Текст книги "Погоня за наживой"
Автор книги: Николай Каразин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Новые лица
– Вот мы и вторые сутки сидим здесь, на одном месте! – произнес Ледоколов с досадой, закрывая книгу, которую читал, и засовывая ее под подушку.
– Что же делать? Некоторым приходилось по неделям просиживать на станциях или, вернее сказать, на местах, где предполагаются станции; вот как здесь, например!
– Что вы там делаете?
– Наблюдаю горизонт с помощью вашего превосходного полевого бинокля и изыскиваю средства к дальнейшему нашему движению!
Малоросс сидел на козлах и почти не отрывал бинокля от своих глаз, щурясь и всматриваясь в прозрачные линии миражных озер, в бесконечную даль безлюдной степи.
– Школа терпения, – вздохнул Ледоколов, помолчав немного. – Сигару хотите?
– Вон что-то чернеет; не то всадник, не то... не разберешь, что...
– Хотите сигару?
– Верблюд... или, постойте-ка... Что же это, в самом деле? Позвольте...
Бурченко, не оставляя своих наблюдений, протянул руку.
– Вот кого-то еще судьба посылает. По дороге пыль!
– Экипаж?
– Не видать за пылью. Что-то большое, кажется...
– Уж не дормез ли с нашими дамами?
– Может быть. Далеко еще, верст пять, пожалуй, будет: не скоро дотащатся. Вы, кажется, оживились немного?.. Не хотите ли бинокль?
– Нет, пользуйтесь им; меня это нисколько не интересует!
– Будто?.. А мне показалось...
– Как ни симпатична она, но, наученный горьким жизненным опытом, я смотрю иначе на эти явления!
– Я тоже вот смотрю... (Бурченко даже встал на ноги) и вижу дормез... Теперь это ясно видно!
– Близко?..
Ледоколов сделал движение, будто тоже хотел лезть на козлы.
– Гм!
Бурченко улыбнулся и подвинулся немного. Ледоколов, впрочем, остался на месте.
– Грустную роль берет на себя эта девушка. Судя по намекам, по рассказам, которые мне приходилось слышать... – начал Ледоколов.
– Нисколько не грустную. Коли она так же умна, как красива, то в накладе не будет... Верочка эта, белобрысенькая, та тоже молодец, скоро разыщет, где раки зимуют. Кучеренок – ну, тот мелко будет плавать, натуришка небогатая. Да на что вот сама маменька: вы думаете, устарела барыня... нет, еще посмотрите, как поработает...
– Вы все смотрите с точки зрения наживы... барыша...
– А то как же?.. Ведь это все тоже своего рода горные инженеры, вот как и мы с вами. Мы будем рыскать по горам и запускать в их недра свои буравы и щупы, они тоже, т.е. оно, положим... впрочем, это решительно все равно, дело в результатах!
– Но, послушайте, продавать так свою молодость, девственность, сердце, душу – все за деньги, не согреть себя ни разу истинным чувством, оскорблять так свою духовную природу...
– Чего-с?
– Это не может пройти безнаказанно. Рано или поздно человек остановится, оглянется назад, на свою молодость... Это будет ужасная минута...
– Вот вы опять в крайности ударились... Вот вы изволили видеть, как Спелохватов метал?
– Ну, это к чему?
– Вы, я думаю, заметили, что он, бивши чуть не каждую карту, нет-нет, да и даст что-нибудь и понтеру... Так вот и в этом деле. Вот вы все говорите «продавать да продавать», а иные так ухитряются, что, по-видимому, и продают товар, да из лавки его не выпускают. Все зависит только от уменья и ловкости, а это все достигается рядом опытов, а чтобы сделать опыт, надо сделать решительный шаг. Вот эти барыни и шагнули, да как, чуть не пять тысяч верст сразу. Да напустит на вас Аллах премудрости, храбрые барыни! Нет, это не дормез, а, впрочем, ничего не разберешь; пыль поднялась такая!..
Бурченко протер стекла бинокля и опять приставил его к глазам.
– Они самые!..
– Брозе?!.
Ледоколов вскочил тоже на козлы и взял бинокль из рук своего путевого товарища.
Оригинальный вид представлял распряженный тарантас, стоящий посреди необозримой, гладкой, как море, степи, и эти две бородатые фигуры, в парусиновых пальто, взобравшиеся на козлы, наблюдавшие с сосредоточенным вниманием что-то такое, что опять скрылось из глаз, заслоненное густым пыльным облаком.
Чуть слышно доносился свист ямщиков-киргизов. Темная, тяжелая масса, поскрипывая и позванивая разболтавшимися гайками, медленно ползла по дороге.
Ледокодов поправил рукой свою бороду и стряхнул с нее завязшую соломинку; Бурченко справился, все ли у него застегнуто.
Ближе и ближе подвигался чудовищный экипаж. Теперь ясно уже было видно, что это такое; всякое сомнение исчезло: это не был дормез госпожи Брозе и ее дочери.
Легкая, досада промелькнула на лице Ледоколова.
– Однако, слезем с козел на всякий случай! – предложил Бурченко.
Большая колымага, вроде тех еврейских фур, которые попадаются частенько в наших западных губерниях, на деревянных осях и бычьих колесах, запряженная четверкой верблюдов, приближалась к станции. Верблюды были запряжены попарно: пара в дышле и пара впереди. Передняя пара, должно быть, сильно притомилась и начала приставать, потому что «лаучи» слез с горбов одного из верблюдов этой пары и, перекинув поводья через плечо, шел впереди пешком и тащил усталых животных. На задней паре сидел другой «лаучи» и дремал. Плоская крыша этой колымаги была завалена узлами, перехваченными накрест веревками; из боковых отверстий, служащих для входа и выхода или, вернее, для влазу и вылазу, торчали углы подушек в ситцевых наволочках, торчала даже женская нога, обутая в полосатый синий чулок и красную туфлю без задка.
– Это что за явление? – удивился Ледоколов.
– А вот узнаем... Во-первых, это верблюды не почтовые; видимое дело, они едут на долгих. Где же это мы их обогнали и не видели?
– Ночью как-нибудь, должно быть!
Колымага, дотащившись до станции, остановилась. Лаучи, молча, не обращая никакого внимания на тарантас и двух русских путешественников, словно их тут и не было, принялись отцеплять постромки и выводить верблюдов. Внутри колымаги незаметно было никакого движения; оттуда только слышался храп и тяжелое, носовое дыхание спящих.
«Пойти, поглядеть», – подумал Бурченко и подошел к колымаге. Надо было встать на подножку, чтобы заглянуть внутрь. Так он и сделал. С противоположной стороны в это время лез Ледоколов.
Шесть женщин, пять молодых и одна преклонного возраста, необыкновенно развитых, ожирелых до того, что все формы лоснились, спали на перинах. Между жирным затылком в чепце и углом кованного сундучка торчали тараканьи усики и длинный красный нос чистейшего кавказского типа.
– Наблюдаете? – произнес Бурченко, заметив, с каким вниманием созерцал его vis-à-vis интересную картину.
– Что же это такое?..
– Я полагаю, это тоже горные инженеры. Однако, это уж слишком! Как ни интересно все это, но наблюдать на таком близком расстоянии...
Бурченко соскочил с подножки, Ледоколов тоже опустился на землю. В колымаге послышалась возня; нога в туфле спряталась, вместо нее высунулась черномазая голова восточного человека, оглянулась, щуря на солнце заспанные, маслянистые глаза, и стала вылезать.
– Уф... как же жарко!.. – послышался женский голос. – Ой, как мине хочется пить! – говорил другой женский голос.
– Амалат Богданович, у вас бутилка?..
– А я же почему знаю... – отвечал Амалат Богданович и, заметив посторонних, поспешил оправить свой архалук с нашитыми на груди патронами и закрутил ус. – Мое почтение... Мы тоже проезжаем в Ташкент... Здесь можно пить чай?.. – почему-то обратился он к Ледоколову.
– Отчего же нельзя, – отвечал за него Бурченко, – В степи просторно, и чай пить никому не возбраняется!
– Очень это хорошо... Боже мой, Боже мой! И отчего это только так жарко?.. У нас, в Шемахе, тоже очень жарко; в Варшаве не так чтобы совсем; в Петербурге тоже очень хорошо, там не жарко...
– Не может быть? – удивился Бурченко.
– Нет, не жарко. Вот в Ревеле и в Кенигсберге...
– Не случалось!
– Прекрасный город... Вы бывали в Ташкенте?
– В Ташкенте был.
– Вот и мы едем в Ташкент... Да что же вы спите все? Вставайте, вылезайте; здесь будем пить чай и гулять будем немножко!
Из колымаги выбросили большой ковер. Амалат Богданович ухватил его за угол и поволок на то место, где ложилась тень от их экипажа. За ковром последовало несколько подушек, наволочка с булками. За всем этим полезли девицы, за девицами пожилая дама с самоваром под мышкой и двумя металлическими чайниками. Кавказец почтительно принял от нее посуду и помог ей спуститься на землю.
– Ставь самовар, Амалат... Пусти меня тут сесть, Каролина! – произнесла почтенная дама и лениво, с самой сладкой миной, раскланялась с нашими приятелями.
Амалат засуетился над самоваром, пыхтя и раздувая его трубу, и осторожно закупоривал бочонок, из которого наливал воду.
– А нельзя будет полюбопытствовать, – обратился Бурченко к восточному человеку, – что именно вы предполагаете устроить в Ташкенте?!
– Новый ресторан!
– Ну, а вот эти барыни, что же они будут делать?
– Будут подавать господам кушанье и играть на арфе! – серьезно ответила за своего мужа Августа Ивановна.
– А что, позвольте теперь вас спросить... – обратился, в свою очередь, восточный человек к малороссу.
– Что прикажете?
– Когда вы изволили быть в Ташкенте, не было там еще ресторанов?
– Таких, как ваш, еще не было, да и теперь нет. Вы первый!
– Ой, как же это хорошо! Слышите, Августа Ивановна, мы первые!
– О!.. – осклабилась почтенная дама, – Вы, господа, к нам, пожалуйста, заходите, когда мы устроимся...
– Непременно...
***
– А близко здесь аулы? – спросил киргиза Бурченко.
– Должно быть, недалеко. Вон, видишь, солнце? Оно теперь уже на низ пошло, как дойдет совсем до земли, можно назад успеть вернуться!
– Ну, поезжай в аул!
– Зачем же ты в аул посылаешь?
– А по своему делу. Сделаешь – целковый дам!
– Что же тебе там надо?
– Скажи там бию, или кто там есть постарше, чтобы прислал сюда лошадей или верблюдов отвезти наш тарантас в аул. Скажи мол, купцы едут; хотят у них погостить!
– Купцы? – киргиз подозрительно посмотрел на проезжих.
– Известно, купцы, а ты думал: чиновники?
– То-то. Ну, я там скажу. Давай целковый!
– Половину на, а остальную – когда приведешь лошадей. Ты скажи им, что я за лошадей тоже заплачу, слышишь?
– Слышу-у... Эх!.. Далеко как аул, очень далеко, и так далеко, что не хочется ехать!
Киргиз лениво потянулся и сделал вид, будто собирается прилечь.
– Ведь, экая хитрая свинья: ты же ведь, говорил, что близко, что к солнечному закату назад вернуться можно?
– Да как ехать; если уж очень гнать... Да нет, у меня верблюды очень устали. Не поеду!
– А, ну, хорошо же, так я сам поеду!
Бурченко выбирал глазами между лежащими верблюдами, которого бы взять. Темно-бурый нар, недавно только остриженный, почему-то ему приглянулся больше прочих. Он подошел и взял за волосяной арканчик, продетый в надорванные ноздри животного.
– Кой (оставь), не твой верблюд! – крикнул киргиз.
– Ладно, испорчу – заплачу!
Малоросс дернул за повод и издал гортанный хриплый звук, которым обыкновенно поднимают верблюдов на ноги. В ту минуту, когда животное подобрало зад, чтобы подняться, Бурченко вскочил на седло, и верблюд поднялся вместе с всадником.
– Ну, прощай, до свиданья, товарищ! – крикнул Бурченко и тронулся.
– Ведь вы не знаете дороги? – крикнул ему вслед Ледоколов.
– В степи надо знать только, в какую сторону ехать; а это я знаю!
– Смотри, Маллык, как бы тебе не вышло чего, – остерег пожилой лауча молодого товарища, – Пожалуется там бию, что ты его не послушал!
– Эй, шайтан! Я его догоню!
– Садись вот на этого да догоняй. Поезжайте лучше вместе.
Киргиз поднял другого верблюда, сел и пустился тяжелой, развалистой иноходью догонять Бурченко. А тот далеко уже виднелся в степи, беспрестанно погонял своего верблюда ударами нагайки и уже чуть мелькал в пыли белой спиной своего парусинового балахона. Ледоколов взял бинокль и наблюдал обоих всадников. Расстояние между задним и передним становилось все меньше и меньше, наконец, они сошлись; поспорили, должно быть, помахали руками. Бурченко вернулся, а киргиз исчез совершенно из глаз, погнав своего верблюда туда, где были аулы.
– Фу, как раскачало... отвык! – произнес Бурченко, слезая с верблюда.
Амалат Богданович со всей своей компанией с недоумением и подозрительно смотрели на происходившие перед их глазами маневры. Они положительно не понимали, что это такое делается. Даже сам Ледоколов недоумевал немного.
– Вот мой план, – говорил Бурченко. – Нам приведут лошадей; мы поедем в аулы. Оттуда мы договорим кого-нибудь везти нас степью, мимо почтового тракта, от аула к аулу и т. д. Если мы будем и медленнее двигаться, то, по крайней мере, путешествие наше будет интересней. Да еще это вопрос, медленнее ли?
– Позвольте вас попросить с нами чай кушать! – подошел к ним Амалат Богданович.
– Пожалуйте, господа! – с приятнейшей улыбкой протянула Августа Ивановна.
– Помилуйте, в таком приятном обществе...
Бурченко подставил локоть Ледоколову, тот взял его под руку. Они подошли к ковру. Эмма, Матильда, Розалия и Каролина пораздвинулись и дали место гостям.
XIГрозные вести
Как только начало заходить солнце, и в степи посвежело, как с той стороны, куда поехал лауча, посланный опытным степняком, показалась довольно большая группа верблюдов, резким пятном обозначаясь на красном фоне заката. Верблюды шли скоро, рысцой; ясно, что они были налегке, без вьюков; виднелись два или три всадника; впереди же всех катил посланный лауча, издали еще давая знать резким криком о своем приближении.
Дамы хотя и были предупреждены Ледоколовым о том, что послано в аулы за верблюдами, и что, вероятно, их скоро приведут, все-таки перетрусили при виде быстро приближающейся кавалькады и с визгом полезли в свою фуру. Даже храбрый кавказец пожелтел и оттопырил губу; он встал на подножку фуры и несколько раз повторил: «Ах, Амалия Ивановна, я не знаю, что это... пожалуйста, поищите мой кинжал: он там где-то, между подушками...»
С верблюдами приехало еще человек пять любопытных киргиз; все они похаживали мимо фуры, полы которой были спущены на всякий случай... Амалат Богданович глядел испуганным зайцем и вздрагивал каждый раз, когда кто-нибудь из прибывших чересчур уж близко подходил к экипажу или же обнаруживал свое намерение заглянуть: да что же там внутри, о чем так хорошо рассказывал лауча, что вызвал их из аула?
Долго спорил и убеждал приехавших Бурченко, стараясь доказать, что до их аулов близко и что довезти их туда не может стоить по пяти целковых с верблюда, как заломили киргизы. Те настаивали на своем, уступали понемногу и потом вдруг, ни с того, ни с сего, возвращались к прежнему требованию. Наконец, сладились, и то потому только, что малоросс обещал сам поехать в аулы и нажаловаться на них бию, а то так и самому губернатору, как доедет до «большого города».
Порешили по рублю за каждого верблюда и принялись запрягать их в легонький тарантас Ледоколова.
– Тут и одному везти нечего, а вы мне шестерых напутываете; только повозку поломаете! – убеждал Бурчепко.
– Тяжелая арба! – лаконически отвечал коренастый, полуголый киргиз и, как бы в доказательство своих слов, одним плечом приподнимал на пол-аршина от земли задок экипажа со всеми привязанными там чемоданами.
Долго возились, спорили, шумели, наконец, тронулись. Верблюды оказались никогда ни ходившими в упряжке и чуть не разнесли по кускам тарантас. Делать было нечего – пришлось ограничиться только двумя верблюдами и отпрячь четырех; деньги, впрочем, получены были за всех, да еще вперед, на том основании, что, как заявил один из киргизов, ведший переговоры, «вашему брату, русскому, нельзя верить ни на вот столько», причем он показал на своем пальце, насколько именно нельзя верить русскому.
– И обидеться не смеешь, ибо они резон имеют! – заметил Бурченко.
Товарищи подошли к фуре, пожелали дамам счастливого пути и благополучного прибытия на место действия, раскланялись и сели в тарантас. На каждого из верблюдов село по киргизу; конные тоже прихватили их своими арканами. Верблюды пугливо озирались, ежились и вот-вот норовили шарахнуться в разные стороны.
Тронулись.
– С этой минуты мы начинаем путешествовать по новому методу, – произнес Бурченко, – и, поверьте, в накладе от этого не будем!
– Я отдаюсь в полнейшее ваше распоряжение и преклоняюсь перед вашей опытностью! – отвечал ему Ледоколов.
– Путевой, только путевой, – поскромничал малоросс. – Однако, они подхватывают! Смотрите, если мы часа через два не будем в аулах!
Было темно, и тарантас прыгал по кочкам, скрипел и сильно покачивался. Ехали без дороги, целиком степью; кусты колючки и бурьяна шуршали и потрескивали, попадая под экипажные колеса; упряжные верблюды вздыхали, пыхтели и подбрыкивали на ходу, когда тарантас набегал на них и свободно подвязанные оглобли задевали по цыбатым ногам животных. Раза два верблюды распрягались или же обрывали постромки; тогда приходилось останавливаться; начиналась опять возня с упрямыми животными; для того, чтобы запрячь их, надо было класть их на землю и надвигать к ним тарантас руками. При усилившейся темноте эта операция занимала много времени. Раза два тарантас крякнул чрезвычайно подозрительно.
– Я боюсь, как бы нам не пришлось бросить наш тарантас за негодностью и продолжать путь на вьюках! – заявил свое опасение Ледоколов.
– Все случается... – утешил его Бурченко.
– Что это: аулы?
Впереди что-то чернело, и слышались голоса.
– Аулы ваши, что ли, вон виднеются? – переспросил у ближайшего киргиза Бурченко.
– Какие аулы? Нет, то не аулы; аулы еще далеко! – отвечал киргиз, приглядываясь вперед.
– Что же это там?
– Это? Караван!
– Да разве здесь дорога?
– Нет дороги. Это из наших аулов чиновников выпроваживают!
– Каких чиновников?
– А разве мы знаем, каких? Вы лучше знаете!
– Ничего не понимаю!..
Караван приближался. Можно было рассмотреть, что это тоже были какие-то экипажи, запряженные лошадьми и верблюдами; их конвоировали человек двадцать конных. Всадники были вооружены, и на более светлом фоне неба чернелись тонкие черточки киргизских пик. Колокольчики бренчали под дугами тех тарантасов, которые были запряжены лошадьми; слышалась протяжная, монотонная киргизская песня; слышался какой-то подвыпивший, хриплый тенорок, отхватывающий:
«Ой, барыня, барыня,
Сударыня-барыня!»
– Что такое за чиновники? – стал приглядываться Ледоколов.
– Комиссия какая-нибудь специальная; теперь они в ходу, эти комиссии-то! – высказал свое предположение Бурченко.
Поезда поравнялись.
– Стой! Что за люди? – крикнул с козел переднего тарантаса казак-оренбуржец.
Должно быть, он сделал этот оклик по приказанию сидящего в экипаже, потому что перед этим он нагибался с козел назад и выслушивал почтительно чей-то полушепот.
– Эй, придержи своих верблюдов, тамыр! – остановил своего возницу Бурченко. – Купцы по своим делам! – крикнул он в ответ на оклик.
– Стой, стой! – кричал казак.
– Стой, стой! Да остановитесь же вы, дьяволы! – послышались голоса из других экипажей.
– Это еще что за нахальство? – чуть не вскрикнул Ледоколов и поднялся на ноги.
– Успокойтесь, это не к нам относится, – удержал его товарищ. – Это они на своих возниц кричат!
– Чего стой? Гайда, гайда! Не надо «стой», гайда дальше! – подскакал к переднему тарантасу конный киргиз.
– Я стрелять буду, каналья! Стой, тебе говорят! – высунулась из экипажа темная фигура в шинели и в фуражке с кокардой.
– Не можешь ты стрелять! Гайда, ступай вперед!
Казак на козлах вырывал вожжи из рук киргиза-ямщика, тот не давал и нахлестывал лошадей. Лошади бились и рвались из упряжи. Из других тарантасов повыскакивали пассажиры и подбежали к переднему экипажу. Подвыпивший тенор дотянул до конца свою «Барыню». Два сильно шатающихся кителя подошли к тарантасу Ледоколова.
Оба поезда остановились.
– Ничего не понимаю... – как бы про себя шептал Ледоколов.
– Догадываюсь, догадываюсь... – так же точно бормотал Бурченко.
– Господа купцы, вы это куда? – произнес один из шатающихся кителей.
– В аулы! – отвечал малоросс.
– На свою погибель?
– Как так?
– Назад, назад скорее, если вам жаль ваших голов!
– Бунт... да какой!.. – таинственно предупреждал другой китель, пытаясь стать на подножку экипажа, но никак не попадая ногой, куда следует.
– Где, кто?
– Однако, это новость! – удивился Ледоколов и, признаться, немного струсил. – Вот штука!
– Господа, я должен вас предупредить, – вежливым, приятным, самым, впрочем, официальным баритоном заговорила из своего экипажа фуражка с кокардой. – Вся степь в восстании, и вы не в безопасности. Мой совет...
– Удирайте скорее, да и все тут! – перебил один из кителей.
– Знаете, пока это еще не разошлось... пока что... – подвернулся сбоку не то мундир, не то охотничий кафтан (в потемках нельзя было разобрать).
– Да где же восстание? Мы положительно ничего не слыхали! – удивлялся Бурченко. – Там все так спокойно...
– Я вам это сообщаю, я предупреждаю вас, а впрочем, как угодно! – обиделась немного фуражка.
– Поворачивайте оглобли и утекайте с нами! – шептал китель.
– Я не знаю, впрочем, с какими целями вы едете… – не без двусмысленности говорила фуражка.
– Послушайте, а, может, и в самом деле опасность серьезная? – тихо говорил Ледоколов.
– Пустяки! Это повторение старого. Я уже понял, в чем дело!
– Мы арестованы! – заявил один из кителей.
– Да-с, в плену! – пояснил неопределенный костюм.
– Куда же это вас везут – в Хиву, что ли? – улыбнулся Бурченко.
– А не знаем, право...
– Выведем на большой тракт и пустим! – объяснил, наконец, конный киргиз ломаным русским языком.
Он понимал, о чем говорили между собой встретившиеся, и все время переводил содержание разговора своим товарищам. В это же время он допрашивал киргизов, везших Ледоколова и Бурченко, и, по-видимому, остался доволен результатами своего допроса.
– Странный плен! – удивился Ледоколов.
– Ну, господа, счастливого вам пути! Каждый едет разной дорогой; вы – в плен, мы – в восставшие степи! – раскланялся Бурченко.
– Ваша фамилия? – строго и холодно полюбопытствовала фуражка.
– Бурченко, – к вашим услугам; а товарищ мой... – Вы позволите назвать себя?
– Ледоколов! – поспешил предупредить его товарищ.
– Гм, понимаю... – произнесла фуражка и откинулась внутрь экипажа.
«Шла барыня по мосту,
Полна шляпка хворосту...»
– опять начал тенор.
– А что, господа, не можете ли вы поделиться табаком: у меня весь вышел, а в степи, вы сами понимаете... – попросил неопределенный костюм.
– С удовольствием! – произнес Ледоколов и вытащил ящик с сигарами.
«Ай, барыня на печи,
Сует в карман кирпичи...»
– Развеселые пленники!
– Эй, лучше бы вернуться!
– Гайда, гайда! – опять начались понукания конвоирующих киргизов.
– Прощайте!
– Счастливой дороги!
Поезда разъехались, и долго еще слышались в степи звон колокольчиков и крики: «Гайда, гайда!» – и сквозь все это прорезывались временами забористые куплеты «Барыни».
– Все-таки я решительно не понимаю, в чем дело! – говорил Ледоколов, прислушиваясь к этим удаляющимся звукам.
– В ауле все узнаем подробно!
– Но, послушайте, все это так странно... Ну, если и в самом деле?
– Старые песни!..
– Жаль, что вы не расспросили хорошенько этих киргизов!
– Они вам то же бы сказали, что и я сейчас говорил: приедете, мол, в аулы, все сами узнаете. А что, тамыр, далеко еще до ваших аулов?
– Вон они!..
Киргиз, сидящий на козлах, протянул руку с нагайкой и указал вдали, на самом горизонте, красные пятна кострового зарева.
– Ха-ха-ха!.. – вдруг расхохотался Бурченко.
– Чего вы?
– А вспомнил я о наших барынях, что сидят теперь на станции. Теперь они нашли себе надежную охрану. Ведь вся эта комиссия поехала в ту сторону!
– Вот банкет зададут, на тракте-то!
– «Гран плезир!» – вспомнил Бурченко. – Тише вы под горку-то!
Тарантас перебирался через некрутую степную балку. Темные горбатые массы паслись по сторонам. Неподалеку заржала лошадь... другая, третья... Доносились голоса... Тарантас поднялся на противоположный высокий берег балки.
Громадные, широко раскинувшиеся аулы, освещенные сотнями костров, оживленные, шумные, открылись перед глазами путешественников. Густые столбы дыма, снизу красные, сверху освещенные только что поднявшейся луной, клубились над аулами. Пестрая толпа, – преимущественно женщины в высоких белых тюрбанах, – стояла на дороге и дожидалась прибытия тарантаса. Черные, закопченные, пузатые, совершенно голые дети, с торчащими на бритых головах косичками, кричали, кувыркались и орали по обеим сторонам экипажа.
– Гей! Гей! – весело кричали киргизы-конвой.
Резкий свист и ответные крики «Гей, гей!» неслись им навстречу.
– Ну, вот мы и в центре восставших аулов! – произнес Бурченко.
Тарантас остановился.
