Текст книги "Главный противник. Тайная война за СССР"

Автор книги: Николай Долгополов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Барковский знает. У него своя версия. Я лишь изредка перебивал Владимира Борисовича. Он профессионал, практик и историк. Я – писатель, старающийся разобраться в запутаннейшем лабиринте советской атомной разведки. Что мое мнение по сравнению с его? И все-таки здесь наши точки зрения не всегда совпадали.

Но слово Барковскому:

– Фукс действительно фигура выдающаяся. Причем, сделайте себе обязательную пометку, не всегда и не во всем понятная. Его судьба, вы правы, трагична. Меня лично, детальнейше анализировавшего это дело, берет досада. Знаком с Фуксом не был, но изучал его по сообщениям моего товарища, долго с ним работавшего, читал донесения, документы, книги. И потому считаю, что в провале Фукса мы сами сыграли какую-то роль, которая привела его к признанию.

Он сын лютеранского священника, защитника страждущих и угнетенных. Приход отца был в рабочем районе. Понятно, Фукс вступил в соцпартию, затем разочаровался и перешел к коммунистам. Активно работал, но засветился и оказался на грани ареста. Компартия ему приказала: уезжай и учись, становись ученым, ты понадобишься будущей Германии. Там фашизм, концлагеря, а ему – о будущем. Он уехал и сам решил помогать нам, исправлять несправедливость.

– Несколько абстрактно. Кто же, где и как, если говорить конкретно, завербовал Фукса?

– Вербовки в принципе не потребовалось. Фукс, осевший в Англии, посоветовался со своим другом. Был такой антифашист Кучински – юрист и экономист по профессии. В советском посольстве его знали очень хорошо. Активист Общества англо-советской дружбы, приглашался к нам на приемы, общался с дипломатами. Ему не составило труда прийти прямо к послу Майскому и предложить: есть ученый-атомщик, который будет вас информировать. Майский пригласил военного атташе и приказал им заняться. И на встречу с Фуксом послали помощника военного атташе Семена Кремера. Интеллигентный, квалифицированный военный разведчик, выделявшийся среди всех остальных сотоварищей из ГРУ. Поддерживал прекрасные отношения со всеми не по долгу службы, а искренне, душевно. Кстати, когда в 1943 году закончилась его командировка, он пошел не в центральный разведывательный аппарат, а попросился на фронт. Закончил войну командиром крупного танкового подразделения, генерал-лейтенантом.

Так Фукс пришел в советскую разведку. Много делал для нас в Англии, и в США поехал уже готовым агентом. Сначала работал в Чикаго, затем в Нью-Йорке и, наконец, добрался до секретнейшей лаборатории в Лос-Аламосе, где творили атомную бомбу.

– Владимир Борисович, а Клаус Фукс – это все-таки не тот таинственный «Персей»?

– Нет, «Персей» – американец. Фукс – немец, работавший под именем «Чарльз». После войны он вернулся в английский ядерный центр Хауэлл, сотрудничал с нами еще года четыре вплоть до ареста. В Хауэлле вокруг него сложилась тяжелая психологическая атмосфера. В 1946 году провалился английский ученый Алан Мэй, выданный предателем. И тут многих англичан-атомщиков начали прощупывать. Американцам казалось, что как раз из группы английских исследователей исходит утечка информации. Едва ли не все они попали под подозрение. Понятно, зацепили Фукса, бывшего, как было американцам известно, социалиста. Есть у нас смутные подозрения, будто то ли в Гамбурге, то ли Бремене американцы наткнулись на гестаповский архив и нашли там дело подпольного коммуниста Фукса. Но эти сведения, ни в каких судебных материалах не фигурировали. И все равно тучи над ним сгущались. Конкретных данных на Фукса, поводов для глумления не было. Неясные подозрения. Я имею право это сказать совершенно четко. Зато травили, прощупывали его почти в открытую, так что и другие ученые заметили. Коллеги сочувствовали, добросердечно сообщали Клаусу: «Тебя в чем-то подозревают, но мы в тебя верим, и будем защищать до последнего». Человека, по существу, приперли к стенке. Не доказательствами – психологически. Сломали и выдавили из Фукса признание: «Я пользуюсь таким доверием со стороны моих английских друзей. Если бы меня разоблачили, в их глазах я выглядел бы предателем. И чтобы остаться верным им и науке, я решил признаться».

Служил ли Нильс Бор советским шпионом?

Что ж, с кем работали и на кого опирались, понятно. Но как тогда быть с набравшей недавно популярность теорией: секреты атомной бомбы выдали Советскому Союзу не середнячки, не простые исполнители, а конгениальные ученые? В книге покойного генерала Судоплатова, имевшего прямое отношение к атомным проектам, названы имена великого Оппенгеймера и Нильса Бора.

…

Нильс Бор (1885–1962)

Выдающийся датский физик. создал теорию атома. Автор научных работ по теории атомного ядра и ядерных реакций. Нобелевская премия (1922). Участвовал на стороне союзников по антигитлеровской коалиции в создании атомной бомбы. с симпатией относился к советскому союзу.

…

Роберт Оппенгеймер (1904–1967)

Выдающийся американский физик, автор трудов по физике атомного ядра, в 1943–1945 гг. фактически руководил работами по созданию атомной бомбы. После Второй мировой войны возглавил Институт фундаментальных исследований в Принстоне. В 1953 году выступил с протестом против работ по водородной бомбе. Тогда же обвинен в «нелояльности» и отстранен от секретных работ. К советскому союзу и его ученым относился с глубоким уважением.

Из монолога Барковского:

– Вот здесь и заблуждение Судоплатова. Бред это. Хотя вполне в стиле Судоплатова. Типичная сталинская подоплека о сотрудничестве иностранных знаменитостей с советской властью. Не шли они на такое.

Короче, после того как американцы испытали свою атомную бомбу и отбомбили Хиросиму и Нагасаки, Сталин принял решение перевести все наши атомные работы на гораздо более высокий уровень. При Государственном комитете по обороне создали Специальное управление № 1 под председательством Берии. А при нем – Технический совет, которым руководил министр боеприпасов Ванников. В НКВД организовали отдел «С» – по фамилии Судоплатова. Он вел партизанские дела, но война закончилась, и генерала надо было куда-то пристраивать. В задачу отдела «С» входила обработка всей информации, которую добывала разведка по атомной проблематике, включая и данные от военных из ГРУ. Раньше все эти секреты известны были одному Курчатову. Но даже он только делал себе заметочки, а самих текстов не имел. Теперь же информация пропускалась как бы по второму кругу: переводили, анализировали, доводили до сведения курчатовских помощников. В принципе решение абсолютно верное.

Второе задание отделу «С» сформулировали так: искать в Европе ученых – физиков, радиолокаторщиков…, которые бы пошли на контакт с нами. Либо приглашать их в Советский Союз, либо договариваться о сотрудничестве там, на месте. И вот это уже – из области мифологии. Европа была опустошена, обсосана американскими и английскими спецгруппами, которые раньше нас принялись за дело: заманить светлейшие европейские умы к себе, поселить в Штатах, использовать в собственных целях обнищавших светил. А не удастся – так за какие угодно деньги буквально перекупать любую атомную информацию. Из советской зоны оккупации Германии все находившиеся в ней ученые моментально перебрались на Запад. Ушли даже с нами до того сотрудничавшие. Правду, горсточку людей все же перевезли из Восточной Германии в Подмосковье. Но Судоплатову надо было как-то оправдывать существование свое и отдела «С». Требовались акции, почины, громкие имена. Так родилась безумная идея с Нильсом Бором. С высочайшего дозволения и по подсказке лично Берии, решили отправить к нему целую делегацию работников отдела «С». Узнали, что Бор вернулся в Данию, и поехали.

К собственному удивлению, возглавил группу только-только в отдел призванный доктор наук физик Терлецкий, знавший в определенных пределах английский, особенно технические термины. Работал с развединформацией как профессионал-ученый: сортировал, комплектовал, обобщал.

Но вопросы Нильсу Бору придумал даже не он. Сформулировали их настолько элементарно, были они так просты, что я никак не могу понять, зачем вообще все это затевалось. Преподнести себя повыгоднее Сталину?

Бор, человек деликатный, интеллигентный, к СССР хорошо относившийся, не мог отказать во встрече. Беседы в Копенгагене состоялись. О том, что такими вот рандеву рискуют подставить Бора, Судоплатов, конечно, не думал. А Терлецкий стеснялся, нервничал. Он-то понимал, с какой величиной имел дело. Однако этика этикой, а отказаться выполнить личное задание Берии не осмелился. Вопросы задал через приставленного к нему судоплатовского переводчика. Разговорным английским Терлецкий владел неважно.

Насколько же перекрывался нашей развединформацией этот список вопросов Судоплатова, и говорить нечего. Бор ничего ценного не сказал. Отвечал в общих направлениях. Да еще сообщил своей службе безопасности о визите. Понятно, хотел подстраховаться.

Результат миссии – нулевой. Зато из отдела «С» к Сталину пошло бравурное сообщение об умело выполненной операции. Понятно, что ответы Нильса Бора передали Курчатову. И он, досконально в проблеме разбиравшийся, дал всей этой показушной шумихе очень скромненькую оценку. Еще раз твердо повторю: поездка получилась пустой.

Никакой помощи от Бора, Оппенгеймера и других столь же великих ни Курчатов, ни разведка никогда не имели. Давайте расстанемся с мифами.

Полковник Абель и «Персей»

– Владимир Борисович, как у вас сложилась жизнь после Англии, где вы работали дальше в годы войны?

– Жизнь сложилась нормально. Я же говорил вам, я кондовый научно-технический разведчик. В 1948–1950 годах работал в США.

– Почему так недолго?

– Жена заболела. Пришлось ехать в Союз на операцию. С 1956 года – резидент в США.

– То есть возглавляли всю советскую разведсеть в Штатах?

– Легальную. Шесть лет.

– Ого! Почему все-таки вы не генерал?

– В мое время нам генералов не присваивали.

– И трудились в Штатах по тому же атомному делу?

– И по тому же, и не только по этой проблематике. А атомными вопросами мы и сейчас занимаемся. Ставятся новые опыты в ядерной физике, появляются другие виды бое головок, совершенствуются средства доставки… Надо знать, что делается.

– В США?

– Да везде.

– Вторая мировая закончилась. Энтузиазм друзей-коммунистов угас.

– Согласен. Работать стало намного труднее.

– Бескорыстные и идейные, наверное, перевелись?

– К сожалению, да. И все же приходится искать, нанимать и оплачивать. Вера угасла, появился страх перед нами и своей контрразведкой.

– Но и мы сами немало сделали, чтобы от себя отвадить.

– Мы много для этого сделали. Признаюсь прямо, поиски помощников затруднены. Но бросать из-за этого работать никто не собирается. Жизнь внесла поправки в методы, и существенные.

– Покупаете?

– Приходится.

– Зашел разговор на современную тему, и что-то вы, Владимир Борисович, не слишком многословны.

– А как иначе? Ниточки-то тянутся.

– Хорошо. А в первый заезд в Штаты вы должны были застать полковника Абеля?

– Ему полковника тогда еще не присвоили. Понимаете, я был помощником резидента по линии научно-технической разведки. А нелегальная разведка всегда была и остается табу для всех. Как правило, Центр поддерживает контакт со своими нелегалами самостоятельно. У них собственные каналы связи. Только руководители нелегальной резидентуры знают о том, что есть конкретно такой нелегал. Единственное, что мне было известно: с человеком, которого вы называете Абель, есть запасная связь на тот случай, если основная оборвется. Остальное до поры до времени меня касаться было не должно.

– И то же самое относилось к Коэнам? Тем, что во время войны вывезли из Лос-Аламоса атомные чертежи от агента «Персея»?

– Я знал, чем они занимаются, пока Коэны были в сети легальной разведки. Публика эта мне была великолепно известна, и что она делала, и на что была способна. Настоящие разведчики. Сколько же они для нас всего добыли! Но я напрямую с Коэнами в контакт не вступал, хотя непосредственно руководил деятельностью этой группы через моего сотрудника Соколова. Когда Соколов, известный Коэнам под именем «Клод», шел на встречи с ними, он докладывал мне. Мы познакомили Коэнов с Абелем, который принял руководство над всей этой группой. Но к тому времени Коэнам пора было спешно покидать Америку, и сотрудничество их с Абелем было недолгим. Бежать в Мексику им помог непосредственно «Клод».

– А как развивалось сотрудничество с Абелем?

– Да, пожалуй, никак. Я работал в Штатах до 1962 года. Арест его произошел при мне. Но к этому времени он на нас уже не замыкался, непосредственно на Центр. Иногда, очень редко, поддерживали с ним связь. Были кое-какие каналы. Передавали деньги, документы – и все. Не виделся я с ним там ни разу. Мне бы не хотелось развивать дальше всю эту тему. Мои представления несколько отличаются от популярных. Я испытываю к Вильяму Фишеру, взявшему при аресте имя Абель, огромное уважение. Боготворю нелегалов-разведчиков. На риск они идут страшный. Любой из них для меня, если хотите, образец.

– А тот сотрудник КГБ Абель, фамилией которого назвался Фишер, в Штатах не работал?

– Нет. С ним Вильям Фишер познакомился еще до войны в одной из своих долгосрочных нелегальных командировок.

Барковского помнят. В декабре 2010-го на скромном доме № 9 по улице Красная Горка в подмосковном Красногорске установлена Мемориальная доска. Здесь до войны и жил будущий Герой России, атомный разведчик Владимир Барковский. А на Первом канале снят и фильм о нем, в главной роли – актер Евгений Стычкин.

Награда нашла героев спустя всего полвека

Атомным разведчикам присвоили, пусть и с опозданием, звание Героев России. В июне 1996 года вышел президентский указ. Леонид Квасников, Анатолий Яцков, Леонтина Коэн удостоены этого звания посмертно. Мой постоянный собеседник Владимир Барковский, без которого, быть может, не было бы и советской атомной бомбы, и его коллега Александр Феклисов дожили до нежданного дня. Еще в 1995 году звание Героя России присвоено Моррису Коэну. Правда, тоже посмертно. Моррис так и не подержал в руках заветную звездочку. Барковский ушел в 2003-м году, Феклисов – в 2007-м.

Подвиги вершились тихо

В 1962-м резидент советской разведки в Вашингтоне Александр Феклисов сумел предотвратить начало Третьей мировой войны.

…

ИЗ ДОСЬЕ

Феклисов Александр Семенович (1914–2007). Полковник, Герой России, родился в Москве. После окончания в 1939-м Института инженеров связи, приглашен в органы безопасности. затем последовала учеба в специальной школе и уже в 1941 году быстрый отъезд в США, где до 1946-го Феклисов работал в легальной резидентуре по линии научно-технической разведки. основная проблематика – атомная. с 1947-го по 1950-го – командировка в Лондон, где на связи у Феклисова был ценнейший атомный агент Клаус Фукс. с 1960 по 1964-й Феклисов под фамилией Фомин – резидент в Вашингтоне. Во многом именно благодаря Феклисову и был разрешен Карибский кризис, едва не завершившейся III Мировой войной.

Герой России, он умер 26 октября 2007 года – день в день с самым главным своим подвигом. А 26 октября 1962-го бойня была уже даже не на пороге: на кончиках пальцев генералов, готовых по приказу президента США Джона Кеннеди нажать на кнопку – и понеслось бы по всему миру. Советские ракеты на Кубе, и что делать одураченным американцам, как не наказать этих русских и кубинского лидера Фиделя. А тот потрясал бородой: «Патрия о муэрте – Родина или смерть» и готов был драться именно до смерти. И Хрущев тоже уперся облысевшим своим рогом – никаких уступок. Хотя десятилетия спустя один из его родственников, пусть не кровных, зато доверенных, царство ему небесное, поведает мне за не первым бокалом «Бордо» в Париже: «А ведь он знал, что в той войне хоть и потреплем Штаты, но вот выйдем ли победителями…»

А сложилось так, что посол в США Добрынин делал все от себя и посольства зависящее, дабы предотвратить и избежать. Но уже мало что оставалось во власти хитроумной дипломатии. Тогда мир попал в цейтнот, война и только война могла разрешить планетарный, с тех пор ни разу и близко не испытываемый в таких масштабах кризис, окрещенный карибским. И требовалось уже нечто иное, не традиционное, не государственно-дипломатическое, чтобы отвести надвигающийся крах.

И вот на мировой арене появился резидент Первого главного управления – внешней разведки – в Вашингтоне Александр Фомин: так в непонятных для меня конспиративных целях звался тогда с 1960 по 1964 годы в Штатах Александр Семенович Феклисов. Скромный полковник, которому так никогда и не дали стать генералом, хотя ох как заслуживал и заслужил. Ненавижу пафос, но есть еще, черт подери, люди, которые движут историю.

Я познакомился с ним уже седовласым, вечно возящимся с неизменно садящимся и здорово его подводящим слуховым аппаратом. В маленькой квартирке недалеко от Белорусского вокзала ему поставили телефон, озарявшийся при звонках ярким сиянием. Иногда хозяин квартиры опирался на палочку. Но человек был высок и статен, галстуки всегда подходили к хорошо отглаженным темно-синим костюмам, а память Александра Семеновича работала с легкостью неимоверной: в свои тогда за 75 он буквально щелкал именами, датами, событиями. Я, признаться, сначала проверял по словарям и энциклопедиям: мой собеседник ни разу не ошибся. Ко второй жене Маргарите, намного его моложе, он относился не просто с благодарной любовью хорошо ухоженного пенсионера-отставника, а с явным и твердым мужским чувством. Увы, она нежданно ушла раньше него.

Мы встречались у Феклисова дома сначала с пирожками от Маргариты, потом – без них и уже без нее. Иногда Александр Семенович приезжал ко мне на работу: довелось не только беседовать с ним часами для моих книг, но и изредка помогать ему в литературной работе, за которую Феклисов взялся рьяно.

Гуляли – ходили от Белорусской, по, как он говорил, Горького и до Кремля. Пару раз в Дни Победы ездили на Поклонную гору. Тогда ему уже присвоили звание Героя России, и народ все теребил видного ветерана: за что, ну за что звездочка? И хотя Героя он получил с многолетним опозданием в 1996-м за то, что добыл кучу атомных секретов, Александр Семенович неизменно отвечал: за атомную бомбу и за карибский кризис.

В разгар этого кризиса 1962-го года он встретился с Джоном Скали. Известный тележурналист из Эй-Би-Си был близок к клану Кеннеди, а с младшим из Кеннеди бойз – министром юстиции Робертом дружил. И я не раз и не три допытывался у Феклисова: неужели не был Скали нашим агентом или хотя бы агентом влияния? Ну как иначе решился б на вас выйти, знал же наверняка, что имеет дело с главным в Штатах легальным русским разведчиком. Александр Семенович, который немало чего мне рассказывал, всякую причастность Скали к разведке, по крайней мере, советской, отрицал. Соглашался: могли меня вычислить, но у младшего Кеннеди руки были не то что развязаны, но посвободнее, чем у старшего – президента. И американцы тоже решили действовать нестандартно, иного-то выхода не находилось, на уровне разведок. Вот и выпустили хитрого Скали. Обе стороны выложили карты на стол: еще пару дней и сдавать было б нечего.

О его встречах со Скали, Феклисов знал это твердо, докладывалось Хрущеву и Кеннеди-младшему. Министр тут же доводил содержание разговора до брата-президента.

А 26-го октября в ресторане «Оксидентал» Скали непрозрачно сообщил, что их военные настаивают на немедленном вторжении на Кубу, и если Хрущев считает Кеннеди неопытным, нерешительным политиком, то скоро у него будет шанс убедиться в обратном.

– И тут в моей душе что-то произошло, какой-то порыв, – каждый раз, когда Феклисов рассказывал мне об этом, на него, обычно выдержанно-хладнокровного, сходило некое озарение. – Никто не уполномочивал меня говорить Скали об этом, но я решился: «Вряд ли нашим дивизиям потребуется больше 24 часов, чтобы с помощью войск ГДР сломить сопротивление американского, английского и французского гарнизона. Мы захватим Западный Берлин». Скали явно такого не ожидал. А я не ожидал, что часа через два, ну, три, Скали передаст мне в том же ресторане компромиссные условия по урегулированию карибского кризиса, по моей просьбе уточнив, что они исходят от Джона Фитцджеральда Кеннеди – президента Соединенных Штатов Америки.

Но наш посол Добрынин, потратив минимум часа три на изучение проекта подробнейшей и срочнейшей телеграммы в Москву, составленной резидентом, не захотел ее подписывать: МИД не давал дипломатам полномочий на ведение таких переговоров. В кабинете посла произошла обидная для Феклисова-Фомина сцена. Про нее мне писать Александр Семенович запрещал. С горечью, бранных слов он никогда не употреблял, повторяя: «Сделали из меня мальчика». И «Фомин» повернулся, рванул к себе, в резидентуру. Здесь, наплевав ради дела, на все дипломатические тонкости, он от собственного имени отправил через своего шифровальщика телеграмму на имя начальника разведки. И вскоре члены Политбюро во главе с Хрущевым, уже находившиеся в преддверии войны на казарменном положении в Кремле, эту записку изучали.

Тут я попросил бы читателей, вспомнить, в какие годы происходил последний акт разыгрывающейся трагедии. Хрущевская оттепель завершена, бюрократия и чиноподчинение – полные, а уж тем более – заграницей, где любой посол считался если и не помазанником Божьим, то хрущевским – точно.

27 октября Скали вновь встретился с Феклисовым, а Роберт Кеннеди дважды – с послом Добрыниным. Пошел обмен официальными посланиями. Удовлетворивший обе стороны ответ Хрущева пришел утром 28-го октября.

Но Феклисов явил смелость, проницательность и решительность не только во время карибского кризиса. Не стану рассказывать, как с помощью разведки и агентуры добывал он во время войны в США и после нее в Англии секреты немирного атома. Билась в нем какая-то упорная, строжайшей дисциплиной так и не заглушенная жилка, если хотите, назовем ее чувством вины. Это с ним был в Великую Отечественную на связи в Штатах Юлиус Розенберг. Единственный в американской истории агент, казненный вместе с женой Этель в 1953-м, в разгул маккартизма, на электрическом стуле. Но даже после разряда в две тысячи вольт Этель была еще жива. Потребовался второй разряд, третий… Само небо, казалось, противилось этой невинной жертве.

Наши, всячески борясь за отмену смертной казни, тем не менее, не признавали Розенберга своим агентом. А Феклисов – сам, без согласований, на склоне жизни публично признал: Джулиус – был. Но объяснил доходчиво, с доказательствами, так что ему и у нас, и там поверили: эти двое никогда не выдавали секретов, связанных с изготовлением бомбы. А Этель вообще не имела отношения к разведке: болела, едва управлялась с двумя маленькими сыновьями. Да, как и муж, руководитель ячейки и истовый коммунист, она верила в светлые идеалы, однако не более того. Возможно, Джулиус посвящал ее в свои дела, а, может, и нет. Феклисов не был с ней даже знаком, сообщал в Центр: домашняя хозяйка, больна, нигде не работает. Говорил мне на своем разведжаргоне: «Мы к ней – ни единого подхода».

И в 83 года Феклисов отправился в США, снялся в главной роли в фильме Эй-би-си «Дело Розенбергов». Прокричал: казнив двух невинных, американская разведка хоть так попыталась рассчитаться с советской за жесточайшие провалы в битве спецслужб. «Да, нарушил правила, чтоб о Джулиусе и Этель узнали правду. У нас нельзя, просто не принято говорить, кто на СССР работал. Но Бог и разведка должны меня простить. Надеюсь, с годами меня оправдают, но, главное, оправдают супругов Розенбергов». Фильм вышел на экраны всего мира, и у нас тоже.

И еще раз он нарушил твердо принятый в его профессии свод неписаных законов. Вы уже знаете, что в годы войны и аж до 1950-го передавал СССР секретнейшие сведения об атомной бомбе сначала из Великобритании, а потом из США, затем снова из Англии бесценный агент – гениальный ученый, немецкий антифашист Клаус Фукс. В 1950-м его приговорили в Британии к 14 годам заключения. Отсидев девять лет, Фукс возглавлял в ГДР Институт ядерных исследований, приезжал в СССР как выдающийся ученый. Вот только факт его героического сотрудничества с разведкой до распада СССР у нас не признавался.

И тогда в 1989, через год после смерти Фукса, отставной полковник Александр Феклисов, бывший в Англии на связи с ним, по собственной инициативе поехал в Берлин. Отыскал вдову Фукса, тепло благодарил ее, положил цветы на могилу. А Фукс, как рассказала Александру Семеновичу его супруга Маргарита Фукс, ждал до последнего дня. И еще оправдывал русских друзей, втолковывая жене, что, быть может, никого из советских, с кем сотрудничал ради сохранения паритета, в живых не осталось. Тогда Александр Семенович взял вину на себя.

Феклисов был необычным человеком, нарушавшим законы разведки ради ее и нашего блага. Помню высокий, несколько на последних годах дрожащий голос: «Да что вы, Николай Михайлович, нам еще о своих Героях столько рассказывать и рассказывать». Передавал мне блокноты с записями от руки главок о своей жизни, чтоб дал я ему отзыв: Феклисов писал книги сам. Но в них только о том, что известно, и о чем можно говорить. Вольности он допускал лишь трижды – во время карибского кризиса, выручая нас с вами и остальным миром, и в делах Розенбергов и Фукса.

О нем трогательно заботились. В самом конце жизни большую часть времени проводил он среди своих, в тихом, неприметном загородном местечке, где разведка окружает теплом, таких же, как он. Феклисов – один из последних остававшихся в живых атомных разведчиков, которому в 1996-м было присвоено звание Героя.

Троим из шести эта честь была оказана посмертно. А троих я знал, с двоими, включая Александра Семеновича Феклисова и Владимира Борисовича Барковского, множество раз встречался. Может, не взирая на разницу в возрасте и совсем разные профессии, даже дружил? По крайней мере, как же легко мы друг друга понимали.

В Штатах часто пишут, что это Феклисов вместе со Скали сумели во многом предотвратить казавшуюся неминуемой неизбежностью войну. У нас его подвиги оцениваются как-то скромнее. Неординарность Феклисова находит понимание не у всех. О некоторых операциях, задуманных Александром Семеновичем, еще только предстоит рассказать.

Он ушел, успев написать две книги, и все же в душе моей грусть. Понимаем ли мы, осознаем ли: от нас уходит родная история. Никакие архивы не расскажут того, что могли бы, но не досказали, эти светлые, без нашего ведома, нас столько раз спасавшие люди. Так хочется взять и докопаться до окончательной истины – как же все это было. Пока нельзя. Меня, историка разведки, часто спрашивают: а когда истекают сроки хранения государственной тайны? Но нет здесь конкретных и намертво определенных сроков давности.