Текст книги "Ким Филби"

Автор книги: Николай Долгополов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Наука от Кима Филби

Однажды у меня дома раздался вечерний звонок: на трубке – мой давний приятель, с которым мы, идя разными жизненными путями, изредка общаемся. Поговорили о том о сем, и вдруг:

– Видел по телевидению передачу о разведке. Согласен с вашим выступлением – таким, как Ким Филби и Рудольф Абель, надо присваивать звание героя. Пусть сейчас, пусть завтра – если опоздали сделать это при их жизни!

– А почему вас это так взволновало? – удивился я.

И после долгой паузы услышал:

– Ким Филби учил меня азам разведки…

Мы встретились, и мой собеседник был достаточно откровенен. По понятным причинам имени этого старшего офицера Службы внешней разведки, пусть и ушедшего в отставку, называть не буду.

–  Давайте начнем с понятного и очевидного. Где проходили занятия с Филби?

– Как правило, на одной и той же квартире нашей Службы в центре Москвы – на улице Горького.

–  Что это была за учеба? Практические задания, теория?

– Тут была своя система. Заранее объявлялась тема, и мы к ней готовились. Естественно, начиналось с теории. Давалась общая картина. Ну и обязательный элемент – практические занятия. То, что сейчас называется «ролевые игры». Кто-то из нас играл роль дипломата или журналиста, или коммерсанта. А Филби, соответственно, выступал как сотрудник британского МИДа или спецслужбы…

–  Как часто проходили такие встречи?

– Я бы предпочел называть их серьезными занятиями. Раз в неделю, с сентября по май-июнь, в конце недели, с трех до шести. Задания были разные – познакомиться, понравиться, получить информацию, убедить…

–  Сколько ваших коллег приходили к Филби?

– Был строго фиксированный курс. В тот год нас было четверо.

–  Вы тогда учились в академии или в какой-нибудь спецшколе?

– Нет, все мы уже окончили то, что сейчас называют Академией внешней разведки, были сотрудниками английского отдела – старшие лейтенанты, капитаны. Знаете, осталось у меня яркое и чисто профессиональное впечатление о Филби. Однажды я случайно увидел, как шел он по улице. Походка, манера себя вести, проверяться. Для меня было ясно: он контролирует улицу, полный ее хозяин, «хвост» обнаружит сразу, обзор полный. Это, видимо, было у него уже в крови.

–  Филби рассказывал вам о своих удачах или неудачах?

– Такого, конечно, не было. Скорее, делился впечатлениями. Конкретная его работа «там» оставалась табу…

–  Много ходит легенд о том, будто Филби был не прочь пригубить рюмку.

– Это легенды! Но чисто символически, как атрибут, всегда стояла бутылка коньяку «Варцихе».

–  Вы даже марку помните?

– Да. Это был любимый коньяк Филби. Стоил он тогда тринадцать рублей. Я его покупал – вроде как входило в мои обязанности. А вообще всё было очень скромно. Украшение стола – чай с сухарями, коньяк мы разбавляли водой, слегка пригубливали, да и то на прощание.

–  А жена Филби, Руфина Ивановна, вам что-нибудь готовила?

– Чай и всё прочее готовили содержатели той квартиры. А с Руфиной Ивановной я даже не был знаком. Шли занятия, потом мы всё записывали. Делал я это очень тщательно, и записи становились учебным пособием для коллег – сотрудников английского отдела, да и других, наверное, тоже.

–  Как обращались к Филби, на «вы»?

– Мы ни разу не перешли на русский. Только по-английски. А там «ты» и «вы» едино. Однажды Филби поведал нам о забавном эпизоде в России: его везли в машине, и он увидел вывеску: «Ресторан». Ким прочитал по-английски: «Пектопан». По-русски Филби практически не говорил. Какие-то отдельные слова.

–  Не сужало ли это круг общения? Тогда на английском изъяснялись немногие.

– В нашем кругу говорили все, хотя, конечно, круг общения оставался узок. Но Филби был погружен в язык и культуру западного мира. Получал свежие британские газеты, родственники присылали ему книги. Англия осталась частью его жизни – он с ней не расставался.

–  Чувствовалось ли, что некоторые наши советские дела ему претят?

– Филби не раз иронизировал по поводу каких-то сторон советской жизни. Но всё это – в интеллигентной, изящной форме.

–  Не боялся, что вы донесете, настучите?

– Нет! Во внешней разведке стучать не принято. Не та специальность. В круг обязанностей это не входило. Все-таки мы считались и считали себя элитой, «белой костью». Да и относились мы, зеленые ребята, к Филби как к настоящему мастеру.

–  Вы были учеником Филби. Пригодились ли вам его уроки на практике?

– Пригодились. Школа общения со знатоком своего дела много значит. А мне уроки Филби особенно помогли за рубежом, в работе с иностранцами. Важны не только знание или незнание языка, но и неуловимые нюансы. Учитель щедро прививал нужные навыки, деликатно поправлял манеру общения. Учил понимать собеседника, внимательнее его слушать, конкретнее формулировать собственные вопросы. У нас надо чувствовать, с кем и как беседовать. Постепенно подводить к тому, что, в конце концов, интересует – а иногда и сразу переходить к сути дела. Задачи тут разные: не отпугнуть, понравиться, заинтересовать на первом этапе. А когда уже познакомились, заставить, вернее, подвигнуть человека на сотрудничество «с представителем Советского Союза».

–  Если я попрошу вас назвать какие-то отличительные качества Филби…

– Он был исключительно волевым человеком! Редкий ум, великолепные манеры, хорошая память. Для всех своих учеников Филби оставался предметом восхищения, а не объектом анализа. Портрета его, как принято в нашей профессии, мы не составляли, поскольку были просто им очарованы.

–  Но в книге Филби «Я шел своим путем» мне довелось наткнуться на любопытные характеристики, которые он давал вам – ученикам. Они исключительно доброжелательны, однако подчас и суровы. Кое-кому Филби просто предрекал неудачу.

– Как раз в том случае, где учитель был по-настоящему суров с одним из нас, его предвидение сбылось. Мой бывший коллега сорвался, и не на какой-то подстроенной чужой спецслужбой передряге. Дал волю эмоциям и вынужден был покинуть страну. Хороший был парень, но уж чересчур влюбчивый. И надо же ему было без толку приударить за одной дамочкой… Это лишний раз доказывает прозорливость Филби. Нечто подобное – правда, не столь примитивное – он косвенно, но предсказывал. А к тому, что преподаватель будет давать оценки, я, как и все мы, относился спокойно. Меня и мои возможности он тоже оценил точно – теперь-то, десятилетия спустя, я могу судить о том беспристрастно. Филби и Лонсдейлы получаются далеко не из каждого. В жизни разведчика полно того, чего, к счастью, нет и обычно не бывает у людей иных, более простых профессий.

–  Как сложилась ваша судьба после уроков Филби?

– Я, скажем так, попал в политическую сферу, работал за границей – несколько долгосрочек. Не провалился и никого не подвел. Дослуживался до определенного звания.

–  Что принесла вам эта работа?

– Главное – интерес, понимание многих проблем. Ты выполняешь обязанности по собственному прикрытию, например, вкалываешь в посольстве-торгпредстве. Плюс делаешь еще гораздо больше для разведки. Я бы не рискнул заявить, что это занятие для публики со средними мозгами и слабой физической подготовкой. У нас было так: если дипломат – трудись в дипломатических рамках, журналист – в журналистских… Интенсивность труда – страшнейшая. Контактов – больше. Психологическая устойчивость – тверже. Вот что требовалось.

–  Почему вы ушли из разведки?

– Сложный вопрос. Трудно объяснить… Не уверен, поймете ли. Ушел я на заре «перестройки». Оценка результатов работы тогда стала чересчур формальной. Велась, на мой взгляд, по не совсем верным показателям. Какие-то чисто количественные данные. Проценты – как на производстве или «голы, очки, секунды», что, по-моему, неправильно. Стало скучно. Пошла бездушная система. Многие работали или вхолостую, или на показуху. Будни в разведке становились все менее интересными – она тогда отставала от новой реальности. Да и захотелось пожить одной жизнью. Две – тяготили и меня, и семью.

–  Семья догадывалась?

– Знала. И поддержала в решении. Я мечтал заняться большим делом.

–  Навыки, приобретенные во внешней разведке, судя по всему, помогли эти большие дела свершить. Пост вы теперь занимаете немалый.

– Нормальный. Образование мы получали великолепное – естественно, помогало. Нам было как бы дозволено быть впереди других. Мы еще тогда читали книги, о которых многие узнали только недавно, а о некоторых и сейчас не слышали. Молоденький лейтенант, если хотел, мог приобрести массу знаний. Одно общение с Филби чего стоило…

–  Говорят, из КГБ не уходят. Все равно ведь остаются прежние связи. Как и обязательства…

– Тут я должен повторить прописную истину: внешняя разведка – не КГБ. Отставка – и с тех пор ни единого контакта. Хотя и у нас, и на Западе действительно бытует мнение, будто из разведки не уходят, мол, «бывших разведчиков не бывает». Это – заблуждение. Я ушел сам.

–  Не жалеете о времени, которое провели в той жизни?

– Жалеть о чем-либо вообще глупо – поскольку бесполезно. И о чем, собственно? Я за этим туда и шел: увидеть тайные пружины, которые движут многим. Попутешествовал вволю. Но я сам делал выбор: пришел и ушел. А что не вышло из меня профессионала уровня Кима Филби… Такие, как он, рождаются нечасто.

Уроки мэтра

Этот интеллигентный, седовласый, явно преуспевающий в жизни человек – один из тех, кто вполне заслуженно считает себя учеником Кима Филби. В книге Филби «Я шел своим путем» и сам Ким выделял его из остальных молодых – тогда – подопечных. И оценки ему всегда ставил высокие, и характеристику дал блестящую.

Вылетев из-под крылышка великого Филби, он поработал в Англии, потом, увы, был вынужден покинуть страну вместе с большой группой советских дипломатов, разведчиков, журналистов, выданных предателем.

Его отношения с Филби и его супругой Руфиной Ивановной сохранились. Перешли из профессионального разряда, ученик – учитель, в товарищеские, даже, как мне видится, в дружеские. Полковник в отставке сегодня немало делал и делает, чтобы память об учителе стала достоянием не только узкой профессиональной группы соратников. Считает, что свершенное Кимом Филби – это великий подвиг, о котором обязаны помнить. По-прежнему, вот уже много лет, помогает супруге Филби Руфине Ивановне Пуховой. В его архиве сохранились редчайшие документы, касающиеся жизни разведчика в Советском Союзе.

Этот монолог полковника я не сопровождаю ни комментариями, ни оценками. Привожу его без особых купюр и редакторских правок.

Как «приоткрыли» Филби

Мне трудно говорить о том, что было до 1975—1976-го. Познакомились мы с Филби именно в эти годы. Да, до того времени над Филби – завеса секретности. Даже для своих. Его оберегали, обеспечивали безопасность. И в принципе это понятно.

Но как же возникла в Москве мысль использовать профессиональные знания Филби, прикрепить к нему молодых сотрудников Службы, которым предстояло работать в Великобритании? Я был знаком с Филби с того первого момента, когда родилась сама идея. Ее автор – полковник Михаил Петрович Любимов. Сейчас он – писатель, часто выступающий по телевидению, дающий профессиональные комментарии по разведке. По меркам того консервативного времени, он был прямо-таки либералом по сравнению с большинством руководителей нашей Службы. А со стороны внешней контрразведки не против этого был Олег Калугин, человек теперь по печальному, неприятному поводу многим известный. Неприятно даже произносить его фамилию. Но для Филби он кое-что сделал. Насколько знаю, это они вместе с Любимовым решили «приоткрыть» глубоко запрятанного Кима.

Инициатива заключалась в следующем: провести встречу нескольких молодых работников Службы с Филби на конспиративной квартире на Тверской, тогда улице Горького.

Собрали группу. Мы, ребята молодые, волновались. Вошли, представились Киму Филби, пожали ему руку. И первым вопрос Филби задал, может, и от волнения, как раз я: «Кем вы хотели стать, когда поступили в Кембриджский университет?» Ким улыбнулся: «Хороший вопрос!» С этого и началось. Получилось нечто вроде пресс-конференции. Интересно и познавательно.

Так и зародилась идея регулярно проводить такие вот, назову их, семинары. Занимался всем этим Михаил Петрович Любимов. Отобрали трех молодых сотрудников политической линии из английского отдела, в число которых попал и я. Плюс с нами «дядька-куратор» – оттуда же. Он, постарше и в ранге начальника направления, обязательно присутствовал на семинарах, а согласовывались все эти встречи и время занятий с контрразведывательным подразделением нашей Службы. И никто нашей линии политической разведки не мешал.

Самое первое занятие состоялось вскоре после дня рождения Кима – он родился 1 января. Нас с Юрой Кобаладзе, впоследствии ставшим руководителем пресс-бюро СВР и генерал-майором, отрядили искать подарок. Помните, каким небогатым был тогда выбор в Москве? Выполняя ответственнейшее поручение, мы обрыскали полгорода, сбились с ног и наконец где-то на Арбате, перед закрытием магазинов, с отчаяния купили настольные часы из самоцветного камня типа малахита. К изумлению, Ким оказался абсолютно счастлив подарком. Может быть, это недоступная нашему разумению высочайшая британская вежливость, засомневались мы? Истинную причину мы узнали, лишь попав к Филби домой: часы гордо отстукивали на ломберном столике из точно такого же камня. Так зарождалась чуть ли не телепатическая близость между Кимом и его учениками, о которой он впоследствии писал в письме одному из них.

Пикадилли на улице Горького

Мы заранее определяли какую-то тему: предположим, работа по парламенту, общение с прессой… Ким готовился всегда тщательно.

Руфина Ивановна потом поведала мне, что муж перед этими встречами волновался. И понятно почему. Для него это было очень важно. Он повторял: я приехал в 1963-м из Бейрута, будто переполненный котел. Не знал, как мне поделиться всей той информацией, которая у меня имелась. Думал, вот я в Москве, со мной будут встречаться, стану рассказывать и рассказывать всё, что знаю про английские и американские спецслужбы.

Но период этих, как мы их называем, дебрифингов оказался довольно коротким, да и формальным. Не мне судить, что там происходило в 1963-м. Оказалось, детали, подробности, все те данные, которыми обладал Филби, никого не интересовали. Как у нас говорят – всем было до лампочки.

Не могу этого понять! Возможно – подчеркиваю – возможно, в ту пору коллеги считали, что они всё знают и без Филби. Дали ему солидную пенсию, окружили вниманием, быт наладили – и уже хорошо.

Так же отнеслись к приехавшим раньше, еще в 1951-м, Гаю Бёрджессу и Дональду Маклину. Да, наверняка беспокоились за их безопасность. Но послать двух англичан в первый же год пребывания в незнакомой стране в провинцию да еще определить на далекие от разведки должности…

Считали отработанным материалом? Или никому в голову не приходило, что эти трое, а Филби особенно, являются ценнейшими источниками информации? Может, в ту пору не было у нас еще настоящих специалистов по дебрифингу?

Житье Филби в Москве в первые годы объясняет многое. Почему он тогда стал пить? Приехал, огляделся, увидел, что вокруг. Вы представьте: человек всю сознательную жизнь положил ради нас! Сражался за мировой коммунизм. Сколько совершил в войну и после. И вдруг Москва, 1963-й, обеспеченное существование и пагубное для него бездействие. Никогда не был Ким трезвенником, как и все англичане, потреблял алкоголь. А сэр Алекс Фергюссон, который столько лет главным в «Манчестер Юнайтед»? Он что – не поддает? Но руководит великим клубом, сидит себе прекрасно на тренерском месте. А у Кима основные неприятности в этом плане начались здесь. Руфина, на мой взгляд, героиня: спасла его от бутылки. Вот какую надпись по-русски нашла Руфина Ивановна после его кончины на папке с рукописью: «Если бы Р. Ив. убила меня, я подтверждаю, что довольно причин для этого… К. Ф.». (Передаю ее буквально, сохраняя стиль автора.) А Руфина помогла мужу избавиться от алкогольной зависимости. Слава богу, что пришло спасение.

В первые годы в Москве Филби никуда не пускали. В разведку – тоже. Иногда кто-то к нему приходил. Хотя, да, были билеты в Большой театр, машина, поликлиника…

Поначалу он из своего переполненного котла писал записки, меморандумы. Но они никуда и никому не шли. Вкалывал, создавая труды, которые никто не читал. Я сам от него это слышал.

Конечно, были у него кураторы. Но и что из того? Они-то что могли поделать? Да ничего. Общее настроение даже не в Службе, а в стране, попавшей в застой, такое, что ничего не надо. Вот уж застой, так застой…

Потом была встреча с Юрием Владимировичем Андроповым. И она, если не ошибаюсь, пусть всего и единственная, многое изменила. Жаль, произошло это не сразу после приезда.

Его стали привлекать к консультированию по линии активных мероприятий, и Ким был этим очень увлечен. Давали сложные вещи на рецензирование, и Филби писал свои точнейшие рекомендации. Однако годы уже катились ко второй половине 1970-х, и сколько же лет потрачено впустую.

Чуть позже специальным распоряжением Андропова его приравняли по содержанию к старшему офицеру, насколько знаю, к полковнику (а потом и к генералу. – Н. Д.). А он всю жизнь считал себя аттестованным офицером КГБ. Но никогда им не был. Могу здесь, конечно, ошибаться. Пенсия требовалась не только ему. Это чтобы потом, после ухода, была хоть как-то обеспечена жена Руфина, которая, отказавшись от всего ради мужа, была с ним постоянно. Но все шло медленно, не сразу.

Филби как-то на лекции для высшего руководства Первого главного управления обронил с сарказмом: у меня были официальные пропуска в штаб-квартиры семи ведущих спецслужб мира. Наконец, после сорока трех лет службы советской разведке я проник в восьмую по счету – мою родную.

К этому моменту он – уже 14 лет в Москве. Да, с ним поступили так. Выкручивайся, как можешь.

Насколько известно, Гай Бёрджесс закончил печально. А Дональд Маклин нашел себя: писал книги, научные работы, лекции… Помню, когда мы учились в специальном заведении, изучали его изданную в Москве монографию «Внешняя политика Англии после Суэца». Маклин сумел всё преодолеть! Превратился в крупного ученого и под псевдонимом С. П. Мадзоевский создал немало ценного. Мог бы проявить себя и такой яркий, исключительно талантливый человек, как Бёрджесс. Ведь в ту пору Англия с точки зрения политологии была изучена у нас слабо, мало кто исследовал английскую политику. Я писал диссертацию по англо-американским отношениям в Институте США и Канады в 1980-е годы и по собственному опыту знаю, насколько мало специалистов по этой стране, как немного политологической литературы о Британии у нас тогда издавали.

Хотя какая европейская держава может быть важнее Англии? Еще Суворов говорил: «Англичанка гадит». И на протяжении веков Британия оставалась, остается и останется главным нашим антиподом в Европе.

Начались затем у Филби поездки за границу. Болгария с Венгрией и ГДР беспокойства не вызывали, туда спокойно добирались на поезде. Но вот в 1978 году они с Руфиной отправились на Кубу. Это было уже сложнее: пассажирский теплоход делал остановки в «неприятельских портах». Самолет исключался с самого начала. В конце концов – поплыли на сухогрузе без остановок, прямо до Гаваны.

У Филби в Москве, к счастью, появились новые увлечения. Он, всю жизнь болевший за лондонский «Арсенал», приобщился к нашему футболу и хоккею. Ходил – правда, с сопровождающими – на стадион. В 1978-м встречался с победоносной хоккейной сборной СССР – проникся незнакомой раньше игрой. Потом был на встрече с «Динамо», где с ним беседовали тренер Юрзинов, великие игроки Мальцев, Васильев. Ясно, что болел за динамовцев – а за какую же еще команду? Он рассказывал молодым ребятам какие-то понятные им эпизоды из своей жизни, желал удачи. Хорошо, стали его использовать хоть так.

А до этого: хочешь поехать в Ярославль? Давай, поезжай, мы и экскурсию организуем. Но он-то – человек любознательный, но совсем не турист, не любитель праздных экскурсий. Считал, что мог бы многое дать людям своей профессии.

Существуют мнения, будто недоверчивому отношению к Филби есть определенные объяснения. В военные годы, да и после войны, возникали в личных делах Филби и его друзей некие записи. В войну его, давшего точные данные о грядущей битве на Курской дуге, вдруг упрекнули в снижении активности и результативности. В 1943-м вообще заподозрили в Филби агента-двойника. Люди серьезные писали рапорты! Даже Зоя Рыбкина-Воскресенская, известная наша разведчица, затем писательница… И не одна она, была и другая дама с польской фамилией – майор ГБ Елена Модржинская. Доказывала со времен войны, что агенты из «Кембриджской пятерки» – подставы, и докладывалось это наверху. А раз докладывалось, то, значит, всё копилось и лежало. Ставили на контроль. Но вскоре всё возвращалось на свои места, с контроля снимали.

Наверное, не было разведчика, особенно перед войной, которого бы не подозревали то ли в предательстве, то ли еще в чем. Раздражала постоянно меняющаяся информация о дате нападения Гитлера на СССР Ведь сколько было получено сообщений! Сроки действительно разные, однако изменялись в зависимости от обстоятельств. Поди разберись в той предвоенной жутчайшей каше. И в работе Филби тоже случалось, что не всё точно, в указанный день.

Учитывайте и менталитет, в те годы господствовавший: подозрительность тотальная, да еще сообщают не кто-нибудь – англичане. А они же наши заклятые…

В «Автобиографии» Филби есть один совершенно потрясающий маленький момент, точно воспроизводящий всю существовавшую паранойю. Где-то в 1930-е годы Филби встречается со своим оперативным руководителем Теодором Малли. И тот его спрашивает: правда ли, что погиб знаменитый английский разведчик Лоуренс Аравийский? Этот вопрос задается спустя несколько лет после смерти Лоуренса. Почему? Все же абсолютно очевидно. Но вопрос советского разведчика, работавшего с Филби, типичен: нам не верится… Филби объясняет, что Лоуренс разбился на мотоцикле, похоронен там-то. И снова вопрос: а это правда, что он похоронен?

Паранойя – на этот раз наша по отношению к англичанам, которые «способны на всё». Хотя, уверяю с неменьшей гарантией, что точно такая же паранойя у англичан по отношению к нам. Меня они, к примеру, как-то спросили: «А что, жена у вас тоже полковник спецслужб?» Они до сих пор не верят, что я уже давно не в разведке. И, знаете, почему? Потому, отвечают, что и Филби в своих мемуарах, и Гордиевский в написанной с Кристофером Эндрю книге так вас хорошо характеризовали, что не могли вас отпустить из органов. А один знакомый отставник из европейской спецслужбы, с которым мы контачили по бизнесу, с ужасом рассказал: «Ты не поверишь, у них в черных списках полно ваших покойников, то есть тех советских (российских) разведчиков, о смерти которых официально сообщалось!»

Об этом еще писать и писать. Со времен Ивана Грозного – взаимное недоверие. Они боялись большущей России, старались ее раздробить, разделить. Англичане – выдающиеся прагматики, исходя из своих национальных интересов вступают в самые неожиданные альянсы, в том числе для того, чтобы нас придушить. Хитрят, пытаются дурить.

Ну какой из Филби двойной агент?! Он – на редкость целостная натура. Человек порядочный, честный. Еще до войны дал клятву работать на коммунизм и клятве этой не изменил до конца. Уже после того попал в английскую разведку. Хочу подчеркнуть: сначала – наша разведка, потом вскоре – клятва верности нам, затем – их разведка, а не наоборот! (В этой связи вызывают отвращение попытки «косить под Филби» Олега Гордиевского, который присягал на верность одной стране, СССР, а потом переметнулся на другую сторону.) Кое-кто из друзей Кима, работавший на СССР вместе с ним, тот же Энтони Блант, со временем сошли с дистанции – 1945 год, война закончилась, и они честно заявили: мол, помогали победить общего врага – фашизм, а теперь – всё, штык в землю. Филби же оставался с нами всегда. И когда до войны из-за сталинских репрессий чуть не полтора года не было связи «пятерки» с Центром. И когда его считали двойным агентом – он всё равно продолжал служить своему делу.

В 1963-м в возрасте уже за пятьдесят Ким приезжает в Москву. Видит и понимает всё. Да, с горя стал пить. И потом, когда слышал все эти брежневские «дороггггие товааррищи» и видел затяжные лобзания генсека с соратниками, он, по словам Руфины, чертыхался. Но не отрекся. Застой, брежневщина – и Филби определяют чуть не в диссиденты. Но правда всегда пробивается, пусть кто-то хочет, кто-то нет, но Ким Филби уже стал легендой, он – герой. И совсем не британский, а наш и только наш. Его ноша была тяжела, и Ким до конца пронес ее с достоинством.

Ким неплохо воспринял «перестройку», еще больше воспрянул духом, однако уходила эпоха, которая была и его эпохой. И он ушел с ней. Это чисто английское качество. За преданность, за упорство и веру англичан любят у нас еще со времен диккенсовских романов. Или если не любят, то уважают: есть в них эти принципиальность, честность, джентльменство. Эти качества помогли ему прожить жизнь так, как он хотел.

Он не предавал соотечественников. Очень многие на Западе считают Филби предателем. Но Филби никогда не работал против Англии. И нас он учил работать не «против Англии», а «по Англии». Филби повторял, что ни один англичанин, подчеркиваю – англичанин, не погиб по его вине или в результате его действий. Он работал «по Англии» – это все пропускают мимо ушей. У него был другой подход к разведке.

Да, уничтожались агенты, например, в Албании. И Филби дал на это ответ британскому журналисту Филипу Найтли: «Сожалений возникать не должно. Да, я сыграл определенную роль в срыве разработанного Западом плана по организации кровавой бойни на Балканах. Но те, кто задумал и спланировал эту операцию, допускали возможность кровопролития в политических целях. Агенты, которых они отправили в Албанию, были вооружены и преисполнены решимости осуществлять акты саботажа и убийства. Поэтому я не испытывал сожаления, что способствовал их уничтожению, – они знали, на что идут».

Или в Турции, когда арестовывались переходящие через советскую границу диверсанты из различных диаспор. Их же отправляли бороться против своих соотечественников в Армению, Грузию и в другие республики!

Вывезли из Стамбула предателя Волкова, предложившего услуги англичанам. Догадываюсь, какая его постигла участь. Но Волкова к британцам отнести сложно – а перейди он на чужую сторону, сколько бы людей было арестовано, казнено!