показателен случай, описанный В. Н. Скалоном. Составляя в 1929 г. карту р. Таза, он обнаружил, «что чертежи XVII века стояли ближе к действительности, чем те, что были выпущены два века спустя» [130, с. 29]. Известный путешественник и естествоиспытатель А. Ф. Миддендорф в середине XIX столетия также писал, что из сибирских «чертежей» XVII в. «можно почерпнуть кое-что для улучшения даже новейших карт России», он, кстати, на собственном опыте убедился, что в Сибири кое-где и в его время вместо измерения расстояния в верстах удобнее было «возвратиться к первобытному, хотя и неточному, но не испорченному счету днями пути» [цит. по: 76, с. 31].

Рис. 4. Русская карта Сибири XVII в. Фрагмент

Можно смело утверждать, что без работы, проделанной русскими землепроходцами XVII в., не было бы и замечательных результатов «Великой Северной экспедиции» XVIII столетия, что «сведения, накопленные землепроходцами, стали фундаментом всего последующего знания о Сибири [89, с. 88]. Признавая это, остается лишь повторить вслед за С. В. Бахрушиным, что, «если бы не мужество и упорство русских промышленников и служилых людей, громадное пространство земель от Лены до Тихого океана и от Ледовитого океана до Приамурья оставалось бы еще на долгое время так же недоступно для пауки, как были закрыты для нее до XIX в. истоки Нила в Центральной Африке» [18, т. 3, ч. 2, с. 236]. Таким образом, есть все основания отнести XVII в. к началу эпохи великих русских географических открытий.

* * *

Процесс вхождения сибирских народов в состав Русского государства носил сложный характер и завершился в основном в течение лишь одного столетия. Он определялся множеством факторов, среди которых сила оружия была не единственным и далеко не всегда главным. Немало племен и родов приняло русское подданство добровольно – либо «боясь вперед на себя посылки государевых ратных людей», либо надеясь с русской помощью сломить соседей-соперников, либо рассчитывая на защиту от разорительных вражеских наездов (что было особенно характерно для сибирской лесостепи). Наконец, некоторые этнические группы попали в число подданных московского царя просто в силу того, что, проживая в крайне слабо заселенных местностях, оказывались окруженными со всех сторон русскими поселениями [153, с. 23–44; 58, т. 2, с. 503].

Учитывая эти обстоятельства, советские историки отказались от господствовавшего в старой литературе термина «завоевание», как не раскрывающего всех сторон и всей сложности процесса вхождения сибирских народов в состав Русского государства, и в настоящее время предпочитают говорить о «присоединении» Сибири, поскольку термин этот включает в себя «явления различного порядка» [148, с. 66].

Большую часть сибирской тайги и тундры малочисленные русские отряды прошли, не встретив серьезного сопротивления. Это отмеченное еще дореволюционными историками обстоятельство, несомненно, явилось одной из основных причин феноменально быстрого продвижения землепроходцев от Урала до Тихого океана, и объяснялось оно прежде всего крайне слабой заселенностью сибирской территории. Дни, недели и месяцы служилые и промышленные люди могли не встретить на своем пути ни одного человека, а встречавшиеся им, как уже отмечалось, далеко не всегда стремились к активному противодействию и далеко не всегда были способны оказать его. Более того, местные жители поставляли русским отрядам основной контингент проводников – «вожей» на новые земли. От аборигенов русские обычно заранее узнавали, что ждет их на «от века неслыханных» «захребетных» реках. При межплеменных распрях случалось, что целые группы «иноземцев» присоединялись к отрядам служилых людей [14; 126, с. 85–86].

Все это, однако, не являлось единственной причиной беспримерно быстрых темпов продвижения. Ведь как ни распылено и малочисленно было коренное население Сибири, русских переселенцев в ней в начальный период освоения было еще меньше. Как справедливо заметил В. В. Покшишевский, «временами русская колонизация, словно «захлебывалась» от несоответствия размеров открываемых территорий численности служилых и промышленных людей, все же этих людей оказалось достаточно, чтобы великая эпопея приобщения Сибири к Русскому государству могла быть завершена всего за одно столетие» [111, с. 26].

Быстрое продвижение русских до самых отдаленных уголков Северной Азии объясняется отчасти и самой целью походов, направленных прежде всего на поиск «соболиных мест». Доходность соболиного промысла приводила к быстрому истреблению драгоценного зверька, что толкало промышленных и служилых людей на поиски новых «землиц» [30, с. 352–354].

Успешному продвижению на восток благоприятствовала, наконец, и разветвленная речная сеть Сибири, позволявшая вплоть до Тихого океана перебираться по волокам из одного речного бассейна в другой. Сибирские гидросистемы были настолько удобны, что в представлении некоторых зарубежных исследователей делали несложным как перемещение по гигантским просторам Северной Азии, так и ее присоединение к Русскому государству [см.: 76, с. 69–70; 111, с. 198]. О «легкости завоевания всей Северной Азии» писали и некоторые отечественные историки, в том числе довольно известные [39, с. 194].

Видимо, эти авторы имели весьма смутное представление о природных условиях и общей обстановке в Сибири XVII в. Возразить таким исследователям, пожалуй, лучше всего словами уже упоминавшегося английского ученого Дж. Бейкера: «Продвижение русских через Сибирь в течение XVII в. шло с ошеломляющей быстротой. Успех русских отчасти объясняется наличием таких удобных путей сообщения, какими являются речные системы Северной Азии, хотя преувеличивать значение этого фактора не следует, и если даже принять в расчет все природные преимущества для продвижения, то все же на долю этого безвестного воинства достается такой подвиг, который навсегда останется памятником его мужеству и предприимчивости и равного которому не свершил никакой другой европейский народ» [20, с. 231–232].

Остановимся подробнее на окружавшей сибирских первопроходцев природно-географической среде, посмотрим, каковы были прежде всего чисто внешние условия на «удобном» для русских «пути от Оби до Великого океана» и на путях, которые вели в Сибирь.

Уже переход через Урал, как выяснил крупнейший специалист в области сибирской исторической географии С. В. Бахрушин, был сопряжен с огромными трудностями: с преодолением безлюдных лесных пространств, каменистых перевалов, «тесных» и бурных рек, одни из которых постоянно разбивали суда, другие из-за своей маловодности вынуждали проталкивать их вперед, сооружая ниже по течению временные плотины (обычно из парусов), как это, по преданию, делал еще Ермак. На сухопутной же Верхотурской дороге предстояло преодолеть «грязи и болота непроходимые», лесные завалы, трудный перевал через «Камень», на котором «снеги… падут рано…» [18, т. 3, ч. 1 с. 84—106]. Даже во второй половине XVII в. на, казалось бы, наезженном пути в Сибирь путников подстерегали серьезные опасности, о чем можно судить по запискам ехавшего в Тобольск в 1661 г. Ю. Крижанича, который вместе со своими конвоирами и попутчиками сначала едва избежал участи быть растерзанными волками, а затем едва не был заживо погребен под снегом во время пурги [114, с. 116–120].

В самой Сибири сложность передвижения в первую очередь определялась необходимостью преодоления волоков (наличие которых, по мнению ряда ученых, и делало сибирские пути удобными). Вот условия перехода по одному из волоков – Маковскому.

Для его преодоления требовалось 2–3 дня, но это был путь «через грязи великие», «через болота и речки», «а на иных местах, – сообщает очевидец, – есть на волоку и горы, а леса везде темные». Для переброски грузов там, кроме людей, могли использовать лишь вьючных лошадей или собак, «а телегами через тот волок ходу за грязьми и болоты никогда не бывает».

Не легче был переход на Енисей и по северному, Туруханскому волоку. Здесь «сложность пути заключалась в неоднократных перегрузках клади, так как на разных участках могли проходить суда различной грузоподъемности».

Из кочей или дощаников грузы переносили в лодки, на них двигались по озерам и протокам («рентам») непосредственно к волоку, по нему грузы переносили уже «на себе» или «волокли» на тележках, затем снова передвигались на лодках через систему озер, торопясь пройти их до летнего спада воды, когда через протоки не могли пройти даже на лодках и вынуждены были поднимать уровень воды с помощью парусных и земляных запруд [18, т. 3, ч. 1, с. 112, 119; 12, с. 26, 27].

К востоку от Енисея волоки, как правило, представляли собой горные перевалы; переправить через них лодки и струги обычно не удавалось, всю кладь приходилось переносить на себе, а суда строить заново. Такие сухопутные «вставки» в речные маршруты были довольно значительными, а к трудностям их преодоления добавлялась еще и сложность плавания по самим рекам, изобиловавшим порогами [111, с. 42, 48].

С «великим трудом и большой нужою» было сопряжено, например, передвижение по Верхней Тунгуске (Ангаре); «судовой ход» там был «тяжел и нужен, река Тунгуска быстрая и пороги великие». На них дощаники приходилось выгружать и переносить весь груз «па себе» либо сплавлять на небольших лодках, а пустые суда тянуть «канатами, человек по 70 и больше» по «небольшим проезжим местам, где камней нет». На Илиме плавание опять затрудняли многочисленные пороги, через которые «взводили суды» таким же образом, а грузы «обносили на себе».

Еще труднее был путь через «Ленский волок», особенно по рекам Муке, Купе и Куте. Летом по ним можно было идти лишь на небольших плотах, «а в малых де судах и в стружках отнюдь… итить немочно, потому что… реки каменые и малые, ходят по них судами только в одну вешнюю пору, как половодье бывает… а плотишка… делают малы, только подымают пуд с 20, и везде, бродя, с камени те плотишка сымают стегами, а те де речки, идучи, перед собою прудят парусы».

Главная сложность плаваний по северным рекам определялась крайне коротким периодом навигации, часто вынуждавшим зимовать в пустынных, непригодных для жилья местах.

Проложенные во второй половине 1630-х годов отрядами служилых и промышленных людей сухопутные дороги на северные «заморские» реки были сопряжены с трудностями уже другого рода. Ехать приходилось «о два кони» по безлюдным и диким гористым местностям, в пути лошади нередко погибали, «а иных… сами с голоду съедаем», заявляли служилые люди, прибавляя, что в дороге «голод великий терпят, едят сосновую кору и траву, и корень, и всякую едь скверную».

Однако, пожалуй, самые тяжкие испытания выпадали на долю тех, кто избирал морские пути. Особенностью омывающих Сибирь океанов является прежде всего негостеприимность берегов, а сильные ветры, частые туманы и тяжелый ледовый режим создают на редкость трудные навигационные условия. Чрезвычайно трудным был, например «мангазейский ход» – плавание по бурному «Мангазейскому морю» (Обской губе). «Путь нужен и прискорбен и страшен от ветров» – так характеризовали его в XVII столетии. Редкий год обходился там без «морского разбою», когда не успевшие укрыться от непогоды в устьях рек кочи выбрасывало на берег, а находившиеся в них грузы топило или «разметывало» на расстояние в несколько верст. Многие из выброшенных «душою да телом» мореплавателей погибали в бесплодной тундре от голода и стужи. Случалось, что в течение нескольких лет из-за подобных катастроф ни один коч не мог добраться до Мангазеи.