Текст книги "Последняя осень. Стихотворения, письма, воспоминания современников"

Автор книги: Николай Рубцов

Сказка-сказочка

 
Влетел ко мне какой-то бес.
Он был не в духе или пьян.
И в драку сразу же полез:
Повел себя как хулиган.
 
 
И я сказал: – А кто ты есть?
Я не люблю таких гостей.
Ты лучше с лапами не лезь:
Не соберешь потом костей!
 
 
Но бес от злости стал глупей
И стал бутылки бить в углу.
Я говорю ему: – Не бей!
Не бей бутылки на полу!
 
 
Он вдруг схватил мою гармонь.
Я вижу все. Я весь горю!
Я говорю ему: – Не тронь,
Не тронь гармошку! – говорю.
 
 
Хотел я, было, напрямик
На шпагах драку предложить,
Но он взлетел на полку книг.
Ему еще хотелось жить!
 
 
Уткнулся бес в какой-то бред
И вдруг завыл: – О, Божья мать!
Я вижу лишь лицо газет,
А лиц поэтов не видать…
 
 
И начал книги из дверей
Швырять в сугробы декабрю.
…Он обнаглел, он озверел!
Я… ничего не говорю.
 

1960

Левитан

(По мотивам картины «Вечный звон»)

 
В глаза бревенчатым лачугам
Глядит алеющая мгла,
Над колокольчиковым лугом
Собор звонит в колокола!
 
 
Звон заокольный и окольный,
У окон, около колонн, —
Я слышу звон и колокольный,
И колокольчиковый звон.
 
 
И колокольцем каждым в душу
До новых радостей и сил
Твои луга звонят не глуше
Колоколов твоей Руси…
 

1960

Утро на море

1

 
Как хорошо! Ты посмотри!
В ущелье белый пар клубится,
На крыльях носят свет зари
Перелетающие птицы.
Соединясь в живой узор,
Бежит по морю рябь от ветра,
Калейдоскопом брызг и света
Сверкает моря горизонт.
Вчера там солнце утонуло,
Сегодня выплыло – и вдруг,
Гляди, нам снова протянуло
Лучи, как сотни добрых рук.
 

2

 
Проснись с утра,
                        со свежестью во взоре
Навстречу морю окна отвори!
Взгляни туда, где в ветреном просторе
Играют волны в отблесках зари.
Пусть не заметишь в море перемены,
Но ты поймешь, что празднично оно.
Бурлит прибой под шапкой белой пены,
Как дорогое красное вино!
А на скале, у самого обрыва,
Роняя в море призрачную тень,
Так и застыл в восторге молчаливом
Настороженный северный олень.
Заря в разгаре —
                          как она прекрасна!
И там, где парус реет над волной,
Встречая день, мечтательно и страстно
Поет о счастье голос молодой!
 

* * *

«Эх, коня да удаль азиата…»

 
Эх, коня да удаль азиата
Мне взамен чернильниц и бумаг, —
Как под гибким телом Азамата,
Подо мною взвился б аргамак!
 
 
Как разбойник,
                      только без кинжала,
Покрестившись лихо на собор,
Мимо волн обводного канала
Поскакал бы я во весь опор!
Мимо окон Эдика и Глеба,
Мимо криков: «Это же – Рубцов!»
Не простой —
                  возвышенный,
                                          в седле бы
Прискакал к тебе в конце концов!
Но, должно быть, просто и без смеха
Ты мне скажешь: – Боже упаси!
Почему на лошади приехал?
Разве мало в городе такси? —
И, стыдясь за дикий свой поступок,
Словно Богом свергнутый с небес,
Я отвечу буднично и глупо:
– Да, конечно, это не прогресс…
 

1961

Ленинград, лето

Утро утраты

 
Человек не рыдал, не метался
В это смутное утро утраты,
Лишь ограду встряхнуть попытался,
Ухватившись за колья ограды…
 
 
Вот прошел он. Вот в черном затоне
Отразился рубашкою белой,
Вот трамвай, тормозя, затрезвонил,
Крик водителя: – Жить надоело?!
 
 
Было шумно, а он и не слышал.
Может, слушал, но слышал едва ли,
Как железо гремело на крышах,
Как железки машин грохотали.
 
 
Вот пришел он. Вот взял он гитару.
Вот по струнам ударил устало.
Вот запел про царицу Тамару
И про башню в теснине Дарьяла.
 
 
Вот и всё… А ограда стояла.
Тяжки колья чугунной ограды.
Было утро дождя и металла,
Было смутное утро утраты…
 

<1960>

В океане

 
Забрызгана крупно
                              и рубка, и рында,
Но румб отправления дан, —
И тральщик тралфлота
                                      треста «Севрыба»
Пошел промышлять в океан.
Подумаешь, рыба!
                              Подумаешь, рубка!
Как всякий заправский матрос,
Я хрипло ругался.
                            И хлюпал, как шлюпка,
Сердитый простуженный нос.
От имени треста
                          треске мелюзговой
Язвил я:
            «Что, сдохла уже?»
На встречные
                      злые
                              суда без улова
Кричал я:
                «Эй вы, на барже!»
А волны,
              как мускулы,
                                взмыленно,
                                                    пьяно,
Буграми в багровых тонах
Ходили по нервной груди океана,
И нерпы ныряли в волнах.
И долго,
            и хищно,
стремясь поживиться,
С кричащей, голодной тоской
Летели большие
                          клювастые
                                            птицы
за судном, пропахшим треской!
 

Июль 1961

Утро перед экзаменом

 
Тяжело молчал
Валун-догматик
В стороне от волн…
А между тем
Я смотрел на мир,
Как математик,
Доказав с десяток Теорем.
 
 
Скалы встали
Перпендикулярно
К плоскости залива.
Круг луны.
Стороны зари
Равны попарно,
Волны меж собою
Не равны!
 
 
Вдоль залива,
Словно знак вопроса,
Дергаясь спиной
И головой,
Пьяное подобие
Матроса
Двигалось
По ломаной кривой.
 
 
Спотыкаясь
Даже на цыпочках, —
Боже! Тоже пьяная…
В дугу! —
Чья-то равнобедренная
Дочка
Двигалась,
Как радиус в кругу…
 
 
Я подумал:
Это так ничтожно,
Что о них
Нужна, конечно, речь,
Но всегда
Ничтожествами
Можно,
Если надо,
Просто пренебречь!
 
 
И в пространстве,
Ветреном и смелом,
Облако —
Из дивной дали гость —
Белым,
Будто выведенным мелом,
Знаком бесконечности
Неслось…
 

1961

Сто «нет»

 
В окнах зеленый свет,
Странный, болотный свет…
Я не повешусь, нет,
Не помешаюсь, нет,
Буду я жить сто лет,
И без тебя – сто лет
Сердце не стонет, нет,
Нет! Сто нет!
 

Сентябрь 1961

Жалобы алкоголика

 
Ах, что я делаю, зачем я мучаю
Больной и маленький свой организм?
Ах, по какому же такому случаю?
Ведь люди борются за коммунизм!
 
 
Скот размножается, пшеница мелется,
И все на правильном таком пути…
Так замети меня, метель-метелица,
Ох, замети меня, ох, замети!
 
 
Я пил на полюсе, пил на экваторе —
На протяжении всего пути.
Так замети меня к едрене матери,
Метель-метелица, ох, замети…
 

Декабрь 1961

На берегу

 
Однажды к пирсу
Траулер причалил,
Вечерний порт
Приветствуя гудком!
У всех в карманах
Деньги забренчали,
И всех на берег
Выпустил старпом…
 
 
Иду и вижу —
Мать моя родная!
Для моряков,
Вернувшихся с морей,
Избушка
Под названием «пивная»
Стоит без стекол в окнах.
Без дверей!
 
 
Где трезвый тост
За промысел успешный?
Где трезвый дух
Общественной пивной?
Я первый раз
Вошел сюда, безгрешный,
И покачал кудрявой
Головой.
 
 
И вдруг матросы
В сумраке кутежном,
Как тигры в клетке,
Чувствуя момент,
Зашевелились
Глухо и тревожно…
– Тебе чего не нравится?
Студент!
 
 
– Послушайте! – вскипел я.
Где студенты?!
Я знаю сам
Моряцкую тоску!
И если вы —
Неглупые клиенты,
Оставьте шутки,
Трескайте треску!
 
 
Я сел за стол
С получкою в кармане.
И что там делал,
Делал или нет,
Пускай никто
Расспрашивать не станет…
Ведь было мне
Всего шестнадцать лет!
 
 
…Очнулся я,
Как после преступленья,
С такой тревогой,
Будто бы вчера
Кидал в кого-то
Кружки и поленья,
И мне в тюрьму
Готовиться пора!
 
 
А день вставал!
И музыка зарядки
Уже неслась из каждого окна!
И, утверждая
Трезвые порядки,
Упрямо волны
Двигала Двина.
 
 
Родная рында
Звала на работу!
И, освежая
Головы опять,
Летел приказ
По траловому флоту:
– Необходимо
Пьянство пресекать!
 

Январь 1962

* * *

«Среди обыденного окруженья…»

 
Среди обыденного
Окруженья,
Среди обыденных гостей
Мои ленивые движенья
Сопровождает
Скрип костей.
Среди такого окруженья
Живется легче
Во хмелю,
И, как предмет воображенья,
Я очень призраки люблю…
 

1962

Пародия

 
Куда меня, беднягу, завезло!
Таких местов вы сроду не видали!
Я нажимаю тяжко на педали,
Въезжая в это дикое село!
А водки нет
                  в его ларьке убогом,
В его ларьке единственном, косом…
О чем скрипишь
                        передним колесом,
Мой ржавый друг?
О, ты скрипишь о многом!..
 

1962

Не пришла

 
Из окна ресторана —
                              свет зеленый,
                                                    болотный,
От асфальта до звезд
                          заштрихована ночь
                                                снегопадом,
Снег глухой,
                беспристрастный,
                                            бесстрастный,
                                                                холодный
Надо мной,
                над Невой,
                              над матросским
                                                      суровым отрядом.
Сумасшедший,
                        ночной,
                                  вдоль железных заборов,
Удивляя людей,
                        что брожу я?
                                          И мерзну зачем?
Ты и раньше ко мне
                                приходила не скоро.
А вот не пришла и совсем…
Странный свет,
                        ядовитый,
                                      зеленый,
                                                    болотный,
Снег и снег
                без метельного
                                          свиста и воя,
Снег глухой,
                беспристрастный,
                                          бесстрастный,
                                                                холодный,
Мертвый снег,
                      ты зачем
                                    не даешь мне покоя?
 

1962

* * *

«На душе соловьиною трелью…»

 
На душе
            соловьиною трелью
Не звените, далекие дни!
Тихий дом,
                занесенный метелью,
Не мани ты меня, не мани!
 
 
Неужели так сердце устало,
Что пора повернуть и уйти?
Мне ведь так еще мало, так мало,
Даже нету еще двадцати…
 

* * *

«Пора любви среди полей…»

 
Пора любви среди полей,
Среди закатов тающих
И на виду у журавлей,
Над полем пролетающих.
 
 
Теперь все это далеко.
Но в грустном сердце жжение
Пройдет ли просто и легко,
Как головокружение?
 
 
О том, как близким был тебе,
И о закатах пламенных
Ты с мужем помнишь ли теперь
В тяжелых стенах каменных?
 
 
Нет, не затмила ревность мир.
Кипел, но вспомнил сразу я:
Назвал чудовищем Шекспир
Ее, зеленоглазую.
 
 
И чтоб трагедией души
Не стала драма юности,
Я говорю себе: «Пиши
О радости, о лунности…»
 
 
И ты ходи почаще в луг
К цветам, к закатам пламенным,
Чтоб сердце пламенело вдруг,
Не стало сердце каменным.
 
 
Да не забудь в конце концов,
Хоть и не ты, не ты моя:
На свете есть матрос Рубцов,
Он друг тебе, любимая.
 

1962

Элегия

Брату Алику

 
Стукнул по карману – не звенит.
Стукнул по другому – не слыхать.
В тихий свой, таинственный зенит
Полетели мысли отдыхать.
 
 
Но очнусь и выйду за порог
И пойду на ветер, на откос
О печали пройденных дорог
Шелестеть остатками волос.
 
 
Память отбивается от рук,
Молодость уходит из-под ног,
Солнышко описывает круг —
Жизненный отсчитывает срок.
 
 
Стукну по карману – не звенит.
Стукну по другому – не слыхать.
Если только буду знаменит,
То поеду в Ялту отдыхать…
 

Март 1962

Портовая ночь

 
Старпомы ждут
                      своих матросов.
Морской жаргон с борта на борт
Летит, пугая альбатросов,
И оглашен гудками порт.
 
 
Иду! А как же? Дисциплина!
Оставив женщин и ночлег,
Иду походкой гражданина
И ртом ловлю роскошный снег.
 
 
И выколачиваю звуки
Из веток, тронутых ледком,
Дышу на зябнущие руки,
Дышу свободно и легко.
 
 
Никем по свету не гонимый,
Я в этот порт явился сам
В своей любви необъяснимой
К полночным северным судам.
 
 
Вот бледнолицая девица
Без выраженья на лице,
Как замерзающая птица,
Сидит зачем-то на крыльце.
 
 
– Матрос! – кричит. —
                              Чего не спится?
Куда торопишься? Постой!
– Пардон! – кричу. – Иду трудиться!
Болтать мне некогда с тобой!
 

Март 1962

Фиалки

 
Я в фуфаечке грязной
Шел по насыпи мола,
Вдруг тоскливо и страстно
Стала звать радиола:
 
 
    – Купите фиалки!
    Вот фиалки лесные!
    Купите фиалки!
    Они словно живые!
 
 
…Как я рвался на море!
Бросил дом безрассудно
И в моряцкой конторе
Все просился на судно.
Умолял, караулил…
Но нетрезвые, с кренцем,
Моряки хохотнули
И назвали младенцем…
 
 
Так зачем мою душу
Так волна волновала,
Посылая на сушу
Брызги сильного шквала?
Кроме моря и неба,
Кроме мокрого мола,
Надо хлеба мне, хлеба!
Замолчи, радиола…
Сел я в белый автобус,
В белый, теплый, хороший,
Там вертелась, как глобус, —
Голова контролерши.
 
 
Назвала хулиганом,
Назвала меня фруктом…
Как все это погано!
Эх! Кондуктор, кондуктор…
Ты не требуй билета,
Увези на толкучку,
Я, как маме, за это
Поцелую вам ручку!
 
 
Вот хожу я, где ругань,
Где торговля по кругу,
Где толкают друг друга
И толкают друг другу,
Рвут за каждую гайку
Русский, немец, эстонец.
О!.. Купите фуфайку,
Я отдам за червонец…
 

Март 1962

* * *

«Бывало, вырядимся с шиком…»

 
Бывало, вырядимся с шиком
В костюмы, в шляпы – и айда!
Любой красотке с гордым ликом
Смотреть на нас приятно, да!
 
 
Вина веселенький бочонок,
Как чудо, сразу окружен,
Мы пьем за ласковых девчонок,
А кто постарше, те – за жен!
 
 
Ах, сколько их в кустах и в дюнах,
У белых мраморных колонн
Мужчин, взволнованных и юных,
А сколько женщин! Миллион!
 
 
У всех дворцов, у всех избушек
Кишит портовый праздный люд!
Гремит оркестр! Палят из пушек —
Дают над городом салют!
 

Март 1962

Куда полетим?

 
– Мы будем свободны, как птицы, —
Ты шепчешь. И смотришь с тоской,
Как тянутся птиц вереницы
Над морем, над бурей морской!
 
 
И стало мне жаль отчего-то,
Что сам я люблю и любим…
Ты – птица иного полета, —
Куда ж мы с тобой полетим?
 

Март 1962

Репортаж

 
К мужику микрофон подносят,
Тянут слово из мужика.
Рассказать о работе просят
В свете новых решений ЦК.
 
 
Мужику
          непривычно трёкать,
Вздох срывается с языка.
Нежно взяли его под локоть,
Тянуть
          слово
                  из мужика!
 

Апрель 1962

Оттепель

 
Нахмуренное,
                    с прозеленью,
                                            небо,
Во мгле, как декорации, дома,
Асфальт и воздух
Пахнут мокрым снегом,
И веет мокрым холодом зима.
Я чувствую себя больным и старым,
И что за дело мне до разных там
Гуляющих всю ночь по тротуарам
Мне незнакомых девушек и дам!
Вот так же было холодно и сыро,
Сквозил в проулках ветер и рассвет,
Когда она задумчиво спросила:
– Наверное, гордишься, что поэт? —
Наивная! Ей было не представить,
Что не себя, ее хотел прославить,
Что мне для счастья
Надо лишь иметь
То, что меня заставило запеть!
И будет вечно веять той зимою,
Как повторяться будет средь зимы
И эта ночь со слякотью и тьмою,
И горький запах слякоти и тьмы…
 

<Май 1962>

В городе

 
Как часто, часто, словно птица,
Душа тоскует по лесам!
Но и не может с тем не слиться,
Что человек воздвигнул сам!
 
 
Холмы, покрытые асфальтом
И яркой россыпью огней,
Порой так шумно славят альты,
Как будто нету их родней!
 

* * *

«Вредная, неверная, наверно…»

 
Вредная,
            неверная,
                            наверно.
Нервная, наверно… Ну и что ж?
Мне не жаль,
Но жаль неимоверно,
Что меня, наверно, и не ждешь!
За окном,
              таинственны, как слухи,
Ходят тени, шорохи весны.
Но грозой и чем-то в этом духе
Все же веют сумерки и сны!
Будь что будет!
                        Если и узнаю,
Что не нравлюсь, – сунусь ли в петлю?
Я нередко землю проклинаю,
Проклиная, все-таки люблю!
Я надолго твой,
                        хоть и недолго
Почему-то так была близка
И нежна к моей руке с наколкой
Та, с кольцом,
                      прохладная рука.
Вредная,
              неверная,
                              наверно.
Нервная, наверно… Ну и что ж?
Мне не жаль,
Но жаль неимоверно…
Что меня, наверное, не ждешь!
 

Ответ на письмо

 
Что я тебе отвечу на обман?
Что наши встречи давние у стога?
Когда сбежала ты в Азербайджан,
Не говорил я: «Скатертью дорога!»
 
 
Да, я любил. Ну что же? Ну и пусть.
Пора в покое прошлое оставить.
Давно уже я чувствую не грусть
И не желанье что-нибудь поправить.
 
 
Слова любви не станем повторять
И назначать свидания не станем.
Но если все же встретимся опять,
То сообща кого-нибудь обманем…
 

* * *

«В твоих глазах для пристального взгляда…»

 
В твоих глазах
Для пристального взгляда
Какой-то есть
Рассеянный ответ…
Небрежно так
Для летнего наряда
Ты выбираешь
Желтый цвет.
Я слышу голос
Как бы утомленный,
Я мало верю
Яркому кольцу…
Не знаю, как там
Белый и зеленый,
Но желтый цвет
Как раз тебе к лицу!
До слез тебе
Нужны родные стены,
Но как прийти
К желанному концу?
И впрямь, быть может,
Это цвет измены,
А желтый цвет
Как раз тебе к лицу…
 

1962

Сергей Есенин

 
Слухи были глупы и резк и:
Кто такой, мол, Есенин Серега,
Сам суди: удавился с тоски
Потому, что он пьянствовал много.
 
 
Да, недолго глядел он на Русь
Голубыми глазами поэта.
Но была ли кабацкая грусть?
Грусть, конечно, была… Да не эта!
 
 
Версты все потрясенной земли,
Все земные святыни и узы
Словно б нервной системой вошли
В своенравность есенинской музы!
 
 
Это муза не прошлого дня.
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.
 

1962

* * *

«Явлений, дел, событий груда…»

С.З.

 
«Явлений,
                дел,
                        событий груда…»
Поверь, здесь много чепухи.
Ну, разве пишутся стихи
Так прозаически,
Так грубо?
 
 
Пустого слова,
                      с виду броского,
Написанного впопыхах,
Ты не найдешь у Маяковского
В публицистических стихах.
 
 
Еще смешней в стихах лирических
Похожим быть на петуха.
Ведь сила строчек поэтических
Совсем не в громкости стиха.
 
 
…Ты называешь солнце блюдом —
Оригинально. Только зря:
С любою круглою посудой
Светило сравнивать нельзя!
 
 
Зачем же с вычурностью скучной
Писать крикливым языком?
Пусть будет стих простым и звучным.
И чувство пусть клокочет в нем!
 

* * *

«О чем шумят друзья мои, поэты…»

 
О чем шумят
Друзья мои, поэты,
В неугомонном доме допоздна?
Я слышу спор.
И вижу силуэты
На смутном фоне позднего окна.
 
 
Уже их мысли
Силой налились!
С чего ж начнут?
Какое слово скажут?
Они кричат,
Они руками машут,
Они как будто только родились!
 
 
Я сам за все,
Что крепче и полезней!
Но тем богат,
Что с «Левым маршем» в лад
Негромкие есенинские песни
Так громко в сердце
Бьются и звучат!
 
 
С веселым пеньем
В небе безмятежном,
Со всей своей любовью и тоской
Орлу не пара
Жаворонок нежный,
Но ведь взлетают оба высоко!
 
 
И, славя взлет
Космической ракеты,
Готовясь в ней летать за небеса,
Пусть не шумят,
А пусть поют поэты
Во все свои земные голоса!
 

1962

Ленинград

* * *

«Мой чинный двор зажат в заборы…»

 
Мой чинный двор
                            зажат в заборы.
Я в свистах ветра-степняка
Не гнал коней, вонзая шпоры
В их знойно-потные бока.
Вчера за три мешка картошки
Купил гармонь.
                        Играет – во!
Точь-в-точь такая, как у Лешки,
У брата друга моего.
Творя бессмертное творенье,
Смиряя бойких рифм дожди,
Тружусь.
              И чувствую волненье
В своей прокуренной груди.
Строптивый стих,
                          как зверь страшенный,
Горбатясь, бьется под рукой.
Мой стиль, увы,
                        несовершенный,
Но я ж не Пушкин,
                            я другой…
И все же грустно до обиды
У мух домашних на виду
Послушно, как кариатиды,
Стареть в сложившемся быту.
Ведь я кричал,
                      врываясь в споры,
Что буду жить наверняка,
Как мчат коней,
                        вонзая шпоры
В их знойно-потные бока!
 

1962

Ленинград

Соловьи

 
В трудный час, когда ветер полощет зарю
В темных струях нагретых озер,
Я ищу, раздвигая руками ивняк,
Птичьи гнезда на кочках в траве…
Как тогда, соловьями затоплена ночь.
Как тогда, не шумят тополя.
А любовь не вернуть,
                                  как нельзя отыскать
Отвихрившийся след корабля!
 
 
Соловьи, соловьи заливались, а ты
Заливалась слезами в ту ночь;
Закатился закат – закричал паровоз,
Это он на меня закричал!
 
 
Я умчался туда,
                        где за горным хребтом
Многогорбый старик океан,
Разрыдавшись, багровые волны-горбы
Разбивает о лбы валунов.
 
 
Да, я знаю, у многих проходит любовь,
Все проходит, проходит и жизнь,
Но не думал тогда и подумать не мог,
Что и наша любовь позади.
 
 
А когда, отслужив, воротился домой,
Безнадежно себя ощутил
Человеком, которого смыло за борт:
Знаешь, Тайка встречалась с другим!
 
 
Закатился закат. Задремало село.
Ты пришла и сказала: «Прости».
Но простить я не мог,
                                  потому что всегда
Слишком сильно я верил тебе!
 
 
Ты сказала еще:
                        – Посмотри на меня!
Посмотри – мол, и мне нелегко. —
Я ответил, что лучше
                                  на звезды смотреть,
Надоело смотреть на тебя!
 
 
Соловьи, соловьи
                            заливались, а ты
Все твердила, что любишь меня.
И, угрюмо смеясь, я не верил тебе.
Так у многих проходит любовь…
 
 
В трудный час, когда ветер полощет зарю
В темных струях нагретых озер,
Птичьи гнезда ищу, раздвигаю ивняк.
Сам не знаю, зачем их ищу.
 
 
Это правда иль нет, соловьи, соловьи,
Это правда иль нет, тополя,
Что любовь не вернуть,
                                    как нельзя отыскать
Отвихрившийся след корабля?
 

1962

* * *

«Я весь в мазуте, весь в тавоте…»

 
Я весь в мазуте,
                          весь в тавоте,
зато работаю в тралфлоте!
 
 
…Печально пела радиола,
звала к любви, в закат, в уют —
на камни пламенного мола
матросы вышли из кают.
 
 
Они с родными целовались,
вздувал рубахи мокрый норд.
Суда гудели, надрывались,
матросов требуя на борт…
 
 
И вот опять – святое дело,
опять аврал, горяч и груб,
и шкерщик встал у рыботдела,
и встал матрос-головоруб.
 
 
Мы всю треску сдадим народу,
мы план сумеем перекрыть,
мы терпим подлую погоду,
мы продолжаем плыть и плыть.
 
 
Я, юный сын
                    морских факторий,
хочу, чтоб вечно шторм звучал,
чтоб для отважных – вечно море,
а для уставших
                          – свой причал.
 

1962