Текст книги "Остров"

Автор книги: Николай Мороз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Торговал он всем подряд: солью, спичками, разнокалиберными батарейками, фонариками, рациями, лекарствами, продуктами длительного хранения, одеждой и обувью, как новой, так и поношенной. Цену не ломил, к разумному торгу проявлял понимание и шел на небольшие уступки, особенно для постоянных покупателей, вроде нас с матерью. Принимал торговец и заказы – в основном, это были патроны. И на оружие, конечно. Наркотиками он также не брезговал. Ездил всегда один, вооруженный до зубов, и сейчас, пока следил за шустрым узкоглазым помощником, держал руку на перекинутом через плечо ремне карабина.

Где он все доставал – непостижимо, но заказ всегда привозил в срок и в надлежащем виде и ассортименте. Вопросов лишних не любил, да и охотников задавать их не находилось. Каждый получал свое, товар и деньги находили нового хозяина, и участники сделки расставались, довольные собой и друг другом.

Мать говорила с торговцем, рядом с ней на земле стояли несколько коробок и здоровенная канистра с заказанной неделю назад соляркой для дизеля. Я был еще далеко, но обрывкам разговора, доносившимся до меня, понял, что мать пытается сбить цену за позднюю доставку. Торговец ворчал что-то насчет колес и дождей, мать гнула свое, и их торг грозил затянуться надолго. Я подошел к фургончику и, не обращая внимая на присевшего передохнуть помощника, принялся разглядывать товар. Все как обычно, все, что надо для нас, почти забывших, что такое блага цивилизации. Я присматривался к новехонькой «двойке» – теплой непромокаемой куртке и штанам, прикидывая, что неплохо бы прикупить их себе на зиму. С обувью проблем пока не было, поэтому я сосредоточился на «двойке».

– Сколько это стоит?

Ответа не было, и я повторил:

– Сколько?

Снова тишина, помощник торговца молчал, как рыба… хотя это сравнение по нынешним временам уже не совсем корректное. Некоторые твари, извлеченные из глубин – обычные рыбы, вполне земного происхождения и узнаваемые – научились издавать звуки: рычание, или что-то вроде кошачьего шипения, или писк, напоминавший плач ребенка. После этого кто-то всерьез решил, что вода и земля отныне прокляты, кто-то уехал подальше от побережья, а кто-то до сих пор молчит, хоть и обязан быть разговорчивым, вежливым и ловить каждое желание покупателя.

– Сколько? – нетерпеливо выкрикнул я и посмотрел на очкарика. Тому было не до меня, он стоял, согнувшись в низком салоне, упирался макушкой в потолок и смотрел куда-то мне за спину. Пристально смотрел, щурил и без того узкие глазки, снял очки, надел, вытянул несуразную голову на тонкой шее. Я не выдержал – обернулся.

У дверей в трактир стоял Билл, стоял, завернув полу куртки и держась за рукоять браунинга, и тоже не сводил с очкарика глаз. Они явно узнали друг друга, но виду не подавали – ни один, ни другой, просто смотрели, пристально, не отрываясь, точно оба желали убедиться, что не обознались. Мне даже стало неуютно под их взглядами, я чувствовал, что оказался в центре какой-то опасной игры, но в чем она заключалась, не мог ни сказать, ни даже догадаться. И только мать с хозяином фургона ничего не замечали. Их торг, временами переходивший в легкую перебранку, катился к завершению. Мать выторговала почти половину стоимости канистры и подошла ко мне.

Игра в «гляделки» тут же закончилась, Билл исчез за дверью, очкарик, наконец, обратил на нас внимание. И назвал цену «двойки», вполне приемлемую, не заоблачную, но мать все равно тяжко вздохнула, повернулась к торговцу, а тот развел руками – рад, мол, подешевле, но извини, хозяйка, ты и так из меня полведра крови выпила.

– Ладно, давай, – мать отсчитала деньги, забрала покупки и велела мне перетаскать коробки в кладовую. Пока я возился с ними, пришло время обеда, снова пошел дождь, правда, без снега, за окнами потемнело. Билл не показывался, и мать решила, что тот напивается у себя в комнате.

– Черт с ним, – сказала она, пока мы обедали, – может, от виски у него начнется белая горячка, и тогда я без хлопот покопаюсь в его рюкзаке и заберу свое. Мне чужого не надо, – повторила она, глядя на меня, заставила собрать посуду и пошла вместе со мной в кухню.

В коридоре на втором этаже хлопнула дверь, потом послышались шаги и заскрипели ступени старой лестницы. Она была деревянной, мать сказала, что отец настоял на этом, и благодаря ему, мы знали обо всех передвижениях наших постояльцев, когда те, накачавшись виски, вползали на второй этаж или скатывались вниз. Билл с рюкзаком за плечами топал, как слон, нимало не старался скрыть свое присутствие, с грохотом и скрипом свалился вниз и едва не снес с дороги мою мать. Тереза встала перед ним с полотенцем в руках, замахнулась на него, как на муху, залетевшую на торжественный банкет, и выкрикнула:

– Куда это вы собрались? Нет, мне безразлично, в каком направлении вы провалите отсюда, но сначала отдайте мои деньги! Вы должны мне за две недели…

Билл попытался обойти ее, но Тереза угадывала все его маневры и неизменно оказывалась перед носом нашего постояльца. Тот пометался еще немного, остановился, тяжело дыша, сощурился не хуже давешнего китайца и рявкнул матери в лицо:

– Пошла вон, дура! Какие еще тебе деньги, я заплатил сполна! Вот, забери!

Он швырнул на пол несколько монет, мать мельком глянула на них, схватила с верхней тарелки у меня в руках кухонный нож и выставила его перед собой.

– Ты мне должен, – по слогам повторила она, наступая на Билла, – и должен много, а не эти крохи. Я тебе не нищенка на паперти, отдай мое и проваливая к чертям! Ну! – она ткнула ножом в воздух перед собой, Билл невольно шарахнулся прочь и глянул в окно. И опустился на нижнюю ступеньку, не обращая на Терезу никакого внимания.

Я пока плохо соображал, что происходит, события развивались стремительно и как-то нелогично: вот Билл ломится по дому, как кабан по зарослям, а вот сидит на ступеньке, обхватив голову руками, а над ним с ножом в руках стоит моя мать. Впрочем, крови не видно, криков боли не слыхать, зато с дороги доносится звук двигателя – к трактиру едет мотоцикл.

Все это я увидел, попытался совместить, сложить воедино, но ничего не получалось. Мать тоже остановилась и вопросительно посмотрела на меня. Я поставил посуду в раковину и подошел к окну.

Мотоцикл приближался, он ненадолго пропал за холмом, потом, заложив крутой вираж, поднял из-под колес волну грязи, и тут я увидел, что едут двое. «Неплохо, хоть какой-то доход» – мелькнула у меня мысль, и тут Билл открыл рот.

– Что ты наделала, – он с тоской смотрел на мать, – что ты натворила, овца. Я мог бы быть уже далеко, я опередил бы их, ушел, как месяц назад, как и полгода. Если бы не ты со своими грошами…

Из него точно всего кости выдернули, Билл привалился спиной к перилам, прикрыл глаза, и мне показалось, что он вот-во уснет. И запросто бы уснул – я видел перед собой до смерти уставшего, загнанного в угол человека. И только тут сообразил, что этих двух на мотоцикле он и ждал все недели, пока жил у нас. Для этого и попросил комнату с видом на дорогу, мерз в ней, не спал ночами и ждал. И дождался – мотоцикл ревел уже близко, двигатель рыкнул в последний раз и замолк. Шаги, голоса, один из которых показался мне смутно знакомым, стук в дверь.

Мать глянула на меня, на Билла, спрятала нож за спину, и повернула в замке ключ. На пороге показались двое.

Того, что вошел первым, я узнал сразу – это был помощник торгаша, узкоглазый очкарик. Только сейчас он не сутулился, кудрявый реденький пучок на макушке исчез, волосенки прятались под вязаной шапкой, надвинутой на самые очки, облик завершала улыбочка, придававшая торгашу вид ученого кролика. Вторым оказался здоровенный негр в черной кожанке, светлых, заляпанных грязью камуфляжных штанах и высоких ботинках. Очень коротко стриженый, провонявший соляркой и рыбой детина хлопнул напарника по плечу, и тот убрался с дороги. Мы с матерью невольно расступились, и негр оказался с Биллом один на один.

Наш постоялец только и успел, что подняться на ноги, но бежать ни вверх, ни вниз у него не было ни возможности, ни сил. Оба гостя, даже хлипкий на вид очкарик, легко догнали бы его и остановили, что Билл и сам превосходно понимал, поэтому не тронулся с места, а в упор смотрел на вошедших.

– Билли! – сладко пропел очкарик, – наш дорогой Билли! Ты что – не рад? А я-то думал, что ты обрадуешься нам, как выпивке. Ты что, не узнаешь своих старых приятелей Билл? Я вот узнал тебя сразу, хоть ты и изменился. Ну, здравствуй, Билли!

Он шагнул вперед, наступив по пути мне на ногу и не обратив на это никакого внимания, и протянул нашему постояльцу руку. Тот уже окончательно пришел в себя и стоял ступенькой выше своих гостей, но радоваться встрече не торопился, смотрел недобро, пристально и цепко и пока помалкивал, держа правую руку в кармане куртки.

– Билл, – укоризненно проговорил негр, – это невежливо, в конце концов. Мы пришли проведать своего старого друга, живущего в этом прекрасном трактире на отшибе, а ты даже не пригласил нас войти. Ах, Билли! Сколько воды утекло с тех пор, как я лишился своей клешни!

Мы с матерью уставились на него во все глаза. Обе руки у негра были на месте, одной он держался за перила, вторую, как и Билл, держал в кармане. И тут вытащил ее, поднял, и мы увидели, что кисть ее точно сведена судорогой – пальцы сжаты в подобие кулака, а кожа цветом напоминает припыленную мукой головешку.

– Ты помнишь, Билли, как порезал мне руку, и она больше не служит мне, как раньше? – спросил негр. Очкарик обошел нашего постояльца с другой стороны, и они оба принялись наступать на Билла.

– Помню, – выговорил, наконец, тот, – отлично помню. И, бог свидетель, сделал бы это еще раз и с превеликим удовольствием. Но теперь я перерезал бы тебе твою черную глотку, Черный брат, чтобы ты заткнулся навсегда. Берегись и ты, Хью, – он толкнул в грудь очкарика, и тот не удержался, зашатался на ступеньке и свалился бы, но успел ловко спрыгнуть на пол. Глазенки Хью мигом распахнулись, и теперь он напоминал мне взбешенного ежа – в период обострения заболевания эти зверьки себя не контролируют, могут напасть, покусать до крови, и от них лучше держаться подальше, что я и сделал, отступив на шаг в сторону кухни, и попробовал втолкнуть туда мать. Однако она отмахнулась от меня и продолжала разглядывать странную троицу. По выражению ее лица я понял, что Тереза еще не потеряла надежды вытрясти из Билла долг.

– Ладно, – сказал тот, – вы выследили меня. Что дальше?

И оказался еще ступенькой выше. Что он задумал – сказать я затруднялся. Если план Билла состоял в том, чтобы каким-то образом вернуться в свою комнату и десантироваться из окна, то затея заранее была провальной. Второй лестницы у нас не было, и лететь ему предстояло метров с трех-четырех: строили дом на совесть, потолки у нас высокие, а комнаты просторные, ни какие-нибудь клетушки. Так что прыжок мог закончиться для нашего постояльца плачевно, даже паршиво закончиться, да так, что неживая рука Черного брата пустяком покажется.

– Давай поговорим, Билли, – предложил Хью, становясь рядом с негром, – нам есть, что обсудить, не так ли? Будь же благоразумен, друг мой, мы просто поговорим, и все.

– Хорошо, – согласился вдруг наш постоялец, – давай, Хью. Давай посидим, поболтаем, как раньше, за стаканчиком доброго виски. Хозяйка нальет нам, да, хозяйка?

Черный брат и очкарик разом обернулись на нас с матерью, а Билл только того и ждал. Выдернул из кармана браунинг, щелкнул предохранителем и спустился на одну ступеньку вниз. Хью и Черный брат расступились, негр прижал к груди изуродованную руку и изобразил что-то вроде издевательского поклона.

– Узнаю тебя, Билли, – проговорил он, не сводя с нашего постояльца блестящих черных глаз, – ты, как всегда, перехитрил нас, своих лучших друзей. Он сделал нас Хью, мы опозорены, как же нам теперь быть?

У очкарика сделался такой вид, что он того гляди заплачет. Он принялся тереть глаза, будто утирая слезу, стянул с головы шапку, протер ею очки и вдруг швырнул шапку в сторону. Она пролетела перед носом Билла, заехала негру по щеке и тот отпрянул. Я инстинктивно вытянул руку и схватил шапку на лету, поймав на себе взгляд Билла и матери. Все длилось мгновение, не больше, но этого хватило – Черный брат и Хью одновременно вытащили оружие и направили его на Билла. У негра в руке я разглядел нечто устрашающее, похожее на кольт, а что там держал в своих грязных лапках Хью, мне было безразлично. Я глянул на вороненый ствол и понял, что Билли продул вчистую. Сказалась усталость или напряжение, что не отпускало его все эти недели, или все сразу, но он прозевал маневр и попался на примитивный отвлекающий прием.

– Вот так, Билли, – с укоризной проговорил негр, – вот так ты встречаешь своих друзей. Забери у него оружие, – это относилось уже ко мне. Я подошел и, не глядя на оторопевшего Билла, взял у него браунинг, который мгновенно заграбастал себе Хью и запихнул под куртку за пояс джинсов.

– Молодец, – покровительственно улыбнулся очкарик, – хороший мальчик. Дай сюда.

Он вырвал у меня из рук свою шапку и показал стволом в сторону кухни:

– Топай туда, Билли, там и поговорим. А ты, – он снова улыбнулся своей мерзкой улыбочкой, – принеси нам виски. А потом закрой дверь. И оба убирайтесь отсюда!

В другое время я бы набил ему рожу, хорошо бы начистил, качественно, так, что эта дрянь надолго бы запомнила урок. Я был выше этого дохляка Хью и весил больше кило на пять-шесть. За пару минут уложил бы его на лопатки, но сейчас расклад был не мою пользу. Я пошел за бутылкой, поставил ее на стол, за которым уже сидел прямой, как палка, Билл. Черный брат держал в одной руке кольт и целился Биллу между глаз.

Хью приказал нам напоследок:

– Пошли вон, оба. Вернетесь, когда я скажу.

И грохнул кухонной дверью так, что с притолоки посыпалась пыль. Мы с матерью переглянулись, Тереза приложила палец к губам, показала на дверь, потом приставила ладонь к уху. Понятное дело, что на приказы какого-то там Хью она плевать хотела и собиралась подслушать разговор, а мне показала на рюкзак Билла, потом ткнула пальцем в потолок. Она явно хотела, чтобы я унес рюкзак в одну из комнат и хорошенько там его припрятал. И я был с матерью согласен: что-то подсказывало мне, что рюкзак больше Биллу не понадобится, а постоялец задолжал нам достаточно, чтобы мы могли немного покопаться в его вещах.

С рюкзаком я разделался быстро, просто забросил его в кладовку и закидал разным барахлом. Потом очень тихо, насколько это было возможно на скрипучей лестнице, сбежал вниз и остановился у двери. Мать была там, я не сразу увидел ее в полумраке – Тереза стояла на коленях, приникнув ухом к замочной скважине. Заметила меня, сделала недовольное лицо и жестом приказала убираться, но я сделал вид, что не понял. Подошел осторожно, остановился рядом с матерью и прижал ухо к двери.

Все это было очень рискованно – мы оба это прекрасно понимали. Кто-то из троицы мог в любую минуту проверить, не подслушиваем ли мы, или просто выйти из кухни, но в собственном доме подчиняться распоряжениям первого встречного прохвоста мы не собирались. Да и неплохо было бы знать, как там разворачиваются события, чтобы вовремя сообразить, как нам самим быть дальше – в итоге «дружеской» беседы ни я, ни мать нимало не сомневались, заранее мысленно пожелав Биллу вечную память.

Долгое время, несмотря на все свои старания, я не слышал ничего, кроме невнятного говора. Иногда и он стихал, прерывался звоном и стуком, потом мне показалось, что я слышу голос Билла, как он предлагает своим старым корабельным друзьям перечень направлений, куда те могут отправиться в любой момент. Потом снова невнятный гул, стук и голос негра: «Где карта, Билли? Нам нужна карта, а не твоя трижды никому ненужная жизнь. Отдашь карту…» – дальше было неразборчиво.

Мы с матерью переглянулись при слове «карта». Это было уже кое-что: осязаемое, материальное и имевшее свою цену. Я первым делом решил, что карта, скорее всего, хранится в рюкзаке, который я так надежно упрятал в кладовку, но поразмыслив, решил, что вряд ли Билл стал бы держать этот – возможно дорогостоящий артефакт или что там было на самом деле – в доме. Наверняка карта находится в надежном месте, и Биллу это место хорошо известно.

Виски делал свое дело, голоса становились все громче, ругань крепла, Билл и его «друзья» не стеснялись в выражениях, орали так, что мы с матерью преспокойно слышали бы их и на улице, если б нам вздумалось там прогуляться. Но вместо этого мы сидели под дверью и ждали, когда все закончится, а чем – примерно уже представляли. Поэтому, когда ругательства достигли пика, потом что-то упало с грохотом, раздался звук удара, а потом и выстрел, мы не особенно удивились. Я успел отпрянуть в сторону, когда дверь треснула прямо у меня перед носом, пуля прошла навылет, выбив из створки фонтанчик щепы.

Лицо обожгло как от сильного мороза, потом стало тепло, я коснулся щеки пальцем – на нем была кровь. И скулу жгло, точно по ней провели наждаком, вниз, к подбородку скользили теплые тонкие струйки. Я не совсем понимал, что происходит.

– Данила! – крикнула мать. – Ты цел?

Она так и сидела на корточках перед дверью, пуля прошла над ее головой, но мать, кажется, этого даже не заметила. Как не обратила внимания на жуткий грохот, на второй выстрел и звон, что раздался следом, кинулась ко мне, потащила в коридор, но остановилась – дверь в кухню распахнулась.

На пороге показался Билл, в руке он держал кольт и целился в нас, вид у постояльца был совершенно безумный, из носа шла кровь, костяшки пальцев правой руки разбиты. Мы с матерью застыли на месте, Я глядел за спину Билла, увидел сквозь сизую пороховую дымку, что на полу лежит очкарик, лежит на боку, неловко поджав под себя руки, что оконная рама вырвана с корнем, стекла вдребезги, и услышал с улицы рев двигателя мотоцикла – это поспешно удирал Черный брат.

Билл узнал нас, опустил кольт и отступил назад. Его мотнуло точно от порыва сильного ветра, он едва удержался на ногах и плюхнулся на край стола. Полупустая бутылка виски свалилась на пол, но не разбилась, покатилась к стене, зато стакан грохнулся на голову очкарику, отскочил и уже на полу разлетелся в осколки. А тот ничего и не заметил, так и лежал на боку спиной ко мне, вздрагивал, дергался, как раздавленная крыса, и прижимал руки к животу.

– Болваны, – сказал Билл, глядя на нас, – безмозглые бараны. Вы могли спасти свои жизни, если бы убрались куда подальше, если бы сбежали сразу. А теперь вам крышка, как и мне. Черный брат приведет сюда остальных, они скоро будут здесь. Убирайтесь к чертям, может, вам повезет, и они не станут вас искать. Проваливайте!

Он снова попытался прицелиться в нас, но кольт дрогнул в его руках, упал на стол. Билл рухнул навзничь, и только сейчас мы с матерью заметили, что наш постоялец ранен. Пуля попала ему в ключицу и, по-видимому, застряла в ней, так как выходного отверстия мы не обнаружили. Куртка на груди была заляпана кровью, мы заставили Билла снять ее, и тот подчинился, терпел, пока мать осматривала и перевязывала ему рану.

– Похоже, пуля прошла навылет, – сказала Тереза, – вам все равно нужен врач, я не смогу помочь вам.

– Плевать, – Билл кое-как оделся с нашей помощью и допил остаток виски из бутылки, что я поставил на стол. Щеку мне по-прежнему жгло, но рана, вернее, царапина от длинной острой щепки, вонзившейся под кожу, была неопасной. Мать быстро обработала мне ее и занялась нашим постояльцем, дала ему две таблетки обезболивающего. Тот слопал их немедленно, обшарил уже окоченевшего Хью, с трудом переворачивая убитого, забрал свой браунинг, запихнул его в кобуру.

– Вам лучше уходить, – повторил наш постоялец, – думаю, что у вас еще есть время. В рюкзаке есть деньги, забери их и проваливай! – Он почти орал на мою мать, а та и ухом не вела. Подобрала с пола осколки, спокойно переступив через убитого, бросила их в ведро и заявила:

– Это мой дом и командовать тут я никому не позволю. Убирайся сам, если хочешь, я только этого жду. Только сначала скажи, кто эти люди и что им нужно. И сколько их.

Биллу стало заметно легче, он подошел к окну и уставился на дорогу. Сквозь пелену дождя и тумана видимость была нулевой, пропали даже очертания ближайших холмов, и стало заметно темнее – близился вечер. Понятное дело, что время упущено, что далеко уйти мы с матерью не успеем, да и некуда нам идти. Ее родители живут недалеко, в поселке за болотом, но Тереза не видела их давно, очень давно – те не одобряли выбор дочери, ее брак с русским и терпеть не могли внука, эмигрантское отродье, как меня называла местная бабка. Мать иногда звонила ей, но разговор неизменно заканчивался перебранкой, и скоро общение свелось к дежурным поздравлениям с именинами и Рождеством. А вскоре и этим отношениям пришел конец, и заезжий торговец, как я слышал иногда, передавал Терезе новости – ее родители живы и здоровы, но видеть дочь они по-прежнему не желают.

– Это мои… друзья, – сказал Билл, – я им должен. Я скрывался от них почти год, но они выследили меня здесь, и пришли потребовать долг. А сколько… Человек десять, я думаю. Один – вот он, их разведчик, их крыса, что пролезает в каждую дыру. Думаю, что торговца вы больше не увидите, болото приютило его и не отдаст даже костей. Поганец Хью был горазд на такие проделки…

– Я понимаю ваших друзей, – не удержалась и съязвила Тереза. Билл отмолчался, ткнулся лбом в скрещенные на столе ладони. Чувствовал себя он препаршиво, толку от него не было.

Билл поднялся на ноги и поплелся вверх по лестнице в свою комнату, подтащил к окну стул и уселся на него верхом. Мы с матерью оделись и пошли проверять ставни на окнах и двери. Закрыли все, из разбитого окна в кухне перестало задувать, но было зверски холодно. Остальные окна мы закрыли прочными ставнями, обычно мы пользовались ими зимой, когда дули сильные ветры. Дверь у нас также была прочная, основательная, хорошая дверь, такую с налета не выбить, надо очень постараться. Правда, сейчас все дело портил нависший над крыльцом козырек – если кому-то удастся добраться до него, то прикрытие обеспечено, и с дверью можно разделаться любым способом: взломать замок, например, или взорвать гранатой, но для этого не обязательно подходить близко.

В любом случае, я этого позволять никому не собирался. Посовещавшись, мы с матерью поделили отцовский арсенал: я взял ремингтон с парой коробок патронов к нему, мать – отличный бельгийский карабин. Мать решила пока что-нибудь нам приготовить, а заодно собрать кое-какие вещи, если вдруг все же придется отступать. Я вернулся в комнату нашего постояльца и приготовился ждать.

На самого Билла надежды было мало: во-первых, ему снова основательно поплохело, простые анальгетики не помогали, хоть тот и слопал их уже половину упаковки, а во-вторых, пока мы с матерью совещались, Билл успел сползать вниз, раздобыл пару бутылок виски и теперь угощался прямо из горлышка. Перехватив мой взгляд, сказал:

– Спокойно, сынок, все будет в порядке. Я прихвачу с собой пяток их поганых жизней прежде, чем отправлюсь на тот свет. А это, – он покачал бутылкой, откуда донеслось сытое бульканье, – мое лекарство, мне без него нельзя. Сколько сейчас времени?

– Половина девятого, – ответил я, глядя в окно. Свет мы погасили во всем доме, по стеклам стучал дождь, и было слышно, как волны бьются о берег. Временами мне казалось, что они плещутся о стены, и от одной мысли, что море скоро проглотит наш трактир, становилось не по себе. Нам с матерью все равно придется уходить отсюда, дом обречен, его доконает если не море, то соляное болото, что с каждым днем все ближе. Может, следовало послушать Билла и сбежать сегодня? Но куда? Мы с ней никому не нужны, нас никто не ждет…

– Часа полтора у нас есть, – подал голос Билл, – они придут в десять, я думаю, когда окончательно стемнеет. Ты хорошо видишь? Ты видишь, что там, на дороге? И дальше, на пустоши?

– У меня хорошее зрение, – я уже минут десять всматривался в темноту и понимал, что мы проиграли, не начав драки. В этой тьме кромешной ничего не разглядит даже кошка, о присутствии «друзей» Билла мы узнаем, когда те откроют огонь или в окно влетит граната. Вот смеху-то будет, когда все наши приготовления окажутся впустую…

– Спокойно, – тихо сказал Билл, – спокойно, сынок. Я не вижу ни черта в этих потемках, но почую моих друзей издалека и скажу тебе. Как увидишь первого – цель ему в башку и жми на спуск. Если ты этого не сделаешь, мои друзья тебя не пощадят, как и твою мать, но сначала… Ты знаешь, что с ней будет перед тем, как ее пристрелят.

Только сейчас до меня окончательно дошел весь ужас и безвыходность ситуации, куда мы все вляпались. И обратного или обходного пути нет, он только один: через хорошую драку, в которой нам надо выжить, иначе… По спине пробежал противный холодок, я подул на ладони и положил ремингтон на колени, а сам все смотрел в окно. Билл опустошил первую бутылку и немедленно принялся скручивать «голову» второй, когда я, не в силах больше молчать, сказал:

– Вы, похоже, много задолжали своим друзьям.

Билл помолчал, отхлебнул из горлышка и поставил бутылку на подоконник. На ее боках мелькнул отблеск вырвавшейся из-за туч ущербной луны, Билл переставил виски на пол и произнес совершенно трезвым голосом:

– Это ты верно подметил, сынок, у меня много долгов. Но ты с матерью получишь все, если сможешь с толком распорядиться тем, что я тебе сейчас скажу. Это старая история, многих уже давно нет на свете, но кое-кто пока еще жив, и я в том числе, и те, что скоро придут по мою душу. Сколько лет с той поры прошло – неважно, служили мы тогда у Флинса, много чего было, о чем и вспоминать не стоит, а закончилось все в один день. Мы подошли тогда к островам, тем, на которых когда-то любили отдыхать богатые бездельники, курорту, проще говоря, с отелями, парками, казино, дорогими шлюхами и прочей мишурой. К тому времени, когда я оказался там, ничего подобного уже не наблюдалось, здания пришли в негодность и потихоньку разваливались, парки разрослись, одичали и захватили весь полузатопленный остров. Нам казалось, что мы в джунглях, не хватало только обезьян и попугаев над головой…

– И отравленной стрелы в шею, – поддакнул я, глядя на дорогу. Луна снова спряталась, тучи заволокли ее наглухо, по стеклу забарабанил дождь. Все, это теперь надолго, на неделю, если не больше, и дождь в любой момент сменится снегом, потом он ляжет на землю, закроет траву и мох, превратится в наст, потом в сугробы, потом…

– Не было там никого, кроме нас, – сварливо отозвался Билл, – никого, кроме нас четверых.

Меня, бедолаги Хью, Черного брата и еще одного нашего приятеля, упокой господи, его душу.

Билл замолчал, и мне показалось, что он перекрестился. Потом еще разок приложился к бутылке и продолжил:

– Флинс отправил нас за пресной водой. На островах всегда отыщется пресная вода, надо только найти ее. Мы без труда выполнили приказ. Мы нашли водоем с пресной водой. Вода была такой чистой, что упавший на нее лист дерева точно парил в воздухе, а на дне отражалась его тень. Мы не торопились. Набрали воды, искупались, наплавались в воде и двинули обратно, нашли свою шлюпку и привезли воду на яхту. И, свободные от службы, завалились спать. А ночью, сразу после полуночи, меня разбудил Хью, тот самый Хью, что лежит сейчас в кухне с простреленными кишками, разбудил и прошептал, что надо бы поговорить. И не просто так выйти потолковать предложил, а был при этом точно сам не свой, то ли боялся чего, то ли психовал, как барышня, оглядывался поминутно и шарахался от каждой тени. Ну, я и вышел на корму, гляжу – а там уже все наши собрались, все, с кем я на том острове был.

Последним притащился Хью, все шарахаясь от каждого шороха, как крыса. Он приволок с собой фонарь и, убедившись, что все в сборе, сказал: «Посмотрите на себя». И включил фонарь. Я не сразу понял, что надо делать, глядел на знакомые рожи, мои товарищи – друг на друга и на меня, и тут до нас дошло. У Черного брата был шрам на физиономии, от скулы через обе губы до подбородка – кто-то на совесть постарался и расписал ему его черную рожу.

– Шрам? – вырвалось у меня. Я видел этого негра впервые в жизни и всего несколько минут, но мог поклясться на Библии, что шрама на лице Черного брата не было. Может, Билл помешался от таблеток, которые щедро заливал виски, и теперь бредит. Или хуже того – тронулся умом.

Или говорит о ком-то другом.

– Да, сынок, это та самая чернозадая образина, что ввалилась сюда пару часов назад, – сказал Билл, как мне показалось, с усмешкой. Я отвел взгляд от окна, посмотрел на нашего постояльца, но в темноте мало что мог разглядеть, вернее, вообще ничего, кроме темного силуэта да тускло поблескивающего браунинга, что лежал на подоконнике. Билл еще разок приложился к бутылке и продолжил:

– Вот теперь ты представляешь, как мы все обалдели, когда заметили это. У одного сошел шрам от старого ожога кислотой, еще у одного за одну ночь обросла лысина, которой тот обзавелся лет в двадцать пять, а у поганца Хью сошла с рук экзема. До этого руки и рожа этого засранца походила на шкуру камышовой жабы, смотреть было тошно, а тут – на тебе, кожа стала гладкая, чистая, как у младенца. Куда что подевалось, спрашивается. А я избавился от душившего меня кашля, что привязался ко мне с полгода назад и вытянул все силы и прекратился тоже в один миг.

– Почему? – не сдержался я. – Как это возможно?

Снизу послышался глухой стук, потом что-то мягко шлепнулось, раздались торопливые шаги. Потом невнятный, приглушенный расстоянием голос матери, негромкий звон – она явно уронила что-то и теперь подбирала в потемках, вернее, при дерганом тусклом свете единственной свечи, что горела в кухне. Я только собрался повторить свой вопрос, как Билл заговорил сам:

– Все просто, сынок. То озерцо, где мы брали воду, было непростым, вернее, вода в нем. Живая вода, проще говоря, та самая живая вода, о которой ты наверняка слышал в детстве, когда твоя красотка-мать читала тебе сказки. Так вот, все, что произошло с нами – это не сказка, эта вода существует, мы нашли ее, хоть и случайно.

Я не знал, что и думать. Билл был уже пьян в доску, но голос его звучал трезво, даже уверенно и как-то покровительственно. Но что он говорил… Ему, действительно, нужен врач, но особый, чья тема – помешательство, пока тихое, на наше с матерью счастье. Если же оно перейдет в буйную стадию… То у меня есть ремингтон, а у матери карабин, справимся как-нибудь. И все же…