Текст книги "Собрание стихотворений в 3томах. Том 1"

Автор книги: Николай Рубцов

РОДНЫЕ МЕСТА

 
Крыша.
Над крышей – луна.
Пруд.
Над прудом – бузина.
Тихо. И в тишине
Вспомнилось море мне.
Здесь бестревожно,
А там,
В хмуром дозоре ночном,
Может, сейчас морякам
Сыгран внезапный подъем..
Тополь. Ограда. Скамья.
Пташек неровный полет.
Скоро из отпуска я
Снова уеду на флот.
Я расскажу, как у нас
Дружным звеном из ворот,
С радостью в утренний час
В поле выходит народ.
Как отражается в пруд
Вечера праздничный вид,
Розы так буйно цветут,
Будто бы море шумит.
Я в чистоте берегу
Гордое званье: матрос,
И разлюбить не смогу
Край, где родился и рос.
Крыша.
Над крышей – луна.
Пруд.
Над прудом – бузина.
С детства нам дорог такой
Родины светлый покой.
 

ЮНОСТЬ МОЯ

 
Вот оно —
                за гранитною кромкой
Море бурное! Северный порт!
– Здравствуй, море! —
Сказал я негромко
И по трапу поднялся на борт.
 
 
Здесь, где руки мозолят тросы,
Штормы носятся, жизни грозя,
Я увидел, что слово «матросы»
Не напрасно звучит, как «друзья».
 
 
И, бывало, в посту дальномерном
Я о юности думал своей,
Что она не из громких, наверно,
Но проходит, как следует ей!
 
 
Близок час – штормовые качели
Испытают другого. А я
Получу обходной… Неужели
Тем и кончишься, юность моя!
 
 
Не представляю я,
                        чтобы ушла ты,
За собой не оставив следа.
Как сейчас под матросским бушлатом,
Сердце, трепетно бейся всегда.
 

ВОСПОМИНАНИЕ

 
Помню, как тропкой,
                           едва заметной,
В густой осоке, где утки крякали,
Мы с острогой ходили летом
Ловить налимов под корягами.
Вода была теплой и рябоватой,
В ней рыбки носились
                                стайкой тесной,
Вдруг крикнул кто-то:
«Налим, ребята!»
И тут начиналось самое
                                   интересное…
Поймать налима не просто было,
Мало одного желания —
Мы уставали и нас знобило
От длительного купания.
Но мы храбрились: «Рыбак не плачет!»
В воде плескались
                            до головокружения.
И, наконец, на песок горячий
Дружно падали в изнеможении.
И долго после мечтали лежа
О чем-то очень большом и смелом.
Смотрели в небо. И небо тоже
Глазами звезд на нас смотрело.
Вечерело. Над речкой алой
Склонились ниже кусты
                                  смородины…
Тогда впервые мне ясно стало,
Что ничего нет дороже Родины.
 

О РАДОСТИ, О ЛУННОСТИ…

 
Ах, откружилась голова
От радости, от лунности,
Но будет век в душе жива
Пора любви и юности!
Пора любви среди полей,
Среди закатов тающих,
И на виду у журавлей,
Над полем пролетающих.
Того уж нет, того уж нет…
Не скажешь мне, что ты моя.
И даже в то, что я – поэт,
Не веришь ты, любимая.
Желая целый дать совет
Холодным тоном критика,
Ты говоришь, что мысли нет,
Что я похож на нытика.
Мои горячие слова
Ты так любила в юности!..
Но откружилась голова
И у тебя от лунности.
В закатной пламенной тиши
Вдруг трубы журавлиные
Тоску обманутой души
Пропели над долиною.
А ты ходи почаще в луг,
К цветам, к закатным пламенным,
Чтоб сердце пламенное вдруг
Не стало сердцем каменным.
И, чтоб трагедией души
Не стала драма юности,
Я говорю себе: пиши
О радости, о лунности!
 

* Загородил *

 
Загородил
Мою дорогу
Обоз. Ступил я на жнивье.
А сам подумал:
Понемногу
Село меняется мое!
 
 
Теперь в полях
Везде машины
И не видать худых кобыл,
И только вечный
Дух крушины
Все так же горек и уныл.
 
 
Идут, идут
Обозы в город
По всем дорогам без конца,
Не слышно праздных
Разговоров,
Не видно праздного
Лица!..
 

ПОВЕСТЬ О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

 
Я тоже служил
                    на флоте!
Я тоже памятью полн
О той бесподобной работе
На гребнях чудовищных волн!
Тобою —
            эх, море, море! —
Я взвинчен до самых жил,
Но, видно, себе на горе
Так долго тебе служил…
Любимая
            чуть не топилась! —
Ой, мама родная земля!
Рыдая, о грудь мою билась,
Как море о грудь корабля.
В печали своей
                      бесконечной,
Как будто вослед кораблю,
Шептала: «Я жду вас… вечно»,
Шептала: «Я вас… люблю».
Люблю вас! Какие звуки!
Но звуки ни то ни се, —
И где-то в конце разлуки
Забыла она про все.
Однажды
              с какой-то дороги
Отправила пару слов:
«Мой милый! Ведь так у многих
Проходит теперь любовь…»
Ну что ж!
Я ушел от глотки
Старпома, – я сам на виду
Ушел от вина и водки,
От слез и подавно уйду!
Но только в бессонные ночи
Печальней видений других —
Глаза ее, близкие очень,
И море,
          отнявшее их…
 

В КОЧЕГАРКЕ

 
Вьется в топке пламень белый,
Белый-белый, будто снег.
Жилистый и смуглотелый
Возле топки человек.
Вместо «здравствуйте»…
– В сторонку! —
Крикнул. – Новенький, кажись?
И добавил, как ребенку
Мне:
        – Смотри, не обожгись!..
В топке шлак ломал с размаху,
Раскрасневшись от жары.
Проступали сквозь рубаху
Потных мускулов бугры.
Бросил лом, платком утерся.
На меня глаза скосил:
– А тельняшка, что, для форсу?
Иронически спросил.
Я смеюсь: – По мне для носки
Лучше вещи нету, факт!
– Флотский, значит?
– Значит флотский.
– Что ж, неплохо, коли так!
Кочегаром думать надо,
Ладным будешь, – произнес,
И лопату, как награду,
Мне вручил. – Бери, матрос!
В жизнь, конечно, входит атом.
Атому хвала и честь!
Но кой-где еще лопатам
Тоже много дела есть!..
И теперь я тоже с жаром
С ним тружусь,
                      с дружком,
                                      на пару,
Будто отдан был приказ:
Стать хорошим кочегаром
Мне,
      ушедшему в запас!
 

В КОЧЕГАРКЕ

1

 
Вьется в топке
                    пламень белый,
Белый-белый, будто снег.
И стоит тежелотелый
Возле топки человек.
 
 
Вместо «Здравствуйте»…
– В сторонку! – Крикнул.
– Новенький, кажись?
И добавил, как ребенку:
– Тут огонь, не обожгись!..
 
 
В топке шлак ломал с размаху,
Ломом, красным от жары.
Проступали сквозь рубаху
Потных мускулов бугры.
 
 
Бросил лом, платком утерся.
На меня глаза скосил:
– А тельняшка, что, для форсу?
Иронически спросил.
 
 
Я смеюсь:
– По мне для носки
Лучше вещи нету, факт!
– Флотский, значит?
– Значит флотский.
– Что ж, неплохо, коли так!
– Кочегаром, думать надо,
Ладным будешь, – произнес,
И лопату, как награду,
Мне вручил. – Бери, матрос!
 

2

 
В жизнь, конечно,
                        входит атом.
Но пустая это спесь —
Говорить: «В музей – лопаты!»,
И лопатам дело есть!
 
 
Пахло угольным угаром,
Лезла пыль в глаза и рот,
А у ног горячим паром
Шлак парил, как пароход.
 
 
Как хотелось, чтоб подуло
Ветром палубным сюда…
Но не дуло. Я подумал:
«И не надо! Ерунда!»
 
 
И с таким работал жаром,
Будто отдан был приказ:
Стать хорошим кочегаром
Мне, ушедшему в запас!
 

РАЗЛАД

 
Мы встретились у мельничной запруды,
И я ей сразу прямо все сказал.
– Кому, – сказал, – нужны твои
                                                    причуды?
Зачем, – сказал, – ходила на вокзал?
 
 
Она сказала: – Я не виновата.
– Ну да, – сказал я, – кто же
                                              виноват?
Она сказала: – Я встречала брата.
– Ха-ха, – сказал я, – разве это
                                                   брат?..
 
 
Она сказала: – Ты чего хохочешь?
– Хочу, – сказал я, – вот и хохочу.
Она сказала: – Мало ли что хочешь!
Я это слушать просто не хочу!
 
 
Я замолчал, я криво усмехался,
Не зная, кто и в чем был виноват.
И попусту горел и трепыхался
В конце безлюдной улицы закат!
 

МАЛЕНЬКИЕ ЛИЛИ

 
Две маленькие Лили-лилипуты
Увидели на иве желтый прутик,
Его спросили Лили: – Почему ты
Не зеленеешь, прутик-лилипутик?
Пошли за лейкой маленькие Лили,
Потом воды набрали у запруды
И так усердно, как дожди не лили,
На прутик лили Лили-лилипуты.
Их звали мамы: – Где вы? Лили! Лили!
Но Лили все осматривали прутик
И говорили: – Мы тебя полили,
Ты понимаешь, прутик-лилипутик?..
 

ЛЕСНОЙ ХУТОРОК
(Идиллия)

 
Там, в избе
                деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной
Добрый Филя живет.
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду!
Мир такой
              справедливый,
Даже нечего крыть…
– Филя, что молчаливый?
– А об чем говорить?
 

ЛЕСНОЙ ХУТОРОК
(Идиллическая зарисовка)

 
Язапомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастливо
Меж звериных дорог…
 
 
Глянешь вправо —
                            бабахнешь!
Рухнет с елки петух.
Глянешь влево и ахнешь:
– Боже, сколько волнух!
 
 
Там, в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной
Добрый Филя живет!
 
 
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду!
 
 
Мир такой
              справедливый,
Что и нечего крыть…
– Филя, что молчаливый?
– А об чем говорить?
 

ЗВЕЗДЫ

 
Высоких, звездных, крохотных огней
Безмолвное сапфирное дрожанье
И молодых стреноженных коней
По вечерам тоскующее ржанье…
Взбегу на холм
                      и упаду
                                в траву.
И древностью повеет вдруг из дола.
Засвищут стрелы, будто наяву,
Блеснет в глаза
                        кривым ножом монгола!
 
 
И вижу я коней без седоков
С их суматошным криком бестолковым,
Мельканье тел, мечей и кулаков,
И бег татар на поле Куликовом!
 
 
Какая ночь!
Как много звезд кругом!
Но полон дол загадочного звона…
Блеснет в глаза
                       изящным сапогом
Сидящего в седле Наполеона!
 
 
Героем он гарцует на коне,
Еще с пустынной Эльбой не увидясь.
Но медленно,
                   в железе и в огне,
Встает Москва, как борющийся витязь!
 
 
Встает Мороз, как старый богатырь,
Метель снега закручивает круче,
Грозит голодной гибелью пустырь:
Враг смерть принес —
                                он сам ее получит!
 
 
Но кто там
               снова
                        звезды заслонил?
Иль то из мифа страшного циклопы?
Где толпами протопают они,
Там топят жизнь
                        кровавые потопы!
 
 
Они несут на флагах черный крест!
Они крестами небо закрестили.
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов
                    в окрестностях
                                          России!
 
 
Кресты, кресты… Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони —
Я успокоюсь: тихо на лугу
Траву жуют воронежские кони.
 
 
Заржут они, и где-то у осин
Подхватит эхо ласковое ржанье.
И надо мной
                  бессмертных звезд Руси,
Безмолвных звезд сапфирное дрожанье.
 

* В твоих глазах *

 
В твоих глазах
                    не моментальное —
Сплошное что-то ненормальное.
И что-то в них религиозное…
А я – созданье несерьезное!
Сижу себе за грешным вермутом,
Молчу, усталость симулирую, —
В каком году стрелялся Лермонтов?
Я на вопрос не реагирую!
Пойми, пойми мою уклончивость, —
Что мне любви твоей не хочется!
Хочу, чтоб все скорее кончилось,
Хочу, но разве это кончится!
В твоих глазах
                    не моментальное —
Сплошное что-то ненормальное.
Святая, дикая, безгрешная
Одна любовь! Любовь кромешная!
 

РАСПЛАТА

П. И.

 
Я забыл, что такое любовь.
Не любил я, а просто трепался.
Сколько выпалил клятвенных слов!
И не помнил, когда просыпался.
Но однажды, прижатый к стене
Безобразьем, идущим по следу,
Словно филин, я вскрикну во сне,
И проснусь, и уйду, и уеду,
И пойду, выбиваясь из сил,
В тихий дом, занесенный метелью,
В дом, которому я изменил
И отдался тоске и похмелью…
Поздно ночью откроется дверь.
– Бес там, что ли, кого-то попутал?
У порога я встану, как зверь,
Захотевший любви и уюта.
Побледнеет и скажет: – Уйди!
Наша дружба теперь позади!
Ничего для тебя я не значу!
Уходи! Не гляди, что я плачу!
Ты не стоишь внимательных слов,
От измен ты еще не проспался,
Ты забыл, что такое любовь,
Не любил ты, а просто… трепался!
О, печальное свойство в крови!
Не скажу ей: «Любимая, тише!»,
Я скажу ей: «Ты громче реви!
Что-то плохо сегодня я слышу!»
Все равно не поверит она,
Всем поверит, но мне не поверит,
Как надежда бывает нужна,
Как смертельны бывают потери.
И опять по дороге лесной,
Там, где свадьбы, бывало, летели,
Неприкаянный, мрачный, ночной,
Словно зверь, я уйду по метели…
 

ИМЕНИННИКУ

В. Горшкову

 
Твоя любимая
Уснула!
И ты, закрыв глаза
И рот,
Уснешь!
И свалишься со стула.
Быть может,
Свалишься в проход.
И все ж не будет
Взгляда злого
И речи резкой
И чужой, —
Тебя поднимут,
Как святого,
Кристально чистого
Душой!
Уложат,
Где не дует ветер,
И тихо твой
Покинут дом…
И ночь пройдет…
И все на свете
Пойдет обычным
Чередом!
 

ОТТЕПЕЛЬ

 
Затученное,
                с прозеленью,
                                     небо,
Во мгле, как декорации, дома,
Асфальт и воздух
                          пахнут мокрым снегом,
И веет мокрым холодом зима.
Я чувствую себя больным и старым,
И что за дело мне
                          до разных там
Гуляющих всю ночь по тротуарам
Мне незнакомых девушек и дам!
 
 
Вот так же было холодно и сыро,
Сквозил в проулках ветер и рассвет,
Когда она задумчиво спросила:
– Наверное, гордишься, что поэт?
Наивная!
            Ей было не представить,
Что не себя, ее хотел прославить,
Что мне для счастья
                              надо лишь иметь
То, что меня заставило запеть!
 
 
И будет вечно веять той зимою,
Как повторяться будет средь зимы
И эта ночь
              со слякотью и тьмою,
И горький запах слякоти и тьмы…
 

ПУСТЬ ПОЮТ ПОЭТЫ!

 
Мне трудно думать:
Так много шума.
А хочется речи
Простой, человечьей
 
 
Очем шумят
Друзья мои, поэты,
В неугомонном доме допоздна?
Я слышу спор,
Я вижу силуэты
На смутном фоне позднего окна.
 
 
Уже их мысли
Силой налились!
С чего ж начнут?
Какое слово скажут?
Они кричат,
Они руками машут,
Они как будто только родились!
 
 
В каких словах
Воспеть тебя, о спутник!
Твой гордый взлет – падение мое.
Мне сообщил об этом литсотрудник,
В стихи перо направив,
Как копье.
 
 
Мол, век ракетный,
Век автомобильный,
А муза так спокойна и тиха!
И крест чернильный,
Словно крест могильный,
Уверенно поставил на стихах.
 
 
На этом с миром
И расстаться нам бы,
Но отчего же
С «Левым маршем» в лад
Негромкие есенинские ямбы
Так громко в сердце бьются и звучат!
 
 
С веселым пеньем
В небе безмятежном,
Со всей своей любовью и тоской
Орлу не пара
Жаворонок нежный,
Но ведь взлетают оба высоко!
 
 
И, славя взлет
Космической ракеты,
Готовясь в ней летать за небеса,
Пусть не шумят,
А пусть поют поэты
Во все свои земные голоса!
 

В ГОСТЯХ

 
Трущобный двор. Фигура на углу.
Мерещится, что это Достоевский,
И желтый свет в окне без занавески
Горит, но не рассеивает мглу.
Гранитным громом грянуло с небес!
В трущобный двор ворвался ветер резкий,
И видел я, как вздрогнул Достоевский,
Как тяжело ссутулился, исчез…
 
 
Не может быть, чтоб это был не он?
Как без него представить эти тени,
И желтый свет, и грязные ступени,
И гром, и стены с четырех сторон!
 
 
Я продолжаю верить в этот бред,
Когда в свое притонное жилище
По коридору в страшной темнотище,
Отдав поклон, ведет меня поэт…
 
 
Куда меня, беднягу, занесло!
Таких картин вы сроду не видали,
Такие сны над вами не витали,
И да минует вас такое зло!
 
 
…Поэт, как волк, напьется натощак.
И неподвижно, словно на портрете,
Все тяжелей сидит на табурете
И все молчит, не двигаясь никак.
 
 
А перед ним, кому-то подражая
И суетясь, как все, по городам,
Сидит и курит женщина чужая…
– Ах, почему вы курите, мадам! —
 
 
Он говорит, что все уходит прочь,
И всякий путь оплакивает ветер,
Что странный бред, похожий на медведя,
Его опять преследовал всю ночь.
Он говорит, что мы одних кровей,
И на меня указывает пальцем,
А мне неловко выглядеть страдальцем,
И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.
И думал я: «Какой же ты поэт,
Когда среди бессмысленного пира
Слышна все реже гаснущая лира,
И странный шум ей слышится в ответ?..»
Но все они опутаны всерьез
Какой-то общей нервною системой:
Случайный крик, раздавшись над богемой,
Доводит всех до крика и до слез!
И все торчит.
В дверях торчит сосед,
Торчат за ним разбуженные тетки,
Торчат слова,
Торчит бутылка водки,
Торчит в окне бессмысленный рассвет!
Опять стекло оконное в дожде,
Опять туманом тянет и ознобом…
 
 
Когда толпа потянется за гробом,
Ведь кто-то скажет: «Он сгорел… в труде».
 

ПОЭТ
(Поэма)

1

 
Трущобный двор.
                        Фигура на углу.
Мерещится, что это Достоевский.
И поздний свет в окне без занавески
Горит, но не рассеивает мглу.
Гранитным громом грянуло с небес!
Весь небосвод в сверкании и в блеске!
И видел я, как вздрогнул Достоевский,
Как тяжело ссутулился, исчез…
Не может быть,
                    что это был не он!
Как без него представить эти тени,
И странный свет, и грязные ступени,
И гром, и стены с четырех сторон!
Я продолжаю
                    верить в этот бред,
Когда в свое притонное жилище
По коридору, в страшной темнотище,
Отдав поклон,
                    ведет меня поэт…
 

2

 
Он, как матрос, которого томит
Глухая жизнь в трущобах и в угаре.
– Какие времена на свете, Гарри?
– О! Времена неласковые, Смит!
В моей судьбе творились чудеса!
Но я клянусь
                    любою клятвой мира,
Что и твоя освистанная лира
Еще свои поднимет паруса!
Еще мужчины будущих времен —
Да будет воля их неустрашима! —
Разгонят мрак бездарного режима
Для всех живых и подлинных имен!
 

3

 
…Ура, опять ребята ворвались!
Они еще не сеют и не пашут,
Они кричат,
Они руками машут, —
Они как будто только родились!
Они – сыны запутанных дорог…
И вот стихи, написанные матом,
Ласкают слух отчаянным ребятам!
 
 
Хотя, конечно, все это – порок…
 
 
Поэт, как волк, напьется натощак,
И неподвижно, точно на портрете,
Все тяжелей сидит на табурете…
И все молчит, не двигаясь никак…
 
 
Он говорит, что мы одних кровей.
И на меня указывает пальцем.
А мне неловко выглядеть страдальцем,
И я смеюсь, чтоб выглядеть живей!
 
 
Но все равно
                   опутан я всерьез
Какой-то общей нервною системой:
Случайный крик, раздавшись над богемой,
Доводит всех до крика и до слез!
 
 
И все торчит!
В дверях торчит сосед!
Торчат за ним разбуженные тетки!
Торчат слова!
Торчит бутылка водки!
Торчит в окне таинственный рассвет…
Опять стекло оконное в дожде,
Опять удушьем тянет и ознобом…
 
 
…Когда толпа потянется за гробом,
Ведь кто-то скажет: «Он сгорел… в труде».
 

В ГОСТЯХ

 
Куда меня,
                беднягу,
                            занесло?
Таких картин вы сроду не видали!
Такие сны над вами не витали!
И да минует вас такое зло!
 
 
Поэт, как волк, напьется натощак,
И неподвижно, словно на портрете,
Все тяжелей сидит на табурете…
И всё молчит, не двигаясь никак…
 
 
А перед ним,
                  кому-то подражая
И суетясь, – всего не передам! —
Сидит и курит женщина чужая…
Ах, почему вы курите, мадам!
 
 
Он говорит, что все уходит прочь,
И каждый путь оплакивает ветер,
Что странный бред, похожий на медведя,
Его опять преследовал всю ночь.
 
 
Он говорит, что мы одних кровей.
И на меня указывает пальцем.
А мне нелепо выглядеть страдальцем,
И я смеюсь, чтоб выглядеть живей!
 
 
И думал я: какой же ты поэт,
Когда среди бессмысленного пира
Слышна все реже гаснущая лира,
И странный шум ей слышится в ответ?!
 
 
Но все они опутаны всерьез
Какой-то общей нервною системой:
Случайный крик, раздавшись над богемой,
Доводит всех до крика и до слез!
 
 
И все торчит.
В дверях торчит сосед!
Торчат за ним разбуженные тетки!
Торчат слова!
Торчит бутылка водки!
Торчит в окне бессмысленный рассвет.
Опять стекло оконное в дожде.
Опять туманом тянет и ознобом…
 
 
Когда толпа потянется за гробом,
Ведь кто-то скажет: «Он сгорел… в труде».
 

ОСЕННЕЕ

 
Есть пора —
Души моей отрада:
Зыбко все,
Но зелено уже!
Есть пора
Осеннего распада,
Это тоже
Родственно душе!
 
 
Грязь кругом,
А тянет на болото,
Дождь кругом,
А тянет на реку,
И грустит избушка
Между лодок
На своем ненастном
Берегу…
 
 
Облетают листья,
Уплывают
Мимо голых веток
И оград,
В эти дни
Дороже мне бывают
И дела,
И образы утрат!
 
 
Слез не лей
Над кочкою болотной
Оттого, что слишком
Я горяч!
Вот умру —
И стану я холодный,
Вот тогда, любимая,
Поплачь.
 
 
И хотя отчаянья
Не надо,
Ты пойми,
По-новому уже,
Что пора
Осеннего распада —
Это тоже
Родственно душе!
 

ТАЙНА

 
Чудный месяц горит над рекою,
            Над местами отроческих лет,
И на родине, полной покоя,
            Широко разгорается свет…
Этот месяц горит не случайно
            На дремотной своей высоте,
Есть какая-то жгучая тайна
            В этой русской ночной красоте!
Словно слышится пение хора,
            Словно скачут на тройках гонцы,
И в глуши задремавшего бора
            Все звенят и звенят бубенцы…
 

ХОЗЯЙКА

 
Как много желтых
Снимков на Руси!
Их вид порой грустнее эпитафий.
Как больно снова
Душу поразил
Сиротский смысл семейных фотографий!
Огнем, враждой
Земля полным-полна, —
И близких всех
Душа не позабудет!..
– Скажи, родимый,
Будет ли война?
И я сказал:
– Наверное, не будет.
– Дай Бог, дай Бог…
Ведь всем не угодишь,
Да от раздора пользы не прибудет!
И вдруг опять:
– Не будет, говоришь?
– Нет, – говорю, —
Наверное, не будет!
– Дай Бог, дай Бог…
И тускло на меня
Опять смотрела, как глухонемая,
И, головы седой не поднимая,
Опять склонясь,
Дремала у огня…
Что снилось ей?
Весь этот белый свет,
Быть может, встал пред нею
В то мгновенье?
Но я глухим бренчанием монет
Прервал ее старинные виденья.
– Господь с тобой!
Мы денег не берем…
– Простите, что ж!
Желаю вам здоровья.
За все добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся
                                           любовью…
 

РУССКИЙ ОГОНЕК

 
Погружены в томительный мороз,
Вокруг меня снега оцепенели!
Оцепенели маленькие ели,
И было небо бледное, без звезд.
Какая глушь!
                  Я был один живой!
Один живой в бескрайнем мертвом поле.
Я шел вперед со всею силой воли!
Но окружал меня звериный вой…
И вдруг – о, славный русский огонек,
Как уголек, мерцающий из праха! —
Ты и меня от гибели сберег
Среди снегов томительных и мрака,
Среди безлюдья…
 
 
В мерзлое стекло
Я постучался мерзлою рукою, —
И на печи, где было так тепло,
Отогревался, радуясь покою.
Хозяйка тупо слушала меня:
Уж в тусклом взгляде
Жизни было мало.
И, неподвижно сидя у огня,
Она совсем, казалось, задремала…
 
 
Как много желтых
                          снимков на Руси!
В такой простой и бережной оправе!
И вдруг открылся мне и поразил
Сиротский смысл
Семейных фотографий!
 
 
Огнем, враждой
Земля полным-полна, —
И близких всех душа не позабудет!..
– Скажи, родимый,
Будет ли война?
И я сказал:
– Наверное, не будет.
– Дай Бог, дай Бог…
Ведь всем не угодишь,
Да от раздора пользы не прибудет!
И вдруг опять:
– Не будет, говоришь?
– Нет, – говорю, – наверное, не будет!
– Дай Бог, дай Бог…
 
 
И тускло на меня
Она смотрела, как глухонемая,
И, головы седой не поднимая,
Опять склонясь, дремала у огня.
Что снилось ей?
Весь этот белый свет,
Быть может, встал пред нею в то мгновенье?
Но я глухим бренчанием монет
Прервал ее старинные виденья.
– Господь с тобой! Мы денег не берем…
– Простите, что ж! Желаю вам здоровья.
За все добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью…
Спасибо, скромный русский огонек,
За то, что ты в предчувствии тревожном
Горишь для тех, кто в поле бездорожном
От всех друзей отчаянно далёк,
За то, что, с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь как добрая душа,
Горишь во мгле – и нет тебе покоя!..