Текст книги "Ким Филби"
Автор книги: Николай Долгополов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
Собеседник:– Боюсь, что здесь свою роль сыграл и предвоенный период, когда докладывали, докладывали – а даты нападения переносились. И только когда это все пошло уже в комплексе, когда вся группа Филби стала работать, их воспринимали уже по-другому. Тут идут и телеграммы из британского Форин оффис, тут и немецкие телеграммы расшифрованные и нам пересланные… Вы знаете, что Филби приносил нам целые дела? Он брал какое-то дело с работы, отдавал его в темноте вечером связнику. Иногда передавались целые тома. Наш человек ехал к себе в советское посольство и все это перефотографировалось. Дальше они встречались снова, наш сотрудник возвращал Киму дело.
– Жуткий риск!
Собеседник:– Это сейчас вот так понять, осознать – сложно. Филби пишет в своей книге, что тут разные факторы помогали – бомбежки, затемнение над Лондоном было. Никто внимания не обращал. А сейчас, на нашем уровне подумать? Это, вы правы, ужасный, конечно, риск, страшный риск. Понятно, что работа в форс-мажорных обстоятельствах. Теперь представляете, как это могли воспринимать в Москве? Да, ясно «враг народа» – ведь так невозможно! Еще один момент. Представьте 1937 год, репрессии. Расстреливали английских шпионов, кучу немецких шпионов, кучу американских… Расстреливают, сажают – и вдруг появляется английский источник, который пишет: «В посольстве Великобритании в Москве на связи всего два-три агента». Как же так?! «Английских агентов» в НКВД расстреливали сотнями, тысячами, а кто-то пишет, что их всего два-три. Да не может быть такого! Значит, он врет. То есть Филби не верили. Получалось, что волной тех репрессий было создано недоверие к самим себе. Когда ему дают задание выявить кого-то типа Сиднея Рейли…
– Это которого вывели в СССР в ходе операции «Трест»?
Собеседник:– Ну да, в 1925 году! А тут вдруг Филби запрашивают – мол, как там у вас Рейли поживает, чего делает? Ким в полном недоумении оттуда отвечает: вы чего, ребята, он же у вас в СССР давно арестован и расстрелян! Настолько сильна была волна репрессий, что сотрудник Центра – и не в курсе. Вот такой был уровень работы… Только потом, постепенно стало все это налаживаться. Согласен, были трудные годы. Но я категорически против того, чтобы Филби представляли в образе человека, заливавшего свою боль коньяком. Сложите всю его жизнь и сделайте вывод.
– Ну да, ведь даже в тяжелое время Филби дает советы, как держаться проваленным агентам. Пишет об Америке, где арестован наш атомный агент Нан, об Англии, где посажен в тюрьму столько для нас сделавший немец Фукс. Смысл: нельзя признаваться. Почему сам Филби довольно спокойно вышел из-под подозрений? Он знал всю методику контрразведки. Как арестовывали? Практически брали на понт: а ну-ка, признавайся! Но Филби-то все это знал. Потому-то и давал совет: полный отказ от всего и с улыбкой…
Собеседник:– Когда Фукса и Нана судили, обвинители боялись, что вот сейчас их адвокаты возьмут и используют все неточности и несуразности. Но те промолчали. И Ким возмущался: как так – защитник бездействует, надо же знать наше британское право! Доказательства, предоставленные в суд, добыты противоправно. То есть главным становилось слово полицейского. И все, больше ничего не было! У Филби написана работа об этом, но… Получилась та же трагедия, что и с Рихардом Зорге. О нем мы начали узнавать после выпущенного на Западе фильма «Кто вы, доктор Зорге?», который посмотрел Хрущев. А так бы ведать не ведали. Так и тут. Проведена гигантская работа – целые тома и тома. Чтобы кто-то совершил подобное, по крайней мере, я не слышал. В полном объеме обо всем, Филби сделанном, мало кто знает даже сегодня.
– Так давайте об этом расскажем в нашей книге – все, что можно, что разрешено. Лет-то пролетело сколько!
Собеседник:– Вы знаете, в чем парадокс, а если откровенно, – то боль и проблема разведки? Многие сообщения Филби докладывались тому же Сталину один на один, практически в оригинале. Получается, что аналитическим центром был единственный человек: Иосиф Виссарионович. Аналитического центра у разведки тогда не было, вся информация проходила через резолюции какого-нибудь среднего начальника. И выходило: «Войны не будет, как вы и говорили, товарищ Сталин». Отсюда всё и получалось…
– Или не получалось?
Собеседник:– Получалось, что кто знал о Филби реально? Знал о нем Сталин. Вот вам и ответ.
Что ж, мне оставалось только поблагодарить Собеседника за разъяснения – и я снова принялся расспрашивать Руфину Ивановну.
Опять к насущной жизни– После серьезного и даже горького перейдем к вещам полегче – правда ли, что в России ваш муж здорово увлекся хоккеем?
– Хоккей, как и футбол, он никогда не пропускал. Обычно смотрел по телевизору, хотя иногда бывал и на стадионе. Действительно, особенно увлекался хоккеем. И вместе с Николаем Озеровым оглушительно орал: «Гол! Гол!» Отчаянный был болельщик!
– Видел фото Филби вместе с командой «Динамо». Знакомые лица: тренер Владимир Юрзинов, защитник Валерий Васильев, нападающий Александр Мальцев…
– Тогда он ездил к ним на тренировочную базу в Новогорск. Сам Ким был очень спортивен. В молодости в Кембридже был чемпионом по плаванию. Играл в футбол, регби, занимался боксом. Но, разумеется, главным для него всегда была работа.
– А над чем работал? Никогда вас не посвящал?
– Нет-нет, никогда. Абсолютно профессиональная черта. Меня это и не интересовало. Так мы были воспитаны: меньше знаешь… Я понимала по его сосредоточенному виду, что он работает. Он всё прокручивал в голове – никаких черновиков, набросков. Просто садился за машинку и быстро, лист за листом, печатал окончательный вариант. Он не говорил, над чем трудился. Но по окончании работы, выходя из кабинета, делился со мной своими впечатлениями. Иногда говорил – это неинтересно, пустая трата времени. Другой раз с удовлетворением высказывался, что работа была трудная и очень интересная. Я видела его и в восторженном настроении, когда он действительно гордился результатом своего труда.
– После 1975–1976 годов работы этой стало побольше?
– Да. В то же время появились и ученики. Но прошли годы, появилась одышка, стало тяжело ходить на эту конспиративную квартиру. Она расположена на девятом этаже, к тому же иногда не работал лифт. Порой, уже в последние годы, так ему было плохо, что я звонила, просила отменить занятие. Потом по его просьбе ученики приходили к нам домой. Но это уже к концу – в 1980-е годы. А первое время он активно готовился к занятиям и работал с увлечением. «Интеллигентные, любознательные молодые люди» – так отзывался он о своих учениках. Но сожалел об упущенном времени: «Информация моя уже устарела. Жаль, что слишком поздно».
– А по-русски он читал?
– Да, читал «Советский спорт».
Собеседник:– Руфина Ивановна, есть фото Филби с «Литературной газетой». Постановочное?
– Возможно, просто просматривал. Вот «Советский спорт» я ему выписывала. И его он читал выборочно. Книги по-русски не читал. Но в его библиотеке красуются прекрасные издания на английском языке – и Толстой, и Чехов, и многие другие. Он был увлечен русской классикой еще в студенческие годы и досконально ее изучил. Ким был способным к языкам и многими владел в совершенстве. Начинал изучать и русский. Но при мне такой необходимости не было, и когда я начала более или менее изъясняться по-английски, он, шутя, стал жаловаться: «Из-за тебя я не могу учить русский».
– Руфина Ивановна, вы говорили дома только по-английски?
– Знаете, у нас с ним был такой кошмарный микст, свой язык. Ким тоже стал говорить на английском, впутывая русские слова. Я вообще сначала не знала английского. Так, школьная программа. Но было неприятно, когда при мне все говорили по-английски, а я ничего не понимала. Это стало раздражать. Надо было учиться. Мне порекомендовали учительницу. Занималась я недолго, с большими перерывами и получила всего несколько уроков, но с пользой. А по совету старого друга стала читать английские книги, постепенно понимая все больше. Ну и, конечно, изъясняясь по-английски с Кимом и выступая в роли его переводчика.
– Муж помогал вам разобраться с английскими сложностями?
– Он сказал мне: «Чего я не умею, так это учить». И меня он ничему не учил, даже когда я просила об этом.
А вот и Грэм Грин– Вы говорили, что Грэм Грин был вашим любимым писателем, по книгам которого вы учили английский. А еще вы назвали его другом вашего мужа. Из воспоминаний Филби, служившего в военные годы вместе с Грином в британской разведке, выходило, что разведчиком он был неважнецким.
– Ким радовался, что Грин превратился в прекрасного писателя, а не остался плохим разведчиком. И еще когда Грин служил в разведке, то с чувством юмора у него все было прекрасно. На одном из совещаний предложил разлагать немцев, зазывая их в один бродячий французский бордель.
– Вы познакомились с Грином у себя дома, в Москве в сентябре 1986-го. Судя по всему, впечатление он на вас произвел удивительное…
– Да. Но еще в давние времена я увлекалась произведениями Грина. Читала все, что у нас переводилось. А потом увидела у Кима на обложке журнала «Тайм» портрет Грина – это был «человек года». Я сказала Киму: «Это мой любимый писатель». А он мне: «Это мой друг». Это был удивительно мягкий, обаятельный человек. С первой встречи у меня было ощущение, что это мой старый добрый друг. Грин приехал с Татьяной Кудрявцевой.
– Переводившей его книги?
– Да. Мы потом с ней подружились. Они подъехали на «чайке» и остановились в тупике переулка, недалеко от нашего дома. К подъезду вела узкая тропка. Грин вышел из «чайки» и «разложился» во весь рост – высоченный. Он протянул руку и смущенно сказал: «I’m so shy». И через несколько шагов снова повторил: «I’m so shy».
– Почему он повторял «Я так стесняюсь, я так стесняюсь»?
– Я поразилась. Потому что это скорее относилось ко мне. Я всю жизнь страдала от своей застенчивости. А слова Грина показывают, каким он был в глубине души. На пороге нас встретил Ким. Друзья обнялись. И вот мы вошли к нам в квартиру. Они сидели рядом на диване, а я напротив. Они так хорошо смотрелись вместе и были даже похожи друг на друга. Я получала удовольствие, наблюдая за ними и слушая их воспоминания. До сих пор не могу себе простить, что не сфотографировала их.
Разведчик или знаменитость?– Руфина Ивановна, не припомните, с Коэнами он не встречался? Это – супружеская пара американцев, доставшая для нас атомные секреты из лаборатории Лос-Аламоса.
– С Коэнами? Нет. И тоже непонятно почему. Ведь они были одиноки и жилось им непросто. Интересные люди, но встретиться с ними нам не довелось.
– А если вернуться немного назад. Никто из кураторов вас не предупреждал, что с иностранцами общаться нельзя?
– Это, возможно, было с самого начала, еще до меня – ведь мы встретились только через семь лет после его приезда. Вероятно, его о чем-то предупреждали. Что неприятно: ограждали нас от людей. Тем не менее у нас бывали две-три пары моих самых близких друзей и никаких замечаний это не вызывало. Правда, через какое-то время мне, по настоянию куратора, пришлось составить список «моих контактов» – так он выразился.
Собеседник:– Я согласен, что вопросы использования, адаптации – сложнейшие. Как-то сложилось, и хорошо. И с Коэнами возникли трудности только в последние годы – оба болели. Дилемма – использовать их или, наоборот, – пусть отдыхают, живут в покое? Может, показать людям? Помните, как получилось с полковником Абелем? Дали ему слово в фильме «Мертвый сезон», и получилось, имя человека стало легендарным. Ассоциируют с успехами разведки. Решение принимал лично Андропов. Так и здесь. Решения нет – фигура Филби засекреченная. Хотя, думаю, где-то к году 1970-му Филби можно было и раскрыть.
– Но почему тогда не раскрыли?
Собеседник:– Боялись британской реакции. До сих пор – реакция болезненная, для них – это страшно больной вопрос. Нет-нет да и к какой-нибудь «памятной» дате такое в прессе выдадут! Ведь наш человек столько лет против них работал! Да еще, они прекрасно понимают, работал просто так, за идею. И боролся с фашизмом. И ему реально нечего даже предъявить…
– Когда моя книга «Остров на шестом этаже» вышла на английском языке в Великобритании и США, то бóльшую часть ее занимала библиография из ста пятидесяти семи книг, посвященных Филби. Составил один американец, который принимал участие в издании книги, раньше работавший в ЦРУ. Каждую книгу он подробно анализировал, сопровождая подробными комментариями и ссылками на свидетелей описываемых событий. Меня удивило такое количество изданий, на что автор библиографии ответил, что в процессе его работы эта цифра уже перевалила за двести. Значит, есть огромный интерес.
– Вы вспоминали, что раздражало, когда при вас говорили на английскому а вы не понимали. А при интервью с журналистом Найтли вы присутствовали? Язык к тому времени, как я понимаю, выучили?
– Нельзя сказать, что «выучила», но понять беседу была в состоянии. Ким прочитал одну из его первых книг, она показалась ему наиболее правдоподобной.
Собеседник:– Там не было, назовем так, оскорблений. Он был первым из англичан, кто попытался…
– …Избежать лжи, искажений. Потому Ким согласился на интервью с Найтли.
– Как Филби относился к своей популярности? Был ли он в СССР известен? К примеру, разведчика-нелегала Героя Советского Союза Геворка Андреевича Вартаняна нередко узнают на улице.
– О нем не знали и его не узнавали. Было только одно телеинтервью с Генрихом Боровиком, посвященное Грэму Грину. Я о Киме ничего не знала до знакомства с ним. Он приехал в 1963-м, и только в 1965-м появилась статья в «Известиях» под заголовком «Здравствуйте, товарищ Филби». Я тогда этой статьи не читала. Узнала о ней позже – она у Кима сохранилась. Но из этой публикации ничего нельзя было понять. Даже что он – знаменитый разведчик, столько для СССР сделавший. Возникали вопросы: кто это и зачем он сюда приехал? Были же какие-то перебежчики. Осела здесь пара молодых англичан, имен не помню. Что-то о них писали, показывали по телевизору. А о Киме больше ни слова. Казалось, это какой-то очередной коммунист, сбежавший к нам от проклятых капиталистов.
– Руфина Ивановна, я читал в вашем «Острове на шестом этаже», что вы познакомились на представлении американского ледового балета «Холидей он айс» в августе 1970-го. Представляете, я, в то время мальчишка-студент, работал там переводчиком! Сидел на верхотуре и переводил по ходу всех представлений команды режиссера по свету. У Кима Филби не было билета, а я бы мог его вам запросто достать…
– Жаль, что мы с вами раньше не познакомились! Я-то попала, у меня был билет. А Ким пришел в надежде купить билет, но не удалось. Зато мы с ним познакомились.
Собеседник:– Ким очень любил Москву. Весь центр, дворики, памятники…
– Он любил прогулки, много ходил. Я за ним еле поспевала. Ему доставляло радость бродить по старой Москве. Он знал ее лучше меня, буквально каждый переулок. И везде, даже в незнакомых местах ориентировался безошибочно. У меня, видно, эта клеточка отсутствует. А когда мы ехали в Венгрию, то проезжали Польшу. Поезд остановился на два часа. Решили прогуляться, и, конечно, в Старый город. Гида не было, и Ким вел меня по диагонали, по прямой, найдя каким-то чутьем самый короткий путь. И точно вывел в Старый город, где раньше никогда не был. А Москву любил и знал блестяще. Даже карту составил – весьма своеобразную.
– Карту чего?
– Карту туалетов, очень полезную при таком дефиците.
– Британский юмор и полезность!
– Но он легко ориентировался без всяких карт…
Собеседник:– У нас даже была идея поставить бюст Филби на Тверском бульваре. Но правительство Москвы зарезервировало его для художников и писателей.
– Знаете, чтобы вы лучше поняли, как жилось Киму в Москве, приходите ко мне в гости. Посмотрите, попьем чайку. Возможно, у вас еще остались вопросы.
Я посмотрел на Собеседника. Он был не против. Конечно, вопросы оставались.
Дом разведчика – его крепостьИ все-таки совпадения бывают. Оказалось, я долгие годы был соседом Филби. Неужели за все эти годы мы не встречались в наших двух уютных переулочках в самом центре? Как могли разминуться, не столкнуться в булочной ли, в аптеке, на том же телеграфе, куда я всегда гонял сначала за отцовской, а потом и за собственной почтой? Да просто во время прогулок по городу, агрессивно ощетинившемуся на забитых народом центральных улицах, зато такому тихому, патриархальному в своих старинных закоулках, где еще оставшиеся от прошлой жизни немолодые прохожие порой, будто в деревне, вежливо здороваются друг с другом.
Иногда мне даже кажется, что мне попадалась на глаза эта хорошо одетая пара – Ким Филби и Руфина Ивановна. Да-да, вот они идут вместе, я обгоняю их, и слышится мне английская речь, в которой вдруг проскальзывает семейная шутка-присказка семейства Филби: «Все это не так просто».
Но, нет. Ничего такого не было. Это уже играет воображение, выписывая сценки из другого, не моего жанра. Я же буду придерживаться только его. Не зря друзья-писатели подсмеиваются: ты как документальный фильм снимаешь – не даешь себе же простора. Не даю.
Поэтому тихо бреду вниз мимо больницы с театром, попадая через пару минут в переулок неподалеку от прудов, где и жил Филби.
Сейчас Руфина Ивановна осталась в этой квартире одна. И уже на пороге, без лишних слов и объяснений, понятно: здесь всё, как при нем.
На стене в гостиной, где нам предстоит долгий разговор, картина. Мне почему-то подумалось, Мане. Но как можно проявлять франкофильство в английском жилище? Конечно, знаменитый Тернер. Руфина Ивановна объясняет: один из любимых художников Кима. Понятно, копия, но глаз радует.
Книги повсюду, начиная с прихожей. И в гостиной, и в кабинете. Старинные фолианты поблескивают известными британскими названиями. Множество хорошо изданных переводов русских классиков, среди них и собранный в толстенный том триумвират Булгакова, Пастернака и Солженицына.
А вот и приемник моей юности «Фестиваль», который превратился в верного друга Филби.
– Тот самый – его любимый? Он еще работает?
Руфина Ивановна включает агрегат, принимавший в свое время Би-би-си из Лондона. «Фестиваль» накаляется лампочками, не спеша, нагревается. И зашумел, разражаясь долгожданным звуком.
– Мой брат без конца подпиливал, подтачивал детальки. А клавиша, которая все это включает, не работала. Так он сделал дырочку сбоку, – показывает Руфина Ивановна. – И заработал. Ким радиоприемник обожал. Позже подарили ему «Зенит», так он все равно садился сюда, к «Фестивалю». Считал звук идеальным. Да и радисты все соглашаются: у этого радиоприемника звук – самый лучший. Все время слушал Би-би-си. С семи утра вот так садился на этот стул и включал радио.
– Стул скромный.
– Стакан чаю и, конечно, сигареты, сигареты, сигареты. Всегда вставал рано, не важно, как провел ночь.
– Мучился бессонницей?
– Конечно. Все время – снотворное, но бесполезно. И читал, читал до полуночи. Ходил, опять читал. Не умел читать полусидя – полулежа. Садился, спускал ноги с постели. Рядом стоял маленький столик. На столике книги и, естественно, пепельница.
– Даже ночью курил?
– Курил. Особенно когда у него приступ или кашля, или сердечный. Вообще при любом недомогании первое, что делал, хватался за сигарету.
– Казалось, наоборот. Хотя, у каждого свое. Расшатанные нервы?
– Нервы еще от той, старой жизни. Накопилось. Да и потом… в каком положении он здесь оказался в первые годы.
– Ну вот, я вас расстроил. А что это за два пистолета на стенке?
– Сувенирные. Кто-то был в Афганистане и привез нам. Подделка. Но Ким всегда так «священно» относился к подаркам. А над ними две оленьи шкуры от Любимова.
– Разведчика и вашего друга? Теперь – известный писатель.
– Работал в Дании, оттуда и привез шкуры. Мы их с Кимом развешивали.
– А это – ваши с Кимом фото тех времен.
– Да-да. Последних времен. К концу восьмидесятых. Выглядит плохо, отекшим – здоровье ухудшилось. А вот рядом висит то, что прислал ему Энтони Блант. Помните эту историю?
– Честно говоря, нет.
– Кто-то принес в советское посольство в Лондоне пакет. Не оставил никакого письма, записки. Просил передать Киму Филби. И нам принесли. Ким раскрыл – картина. Долго думал, от кого? Автор – Пиронези, колонна Антонина, и он тогда по имени Энтони понял. Колонна – в честь победы. Это – как символ общей победы. К тому же Блант – специалист по итальянскому искусству.
Ким хотел тогда его поблагодарить, написать письмо. Но потом передумал – боялся ему навредить.
– В каком году это было? Где-то в семидесятых?
– Точно не помню. Блант довольно скоро умер. Ким переживал и пожалел, что не написал ему. Бланта, конечно, добила Тэтчер. Он получил иммунитет, а она его нарушила. Это невиданно для англичан: они слово держат. Позор просто!
– Такая дама… Также, только чуть позже, сдала и Кернкросса. Руфина Ивановна, а где знаменитый старинный стол?
– Вот он, XVII века, из цельного куска дерева. Вы знаете, что этот стол ему подарил его друг Том Харрис, который служил с ним в разведке. Он был антикваром и рассказывал, что этот стол находился в монастырской трапезной. Монахи пили вино, и когда разливали, растирали его руками и таким образом полировали дерево.
– Стулья из несколько другой оперы?
– Да, из наших с Кимом времен. Это моя мама их нашла, потому что те, что стояли еще до меня, наверное, были из Лихобор, как и вся мебель. Они уже раскачались и совсем разваливались. А вот этот стул Кима из Бейрута. Всю мебель: стол, тахту, комод, все эти полки – он заказал в Лихоборах по своим чертежам. Но потом расстроился: не рассчитал толщину полок, и некоторые книги по высоте не проходили. Поэтому книги приходилось расставлять бессистемно.
– Какая же у вас библиотека! Книги в основном все английские…
– Конечно. И все это Ким читал. А с тахтой получилось комично. Уже после оформления заказа он купил в магазине югославскую кровать. В те годы редкая удача. И от раньше заказанной тахты пришлось отказаться. И хотя к ее изготовлению на фабрике еще не приступали, у нас, как известно, «все не так просто». Надо было указать уважительную причину. Ким был в тупике. Но, вспомнив, что глупый вопрос предполагает глупый ответ, сказал: «Потому что мой папа умер». И эту причину сочли уважительной. Вот, видите, в кабинете фотопортрет его отца. А на этом столике стояла пишущая машинка Кима.
