Текст книги "Главный противник. Тайная война за СССР"

Автор книги: Николай Долгополов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

И Агаянц не побоялся дать нам непростое задание: следить и выявлять фашистскую агентуру. Руководил у них резидентурой Франц Майер. До этого работал в СССР, знал русский и на фарси говорил прекрасно. Типичный немец – рослый, голубоглазый майор из военной разведки. Начали «работать за ним»… До августа 1941-го, ввода наших войск в Иран, держали его плотно. Хотя он, чтоб сбить с толку, и бороду отпускал, и одежду менял постоянно. Несколько раз вышагивал прямо по центру Тегерана в форме офицера генштаба иранской армии. Или выходит из его квартиры какой-то незнакомый человек, но мы-то знаем – Майер. Обличье новое, а походку – как ее изменишь. Но потом он все-таки исчез. Мы отыскали его уже после 1943-го. Отрастил бороду, покрасил хной волосы, трудился могильщиком на армянском кладбище. Немцы вообще часто маскировались под иранцев. Те, кто хорошо владел языками, выдавали себя за англичан, американцев, иногда даже за русских. А Майера мы должны были взять. Ребята мои стояли вокруг него прямо стеной. Конечно, интересовались им и англичане, тоже шли за ним по пятам. Люди из посольства, из группы захвата были наготове. Но пока наши запрашивали Центр, арестовали немецкого разведчика не мы – англичане. Где-то промедлили, ошиблись. Обидно было страшно.

Агаянц в шутку прозвал нас «Легкой кавалерией». Так это название к моей группе и прилепилось. Ну ничего у нас не было. Разве велосипеды. Потом в 1942-м дали нам уже на восьмерых один трофейный мотоцикл «Зюндаб». И я на нем гонял, и Гоар тоже. Это как в песне пелось – 16 винтовок на весь батальон и в каждой винтовке – последний патрон. Часто немцы от нас уходили – садились на свои машины, а ребятки голыми пятками на педали… Но фанатики мы были страшные. И очень упорные.

Когда наши два парня в 1941 году чуть постарше подсветились в одном остром мероприятии, меня арестовали. Все тогда оказалось серьезно. Было нами точно установлено: один из руководителей группы азербайджанских экстремистов ведет активную подрывную деятельность против СССР, устраивает теракты. Какие-либо разговоры-уговоры бесполезны, о перевербовке и речи нет. Выход такой – террориста убрать, именно ликвидировать, чтоб другим неповадно было, а не вывезти потихоньку куда-то и потом изолировать, как частенько делалось.

Вызвались двое моих товарищей-добровольцев чуть нас постарше. Задание выполнили, но кое-какие следы оставили. И я попал под подозрение: ребята-то были из нашей группы. Возвращаюсь себе вечером на велосипеде, вдруг останавливают: велосипед краденый, в полицию! Я сразу, еще до того как меня начали лупить, понял, в чем дело. Бросили в тюрьму. Подвал темный, дело восточное, и потому били здорово: знал же убийц, говори. Это вам не Европа, где с арестованными обращаются все-таки почеловечнее. Я чистосердечно признался, что знаком с этими ребятами, но даже не догадывался, какие же они плохие. Выпустите – и я быстренько помогу их отыскать. К тому времени девочка с косичками Гоар уже носила мне в тюрьму передачи и ухитрилась сообщить, что эти двое наших ребят вывезены в безопасное место – в Советский Союз. Мы вообще с Гоар друг друга с детства понимали даже не с полуслова – с полувзгляда. Я держался своей легенды, обнаглел, стал просить освободить. Известный тегеранский коммерсант-кондитер Вартанян требовал отпустить невинно арестованного сына. Роптали богатые и бедные армяне – за что посадили? И меня, 17-летнего паренька, поддав на прощанье ногой, после трех месяцев отсидки выкинули на улицу. Конечно, иранский таминат – тайная полиция – пыталась нас контролировать, но с ней «легкая кавалерия» справлялась.

Но вот почему мы уходили от немцев? Сейчас, как сугубо профессиональный разведчик-нелегал, я на сто процентов уверен, что они не могли не засечь «наружки». Против нас – лучшие кадры абвера, а мы – мальчики, некоторые еще без усиков, а уж что без опыта… Наверное, потому всерьез немцы этой слежки, этого нашего «колпака» не воспринимали. То появляются какие-то мальчишки, то исчезают. Правда, мы быстро чередовались, меняли друг друга, чтобы уж очень не примелькаться. И связи постоянно расширяли. Немцы же на нас плевали. А разведка – дело решительно серьезное. За свое пренебрежение их разведчики поплатились. Только за полтора года одной нашей работы четыре сотни провалов сотрудников и агентов. В основном это были иранцы – министры, полицейские, чиновники. Немало предпринимателей. Некоторые выходили из шахского дворца – и прямо на встречу с немецкой резидентурой.

Часть арестованных перевербовывали вместе с англичанами еще в Тегеране. Когда вошли советские войска, некоторых депортировали в СССР, и потом их, видимо, уже в Москве перевербованных, мы снова встречали в Тегеране. Интересный процесс: работа на одних, арест, «перевоспитание» и бывшие враги превращались в твоих же агентов.

Это было немножко как в Голливуде

Случались с нами невероятные истории. Никак в ГРУ не могли понять, чем занимается немецкий разведчик Фармацевт. Идут агентурные сведения, что он проник в иранскую верхушку, проводит встречи с генералами, а доказательств – ноль. Целый месяц «наружка» за Фармацевтом ходит и не обнаруживает за ним ну просто ничего. Бродит по Тегерану, часами на базаре или чаи в кафе пьет. И тогда наши военные разведчики обратились к Агаянцу, а он – к нам.

Работаем по Фармацевту – ничего интересного, но агентура-то сообщает: снова провел встречу с иранцем из Генштаба. Решили посмотреть, чем он занимается у себя на вилле ранним утром, еще до ухода. Это в Северной части Тегерана, где живут в основном люди обеспеченные. Все крыши соседних домов облазили, пока не нашли идеальной точки обзора. Вдруг с чердака видим: сидят у бассейна два абсолютно, как две капли воды, похожих друг на друга человека и спокойненько беседуют. Понимаете? Немцы использовали близнецов. Прием в разведке не слишком новый, но все наши на него попадались. Брат-близнец демонстративно уходит из дома, уводит цепляющуюся за ним «наружку», а второй брат – Фармацевт – спокойно отправляется на встречи с агентурой. Прямо какой-то Голливуд. Мы на несколько дней к братишкам буквально приклеились. И быстро поняли, что тот, кто уходит первым, – чистое прикрытие, нам не нужен. А вот второй… Немцы тоже здесь ошиблись. Могли бы хоть изредка менять порядок ухода, чтобы подбросить наружке побольше сложностей. Но оказались они людьми уж слишком дисциплинированными, и потому Фармацевт, всегда выходивший за братом, быстренько вывел нас на всю свою агентуру.

Или тоже история из не совсем типичных. Иранский генерал завербован и передает советской резидентуре за большие деньги материалы с грифом «Совершенно секретно» прямо из генерального штаба. Хорошее вроде бы дело, но только уж очень много передает. И подтверждается не совсем все.

Агаянц к нам: срочно проверить. Мы, как всегда, «наружку». Нет, кроме наших, ни с кем не общается. Идет себе на работу, возвращается и, пожалуйста, вручает людям из резидентуры пакет с информацией. В квартиру к нему забраться никак нельзя. Пришлось по строительным лесам залезать в строящийся напротив генеральской виллы трехэтажный дом. Прихватили бинокль, наблюдаем: достает генерал из папки, которую с собой всегда таскает, чистые бланки с грифом «Секретно» и с удовольствием набивает на пишущей машинке свои сообщения. Передавал он нам долгое время по существу дезинформацию. Так что пришлось этого генерала… Короче, наши его забрали.

Наш герой служил и в английской разведке

– Геворк Андреевич, вам приходилось заниматься и исключительно суровой работой?

– Мы всю жизнь на острие. И дальше мне бы комментировать не хотелось.

– К вашим донесениям всегда относились серьезно?

– Да.

– И даже несмотря на юный возраст?

– Лишь однажды, когда была передана дата нападения Гитлера на Советский Союз, сообщение резидентуры проигнорировали. Написали: «Материал интереса не представляет». А ведь о сроках сообщали не только мы.

– И все-таки в те ваши юные годы у вас же совсем не было опыта.

– Но нам приходилось его быстро набирать, – почему-то улыбается Вартанян. – Иногда и с помощью англичан. – Ага, теперь понятно, почему улыбка. – Я закончил их разведывательную школу.

– Геворк Андреевич, не могу ли я попросить: пожалуйста, поподробнее.

– Наша разведка была в очень плотном контакте с английской – ведь союзники же. Потому совместные действия и разработки. И, тем не менее, англичане с их резидентом Спенсером всегда вели собственную игру. Агаянцу стало известно: 1942-й год, война в разгаре, а люди полковника Спенсера открыли прямо в Тегеране, под крышей радиоклуба, свою разведшколу. Набирали туда молодых людей, знавших русский. Так что направление работы вполне понятно. Мне приказ: внедриться. Пришлось искать подходы, проходить собеседование у их экзаменаторов.

По-русски я говорил неплохо. Да и пареньком им показался смышленым. А вот то, что просидел я в 1941-м три месяца в тюрьме, они явно прохлопали, иначе какая там разведшкола. Помогло, что мой отец был человеком состоятельным. Вообще англичане всегда принимали во внимание набор таких благостных стереотипов – не беден, в общении приятен, владеет несколькими языками. Им понравилось и то, что на собеседовании я «честно» признался, что иду к ним ради хорошего заработка.

Зато конспирация в школе – строжайшая, обучение парами, чтобы будущие агенты не знали друг друга. Армян готовили к заброске в Армению, таджиков – в Таджикистан… Мне удалось познакомиться с шестью соучениками. Установочные данные на них были переданы в Центр.

В школе прекрасная, профессионально поставленная подготовка. Английские агенты работали с нами не жалея сил. Шесть месяцев меня учили, как проводить вербовки, шифровки и дешифровки, тайниковые операции. Двусторонняя связь, радиосвязь… Курс напряженнейший, ускоренный. Пожалуй, в те годы я бы нигде не смог получить такой подготовки. Англичане формировали настоящих диверсантов. Мне это здорово помогло в дальнейшем. Такие давали навыки. Я англичанам до сих пор благодарен.

Но, как вы понимаете, после моей учебы у школы возникли определенные сложности. После шести месяцев обучения агентов посылали в Индию. Там они тренировались еще полгода, учились прыгать с парашютом. Мне это уже мало чего бы дало, и отправки в Индию удалось избежать, не доехал я туда. А вот всю эту публику, на которую потратили столько времени и денег, сбрасывали в республики Средней Азии и Закавказья. Однако английских агентов в СССР почему-то быстро ловили. А некоторые, как оказалось, были уже и перевербованы.

– Вами?

– И другими тоже. Короче, пришлось англичанам лавочку закрывать. Да еще наш Агаянц окончательно добил Спенсера. Напрямую сообщил ему: мы знаем о школе.

– Это зачем же? Ведь английские шпионы шли нашим прямо в руки.

– Могли перенести школу в другой город. Но Агаянц действовал дипломатично. Когда Спенсер попытался было убедить его, что школа – фашистская и агентуру готовят недобитые немцы, то Иван Иванович с ним вроде бы и согласился: если немцы прямо на наших с вами глазах готовят диверсантов, то «радиоклуб» необходимо поскорее ликвидировать. И полковнику Спенсеру ничего не оставалось, кроме как согласиться с русским коллегой-союзником.

Англичане в течение стольких лет – самые тяжелые оппоненты. Но должен вам сказать, что наша разведка – впереди. На протяжении десятков лет с какими только спецслужбами я не встречался. И одно то, что мы спокойно вернулись, уже говорит само за себя. Я уверенно могу заявить, что наша разведка – самая лучшая. Никак и никому с ней не справиться. Службы как у нас, ни у кого в мире нет. И не будет. Счастливы, что отдали нашей профессии всю свою жизнь. И, знаете, эта любовь к Родине, чувство, что за нами мощная, громадная страна, которая никогда не оставляла и не оставит, давали нам силы. Сколько было трудностей – но мы справились, преодолели.

Что было после Тегерана

– Геворк Андреевич, после Тегерана вы приехали в Советский Союз в 1951-м?

– Не ошибаетесь. После войны, в 1946-м, мы с Гоар поженились и работали в Иране еще пять лет. Попросили у нашего руководства разрешения вернуться на Родину, Хотелось получить высшее образование. И в 1951-м в Ереване взялись за учебу в институте иностранных языков.

– И сколько же языков вы знаете?

– Для нас этот простой вопрос сложен.

– Извините. Я слышал, как свободно говорили вы с внучкой Черчилля на английском.

– Ну, не очень. Все же два десятков лет здесь. Но языки сидят в нас с Гоар крепко.

Гоар Левоновна: – Иногда я предлагаю: давай поговорим на других языках, чтоб не забыть. Не соглашается.

– Надоели они мне. Хочется на своих. Родных много. Русский, армянский, фарси – на этом языке я говорил 21 год, и мне его не забыть. Хотя я и армянин, но до 1936-го жили мы в Ростове-на-Дону, так что армянский с фарси я выучил в Тегеране. Плюс английский, итальянский… Другие тоже. Языков семь – восемь набирается. Фарси по-прежнему хороший. Я знал достаточно языков, чтобы жить в самых разных странах мира и вести работу разведчика.

– Сколько же лет вы находились на нелегальной работе? И когда вернулись?

– По нашим меркам не так давно – во второй половине 1980-х. А дома нас не было в общей сложности лет 45.

Гоар работала совсем не за награды

Гоар Левоновна улыбается мне даже с каким-то чувством извинения или сочувствия к неудовлетворенному писательскому любопытству. Многому, видимо, пока суждено так и остаться недосказанным. И она старается разрядить несколько напряженную обстановку нашей долгой беседы:

– За эти годы я трижды выходила замуж. Первый раз в Тегеране, а потом в законный брак пришлось вступать еще дважды. Как-то я рассказала об этом на встрече с молодыми разведчиками, и зал вдруг затих: ничего себе работенка, три раза меняла мужей. Пришлось добавить, что всегда сочеталась с одним и тем же человеком – Геворком. Только под разными именами и в разных странах. А единственное, о чем жалеем – не было возможности завести детей. Зато друзей у нас столько – и в Москве, и в Ереване, куда приехали из Тегерана, как уже рассказал вам муж, в 1951-м.

– А сейчас наведываетесь в Армению?

– А как же! Мы же армяне. Раз в год обязательно отправляемся в Ереван. Там наши родные – брат, его жена, их дочка. Всех их очень любим, особенно племянницу Маргольку. Она у нас и в Москве часто бывает. В Армении с друзьями нам всегда тепло. С некоторыми ровно полвека вместе. Мы с Геворком любим и в гости ходить, и у себя дома близких людей принимать.

– Гоар Левоновна, вы, как и муж, тоже родом из Ростова?

– Из Ленинакана, мои родители выехали оттуда в Иран, когда мне было пять лет. Я, когда в Тегеран приехала, по-русски не говорила. А Геворк не знал армянского. Но постепенно выучились, хотя в начале знакомства общались чаще на фарси. Жили мы в самом центре Тегерана, там, где селились тогда армяне. Были мы ребятами общительными, знакомых у нас хватало.

– Но все-таки вы с Геворком были совсем молодыми, юными. Как удавалось вести наблюдение и выходить на фашистских агентов – понятно. Но вот как вы добывали важнейшие секретные сведения? Например, о точной дате нападения Гитлера на СССР?

– Относительно точной – вторая половина июня 1941-го. В Тегеран в 1940-м понаехало столько немцев. Большинство из них трудилось на разведку. А уютные, чистые квартиры, виллы, комнаты многие снимали у наших армян. Бывало, что отношения с хозяевами у постояльцев складывались доверительные. И у некоторых тут начиналась своя работа. У нас – с ними, а у них – с нами. Немцы всячески перетягивали на собственную сторону, заигрывали: не беспокойтесь, скоро не станет этих Советов. Мы приходили в гости к приятелям, соседям. Знакомились с их постояльцами. И как тут не задать наивный вопрос: «Ах, герр майор, скорей бы! Но почему вы так уверенны в этом?» И получить вполне аргументированный ответ: все произойдет летом 1941-го и закончится очень быстро – блицкригом. Если беседа складывалась, можно было осторожно копнуть и чуть глубже, осведомиться, почему не сейчас, не зимой? Нам терпеливо объясняли, что в жуткий мороз цивилизованные государства не воюют, и потому Германский рейх предпочитает покончить с русскими летом. Некоторые, которые уж очень любили прихвастнуть собственной осведомленностью, называли даже более конкретные даты – третья декада июня. Всей этой информацией мы обменивались с нашими друзьями, а затем передавали по назначению. Жаль, в Центре именно на эти предупреждения реагировали слабовато. Впрочем, об этом мы узнали гораздо позже.

– А как вы общались с немцами? Ведь с языками у них обычно не слишком.

– Только не у тех образованных, профессионально подготовленных людей, которые наводнили Тегеран в 1940-м и 1941-м. Многие говорили на английском, фарси, даже на русском. Да тут и не обязательно быть первоклассным лингвистом. Даже объяснений на ломаном языке, иногда на пальцах вполне хватало. Некоторые любят поговорить. Разведчик обязан слушать, поддерживать беседу и анализировать.

– Гоар Левоновна, а какими наградами награждены вы за это умение?

– Несколькими. Но не только за это. Любимая награда – орден Боевого Красного Знамени. Есть орден Отечественной войны II степени, боевые медали…

– Не припомните какой-нибудь эпизод из прошлого? И, если возможно, не иранского.

– Ну, как-то в одной стране приглашают нас с мужем на большой прием. И вдруг вижу, стоит там дама, с которой я встречалась 30 лет назад. Но у меня-то теперь уже совсем другая легенда, фамилия. Что делать? Я мгновенно поворачиваюсь – и на улицу. За мной сеньор, который нас всех и пригласил: «Куда же вы?» Я отвечаю, что мне плохо, разболелась голова, зуб… А он меня тащит в квартиру, уверяя: посидите в другой комнате, вам полегчает. Но я твердо стою на своем, добираюсь до машины и тут уж по газам. Какой прием. Или еще из той же серии. В одной стране… (Вы, я вижу, больше не удивляетесь, когда я говорю «в одной стране», не правда ли?..) высокопоставленный иранский военный в силу разных обстоятельств понимает, что значительную часть жизни мы провели именно в Тегеране, Возникает неловкость для него и опасность провала – для нас. Ведь по новой легенде Ираном и не пахнет. Но в данном случае бросить все и уехать никак нельзя. Приходится наводить генерала на разные варианты. И его самого посещает мысль, что мы неким образом принадлежим к запрещенной тогда в Тегеране компартии – Туде, – потому покинули Иран и теперь никак своих связей с этой страной не афишируем. Военный наш намек проглатывает и хранит молчание. Теперь вы понимаете, провал в разведке может произойти и по не зависящим от нелегала причинам. Но очень часто мне припоминается случай, скорее эпизод, впрямую с разведкой не связанный. 1943-й год. Идем мы с Геворком мимо советского посольства в Тегеране, и вдруг оттуда выходит худенький паренек, совсем мальчишечка в солдатской форме. Лет ему максимум 14, вся голова перебинтована, а на гимнастерке – Звезда Героя. Мы все восхищались, гадали, что же можно в этом возрасте сделать, чтоб получить такую награду. Тогда в Тегеран на отдых привозили раненых бойцов Красной Армии – отдохнуть, подлечиться. И гордились мы этим парнем, и восхищались. И мысли нас посещали: вот, люди еще моложе нас, совершают подвиги, а мы в свои 18… Так хотелось к этому мальчику подойти, поговорить. Только никак нельзя. Потом нам рассказали, что где-то в партизанском тылу он взорвал немецкий штаб с шестью генералами.

– А другая мысль, может, и слегка крамольная, вам в голову не приходила? Подвиг, действительно смелый, рисковый, даже героический поступок можно совершить раз, ну, два в жизни, а ваша работа на самом острие длилась больше четырех десятилетий.

– Срок у нас действительно длительный. Помню, сообщение о присвоении звания Героя я получила шифровкой по радио. Побледнела. Протянула мужу. А там – и про мой орден. Наверное, счастливейший и достойнейший день нашей жизни.

Им с нами никогда не справиться

Геворк Андреевич весь в разговоре. Иногда его мимолетный взгляд, чуть приметный жест, пойманный Гоар Левоновной, и тотчас беседа переходит в несколько иное, более отвлеченное русло. И хотя фамилии, точных дат и географических названий мы договорились не упоминать, все же пытаюсь узнать мнение моих компетентнейших собеседников о разведке сегодняшней. Делаю далекий заход: ведь не совсем понятно, когда присвоено звание Героя. И, насколько понимаю, не только за Иран, за предотвращение покушения на «Большую тройку» осенью 1943-го?

– Нет, конечно, – довольно сухо соглашается Геворк Андреевич, – об Указе нам сообщили в 1984-м. Но мы находились еще вдалеке, и потому документы о награждении были выписаны на другую фамилию. И только после возвращения все встало на свои места.

– А где, если не секрет, вам вручали Героя?

– Уже дома, годы спустя. И ордена Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны II степени, медали «За отвагу», «За оборону Кавказа», «За победу над Германией» и другие тоже.

– И все эти награды разрешено надевать? Или не совсем рекомендуется?

– Нет, можно. Но ношу, как правило, только мою «Звездочку», а Гоар – орден Боевого Красного Знамени. Это когда мы встречаемся с молодежью.

– Часто такое бывает?

– Почему нет? Выступаем перед слушателями Академии имени Андропова, Академии ФСБ. Встречи эти, сами понимаете, закрытые. Иногда выезжаем в регионы. Был однажды забавный случай в Сочи. Проводилось там еще при советской власти в 1991 году кустовое совещание. А потом нас пригласила к себе местная администрация. И набросилась тут с упреками на разведчиков сочинская дама-руководительница. До чего занудистая: и деньги налогоплательщиков мы проедаем, и не нужна сейчас, когда наступила общемировая дружба, никакая разведка. Я ей спокойно так объясняю, что мы для граждан своей страны зарабатываем миллионы. Не легал может действительно потратить 100 тысяч долларов на приобретение сведений по научной информации, по технике, а чтобы сделать такое изобретение, понадобились бы миллионы и миллионы. Так что даем чистую прибыль. Все равно не убедил. И дама опять вопрос: почему тогда у англичан, у американцев не было нелегальной разведки? Тут я оппонентке своей признаюсь. Готовьтесь, сейчас выдам государственную тайну. Не было у них нелегалов потому, что ни один американец больше года советской жизни выдержать не смог бы. Смех, атмосфера не такая напряженная, и даже моя собеседница-упрямица осталась довольна, преподнесла букет сочинских роз.

– В каждой шутки есть доля шутки. А если их в сторону? Как вам жилось в Стране Советов, когда вас, как подозреваю, вывозили из зарубежья на отдых в СССР? Ведь там вы были людьми, если правильно понимаю, состоятельными, обеспеченными. А здесь – дефицит. Поход с кошелками за продуктами. Очереди.

– Приезжали домой, и это уже был глоток чистого воздуха. Скажу, что стоять в очереди приятно, все равно не поверите. Не принимали мы такие неудобства близко к сердцу. Приспосабливались. Мы в своей стране, на Родине. Было спокойно на душе. Ей-богу, о бытовых неудобствах как-то не задумывались. Не в них дело.

– Вы оба вообще производите впечатление людей спокойных и исключительно уравновешенных.

– Как разведчику без хороших нервов? Мы оба спокойны. И знаете почему? Никогда не хотим и не вспоминаем плохого. Вы же понимаете, что кроме успехов случались и неудачи. А сколько было переживаний. Но мы отбрасываем все плохое. Живем хорошим. Это тоже рецепт выживания. Наверняка такой здоровый, естественный, а совсем не бодряческий оптимизм помог продержаться нам больше четырех десятилетий. И, конечно, повторяю, не боясь высоких слов, патриотизм, вера в Родину.

– Вы этих слов не боитесь, но сегодня они далеко не всеми воспринимаются с энтузиазмом.

– Я часто задумываюсь: почему у нас в Иране, где сеть агентуры была такой разветвленной, почти не случалось провалов, предательств, которые в основном и губят разведчиков? Там десятки вербовок проводились на идейной основе. К нам шли на работу и помогали с гордостью, довольно часто обижаясь на предложение принять в качестве благодарности деньги. Наша легальная резидентура действовала активно: люди передавали сведения добровольно, сами искали встреч, предлагали свои услуги.

– Может, чтобы избежать знакомств, за которыми может последовать провал, есть сегодня смысл ограничиться только использованием чисто технических средств?

– Радио, спутники, компьютеры… – все это действует и успешно. Но без человеческого фактора, назовем это так, разведки не было и никогда не будет. То, что можем мы, разведчики, одной техникой не получить. У представителя нашей профессии должно быть отличное обаяние, аура. Он должен уметь расположить к себе. Нет этих качеств – значит, трудно приобрести связи. Очень часто нужный тебе человек, носитель секретной информации, на вербовку не идет. Но благодаря установившимся личным отношениям она может и не потребоваться. Столько он всего понарасскажет, что и деньги тратить не надо.

– В вашей практике такое было?

– Конечно. Человеческий фактор играет очень большую роль. Техника будет модернизироваться, совершенствоваться, а это остается навечно. Ведь если даже вербуешь на материальной основе, ты должен убедить, расположить к себе. Иначе может не довериться, побояться провокации. Иногда, когда проводишь вербовку, человек не сразу сознает – куда, кто, зачем и чего от него хотят? Случается, что потом все становится на свои места, но будет прикидываться, что не понял. Так некоторым легче. Часто, если агент почувствовал, что работает за хорошее денежное вознаграждение, то сам старается больше принести, чтобы и больше получать.

– А как вы передавали информацию в Центр?

– Через тайники. Использовали связь – радио и электронную. У нас связь была четко налажена и никогда не прерывалась. Потому что разведчик без связи – это никакой не разведчик.

Мы страну не подводим

– Геворк Андреевич, значит, Страна Советов распалась, за идеи иностранные ваши агенты рисковать не собираются, а разведка, несмотря ни на что, благополучно здравствует?

– Тут громадная заслуга руководства Службы внешней разведки. Сумели достойно выдержать все нападки, особенно в 1992—1993-м. И выстояли, сохранили костяк. А уж как нападали на разведку!

– Как вы все-таки думаете, почему?

– Да потому, что американцам, англичанам, да и другим, она сидит костью поперек горла. Не могут они с нашей разведкой справиться. И как же жали, чтобы с нами покончить. И даже в некоторые периоды недавней российской истории выходили на МИД, на наших послов: кончайте с этой вашей разведкой, закрывайте резидентуры. Сейчас с этим поутихло, теперь спокойнее, поняли, что не получается. Но была, была такая работа. Для меня все это объяснимо: действительно, технические возможности сейчас безграничные.

– В каком смысле? У разведчиков? Поясните, пожалуйста.

– Но и у контрразведчиков тоже. И резидентуре работать стало исключительно сложно. Она все время «под колпаком» и очень мощным. Но, если разведчик соблюдает все правила конспирации, если у него безукоризненное поведение и он успешно выполняет все свои обязанности по прикрытию, контрразведке установить его непросто.

Кто первый в битве разведок?

– Геворк Андреевич, вы полагаете, в России действуют их нелегалы? Несмотря на все ваши шутки, что больше года им у нас не протянуть?

– Тут уж шутки в сторону. Думаю, такие чужие люди у нас есть. А вот такой службы, какой была наша нелегальная разведка, созданная еще в 1922-м, ни у кого нет. Может, израильский МОССАД здесь в определенном смысле исключение. У них практически во всех странах очень сплоченная диаспора. Могут ее использовать. На практике это выглядит так: МОССАД вербует своего соплеменника, и в этой зарубежной стране он уже как бы нелегал.

– А есть ли нечто подобное в других разведках? У англичан, к примеру, колонии были разбросаны по всему миру. Связи же наверняка остаются.

– Насколько мне известно, западные спецслужбы используют своих нелегалов в основном для выполнения разовых заданий. Посадят его на три месяца, ну, на шесть – и все. А наши десятилетиями работали, мы оседали надолго. Потому и результаты получали. Служба была очень толково поставлена. Про англичан вы правильно спросили. У них разведка всегда была сильной и сегодня такой же остается. Пожалуй, они после нас вторые. Мы – впереди. Я вам честно признаюсь, что Гоар и мне со многими спецслужбами приходилось встречаться. Одно то, что мы спокойно вернулись нераскрытыми, о многом говорит.

– А американцы?

– Что американцы? У них на разведку тратят миллиарды долларов. Этим во многом и берут.

– Геворк Андреевич, я задам вам вопрос, ответ на который предугадать довольно несложно: в чем тогда причины провала наших разведчиков и их агентов?

Кто виноват в провалах?

Прежде чем перейти к болезненной этой теме, приведу и мнение одного из руководителей Службы нашей внешней разведки. Так вот, он, десятилетия работавший и в штаб-квартире, и, как говорят разведчики, в поле, не сомневается. Причина большинства провалов – в «кротах», которые пробрались и в святая святых. Не предъявляя юридических обвинений экс-генералу Калугину, он тем не менее почти полностью уверен, что тот сыграл зловещую роль в деле суперагента Эймса. Да и в делах менее громких тоже. Потому и интересно мне было узнать, что же думают по этому поводу люди, на себе испытавшие все тяготы жизни разведчика. И свидетельство Героя Советского Союза Геворка Вартаняна здесь исключительно ценно. Итак, ему слово:

– Конечно, причина в предательстве.

– И Эймса тоже предали?

– Безусловно.

– Кто бы рассказал, как наша разведка вообще на него вышла.

– Выходят. Без таких агентов никак нельзя ни им, ни нам. Жаль, что пока нельзя рассказать о том, как это происходит. Давайте вернемся к теме предательства. Пока существуют разведки, такие люди как Гордиевский и Калугин есть в этом ряду и будут.

– Геворк Андреевич, Вы ставите Калугина в один ряд с Гордиевским?

– Без сомнений. Он – явный предатель. И не надо было его последний раз отпускать в США. Не исключено, что и в дело Эймса он тоже приложил руку. Но предатели – существа отпетые. В спецслужбах, куда перебежали, на них тоже смотрят как на людей второго сорта. Раньше пытались из себя делать борцов против коммунизма, мол, выдавали своих на идейной основе. Сейчас эта мода ушла, под кого теперь окрашиваться? И оправдываться-то нечем. Я только одно скажу: среди нелегалов предателей практически не было.

– Как же «не было»? А подполковник Вик Хейханен, который жил в США и предал Фишера-Абеля?